Глава 6. Сны
20 октября 2022 г. в 20:12
Глава 6. Сны
– Гин из Ичимару, – палач читал со свитка, растягивая слова, тщательно обдумывая каждый иероглиф, панически боясь споткнуться на незнакомом знаке. Заключенный, скучая на помосте, нетерпеливо переступал с ноги на ногу и был уже на грани того, чтобы попросить прочитать приговор самому. – Обвиняется в разбое и пособничестве повстанцам из западного Руконгая и будет казнен этим вечером посредством отрубания головы... Хаку из Инудзури...
Где-то вдалеке кричали птицы, провожая краснеющую Аматерасу в покои ночи. Птицы умолкнут на миг, услышав резкий звон зампакуто. Хотя о чем он? Зампакуто не звенит, когда рубят голову...
Его решили казнить на закате. Красиво. Будет что вспомнить в следующей жизни.
Он огляделся в поисках того, что могло бы развеять скуку. Вон кудрявый капитан в хаори с номером восемь зевнул в кулак. Тоже скучает. А может, устал. Один рукав у него был разодран и залит кровью – битва закончилась пару часов назад…
Знатная была битва. Последняя. Повстанцы из Руконгая сумели прорваться до врат. Убили пять капитанов из тринадцати. Пять капитанов Готея!
Гина и еще полудюжину человек, уличенных в заговоре, взяли прямо в Руконгае и не медля решили публично казнить на холме Сокьёку. Ямамото хотел преподать урок бунтующим районам и успокоить жителей Сейрейтея.
Ичимару. Откуда шинигами взяли, что Гин оттуда? По особому южному выговору? Он не ступал в тот район ни ногой. Впрочем, уже все равно. Ичимару Гин. Звучит. Так и быть, он возьмет себе это имя.
К капитану из восьмого подошел капитан тринадцатого. Одарил семерых связанных повстанцев неодобрительным взглядом и повернулся к соседу, что-то горячо вполголоса ему доказывая. При этом покашливал в ладонь. Кудрявый капитан – встретятся ли они в следующей жизни или душа отчаянного бойца падет в битве? – отвечал неохотно и качал головой в сторону бородатого генерала.
– Так решил дед, – услышал Гин, когда ветер бросил слова вместе с пылью в лицо.
Гин чихнул и сощурился – пыль забилась в глаза и выбивала ненужные слезы. Ну вот, даже толком не посмотреть, как его будут казнить. Вечер испорчен.
Остальные души – Гин многих видел в первый раз – стояли бледные или тряслись при виде оголенных зампакуто шинигами. Гин им даже завидовал – они, считай, отмучались; а вот ему предстоит пережить все заново. Усмехнулся: отрубанием головы он похвастаться не мог, но надо попробовать, для галочки. Пожизненное заключение – он чуть повернул голову и одним глазом прищурился на Башню Раскаяния за пеленой пыли – уже было, на Сокьёку сжигали… что еще? Изгнание – вообще старая песня.
Ветер всколыхнул отросшие белые прядки у ушей, защекотал щеки и засвистел, усиливаясь, перекрывая нудный голос палача.
Сволочная лисья душонка не желала перерождаться, как положено. Словно что-то держало ее в мире мертвых. Гин подозревал, что и отрубание головы ситуацию не исправит. И светит ему пробуждение в дальнем районе...
Его толкнули. На колени. В пыль. Голову вниз за волосы. Кто-то держал за локти, хотя руки и так были крепко перетянуты бечевкой за спиной. Значит, он первый. Он закрыл глаза – рассматривать чьи-то таби под носом неинтересно – и прислушался к пению птиц. Хорошо бы этот палач рубил лучше, чем читал.
…Ну? Когда же жизнь начнет мелькать перед глазами? Почему-то думалось сейчас только о том, что надо не забыть съязвить Соуске, что он ошибся, – когда они встретятся в следующей жизни.
…Нетерпеливый и шумный, с блеском стали в карих глазах и колючей щетиной на подбородке. Он не помнил про свои прошлые жизни. Но его душа пахла так же – Гин все помнил хорошо – пахла горными вершинами, растворяющимися в синей дымке, и ледяными потоками. Да и сам Соуске пришел с гор, правда не с Аоямы на юге, а с севера, с горы Айзен…
Руконгай с севера до юга, с запада до востока был охвачен войной. Воевали все: бандиты – за место под солнцем, крестьяне – за деревни и поля, наместники, посланные навести порядок, – между собой, простые души – против шинигами. А Сейрейтей… Сейрейтей воевал с Квинси, и шинигами из Готея не было дела до того, что творится в далеком, бесконечно грязном и голодном Руконгае.
