Секреты и Маски | Secrets and Masks

30 апреля Ребекка Стюарт обезглавлена. Дэрил Айви разорван пополам. У Джоша Харпера вспорота грудная клетка. Гермиона ударила кулаком по стене своей спальни, совершенно не заботясь о том, что может испортить ударом картину или разбить кулаки о кирпичи в кровь. Ей было всё равно. Ей просто хотелось что-нибудь разрушить, разрушить всё, что видела перед собой! Стефани Коул обезглавлена. Она резко развернулась, отчего подол мантии Пожирателя смерти взмыл вверх и обвёл в воздухе круг. Гермионе нужна была ещё одна мишень, жертва, которую она распотрошит, вонзив в неё клыки. Это всё, о чём она могла думать, когда очнулась после… Разбить что-нибудь. Убивать. Разгромить всю комнату. Убивать. Распотрошить всю мебель. Убивать. Убивать. Убивать. Инстинкт убийцы всё ещё был во главе всех её чувств: она жаждала крови, а зверь внутри неё стремился вырваться наружу. Она чувствовала себя вскипячённым на медленном огне чайником, готовым лопнуть в любую секунду, но всё давление продолжало томиться внутри из-за крышки, завинченной слишком туго. Ей было некуда идти и негде выпустить пар. Череп Майло Лопес проломлен отражённым заклинанием. Переполняющий её гнев рвался наружу, но ей не на ком было выместить эту злость. Ей необходимо было что-то или кто-то, в кого можно было бы вонзить зубы и потрошить до тех пор, пока боль внутри не стихнет. Питер Айлиш раздавлен танком, который бросила в него Гермиона. Одежда казалась слишком тяжёлой: ткань была насквозь пропитана кровью бесчисленного количества трупов. Каждый убитый ею давил на неё своим весом, как жестокое напоминание о совершённых сегодня поступках. Она направила взрывающее заклинание прямо в грудную клетку Маркуса Полларда. Или Гермиона перерезала ему горло? А может, задушила беднягу, обмотав его шею наколдованными цепями? Или эта пытка досталась Хлое Грей? Или Кевину Аллену? Сейчас уже она не могла точно сказать, но на самом деле она не хотела делать ничего из этого. Девушка пнула ногой прикроватный столик, отчего ваза с цветами упала на пол. Жгучая боль пронзила её ступню: разболелся палец, но это ни на каплю не уняло внутреннюю ярость. Это не уменьшило ноющее в животе чувство вины, больше напоминающее гноящуюся рану, поэтому она ударила ногой ещё раз. И ещё. Этот рейд был наихудшим из тех, в которых Гермионе довелось участвовать, и она не могла точно сказать, сможет ли пережить ещё один. Почему именно сегодня Орден отправил в бой своих бойцов? Зачем они отправили туда знакомых ей волшебников и волшебниц?! Людей, жизнь которых она помогала спасать на поле сражения?! Людей, о которых она заботилась?! В чём заключалась их цель?! Чего они пытались добиться?! — Гермиона, тебе не обязательно это делать! — умоляла Гарриет Стоун, глядя на Грейнджер полными надежды глазами как раз перед тем, как она разрезала беднягу пополам взмахом своей палочки. — Остановись, Миона! Прекрати это и пойдём с нами домой! — Маркус зарычал, отражая одну из её безжалостных атак. — Мы знаем, что ты здесь! Это не твои желания! Гермиона остановилась: носок её ботинка всё ещё упирался в прикроватный столик. Понимали ли они, что она сотворила все эти убийства под действием какого-то заклинания? Разглядели ли они это под её мантией Пожирателя смерти? Разглядели ли за стекающей с её перчаток кровью, что она делает это не по своей воле? Было ли им известно, что она по-прежнему остаётся одной из них? Что она всё так же предана Ордену, и всё это происходит лишь потому, что она угодила в ловушку и находится в плену в своём собственном теле? Потому что стала рабыней собственной жестокости и желания убивать? Она сделала шаг назад и почувствовала, как внутри сжимаются грудь и лёгкие. Может, они знают о Проклятии Демона? Может, они изучают его? Возможно, это была какая-то тактика и они пытались достучаться до неё? Показать ей знакомые лица: женщин, с которыми она смеялась, мужчин, с которыми выпивала, – и что с этого? Они пытались разрушить таким образом Проклятье? Пытались пробиться сквозь облако дыма в её голове, подёргать за ниточки марионетку и вернуть настоящую сущность Гермионы, её