Предатели

Глава 3. Суд Ичимару очнулся, когда загремела решетка. Шинигами кинули в угол пучок соломы и прикрыли импровизированное гнездо измочаленным до дыр шерстяным одеялом. Поставили плошку с водой. Отвязали узника, переодели. Тюремное кимоно пахло плесенью. Нацепили кандалы. Интересно – зачем? Чтоб не скучно было? Бежать он не мог. Ушли. Ичимару, собрав остатки сил, повернулся носом к стенке и стиснул зубы, чтобы не закричать, когда вернувшаяся боль сжала тело в ломающих объятиях. Что теперь? Хогьёку спрятан. Не хочется на эшафот-то. Что решит суд? Попробовать перетянуть шинигами на свою сторону? И начать можно с Киры и Рангику. Они были верны – их легко обмануть. За ним пришли на следующий день. Подняли, как мешок с костями, за ворот – «Здравствуйте, Комамура-тайчо, давно не виделись! Расскажите, кто убил Тосена? Уж не вы ли сами?» – и потащили прочь. На улице светило солнце. Радуется, сволочь, что давно не показывался проклятый лис? Гин сощурился. Недолго тебе осталось радоваться. Он вернется на каменные улицы Сейрейтея назло всем: и этому ярко-голубому небу, которое нихрена не понимает ни в людях, ни в демонах и одинаково для всех, - пустому небу, где не живут боги; и всем этим душам, что вертятся в хороводе жизни и смерти, где ему не вертеться, – он застыл за гранью под невидящим блещущим оком, которое даже не подозревает, что такое настоящее сияние Аматерасу… На белой стене, слепящей как второе солнце, сидели снегири и покрывали изощренными ругательствами мрачную процессию. Он клацнул на них зубами – птицы замолчали и вытянули красные шеи, провожая его настороженным взглядом. Его вели не к Сокьёку, как он сначала решил, а дальше, к дворцам на холме. В просветах между домами мелькали желтые крыши Сейрейтея, и земля до самого горизонта казалась усыпанной желтыми листьями. Воздух был пропитан рейрёку, и можно было дышать свободно, направляя энергию на то, чтобы залечить раны. Рассеченные и искусанные губы уже не болели. Еще немного – и он сможет говорить. Вверх по бессчетным ступеням. Каждый шаг давался с трудом. Свет в глаза, жухлая травка в трещинах плит перед Дворцом Правосудия, скрипучие петли деревянных врат в зал Совета 46… Подумалось вдруг, что Айзен даже словом не обмолвился, кто открыл ему врата, когда он пришел убивать. К лучшему, все к лучшему. Он ничего не знал – Айзен действовал сам, а Гин только заметал следы – «Убей, Гин» – убирая последствия экспериментов и прочий, как любил выражаться Улькиорра, мусор. Да и потом в Уэко его место занял тот же Улькиорра, а лейтенант превратился в тень за углом, в шуршание белоснежных хакама в коридорах и в приятное приложение к простыням. Лучшая ложь – это ложь, которой поверил сам. О, он умеет убеждать. …никогда не будет тосковать по Уэко. И по жестокому владыке тоже не будет тосковать. Он представляет, как в горле поднимается тошнота при одном воспоминании об Айзене с новорожденным арранкаром у ног. Мерцание Хогьёку обволакивает корчащегося пустого, который не то что ходить, еще говорить не может... Странно, что Гин помнит, как пляшет свет на лице Айзена, помнит приторную доброту в голосе, но не помнит ни самого лица, ни голоса. К лучшему, все к лучшему. Его привели в зал Совета. Там ничего не поменялось. Полукругом и вверх шли длинные столы, стулья с высокими спинками – амфитеатр, а сцена была внизу. Не все места были заняты, удовлетворенно заметил Гин. Его посадили в центре на стул, сняли кандалы, пристегнули ошейник с путами на четыре стороны к крюкам на полу. Он начал растирать запястья дрожащими руками, разгоняя