***
Орочи стонет так, что приходится его заткнуть. В маленькой ванной буквально два на два метра и так невозможно развернуться, а тесный душ и вовсе не рассчитан на подобную деятельность. И вентиляция такая, что любой шум обязательно будет услышан, если кто-то по ту сторону стены в этот момент зайдет в ванную. — Ты не можешь вести себя тише? — Что, ты беспокоишься о том, что подумают соседи? — Орочи в ответ хрипло бесстыдно стонет, рука поверх губ ему не мешает, он облизывает широкую полосу языком на золотистой коже и беззвучно шипяще смеется, когда Сусаноо ладонь рефлекторно отдергивает. — Право, Сусаноо, поверь, они точно знают, что такое секс. Этот смех искрящийся и полный искреннего веселья, даже когда член в его заднице двигается в медленном и оттяжном ритме — сильные карающие толчки, заставляющие любые звуки сбиваться и превращаться в скулеж, — но все равно не в силах заткнуть Змеиного Бога. — Если даже ты знаешь… — Заткнись. В отместку Сусаноо засовывает пальцы Орочи в рот, и проталкивает ближе к горлу, и жестко давит на основание языка, вызывая задыхающиеся звуки и необходимость стараться расслабиться, чтобы не подавиться. При этом внизу Орочи сильно сжимается, а пальцы со скрипом царапают кафель и скребут. Вода выключена, но густой пар стоит в воздухе. Сусаноо морщится от волос, которые лезут на глаза, слизывает с губ конденсат, убирает белоснежные волосы с бледной спины перед собой, обнажая затылок и выступающие позвонки, прежде чем лизнуть их и укусить. Блаженный глухой стон — принадлежит ему. Орочи стонет громко, вычурно, протяжно. От излишней температуры некомфортно, но горячая вода делает обычно холодное змеиное тело теплым, мягким и полностью сговорчивым. Делает белоснежный нефрит кожи нежным и розоватым по краям. Сусаноо ощущает приступ мрачного удовлетворения, когда точно попадает по чувствительному и чрезмерно раздраженному месту в этом теле своими движениями. И Змеиный Бог плачет, сглатывает и кончает без прикосновения к себе. Горячие слезы скатываются по щекам и падают на кожу Сусаноо, когда тот, наконец, убирает пальцы изо рта, мягко успокаивающе поглаживает онемевший язык и потирает линию челюсти. — Хорошо… хорошо-хорошо, я понял, — Орочи роняет голову обратно, упираясь лбом в запотевший кафель, его голос в самом деле звучит тише и будто послушнее, хотя Сусаноо не настолько невежественен, чтобы верить, что тот действительно «раскаивается». — Будь со мной нежнее. Разве ты уже не оставил меня ночью болящим и изможденным? Произносит тот и выгибает поясницу сильнее, притираясь к бедрам Сусаноо ближе и расставляя ноги шире, делая позу более открытой и удобной. Противореча всем своим «жалобам». Поэтому Сусаноо их и не слушает. Более темные ладони на бледных бедрах, побелевшие следы от впившихся в мягкую кожу пальцев, оставляющих маленькие ямочки, которые потом, когда их отпускаешь, краснеют, наполняясь цветом, прежде чем вновь разгладиться. Ранее медленный темп становится резче, хаотичнее, когда Сусаноо теперь стремится только к собственной разрядке. В конце концов, это должен был быть быстрый утренний душ, Сусаноо все еще нужно на работу.***
Само собой, что быстро ничего не заканчивается, а вода в чайнике успевает остыть. И Сусаноо приходится ставить его заново. К тому моменту, когда он одевается и, одной рукой высушивая полотенцем влажные волосы, опускается на подоконник на кухне, на часах уже семь утра. Тост, который он засовывает в рот, такой же остывший. С высоты в сорок этажей передвигающиеся по дорогам люди и машины — маленькие точки. Но у Сусаноо очень хорошее зрение. В это время года солнце в такой час — бледное пятно света, будто вода, пролитая на темное ночное небо, еще даже видны точки звезд. В квартире справа включается радио, и шумит кофеварка. — Оя-оя, это так любезно с твоей стороны, — веселый и жизнерадостный голос разбивает тишину кухни. Орочи, от кожи которого все еще ощущается жар после горячей воды, с ходу примечает кружку на столе, обнимает ее ладонями и опускается на стул. Движения скользящие и плавные, будто змея сворачивается, принимая удобное положение. Он пьет из кружки теплое молоко с медом как ребенок, старательно наклоняясь к самому столу и отпивая, вместо того чтобы поднять ее и поднести к лицу, и жмурится. — Сладко. Спасибо, Сусаноо ~ Сусаноо делает глоток своего простого незатейливого чая и небрежно кивает. Картинка, которая фиксируется зрением, вызывает в голове чувство иррациональности. Бог Войны и Змеиный Бог, завтракающие в