— А если я откажусь участвовать в этом?
Вместо ответа он наградил меня снисходительной усмешкой.
— Для нас обоих будет лучше, если ты поможешь мне. — наконец ответил он, вновь став серьёзным. — К тому же, отступать назад уже поздно. Если меня подловят в этот раз, я обязательно упомяну о том, какое участие ты принимал в моëм предыдущем деле. Уверен, Людвигу будет интересно услышать правду о смерти брата.
Я в бессилии стиснул кулаки, чувствуя, как напряглась каждая мышца в моём теле. Брагинский был прав. Я уже согласился на помощь в одном из его преступлений, а значит, добровольно подписался и на участие в последующих. Я мог бы сказать, что он применил на мне свои навыки шантажа, но это была бы лишь трусливая попытка отмыться от своей полностью заслуженной вины. Наверное... Он действительно умело пользовался своим любимым оружием — давлением.
В общем, он хотел избавиться от второго немца. Смерть Пруссии принесла ему немало удовлетворения, но всё же, для осуществления своей мести он планировал убить обоих братьев. Проблема была в том, что к Германии подступиться было намного сложнее: с каждой новой жертвой он становился всё осторожнее и подозрительней. Застать его врасплох казалось практически невыполнимой задачей. Ещё и эта общая паранойя. Мы буквально пожирали друг друга взглядами, держась одним сплочённым запуганным стадом. Ночью третьего дня он снова пришёл ко мне обсудить свой план.
— Я должен умереть. — с почти безумным воодушевлением выдохнул он. К моему разочарованию, слово "умереть" он использовал не в буквальном смысле. — Нужно чтобы все поверили в то, что я погиб. Это позволит усмирить бдительность Германии, а позже, когда все слегка расслабятся, я смогу атаковать исподтишка. Но конечно же, без твоего активного участия этот план будет невыполним.
Он улыбнулся мне, словно старый лис, напавший на след, и я почувствовал, как рухнул за моей спиной последний путь к отступлению.
Мы подготовили всё заранее. После того, как Англию нашли зарубленным, стало очевидно, что ещё одной подобной смерти будет достаточно, чтобы остальные согласились стреляться в рулетке. Хотя мне до сих пор не по себе от мысли, что мы докатились до подобного отчаяния.
Иван нарочно вëл себя вызывающе и подозрительно. Его целью было заполучить большинство голосов и стреляться последним. Ему был известен один из немногих способов выиграть в русской рулетке. Основной фокус заключался в том, чтобы смазать барабан револьвера настолько хорошо, чтобы он свободно прокручивался, не фиксируясь на месте. Тогда патрон под действием силы тяжести всегда оказывался бы в нижнем гнезде и не попадал в дуло, сколько бы не стреляли. В таком случае, все участники игры на самом деле не рисковали своими жизнями. Хотя меня его слова не убеждали, и когда очередь стрелять дошла до меня, пальцы мои немели от неподдельного страха смерти.
Выстрел России же был хорошо поставленным спектаклем. Он убедительно сыграл и удивление, и негодование, когда оказался главным подозреваемым по результатам голосования. Как минимум я и он сам приписали рядом с его фамилией максимальное число, но и остальные тоже не без оснований подозревали его. Таким образом, он имел наименьший шанс на успех, и его смерть не вызвала бы сомнений.
Я до последнего надеялся, что мне удастся переубедить его.
«Знаешь, мы ещё можем всё исправить.» — я с мольбой взглянул на него, когда кольт уже лежал в его ладони. Его
«Я не прощаюсь» прозвучало почти как издёвка, означавшая, что выбора у меня нет.
Организовать небольшой, но вполне убедительный взрыв пороха для меня, много столетий имеющего дело с фейерверками, не составило большого труда. (В тот миг мне внезапно вспомнился Гонконг и его проделки с пиротехникой, за которые он частенько получал по шее. Кажется, в этой тесной душной комнате мои глаза щипало тогда не только от пороха).
Как только я взорвал петарду под игральным столом, Иван театрально рухнул на пол. Ствол, вставленный в рот, позволял ему не заморачиваться с гримом, как если бы он стрелялся в висок. Для убедительности ему было достаточно лишь закусить язык так, чтобы пустить кровь, а мне подтвердить факт смерти. Да и кто бы стал сомневаться в гибели человека, который только что пустил себе пулю в рот?!