застывшую кровь. В пальцах мелко покалывало. На судей – ибо это был суд – Гин не обращал внимания. Как же трудно быть злодеем на милости сил добра... Губы растянулись в широкой улыбке. Он справится. Он убедит всех, что спасал мир – цель, как известно, оправдывает средства, а хороших парней не судят. А плохого пусть играет Айзен, ему идет эта роль. Знать бы, где Айзен. Как он. Без Хогьёку-то. Издеваешься, лис? «Да-а-а. Издева-а-а-юсь, тайчо-о-о». – Ваше имя – Ичимару Гин? – Незнакомый шинигами сидел напротив в самом верхнем ряду. Подсудимый с интересом уставился на него. Либо аристократ, либо шпион, либо инквизитор – лицо ничего не выражает. – Допустим, – собственный голос звучал глухо. – Отвечайте «да» или «нет». Ваше имя – Ичимару Гин? – Так меня называют... о, Ямамото-сотайчо? Сколько лет! – Гин не удержался и радостно махнул ему рукой. – Вы обвиняетесь в убийстве членов Совета Сорока Шести и попытке убийства Кучики Рукии и Кучики Бьякуи, – продолжал председатель бесстрастно. – Также, вы обвиняетесь в пособничестве бывшему капитану пятого отряда Айзену Соуске и бывшему капитану девятого отряда Тосену Канаме в попытке свержения Короля; равно как в краже секретной разработки бывшего капитана двенадцатого отряда Урахары Киске; равно как в самовольном уходе с поста капитана, побеге из Общества Душ и создании армии арранкаров в Уэко Мундо… – И прочее, прочее, прочее... – кивнул Гин. – В соблазнении лейтенанта тоже обвинят? Или Изуру не в претензии?.. – Ичимару-сан! Ничего подобного не было! А, Кира тоже здесь, но сидит где-то за спиной, не видно его, а голову не повернуть – ошейник душит. Неужели весь руководящий состав Готея записался в его судьи? Какая честь. – Ичимару Гин. Вы согласны со всеми пунктами обвинения? Фарс, а не суд. Сколько пафоса! Какая чушь! Что ж, он подыграет. – Конечно, нет, – Гин сложил пальцы вместе, почти молитвенно. – Айзен использовал меня. Я был пешкой в чужой игре. Мне угрожали. Я ничего не знал о его планах! Совет 46 – я их не убивал, это сделал Айзен! Хогьёку украл тоже он. Я и пальцем не трогал камень – это вам любой менос скажет. В мои обязанности входило лишь патрулировать крепость, да и то я не выполнял обязанности. Спросите Улькиорру! Кучики Рукия-сан... Я предлагал ее спасти, но она отказалась. Рокубантай-тайчо-сан – если бы я намеревался его убить, то, поверьте, его бы здесь не было, – Гин почтительно кивнул Кучики, что сидел рядом с Ямамото и смотрел на Гина, как на пустое место. – Айзен не доверял мне ничего важного. Он вообще мне не доверял… Все – правда. К Хогьёку он не притрагивался. И где находится камень, он мог только догадываться – застрял в желудке или в печенке. Или глубоко в душе – там, где сам Гин не отважился бы искать, за завалами совести и нечистых страстей. – Понимаете, – вдохновенно продолжил, – у меня отвратительный характер. Все из-за трудного детства. Это не свидетельствует в мою пользу. Но посмотрите: кому я что плохого сделал? Я не тронул Хинамори-фукутайчо с Изуру и пальцем... Я предупреждал капитанов, что обвинение Кучики-сан сфабриковано, но меня не послушали. Айзен убил бы меня, если бы я отказался идти с ним. Я решил, что живым принесу Готею больше пользы, поэтому был вынужден покинуть Общество Душ. А потом шпионил и ждал, когда доблестные воины Готея выступят против узурпатора, – Гин пожал плечами. – Это все. Но вы же мне не поверите. Вам нужен козел отпущения. Тосен убит. Айзен хранит молчание. Ичимару Гин – вот на ком можно оторваться... – Неправда! – выкрикнул за плечом Кира. – Мы хотим справедливости, а