истинное «я», обратно на поверхность? Если так, то всё это – катастрофический провал. Они, чёрт возьми, чудовищно просчитались. Это лишь усугубило её мучения. Всё, что сегодня с ней произошло, лишь лишило её единственного утешительного обстоятельства: анонимности, за которую она так отчаянно цеплялась, и оставило её опустошённой, сломленной и осознающей весь ужас ситуации настолько, что ей стало от этого плохо. Потому что её жертвы больше не были безымянными, не были неизвестными магглами, солдатами, воспоминания о лицах которых она могла выбросить из головы. Она не могла стереть из памяти лица тех, кого убила сегодня, потому что это были её друзья. Друзья, с которыми она смеялась, плакала, ползла по затянутой дымом линии фронта и сражалась бок о бок. Друзья, которые теперь мертвы, потому что Гермиона убила их. Это сделал не Малфой, не садист Теодор Нотт, нет, и даже не Тёмный Лорд. Абсолютно всех их убила Гермиона. Каждый раз, когда она смотрела на падающие к земле безжизненные тела своих друзей, внутри неё отмирала частичка собственной души. Она кричала, умоляла себя прекратить это, но снаружи Гермиона олицетворяла полную безучастность: она направляла кончик палочки на жертв безо всякого сомнения и дрожи в руках, глядя на них полным жестокости взглядом. Она стянула с запястий золотые перчатки и швырнула их в окно, направив в это действие всю свою злость. Стекло разлетелось вдребезги, полностью отделившись от рамы, и рассыпалось по полу сотнями мелких осколков. Гермиона упала на колени, свернулась калачиком и закричала, не замечая боли от впившихся в кожу осколков. Все чувства притупились, она ощущала лишь боль в груди, растущую с каждым ударом сердца. Она кричала, надрываясь, и рыдала, свернувшись на полу. Разбитое стекло вдруг задрожало под ней. Острые осколки взмыли в воздух, сталкиваясь по пути друг с другом и звеня. Они с лёгкостью добрались до оконной рамы и без особых усилий встали на свои места, восстановив причинённые Гермионой разрушения. Если бы только осколки её сердца можно было так же легко починить.

* * *

Игла снова пронзила череп Драко. Он сидел на высоком табурете, сжав рукой край кухонного стола, и время от времени подёргивал коленом. Он изучал свою целительницу, наблюдая в отражении окна за тем, как она зашивает ему рану на голове, и за бесконечным количеством эмоций, сменяющихся на её лице ежесекундно. Когда она вонзала иглу в его затылок, на её лице отражался гнев. Когда её наманикюренные ногти чуть глубже впивались в его кожу и поворачивали его голову в нужном ей направлении, на её лице отражалось нетерпение. А когда она осматривала рану, которую явно не хотела залечивать, кривила губы в отвращении. Когда он вздрогнул от того, что она потянула за нитку чуть сильнее, чем требовалось, чтобы стянуть нежную и всё ещё кровоточащую рану, на её лице отразилось удовлетворение. Порез начинался на макушке, прямо посередине черепа, а заканчивался у позвоночника. Это означало, что процесс шитья займёт довольно много времени, и Астория, казалось, намеревалась сделать его выздоровление настолько болезненным и неловким, насколько это было возможно. Он стиснул челюсти, пытаясь сосредоточиться на звуке своих скрежещущих зубов и отвлечься от того, как игла в четвёртый раз прокалывает его кожу. Он слышал шаги Грейнджер по её спальне наверху. Слышал, как она громит всё вокруг, звук разбивающегося фарфора и раскалывающегося дерева: она уничтожала всё, что осмеливалось встать у неё на пути. Его не должна волновать безысходность её положения. Его не должно волновать, что эта миссия разрушает её изнутри, что она увядает прямо у него на глазах. Его это не волновало, не волновало. Грейнджер была для него никем, просто средством для достижения цели. Она была всего лишь ещё одной заложницей, разменной монетой, которую он предложил Волдеморту, чтоб сохранить звание любимчика своего хозяина. Грейнджер была символом его вечной преданности, приверженности Волдеморту и цели, которую они намеревались достичь. Чтобы его семья могла сохранить благосклонность Волдеморта, ему было необходимо удерживаться на позиции его любимого