квартире одного из тысяч высотных домов мира смертных, не то чтобы зрелище невозможное, но превосходящее рамки воображения. И мысль, которая во всей этой ситуации больше всего вызывает у Сусаноо вздох смирения: что с соседкой из квартиры слева ему все же, вероятно, придется объяснятся. Которой слишком много лет, а Сусаноо слишком уважителен, чтобы не остановиться и не выслушать ее. Единственный возможный вариант — выйти из дома до того, как она по обыкновению отправится на утреннюю прогулку с собакой. Сусаноо потирает подбородок и серьезно обдумывает этот вариант. — …и все-таки ты живешь в печальных условиях. Здесь так тесно. В твоей ванной у меня даже нет возможности собраться куда-либо, — жалующийся голос Орочи возвращает внимание Сусаноо к себе, его слова всегда обладали подобной опасной властью. В какой-то момент кружка с молоком оказалась в стороне — хотя Змеиный Бог то и дело возвращается к ней, чтобы сделать глоток, — а поверхность стола заполнила косметика. Много-много современной косметики, с которой древнее злое божество из легенд и страшилок играется, будто кошка с конфетками в яркой обертке. Идеально ровные стрелки и темные поблескивающие тени, будто дымка на глазах. Но эти фиолетовые глаза все равно слишком удивительные и неповторимые, они всегда привлекают внимание больше. Еще один маленький глоток из кружки, вытирая влагу с губ раздвоенным языком, выражение искрящегося восторга от сладкого угощения. Темный, почти черный цвет помады ложится на них, изгибающихся в негромких напевающих звуках. Только уголки рта — несмотря на всю косметику — все еще красноватые, натертые пальцами Сусаноо. — Ах, ты опять оставил такие красноречивые следы. Мне придется потратить уйму косметики, чтобы скрыть их, — если бы те же губы при этом не улыбались так самодовольно, то в «недовольство» Орочи верилось бы больше. Сусаноо издает равнодушный звук и не чувствует ни капли сожаления. Тем более, что скрыть следы у другого действительно удается (не говоря уже о том, что тот мог бы их залечить в любой момент). Бледные пальцы проводят по чистой бледной коже горла, демонстрируя, когда Орочи заканчивает и поднимается на ноги, опускаются ниже на грудь, постукивая невесомо кончиками по выделяющейся красновато-лиловой метке, которая единственная осталась и в следующее мгновение скрывается под застегнутыми пуговицами рубашки. — Впрочем, этот подарок от тебя я все же оставлю ~ Говорит древнее существо, которое все еще мечтает уничтожить мир и уже пыталось это сделать. И было «казнено». Провело тысячелетие в Разломе, потом попыталось снова и оказалось остановленным во второй раз. Но это как бой с тенью. Пока есть свет, существование тени — это естественно и неизбежно. Мир всегда будет находиться под угрозой. Но… «О, мой дорогой Сусаноо, куда ты спешишь? Я пока нахожусь в процессе исследования новой эпохи, люди так много придумали интересного, пока я спал. Разве они не восхитительны? Давай считать это время моим отпуском, хорошо?» …но все, что имеет статус «неизбежного», рано или поздно всегда становится привычным и перестает казаться таким уж страшным. Не мешает жить обычной жизнью. — Небо выглядит так, что мне точно стоит накинуть куртку, — Орочи опирается рукой на подоконник возле бедра Сусаноо и выглядывает в окно через его плечо, улавливает проскальзывающий в щель между оконных рам сквозняк и морщится. — И тебе тоже. Может, сегодня пойдет первый снег? Гибко выпрямляется и неизбежно в таком маленьком помещении ударяется локтем о стоящий рядом холодильник, издавая шипение сквозь зубы, потирая ушибленное место. — Твоя квартира ужасна. — Тебя никто и не звал сюда жить, — Сусаноо невозмутимо допивает чай и встает на ноги, в спальне с верхних полок шкафа можно достать плащ для себя и для своего «незваного сожителя» тоже. Перчатки и длинный фиолетовый вязаный шарф. Удивительная. Сюрреалистичная. Очень-очень странная «повседневность». На часах семь двадцать. Если выйти сейчас, то как раз можно успешно разминуться с соседкой. И им с Орочи еще по пути улицы две. Орочи смеется, его смех — тот смех, которым он смеялся, когда Сусаноо поднялся среди разрушающихся обломков Такамагахары и низверг его в Разлом, и тот смех, которым он смеялся, когда они вместе проводили время в Туманном лесу за тысячелетия до его Казни, просто разговаривая друг с другом и находя, как удивительно незаметно пролетает время. Бог Войны и Змеиный Бог, живущие вместе в одной квартире, зрелище еще более невозможное, казалось бы, но реальное.