не мести. Преступники должен быть наказаны... – Ты думаешь, Изуру, – чуть повернул голову, и ошейник тут же сдавил горло, – что я совершал преступления?.. Единственным преступлением было спасти глупого первокурсника от пустых, и тем определить его судьбу. – Не смейте меня так больше называть! Губы раздвинулись в широкой улыбке. Ах, Изуру… – Простите… Кира-фукутайчо. Или уже Кира-тайчо?.. Да, лис умел льстить. Играть на чувствах. Обманывать. Убеждать. Сработает ли? Изуру замолчал. – Ичимару Гин отрицает свою вину, – подытожил председатель. – Что может сказать защита, капитан Укитаке? – Джусанбантай-тайчо-сан! – рассмеялся Гин. – Неужели вы подписались быть моим адвокатом? Признателен, честное слово. Теперь я спокоен. – Ичимару Гин впустил отряд шинигами во дворец Лас Ночес и способствовал поимке Айзена Соуске, – сказал Укитаке за его спиной, не обращая внимания на колкость. – Он утверждал, что верен Готею 13, и предлагал помощь. Гин широко улыбался и смотрел в пол, пряча остекленевший взгляд. Что скажет суд? Оправдают? Смягчат наказание? Или им плевать? – Если Ичимару Гин поспособствует расследованию, то суд рассмотрит возможность освобождения его от наказания. Бросают наживку. Облизнул сухие губы. Он не станет привередничать, проглотит все. – Что я могу для вас сделать? – Где настоящий Хогьёку? Камень. Вот почему ты все еще жив. Думай, думай, думай!! Нельзя отвечать прямо – надо водить их за нос. Пусть почувствуют, что добыча рядом, пусть поймут, что без Гина им ее не видать. – А вы у того, кто его украл, не пробовали спросить? – Айзен Соуске молчит. – А вы у него на суде спрашивали или под пытками? – Ичимару, – Укитаке устало вздохнул. – Вы предлагаете подвергнуть Айзена Соуске пытке? – невозмутимо. – Это так оригинально? – Гин сделал удивленное лицо. – Только не говорите, что присутствующие искренне верят, что вы его не пытали. Где-то раздался сдавленный всхлип, и кого-то вывели из зала. Хинамори Момо? Что она здесь забыла? – Что вы знаете о Ключе? – Он был нужен Айзену? – подсудимый состроил задумчивую мину. – Он хотел Королевский ключ, чтобы убить… - впервые лицо председателя скривилось, и Гин сделал паузу, взвешивая следующий шаг. – Нет… я не могу даже… такое кощунство… Председатель нервно листнул страницу в огромном талмуде, который, как подозревал Гин, содержал подробный перечень его грехов. – Расскажите про случай, когда пустые напали на студентов Академии. – Хмм… - Ичимару нахмурился. – Давненько это было, господин судья… – Вспоминайте. Мы никуда не спешим. Верно. Итак, думай – что они хотят услышать? – Я тогда служил лейтенантом в пятом… Надо сказать, я не был послушным лейтенантом. Когда там побудка? В шесть? Я вставал в девять. Начальство просто приняло как факт, что я появляюсь в офисе не раньше полудня. Позавтракал – вам подробно? Нет? По пути в офис встретил Юки-тян. Это такая… – Гин попытался объяснить руками, – …ну, женщина… Я этот день очень хорошо запомнил, потому что в чулане… – он запнулся, когда почувствовал злобный взгляд председателя, и поинтересовался: – Неинтересно? А жаль, могу дать пару советов. И у меня есть алиби! В-общем, в офис я явился к обеду. Ну, и тайчо отослал меня обедать… «Пустые в тюрьмах почти закончились. У меня эксперимент задерживается». «В чем проблема? Прикажите Эспаде набрать еще». «Зачем же. Можно превратить шинигами в пустых». «Как хотите, Айзен-тайчо». – Айзен никуда не уходил? – Насколько я знаю – не уходил. Значит, на обед было карри… Это я тоже запомнил, потому что Юки-тян дежурила на кухне, и... знаете, на