Демона, самого безжалостного убийцы, командира, имеющего ответы на все вопросы, и он с большим удовольствием принёс в жертву её, чтобы защитить их. Он просто не мог допустить ещё одну смерть. Мысль о том, что на семейном кладбище станет на одно пустое надгробие больше, что неподписанный – потому что им было не позволено даже проявить простейшее уважение к смерти и вырезать на нём имя – камень будет на него смотреть в ответ… это было немыслимо. Невозможно. И так чертовски больно, что ему хотелось кричать. Малфой поклялся сделать всё возможное, чтобы обезопасить свою семью, и он это сделал. После убийства Дафны он сделал всё, что от него требовалось для завоевания расположения Волдеморта. Он с трудом поднялся с самых низов, совершенно не заботясь о том, скольких людей ему придётся убить на этом пути или через сколько скелетов ему придётся переступить, занял своё место и убедился, что его хозяин смотрит на него только с благодарностью и гордостью. Он казнил всех, кого Волдеморт хотел казнить. Убивал всех, кого его хозяин считал нужным убить. Сжигал дотла дома. Уничтожал целые города и ни секунды не жалел об этом. Весь этот кошмар разрушал его душу, но ему было всё равно, потому что это позволяло ему удерживать семью в безопасности. Он обрекал себя на адское пламя, но ему было всё равно, потому что это позволяло им дышать, жить и быть вместе. Жертвы его жертв служили для него щитом. Кровь от убийств на его руках можно было назвать эликсиром жизни, потому что она даровала Малфою и его семье неприкасаемость: их не предавали, потому что достаточно сильно боялись, и не решались причинить им вред, потому что эта семья являлась слишком ценной для режима Волдеморта. Драко совершал невообразимые поступки, чтобы сохранить в живых то немногое, что осталось от его семьи, так что страдания Грейнджер не должны были иметь для него значения. Она была никем – пешкой, оружием, пустым местом, необходимым Тёмному Лорду для обеспечения своей победы. Так что его не должно было волновать, что она обезумела наверху и разнесла свою комнату, разбила все вазы и окна в пределах досягаемости, потому что это был единственный известный ей способ справиться с кипящей яростью, переполняющей её. Ещё один резкий щипок по затылку. Драко сильнее стиснул зубы. Он мог поклясться, что слышал, как что-то треснуло. Его не должно было волновать, что сегодняшний рейд отличался от предыдущих, что Орден решил изменить тактику и отправить вместе с маггловскими солдатами волшебниц и волшебников – всех тех, кого Золотая девочка подготовила и завербовала сама лично, – лишь для того, чтобы глотки им перерезала их бывшая учительница. Его не должно было волновать, что их убийства стали для неё слишком сильным ударом. На него не должны были так подействовать её рыдания и дрожь в тот момент, когда он вывел её из-под действия Проклятья. В его памяти не должна была отпечататься картина того, как она оглядывала груду изломанных и окровавленных тел вокруг себя и обнаружила среди них лица людей, которых сама вырастила и обучила всему, а теперь убила. Нет, ничто из этого не должно было его волновать. Не должно было, но волновало. Он не знал почему. Не имел ни малейшего понятия, почему не мог перестать думать о ней. Почему каждый треск и новый всхлип, доносившиеся эхом из комнаты наверху, заставляли его вздрагивать. Это было в сотни раз больнее, чем игла в затылке. Чёрт, он никогда не забудет этот её взгляд. Та растерянность, чертовски разбитая пустота, застывшая в её медового цвета глазах, как ядовитый газ, заглушающий обычно горящий в них огонь. Драко тоже прикрыл глаза в попытке сосредоточиться на осколках стекла и прочных стенах, желая выкинуть этот ужасный образ из своей головы. Он не позволит ей сделать это – заставить его сомневаться в своих действиях, сдерживать его и вынудить оглянуться на след из тел, который он оставил на своём пути к власти. Он не позволит ей сделать это. Он не позволит ей ослабить себя, заставить остановиться под пристальным вниманием последователей Волдеморта. Он не позволит ей сделать его уязвимым. Противоречивым. После стольких лет он не мог снова