По слухам, Квинси сопротивлялись не один год. Кто там сказал «геноцид»? Да, шинигами вырезали сердцевину, убили женщин и детей, но они не могли уничтожить все души с высоким рейацу, а подпольного посвящения в клан гордых лучников никто не отменял… То была история темная и кровавая, и Гин с удовольствием выслушивал от пьяных солдат в кабаках все новые ужасающие подробности про мир живых и бесконечных «последних» Квинси. Война, которую шинигами посчитали оконченной в один день, расползлась на века, и, словно язва, давала о себе знать.
Он бродяжничал, собирал истории. В то время байки о зверствах шинигами рассказывали на каждом углу.
А потом… потом на одной из широких пыльных улиц суетливого городишка в двадцатом западном, среди базарной сутолоки, Гин почувствовал едва уловимый знакомый запах. Он привел его к постоялому двору, такому же грязному и шумному, как и весь город. Гин оказался среди повстанцев.
Оказалось, что они стекаются отовсюду, нарушая границы; беглые души с украденными или незаконно выкованными катанами – единицы с собственными зампакуто; ведут свои шайки, отряды, армии, – чтобы захватить Сейрейтей.
«Во имя короля!»
Свергнуть Совет 46, убрать ненавистных наместников, вернуть мир и порядок в Руконгай, воззвать к самому королю Общества Душ (непременно исполненному благодати и любви ко всему сущему и страдающему)… в их программе было еще несколько утопичных пунктов – Гин посмеялся бы, если… Если бы не Соуске вел отряды на Сейрейтей.
И он пошел с ним. Любопытно стало. А вдруг…? Драться Гин не рвался. Хотелось, чтобы дорога до центра мира растянулась – и обогнула город, как река – скалу. Сражение против обученных готейцев невозможно выиграть. Соуске с горы Айзен погиб в битве. Но пока – пока они только шли…
Гин сидел на краю дороги у костра, когда отряд ночевал в полях, и чертил палкой в грязи оба имени – Аояма и Айзен. Первые иероглифы означали оттенки цвета – «синий» – вторые произносились по-разному, но смысл один – «гора». Гин почесал за ухом, посчитал черты. Решил, что «Айзен» смотрится лучше. Вдруг с этим именем ему повезет.
Судьба вела Соуске. Он должен был войти в Сейрейтей. Кому был должен – Гин не рассказал. Гин ничего не рассказал о прошлой жизни. Соуске, конечно же, не помнил. Ценил новичка за знания и находчивость – за то, что заговаривал зубы встречающимся разведчикам из Готея, за то, что умел лечить раны и владел грамотой. Но не доверял.
Предавшим в одной жизни в другой не доверятся.
Да даже если и не выйдет ничего, просто хотелось побыть рядом. Сидеть, положив голову Соуске на плечо, пока весь раскиданный по болотным кочкам лагерь спит, притворяться усталым и слушать, как пыхтит костер в придорожной канаве, и смотреть за разлетающимися искрами. Соскучился.
«Сгинь, бесово отродье», – шутливо. Отсаживался, согласно фыркая.
И холод Башни Раскаяния таял, таял, забываясь.
У Айзена Соуске были теплые руки и холодное сердце. Спокойный сдержанный голос. Повелительный взгляд – взгляд хозяина. Гин верил, что даже если рухнет мир, он может придти и положить голову ему на колени, и умиротворенно спать, пока тот отвлеченно будет перебирать пальцами белые пряди его волос. Ради этого можно и умереть разок.
…Последний луч солнца сверкнул в небе. В ушах раздался свист стали.
Разбудило его пение птиц. Голова кружилась от низкого рейацу. Насколько хватало взгляда, вокруг простиралась каменная пустыня с нелепо торчащими между грудами камней колючими кустарниками и скрюченными деревцами. Но раз поют птицы, значит, рядом должна быть вода, а если повезет, и еда.
Юг Руконгая? Запад?
Ну вот, он снова жив – выражаясь фигурально. Нет чтоб отправить его душу в мир живых, – нет, он пленник здесь. Тоска.
Он поднял руки и хмыкнул. Удар зампакуто превратил его в щуплого пацана, а это значит, что опять придется расти. Неприятно. Но ничего – не в первый раз...
У каждой казни свои недостатки. Гин мог сравнивать. Последняя была в разы лучше изматывающего, словно по капле сосущего волю к жизни заключения в Башне… Огонь жар-птицы – Гин не обрадовался всепоглощающему пламени, равному сиянию Аматерасу. Ему и богиня не нравилась.
Впрочем, жизнь показала, что это взаимно.
Он нехотя поднялся. Надо найти одежду и еду. А потом найти Соуске. И плевать на этот Сейрейтей. Больше он туда не сунется.
Сунулся.