кухонном столе – там тоже есть пара советов. – Вернемся к Айзену. – А он весь день разбирался с бумагами. Признаться, я всегда старался увильнуть от работы с документами… Позади послышался утвердительный хмык, тут же замаскированный смущенным кашлем. – …и в тот раз не изменил привычке и вызвался пойти с новобранцами на грунт. В последний момент тайчо решил отправиться с нами. – Айзен знал о том, что у студентов Академии будет тренировка в мире живых? – А вы полагаете, что это он напустил пустышек на первокурсников? – чуть не хмыкнул Ичимару – долго же они догадывались – и поспешно добавил: – Ужас какой… – Здесь я задаю вопросы. Когда поступил сигнал о помощи от Хисаги Шухея, где вы находились? – Значит, собрались мы у врат, чтобы дружно отправиться в мир живых… – Вспомним математику. Что случается, когда в уравнении сталкиваются минус и плюс? На лице Айзена добрейшая улыбка, обращенная к молоденьким солдатам – он смотрит так ласково, словно перед ним стайка карапузов или душевнобольных. Гин ненавидит, когда Айзен так смотрит на него. Поэтому язвит и ядовито подкалывает, чтобы стереть улыбку с лица… – Плюс становится минусом, – отвечает самый смелый, и остальные поддакивают, пока кто-то не выпаливает дерзко: – Смотря какой минус и какой плюс! – Правильно, – Айзен находит наглеца глазами. – Души-минус или пустые, поглощают души-плюс, если плюсы недостаточно сильны. И поглощенные души в свою очередь становятся пустыми. Так что будьте осторожны, друзья мои. Не переоценивайте себя. Если надо звать на помощь, зовите. Мы с Ичимару-фукутайчо рядом. Ичимару-фукутайчо улыбается хищно и гадает: неужели Айзен собирается восполнить запас подопытных свинок этим молодняком? Юки-тян стреляет глазами в сторону Ичимару. Она в Готее всего неделю. Она всегда смеется и обожает трахаться. Сейчас ей тоже смешно: – Мы будем стараться не стать пустыми, тайчо! – Я в вас не сомневаюсь. Вы же бойцы Готея, – смеется Айзен. А вот студенты-первокурсники пока не настоящие шинигами. И они станут пустыми… все, кроме тех четверых. Но для них уготовано другое. – Ичимару Гин, – председатель уже несколько раз произнес его имя, и Гин очнулся от нахлынувшего пронзительно-яркого воспоминания. Вкрадчивым голосом: – Продолжайте. Что вы остановились? Вспомнили что-то?.. – Вспомнил, – он нацепил на лицо привычную маску. – Как только Хисаги Шухей отправил сигнал о помощи, Айзен-тайчо взял меня с собой и приказал уничтожить пустых. Я вот думаю… он хотел замести следы, чтобы никто не узнал, что пустые были модифицированы… – Вы уверены в этом? – Теперь, когда вы меня об этом спросили… – наклонил голову. – А я ничего не подозревал, просто следовал приказу… Столько молоденьких шинигами погибло. Траур на весь Сейрейтей. Председатель удовлетворенно откинулся в кресле. – На этом первое слушание считается законченным. Гина повели обратно, но уже другим путем. Рядом с ним в конвое оказалась Ран-тян. Лицо у нее было сероватое, осунувшееся. Страдает. Жалко. – А что Айзен? Он тоже отрицал все обвинения? – спросил Гин шепотом, когда ветер дунул в ее сторону. Она обернулась настороженно. Видимо, разговаривать с пленником было запрещено. Но она ответила, не шевеля губами: – Нет, он сознался во всем. – Сколько же его пытали, чтобы вырвать признание, – усмехнулся под нос. – Достаточно, – сухо сказала она и толкнула рукоятью зампакуто в плечо. – Иди молча. После суда были пытки. Айзен склоняется над ним. Так странно видеть владыку в гневе. – Гин. Где Хогьёку? – бьет по лицу. Гин морщится недовольно – до рукоприкладства их споры никогда не доходили. Ему это не нравится, ему больно, а Айзен всегда останавливался, если было… – Больно, Айзен-тайчо. – Это еще не больно, Гин. Говори. Это не Айзен. Иллюзия? Несовершенная. Кьёка Суйгецу захлебнулась бы смехом. Гин знает толк в иллюзиях. Знает, как разрушить чары и как навести. Элементарная магия, третий курс Академии. Найти опору. Поймать ускользающие ленты рейацу. Заглянуть за грань. – ...