Тем не менее, мы решили перестраховаться, и я, сидя ближе всех к Ивану, естественно, первый бросился осмотреть тело, пока остальные пребывали в ступоре. Пары секунд было достаточно, чтобы извлечь иглу из широкого рукава кимоно, закрывающего другим обзор, и одним уколом парализовать нерв, передающий импульс пульсации. Ещё один фокус, на который способен мастер медицинского иглоукалывания, популярного в моëм доме. После этой простой махинации пульс на теле невозможно было прощупать, и Россия был признан мëртвым.
Той же ночью у нас была назначена встреча в оранжерее. Я выдвинулся туда, как только убедился, что остальные крепко спят в своих комнатах.
— Револьвер у тебя? — встретил он меня вопросом, выходя из-под кроны деревьев.
Я вынул из кармана оружие и продемонстрировал ему.
— Сегодня Германия проводил личный досмотр в поисках него. Мне пришлось спрятать кольт внутри обивки диванной подушки, чтобы он не был обнаружен.
Он потянул руку, забирая у меня оружие. По-хозяйски раскрыв барабан, он убедился в наличии патрона и положил кольт в карман пальто.
— Всё прошло просто блестяще, ты хорошо постарался. Спасибо. Я, право, занервничал, когда Мэттью приложил дуло к подбородку. Возьми он угол наклона чуть круче, барабан бы провернулся, и пуля досталась ему. Тогда весь план пошёл бы насмарку, а на руках у нас был бы новый труп.
Я с сомнением взглянул на него снизу вверх.
— Вся эта затея с самого начала была безумием. Мне стоило больших усилий, не выдать себя.
— А знаешь каких усилий мне стоило не выдать
себя, когда на допросе ты пытался меня сдать? — Его всегда приглушённый голос повысился всего на полтона, но по спине у меня уже пробежал ледяной холодок. — «
Кое-кто посторонний входил на кухню» и
«Мне известно, что в ночь смерти Феличиано ты спускался на первый этаж». Что это было, а? Я сделаю вид, будто ничего не было, если ты будешь добр объясниться.
Пристыженный, я потупил взгляд, чтобы не пересекаться с ним глазами. Я искренне надеялся, что он не заговорит об этом. Попытка привлечь чужое внимание к его проделкам, была моим маленьким бунтом и криком о помощи одновременно. Когда Кику предложил дать показания, оставаясь при этом в безопасной зоне, я решил, что вот он, мой шанс. Брагинского нужно было остановить, чтобы он не натворил новых бед, но я, как заложник его идей, не мог сказать об этом в открытую. Особенно, учитывая мой вклад в убийство Пруссии. Если бы кто-то поверил моим словам, было бы славно. Нет — можно было оправдаться "правом на ложь".
— Почему ты молчишь? Тебе ведь прекрасно известно, ради чего я делаю всë это. — Он сменил тон на более дружелюбный, будто желая примириться после несдержанного срыва. — Предательство тех, кому ты верил... Этого нельзя оставлять просто так.
Пожалуйста, прекрати.
Уж ты-то должен знать это горькое чувство. Я верил и Германии, и его брату, а получил от них нож в спину. А после пережил, пожалуй, самую страшную войну за свои века. Сколько боли вынесли мои люди... Я просто не могу оставить их неотомщенными.
Хватит, это заходит слишком далеко.
Ты ведь тоже был предан, верно? А значит, должен понять. Что ты почувствовал, когда твой брат подло напал на тебя?
Нет, только не начинай об этом!
— Иван, прошу тебя, прекрати. — мой голос слегка надломился, став на ноту выше. — Я не могу больше смотреть, как ты всё больше уподобляешься безжалостному монстру, которым тебя все считают. Тогда на допросе я сказал то, что должен был. Пора прекратить это. И.. если ты не остановишься сейчас, я сделаю это сам.
Он озадаченно нахмурился, ловя мой взгляд, и мне на секунду показалось, что я увидел в его глазах тревогу.
— Ты не сделаешь этого. — слабо улыбнулся он. — Ведь ты мой друг.
— Мы можем закончить всё миром. — Я не оставлял своих попыток достучаться до него. — Я не прошу тебя сейчас идти раскаиваться перед Германией, но хотя бы воздержись от ещё одного покушения. Пожалуйста. Если мои слова для тебя что-то значат, то я хочу донести до тебя, что месть — это не выход! Она словно катализатор запускает ещё одну цепь ненависти и смертей, и более ничего. Если каждый из нас будет выбирать путь мести, то мы просто поубиваем друг друга!
Лицо Брагинского, отрешённо слушавшего меня, было понурым и мрачным. Он долго молчал, глядя себе под ноги, а пальцы неосознанно теребили концы шарфа. Когда он снова заговорил, его голос звучал почти по-детски обиженным.