Несколько месяцев спустя в этой пустыне он нашел девочку. Ран-тян. Рангику. Золотоволосую, как лучи Аматерасу, с синими, как небо, глазами, голодную девочку. Они жили в опустевших кособоких домишках. Ходили по величественным холмам с густыми рощами и высокой сочной травой. Видели горы, высокие и снежные. Реки с водопадами. Озера, разливающиеся между обнимающими их холмами. Купались голыми в камышах. Собирали ягоды в рощах и тут же их ели. Спали под звездами. Возились, потные и грязные под ворованным одеялом – когда Гин подрос, он учил ее любви.
Он был рад и такой жизни. Но ее тянуло к своему племени. Рангику тащила его в города, на шумные базары, восторгалась шелковыми кимоно, неизвестно как попавшими в такую глушь. (Гин знал как – разбойники совершали набеги на богатые поместья), ее глаза загорались при виде шинигами. Она могла бы стать одним из них, и она это знала. Ее взгляд все чаще обращался к полумифическим белым стенам в центре мира.
Гин, смеясь над ней, рассказывал про Сейрейтей и про то, какие падальщики живут там. Рангику слушала, затаив дыхание. Она спала с шинигами – они ей даже платили... Она была всего лишь человеком.
Однажды, промышляя в каком-то поместье почти у стен Сейрейтея, Гин залез на заброшенный склад. В сыром подвале ржавели мечи столетней давности. Там Гин и подобрал вакидзаши. У Шинсо была такая же предательская душонка, как и у лиса. Он был не против служить кицуне.
Рангику и следом за ней Гин поступили в Академию, а потом и в Готей 13.
Все отвращало его – черные однообразные одеяния, одинаково-белые стены в Сейрейтее и побитые временем деревянные скрипучие полы; и пятый отряд, куда зачислили Гина и Рангику; и капитан – высохшая женщина, над которой Гин однажды неудачно пошутил – после чего жизнь его стала адом. Из всей рутины ему нравились только вылазки на грунт, – хотя живой мир представал перед мертвыми в призрачной дымке.
Шинсо делал жизнь веселее. Змеюка бросалась злыми шутками, и Гин ходил с вечной улыбкой, слушая язвительный шелест. Конечно, сначала все смеялись над коротким зампакуто и непрозрачно намекали на соотношение длины меча и члена, но Гин освоил шикай, и насмешники обескуражено замолчали.
Копье Богов – Шинсо – любил петь. Он весело насвистывал, когда Гин выпускал белую ленту в небо, чтобы разрезать в лохмотья пушистые облака. В тот момент казалось, будто землю и небеса связывает серебряная молния. Рангику восхищенно охала, наблюдая с холма за его тренировками. Ночью Шинсо сворачивался на ее груди бледной невидимой змеей и грелся биением сердца. Она ничего не подозревала.
Иногда он смотрел на полупризрачную нагинату Сокьёку на скале над городом и вспоминал… но воспоминания стирались. Давно это было…
…к капитану из восьмого подошел капитан тринадцатого. Одарил семерых связанных повстанцев неодобрительным взглядом и повернулся к соседу…
Капитана восьмого отряда звали Кёраку Шунсуй. А капитана тринадцатого… Впрочем, неважно. «Джусанбантай-тайчо». На спине написано.
О восстании забыли, словно его и не было.
Ичимару Гин был способным офицером пятого отряда – стал бы лейтенантом, если б не его грызня с начальством. Ичимару Гин был еще одним шинигами из Готея. Сволочным и ленивым – не любил службу. Когда он попадался капитану на глаза, она грозилась перевести его к мусорщикам в четвертый. Гин в ответ на это стал пропадать в библиотеке.
Тяга к свободе просыпалась изредка, и он уходил прочь, подальше от стен Сейрейтея. Капитан бесилась, Рангику придумывала оправдания, а Гин возвращался, странно неудовлетворенный, злой, худой и голодный. Он забыл, как быть лисицей. Он пробыл здесь так долго, что, наверное, умер уже – кто знает законы мира смерти?
«А можжжет, сссмиришшшьссся?» – шипел Шинсо. Напоминал, что рядом была Рангику. Она, околдованная (сама приручилась, никто ее не заставлял!), никуда от него не денется. И будет у него настоящее человеческое счастье.
Гин издевательски подхватывал:
«У него – настоящее человеческое счастье? У кицуне, который когда-то…»
«Который – что?»
Что?.. Он забыл.
Шинсо ядовито хихикал:
«Осссилишшшь банкай и сссможжжешшшь ссстать капитаном. Жжженишшшьссся на Рангику, зззаведешшшь сссемью. Начнешшшь род Ичимару, ссстанешшшь вышшше Шшшихоуин…»
«Тебе просто нравится барахтаться между ее грудей. Заткнись».
Через несколько бессмысленных месяцев в Готее застывшее было колесо судьбы совершило еще один поворот. В пятом появился долгожданный лейтенант.
Айзен Соуске.