А что вы хотите услышать, нибантай-тайчо-сан? Песню про черного кота?.. Лицо владыки растворяется, в голове остается лишь туман от лекарств, и болят следы уколов на руках, и какое-то время он не может понять, где заканчивается мираж и начинается сон, - и сон ли это? Они пришли в Сейрейтей, чтобы украсть Сокьёку. … сорванная печать сгорела вмиг, когда птица-зампакуто расправила крылья. Соломенные крыши казарм под холмом занялись сразу. Лес на западе вспыхнул и закровил ядовито-бурым дымом, обрушившимся на город удушающей лавиной. С тех пор он возвышается сухой, черный, этот лес на западном склоне холма. – Я же говорил!.. – Гин кричит, задыхаясь, вкус сажи на языке. – Мы погибнем! Он ростом по плечо Соуске. Мальчишка-кицуне, но никто никогда не узнает его тайны. Слезы от едкого дыма, от ослепительного пламени над головой, от страха, что Соуске завел его в ловушку, текут по перемазанным щекам, смешиваются с потом со лба, капают горячо на ворот. Воздух сотрясается колебаниями рейацу – это шинигами спешат на вершину. Сейчас схватят. Впереди – обрыв, а у обрыва – Соуске, что притащил Гина сюда на верную смерть. Некуда бежать. В ужасе смотрит в алчные глаза несущейся на него птицы. «Чтоб тебе гореть на Сокьёку, Соуске!» Птица раскрывает клюв… …и Гина выбрасывает снова в мир мертвых. Что мог рассказать Айзен под пытками? Да много чего… Но, видно, не рассказал – иначе бы Гин сидел там же, в Башне Раскаяния, под боком предателя. Или не спрашивали. На суде Гин чернил Айзена как мог. Что бы ни предлагали судьи, он соглашался и расписывал в ярчайших красках предполагаемые и истинные преступления бывшего капитана. «Каждый – сам за себя, да, тайчо?» Айзен, конечно же, не собирался сдаваться шинигами. Он, наверняка, что-то задумал. Но Гин не знал, как Айзен будет действовать, поэтому оставалось только ждать. Сырой и холодный каменный мешок без лучика света и проблеска рейрёку, где он проводил зиму, убивал его вернее любых пыток и допросов. Иногда в скромную обитель заглядывала Рангику в присутствии стражника. Гин жаловался ей на холод (и кутался при этом жалобно в дырявое одеяло), что не кормят и даже чай не несут. Он просил ее рассказать, что в Сейрейтее случилось новенького, надеялся, что она проговорится про Айзена, клялся, что скучает по ней, и что отныне будет хорошим. Он знал, что она не поверит. Не верила – но он стал замечать, что Рангику, как многие, начала склоняться к мысли, что Ичимару Гин оказался заложником обстоятельств. Однажды она не выдержала: – Хочешь, я принесу еды? Чего ты хочешь? – О, у меня есть выбор! Данго хочу, пожалуй, – заключенный выполз из-под одеяла. Она замолчала надолго. Потом: – Ты не представляешь, что творится в Сейрейтее. Эспада требует, чтобы мы выполнили условия договора – мы обещали им камень... – То есть вы пообещали им то, чего у вас нет. Как умно. – …и ты должен знать, где он. – Понятия не имею, – он обреченно развел руками. – Обыщите меня. – Перестань паясничать! – Рангику подошла и прижалась лбом к решетке. – Зачем им камень? Ран-тян, – протянул Гин лениво, – если вы его найдете, вы же не станете делиться? – Как мне надоела эта война! Нам