обратиться к голосу совести и отказывался позволять ей принуждать его к этому. Ему нужно было выбросить её из своей головы. Оградиться от неё сильнее, чтоб она не смогла пробраться в его душу. Ему нужно было защитить себя. — Здесь больше ничего нет, — он представил себе голос своей матери, мягкий и успокаивающий. Он делал так всегда, когда терял самообладание. — Вокруг нас ничего не происходит. Здесь только я и ты. Он представил, что она стоит рядом, рассказывает ему о том, что нужно сделать, чтобы расслабиться. — А теперь сделай глубокий вдох. Он повиновался её команде и почувствовал, как расширяется его грудная клетка. Лёгкие жгло от свежего воздуха. — Выдыхай медленно, у тебя получается? Он незаметно кивнул, сосчитал про себя до одиннадцати, а затем выдохнул. — Теперь представь себе маленький кусочек стекла. Ты держишь этот кусочек в руке… Игла снова проткнула его кожу, на этот раз ниже. Он боролся с собой, старался сконцентрироваться, более отчётливо представляя голос своей матери, чтоб вернуть контроль в свои руки. — Представь вес осколка в руке. Он сжал руки в кулаки и постарался представить стекло в ладони, концентрируясь на ощущениях на коже. — А теперь я хочу, чтобы ты представил, как этот осколок расширяется. Представь, как он растягивается… — он так и сделал и почувствовал покалывание на коже и как начинают возводиться стены окклюменции, — и покрывает твоё тело, как щит… Осколок в его руке увеличивался: сначала он покрыл всю его ладонь, а затем стал подниматься по всей длине руки, скрывая всё больше участков его тела под собой, защищая его. — Ничто не сможет проникнуть сквозь это, понимаешь? Ничто не проберётся туда, если ты этого не захочешь. Малфой чувствовал прохладу вокруг участков тела, покрытых воздвигающимися стенками. Они были почти на уровне плеч. Наверху раздался ещё один грохот. Стены его защиты дрогнули: они были хрупкими и всё ещё недостаточно прочными для сопротивления. — Давай, — прорычал он про себя. Он справится с этим. Его стеклянная броня простиралась над грудью, она почти добралась к сердцу и почти отгородила от всего этого, ещё чуть-чуть и он перестанет это чувствовать. Броня казалась хрупкой и нежной, как покрывающий озеро тонкий слой льда. Он попытался натянуть её повыше… Наверху что-то разбилось, и он услышал, как на пол упало стекло. Малфой боролся с самим собой, но почувствовал, как в его собственной броне появились тонкие трещинки. Ещё чуть-чуть. Затем донёсся крик Грейнджер. Низкий, пронзительный крик от мучительной боли – не физической; от крика, доносящегося эхом с верхнего этажа, не леденела кровь, как от крика человека, поддавшегося пыткам. Малфой знал этот крик очень хорошо, он много лет слышал его всегда, когда пытал заложников Тёмного Лорда. Нет, этот крик напоминал другую боль – внутреннюю. Этот крик намного хуже первого, он был душераздирающим, это буквально наихудшее, что Малфой когда-либо слышал: симфония страдания и грёбаной пустоты, и это разрушило остатки его самообладания. Это заставило трещины в стенах, возведённых с помощью окклюменции, расшириться с бешеной скоростью и разрушило всю выстроенную им вокруг себя защиту. Возведённые стены раскололись, лопнули, разлетелись, как осколки, отделяющиеся от оконной рамы, и рассыпались под его ногами. Что, чёрт возьми, с ним было не так?! Почему он не мог избавиться от этого чувства вины?! От этой парализующей, глухой боли в груди, дающей о себе знать каждый грёбаный раз, когда он думал о волшебнице, сидящей в комнате наверху. Какого чёрта у него трудности с окклюменцией?! Раньше у него это получалось превосходно: он мог за считанные секунды воздвигнуть толстую и нерушимую ледяную стену, защитить себя, отгородиться от всего, что не хотел чувствовать. Сейчас же ему с трудом удавалось наложить даже самое слабое заклинание, как бы сильно он не старался сконцентрироваться, и защитные стены рассыпались меньше чем за час. Он был другим человеком, он больше не чувствовал ничего. Он не заботился ни о ком другом, кроме своей семьи, его настоящей семьи. «Кровь не гуще воды», — Драко долгое время верил в это. Астория. Блейз. Тео. Нарцисса. Они