— Ты тоже не понимаешь меня. Почему никто не понимает? Весь мир сплотился против меня и пристально следит, когда же я отступлюсь, когда невольно дам слабину. Тогда они мигом набросятся как голодные коршуны, постыдно заклюют и больно расцарапают. А виноватым всё равно в итоге выставят меня! Мне надоело быть чужой грушей для битья, я натерпелся этого ещё в детстве. Сейчас я готов жестоко отвечать своим обидчикам, чтобы в следующий раз им неповадно было! А если ты попытаешься остановить меня, то навсегда потеряешь моё доверие. И тогда следующим после Людвига я примусь за тебя!
Я молча наблюдал за ним, и с каждым его словом он всё больше напоминал мне обиженного, насупившегося ребёнка. Ребёнка, который на любой удар прямолинейно отвечает ударом потяжелее. Но даже если причина их обиды смешна и нелепа, дети бывают крайне жестоки в своих играх. А я устал потакать обиженному ребёнку в каждом его капризе.
Рука с ножом, припрятанном в рукаве, быстро и легко полоснула по чужому горлу, словно кисть, нанося на полотно размашистый алый мазок. Он не успел даже охнуть, левая рука инстинктивно метнулась к шее, зажимая рану, а правая успела перехватить мою, в тот момент, когда она была к нему ближе всего. Его крепкие пальцы с силой сжались вокруг моего предплечья, и я почувствовал, как хрустнули сдавленные кости. Нож выпал из сведённых пальцев и воткнулся во влажную землю. Я зашипел от боли сквозь стиснутые зубы и попытался освободить руку из чужой хватки, но предсмертный захват зверя был невероятно крепким.
— П-предатель... — прошипел он, прожигая меня пылающим от гнева взглядом, и кровь, пузырясь, булькала на его губах, поднимаясь из рассеченного горла. Я замер, разом сжавшись под натиском его яростного напора. Даже в последние свои моменты он был наполнен поистине пугающей силой, заставляющей тебя чувствовать себя жалкой вошью, и трепетать от страха. В тот миг я был уверен, что мне конец. Этот дерзкий выпад будет последней ошибкой в моей жизни. Одна его рука, сжимавшая мою, вот-вот переломит мне кости, а вторая, соскользнув с горла, уже тянулась кровавыми пальцами к моей шее. Свернёт её на раз и мне конец. Но ничего, я заслужил это. Так будет лучше. Я зажмурился, готовясь ощутить на шее липкую холодную руку смерти, но её пальцы остановились лишь в паре сантиметров от меня. Хватка на предплечье резко ослабла. Я с опаской приоткрыл один глаз.
Он стоял передо мной неподвижный. Взгляд, секунду назад яростный и ошеломлённый, сейчас потух и затянулся мутной пеленой. Он отпустил меня и его слабые, непослушные пальцы потянулись было опять к ране, но опустились на полпути. Тяжёлая голова завалилась вперёд, и на светлом шарфу стремительно расползлось тëмно-алое пятно. Он шагнул назад и осел вниз, цветущий куст акации любезно подставил ему свои раскидистые ветви.
Я прождал неподвижно около минуты, пристально глядя на застывшее передо мной тело. Он притих, устремив взгляд полуприкрытых глаз себе под ноги. Руки безвольно висели вдоль туловища, пока кровь капала на землю, впитываясь в рыхлую почву. Уставший великан не шевелился.
Острая вспышка боли заставила меня оторвать взгляд на него и обратить наконец внимание на свою руку. Яркая гематома уже расползалась по саднящей коже. Надо будет обработать позже. Я заметил нож у своих ног и склонился, подбирая его. Затем приблизился к телу и просунул здоровую руку в карман чужого пальто, извлекая оттуда револьвер. Страх полностью улетучился, будто его и не было. Каким бы сильным и пугающим ты не был при жизни, мёртвыми мы все одинаковы и не представляем опасности. Бояться стоит лишь живых.
Покинув оранжерею, я запер её на откидную щеколду, используя старый трюк с ниткой и иглой. Под поднятую щеколду втыкается игла, которая поддерживает её и не даёт опуститься. Под дверь просовывается один конец нити, в то время как второй надежно закреплён в игле. Выйдя на улицу и закрыв дверь, я потянул на себя нить, и иголка, выскочив из мягкого дерева, отпустила щеколду. Она защелкнулась, закрывая от посторонних место моего преступления. Другим не нужно знать, что здесь произошло. По крайней мере, пока.
Время моего признания наступит чуть позже.
12 июля.
Жертва: Иван Брагинский
Убийца: Ван Яо