пришлось пустить Эспаду в город, народ возмущается, а мы терпим… – Я рад, что ты мне это рассказываешь, Ран-тян, – перебил ее Гин. – Но я бы лучше услышал, когда меня выпустят отсюда… – Я же тебя, дурака, пытаюсь спасти! – она сорвалась. Хисаги поднялся с места охранника, бросая многозначительные предупреждающие взгляды на Ичимару. – …и чем быстрее я выйду, тем быстрее вспомню, где Хогьёку, – Гин довольно прищурился. Рангику сжала стальные прутья в пальцах, аж костяшки побелели. – Устрой мне встречу с Айзеном, – он накинул одеяло и повернулся лицом к стене. – Пусть он молчит на пытках. У меня есть свои методы добывания информации… – Ты сошел с ума... я не могу! – Потяни за нужные ниточки, ты же умеешь, Ран-тян. Прости, я не выспался... – Гин... Какие еще «свои методы»? Ты про то, как ты с ним в Уэко… целовался? – О боги, ты ревнуешь? – хихикнул. – Руконгайских шлюх тоже целуют. Знакомо? – обернулся, сверкнув глазами. Словно пощечина. Хисаги подошел к решетке, держась за рукоять зампакуто. Она замолчала, кусая губы, принимая решение. – Хорошо, Гин. Если получится встретиться с Айзеном, узнаешь у него про Хогьёку? – Ага... – он зевнул, скрывая улыбку. У него была куча вопросов для владыки. Как там, в Башне Раскаяния? Холодно зимой, правда? Они пришли, чтобы свергнуть Совет. От одного только имени – Соуске – все переворачивалось внутри в отвращении. Приходилось прятать ненависть за широкой улыбкой. Скручивать жажду мести стальной пружиной и кивать ему, и соглашаться, и пропитывать голос восхищением, и клясться в верности, падая на колени. Страшно. Он его предаст. Продаст бунтаря Готею. Его бросят в Башню вместе с теми, кто сдался, кто не успел погибнуть в короткой схватке, - и, чтобы не забыть предательство шинигами, - чтобы не забыть того, кого он предал - он будет вырезать его имя на стене гранями кандалов… – Гин, ты ведь хочешь убить Короля? Это в какой жизни? Вроде только Сокьёку хотел украсть… Подожди, хитрая бестия, вспомни. Совет хотел убить, вот. Так убил же?.. Ах да, Королевский Ключ… Эмма-о. – Айзен-тайчо, вы говорили, что того, кого нет, нельзя убить. Айзен сидит на троне в огромном зале... Лас Ночес? Тогда почему так темно? Включите солнце! Гину так нравится шарик в искусственном голубом небе, эта насмешка над светилом... – Ты помог мне уничтожить Совет. – Я никого не убивал. Владыка хмурится. Хмурится? Неужели Гин что-то натворил? Подумаешь, один раз закольцевал коридор, ведущий в тронный зал, и изумленные арранкары, чтобы попасть к владыке, наворачивали круги, пока в глазах не поплыло… Но ведь простили и это. А сейчас-то к чему допрос? – Почему не донес на меня генералу? – А кто бы мне поверил? – лениво. – Ты хотел распять на Сокьёку Кучики Рукию. – Это вы спланировали. Мои аплодисменты… – Что ты знаешь о моих планах? Гин хочет подойти к трону, потребовать, чтобы остановили нескончаемый поток вопросов, но горло сдавливает неизвестно откуда взявшийся ошейник. – Айзен-тайчо, вы никогда мне ничего не рассказываете. Вы приказываете – я делаю. Не задаю вопросов. – Принеси мне Хогьёку, Гин. – Вы его спрятали. – Ты знаешь, где искать. Надоело. Лис разворачивается, чтобы уйти, но ошейник снова давит, перехватывая дыхание, не давая ему пошевелиться. – …А давайте вы сами поищете? Или Улькиорре прикажете? Это так... волнующе?.. – Гин, это приказ. – Больно... – И будет еще больнее, если ты сейчас же не скажешь, где камень! – ... – Гин! – Куроцучи-тайчо-сан, ваша шляпа тычет в лицо. Отойдите. Но пройдет еще сотня… тысяча… десять тысяч лет, и Соуске снова пойдет в Сейрейтей.