были его семьёй, единственными, кто всё ещё имел для него значение. Всё, что его заботило, – защита своей семьи. Его иная сторона, более мягкая, заботящаяся о посторонних, давно отмерла. Он вырвал с корнями эту часть себя и заколотил в деревянную коробку после смерти своих родителей. А после смерти Дафны он закопал эту шкатулку под землёй. Он не мог… — Ауч, сукина дочь! Ты не могла просто использовать самосшивающую мазь? — Нет, — холодно отрезала Астория и снова вонзила иглу слишком резко, чтобы посчитать это случайностью. — Всё закончилось. — Где эльфы?! Разве они не могут сделать ещё?! — Они недоступны, так как выполняют мои поручения. Малфой дёрнул коленом и впился ногтями в ладони. — Можно мне хотя бы выпить целебное зелье?! — Они тоже закончились. Астория делала это нарочно, Малфой был уверен в этом. Она исцеляла его с полным отсутствием заботы и сострадания. Обычно всё было иначе: она хлопотала над его ранами с полными сострадания и боли глазами. Казалось, в этот момент на её плечах находилась тяжесть всего мира. Теперь же её движения были резкими, наказывающими. Её агрессия по отношению к нему чувствовалась на кончике иглы, которую она постоянно вонзала в его кожу. Она намеренно причиняла ему боль: тянула за нитку слишком резко, чтобы его голова откинулась назад, каждый раз поворачивая иглу под таким углом, чтобы металл проходил по кости. Это продолжалось всего мгновение, меньше десятой доли секунды. Астория не была законченной садисткой. Она причиняла боль ровно настолько, чтобы кулаки Драко сжимались при каждом натяжении нити. Она всё ещё злилась на него и хотела быть уверенной в том, что он это понимает. Он попытался отстраниться от её прикосновения, но Астория лишь сильнее впилась своими наманикюренными ногтями в его затылок и дёрнула его обратно к себе. — У тебя закончились все блядские целебные зелья?! — Ага. — Здесь нет ни одного… блять, ауч! В шкафу нет ни одного лечебного зелья?! Уголки губ крашеной блондинки приподнялись в едва заметной, совершенно, чёрт подери, садистской ухмылке. — Я так и сказала, разве нет? — А как же лечебная магия? — прорычал он, когда она снова вонзила иглу. — Или анестезирующие заклинания? — Блейз сказал, что мне не стоит использовать сильно утомляющую меня магию, — быстрым движением руки она выдернула нить, не обращая внимания на резкую боль, пронзившую его череп. — Не хочет, чтобы я перенапрягалась и рисковала оказаться прикованной к постели на больший срок, чем того требует моё состояние. — С каких это пор… ауч… с каких это пор ты слушаешь своего мужа? Очевидно, Астория не собиралась с ним больше разговаривать. Вместо этого она продемонстрировала своё растущее презрение к брату, резко потянув за нитку, да так сильно, что его голова дёрнулась назад. Малфой зашипел от боли. Она снова воткнула иглу ещё сильнее, и ухмылка на её лице стала для него последней каплей. Остатки терпения Малфоя улетучились, когда игла снова пронзила кожу и задела кость. Он рывком одёрнулся от её маленьких злобных рук и резко ударил кулаком по столу, отчего мраморная столешница задрожала под его ладонью. — Ради всего святого, Астория! Я знаю, что в это время дня ты обычно пьяна в стельку, но не могла бы ты хотя бы попытаться взять под контроль свою ломку, пока зашиваешь мою голову?! Астория уставилась на его отражение в окне. Она сузила глаза, и её накрашенные красные губы скривились в гримасе. — Ты, несносная Маска Демона! Если думаешь, что справишься лучше, дерзай! Ответное оскорбление уже крутилось на кончике его языка, Малфой открыл рот, чтобы высказаться, но Астория опередила его: — Ну давай же, — она отступила назад, широко расставив руки по обе стороны от себя, и позволила иголке с ниткой опуститься на его шею. — И поживей, пока твоя кровь не испачкала новую плитку. Не желая признавать поражение, он поднёс руки к затылку. Малфой встал с табурета и мгновение возился с иглой, пытаясь разглядеть в отражении окна собственный затылок. Но всё это было бесполезно. Астория знала это. Рана находилась на самом затылке. Он совершенно точно не мог на неё взглянуть и уж тем более зашить без посторонней помощи. Он подумал о том, что если наколдовать зеркала и правильно их расположить, то можно будет увидеть рану, но не стал этого делать. Малфоев можно было охарактеризовать по-разному: как эгоистичных, высокомерных и зачастую просто чертовски неприятных людей, но единственное, что имело для него и всех его предков значение, единственное, что для них было на вес золота, – это гордость. И, хотя ему ну очень не хотелось просить Асторию о помощи, возиться с иглой и выставлять себя полным ничтожеством, это было, разумеется, худшим из двух зол. Первый вариант был менее болезненным ударом по самолюбию. Поэтому, не произнося ни слова, он сел обратно на табурет, а Астория продолжила работу. — Я так понимаю, ты до сих пор не простила меня, Тори? — спросил Малфой в попытке отвлечься от боли. — За то, что я сделал с грязно… Грейнджер, — поправился он, когда Астория предупреждающе потянула за иглу. — Нет, — ответила она, не отрывая глаз от шва, — не простила. — Тогда зачем ты вообще меня лечишь? Наверняка тебе больше бы понравилось смотреть на мои страдания. — Я думала об этом, но скоро на аукцион выставляется бриллиантовое ожерелье, — Астория поймала его взгляд в окне и нахмурилась. Она положила окровавленную иголку в серебряный лоток, чтобы замочить её, затем продезинфицировала свежую иглу прозрачной жидкостью, продела в отверстие тонкую чёрную проволоку и снова начала накладывать швы. — Я хочу его, и мне будет неловко покупать его на деньги твоей семьи, если я позволю тебе истекать кровью на кухонном полу. — И с чего бы мне покупать тебе это ожерелье? — В качестве извинения за то, что в последние несколько недель ты был большим засранцем, чем обычно. Малфой уже собирался придумать какой-нибудь злобный ответ, но его внимание привлёк громкий треск из комнаты наверху – спальни Грейнджер. Астория замерла, её глаза расширились от беспокойства, а рот скривился. Они оба бесконечно долго смотрели в потолок, как будто могли что-то рассмотреть сквозь доски пола, если хорошенько постараются. — Это не может так продолжаться, Драко, это несправедливо, — прошипела Астория, её голос звучал обеспокоенно, грустно, но в нём больше не было яда. — Ты должен это исправить, и как можно быстрее. — Чего же ты от меня хочешь? Чтобы я отпустил её? — он выплюнул эти слова так, словно они вызывали у него отвращение, но тем не менее почувствовал, как сжалась его грудь и живот свернуло от тревоги. — Этого никогда не случится. Она слишком важна для Тёмного Лорда, и он поручил мне присматривать за ней. Она моя заложница. Я должен её охранять. Я должен за ней присматривать. — Я не говорю, что ты должен её отпустить… — Я не могу её отпустить, это подвергнет всех нас огромному риску… — Но ты мог бы быть с ней немного мягче… — Немного мягче?! — Малфой не удержался и фыркнул. — Я больше не лезу в её мысли, не копаюсь в её воспоминаниях. Чего ещё ты хочешь? — Ты прекратил только потому, что заложил Проклятие слишком глубоко и уже просмотрел все её воспоминания, — Астория снова уколола его иглой, выплёскивая всё своё раздражение на рану. — Ты узнал все её секреты, поэтому тебе больше не нужно вторгаться в её разум. Если ты отказываешься от чего-то только потому, что это больше не приносит тебе пользы, то это вовсе не милосердие. — Что я по-твоему должен сделать? Она чертовски ненавидит меня. Как ты думаешь, каким образом я могу помочь ей? Она скорее зарежет меня, чем примет мою помощь. Глаза Астории вспыхнули, она сгорала от нарастающего гнева. — Ну, раньше ей становилось легче, когда она могла тебя поколотить. Может быть, позволить ей ударить тебя ножом? А что, не худшая идея! Я даже соглашусь придержать тебя ради неё! — Ты думаешь, ей станет от этого легче? Она использует меня, как грушу для битья, и что? Ты думаешь, что вся её злость просто испарится?! Что ей больше не будет больно?! Пока они спорили, наверху раздался ещё один грохот. Это совершенно точно был треск раскалывающегося дерева. Грейнджер снова была готова крушить. — Это разрывает её на части, — с каждым словом голос Астории становился всё громче, чтобы её можно было расслышать среди звуков хаоса наверху. — Каждый раз, когда ты заставляешь её убивать, ты словно отрываешь лепесток от цветка. Часть её умирает, потом другая, за ней третья. Скоро от неё ничего не останется. Сверху раздался ещё один громкий стук, ещё один душераздирающий крик. — Из-за тебя ей так больно! Тебе не кажется, что ты должен облегчить её страдания? Чёрт, почему бы Грейнджер не перестать кричать?! Почему бы ей просто не перестать?! — Ты должен дать ей что-то, на чём она могла бы сосредоточиться, на чём могла бы выплеснуть всю эту боль и злость, — сказала Астория, в её глазах собирались слёзы. — Ей нужно что-то разбить? Дай ей что-нибудь разбить! Она хочет что-то ударить? Дай ей что-нибудь ударить! Она может ломать всё, что угодно, лишь бы это помогло ей остаться целой самой. — Если ты думаешь, что это поможет, тогда иди наверх, вытащи её из той комнаты и дай ей в руки нож, — бросил Драко. — Я сделаю всё, что угодно, чтобы она перестала так орать. Немилосердные руки Астории замерли. Его слова застали её врасплох, вся ярость исчезла из её лица, когда она посмотрела на отражение Малфоя в зеркале. — Я не могу их больше слушать, Тори, — прошептал Малфой, и в нём самом угасало пламя гнева. — Я слышу их повсюду, каждый раз, когда я закрываю глаза, слышу её крики. Мягкость и сострадание, которые всегда излучала Астория, вернулись к ней. На мгновение она перестала злиться на него. На мгновение она снова стала его сестрой. Его заботливой, нежной, ангелоподобной сестрой, которая всегда знала, что сказать, всегда была рядом, даже если они ссорились, как кошка с собакой. — Это не слабость – проявить немного милосердия к своему врагу, Драко, — тихо сказала она, её голос был умоляющим. — Это не будет слабостью, если ты проявишь немного сострадания – это лишь покажет, что у тебя есть сердце, даже если оно запятнано кровью всех тех, кого ты убил. Эти слова стали последним гвоздём на крышке гроба: Астория вернулась к своей работе, и больше они не разговаривали. Через несколько секунд после того, как она закончила накладывать швы и положила инструменты на стол, двери кухни распахнулись: в комнату вошли Тео и Блейз. Хотя Тео был весь в крови после сегодняшней резни, на нём не было ни царапины. Правда, он слегка прихрамывал из-за проклятия, на которое сам налетел, но это было единственным свидетельством того, что он вообще участвовал в драке. А вот Блейз выглядел просто ужасно. Его мантия была порвана и заляпана кровью, в основном его собственной, а с виска до самого подбородка спускалась пунцовая полоса. Малфой предвидел, что так и будет. Он знал, что его друг не готов выполнять это задание. Блейз был рассеян, слишком обеспокоен ухудшением здоровья жены, чтобы сконцентрироваться на задании так, как это было нужно Малфою. Он был отрешён, его мысли находились за сотню миль отсюда, и он не замечал окружающей обстановки, а в результате едва не погиб. Да, Малфой знал, что Блейза ранят на этом задании, и при виде этого Астория бросилась к нему, как Малфой того и ожидал. — РОМИ! — закричала она, нежно проводя руками по ранам Блейза и оценивая травмы. — КВИНЗЕЛ! Эльфы появились с резким треском. — Здравствуйте, — сказал Квинзел спокойно и ровно, как всегда. — Добрый вечер, миссис Забини. Чем может услужить Роми в этот прекрасный весенний… — Принесите мне столько целебных и болеутоляющих зелий, сколько сможете донести. Бадьян, листья мандрагоры и водоросли! ЖИВО! Эльфы исчезли, не сказав больше ни слова. — Что с тобой случилось?! — в бешенстве спросила Астория, стягивая с мужа одежду, чтобы лучше рассмотреть нанесённые повреждения. — Почему ты не вернулся домой сразу после задания, если был так сильно ранен?! — Тёмный Лорд хотел видеть меня и Тео… — Блейз зашипел, когда Астория быстро начала последовательно накладывать исцеляющие чары одни за другими. — Я же говорил тебе: никакой лечебной магии… — О, просто заткнись, — прошипела в ответ Астория. Когда он попытался остановить её, она отбила его руку и произнесла ещё одно заклинание. Её магия была слабой: исцеляющие чары Астории были не так сильны, как требовалось. Раны не затягивались, но кровотечение останавливалось, и это позволяло Астории чувствовать себя полезной. Она ощущала, что нужна мальчикам и что она не является для них лишь увядающей обузой. Глядя на этот хаос, Тео закатил глаза и направился к кухонным шкафам, предположительно за виски. Или водкой. В общем за любым алкоголем, который попадётся первым под руку. Ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы найти то, что он искал, и, как только бутылка оказалась в его руке, Нотт прокрутился на месте и направился к выходу. — Не смей уходить отсюда, Тео, — огрызнулась Астория, хотя её глаза были прикованы к кровоточащей ране на шее мужа. — Мне нужно осмотреть твои раны! — Извини, не могу остаться! — бросил Тео через плечо, не оборачиваясь. — У меня свидание с бутылкой виски и горячей блондинкой. Когда Нотт удалился в тишину и покой улицы, эльфы появились снова и Малфой покраснел от злости. — Ты, кажется, говорила, что у нас не осталось целебных зелий? — Я такое говорила? — Астория ухмыльнулась. — Упс. Она соврала ему. Зелья не закончились, их даже не было «мало». Эльфы притащили в руках десятки зелий и трав. По две штуки всего, что перечислила Астория. Испорченная волшебница специально заставила его сидеть без анестезии всё то время, пока она зашивала ему голову. Вероятно, это было своего рода возмездием за то, что он делал с Грейнджер. Её собственная мучительная форма правосудия, осуществляемая с помощью тупой спицы и идеально наманикюренных ногтей. Она заставила его за всё поплатиться! — Злобная сука, — пробормотал Малфой себе под нос. Он подошёл к тому же шкафу, что и Нотт, ища жидкое лекарство. — Мерзкий гнилой гадёныш, — тут же ответила Астория. Её голос звучал мягко, звенел, как колокольчик, несмотря на то, что ругалась она совсем не по-женски. — Я советую тебе поскорее придумать, куда направить гнев Грейнджер. Только так всё может уцелеть. Твои предки будут не в восторге, если она разнесёт этот дом, ну а я, конечно же, не стану ей мешать. Малфой ничего не ответил, лишь отпил текилы, после чего бросил Астории через плечо неприличный жест и выскочил из кухни. Когда он захлопнул за собой дверь, брови Астории сошлись в одну линию. — Блейз? — Да, дорогая? — Как Драко получил эту травму? На удивление, он ничего ей не ответил, что было крайне странно. Блейз, хотя и был одной из самых страшных Золотых Масок в стране, находился в полной власти своей жены, он практически таял в её руках. Будь то драгоценности, золото или даже такая мелочь, как информация, что бы она ни пожелала, Блейз тут же предоставлял это ей. Без вопросов. Без колебаний. Тео знал это. Драко знал это. Мерлин, даже сам Блейз знал это. Астория могла быть хрупкой в сотне различных аспектов, слабой, как сорванный цветок, застигнутый метелью, но она имела над своим мужем даже большую власть, чем Тёмный Лорд, и ей не составляло труда манипулировать им, когда она чего-то хотела. — Блейз, расскажи мне, как он был ранен, — приказала она, взяв его подбородок в свои нежные пальцы и наклонив его голову вверх, чтобы он посмотрел на неё. — Рана была очень глубокой, заклинание почти проломило ему череп. Драко никогда не получал травм на поле, тем более таких. Он сказал, что ничего особенного не случилось, но здесь что-то не так, поэтому мне нужно, чтобы ты рассказал мне, что произошло. Астории показалось, что никогда ранее она не видела мужа в более неловком положении. Он плотно сжал челюсти, а губы поджал в напряжённую линию, изучая умоляющее выражение лица жены. Через несколько долгих секунд Блейз закрыл глаза, тяжело вздохнул и полностью сдался. — Всё произошло очень быстро. Один из членов Ордена – кажется, его звали Шон Тайлер – учился с нами в Хогвартсе на курсе зельеварения у Слизнорта, он бросил режущее проклятие, но промахнулся, оно отскочило от стен… Пока он говорил, Астория вылила на тряпку сильное антисептическое зелье и принялась обрабатывать раны Блейза. Она начала с самой серьёзной, с рваной раны на его плече, а затем стала действовать по убыванию в зависимости от степени тяжести травмы. — Проклятие летело прямо на Грейнджер, но она была слишком занята удушением другой волшебницы и ничего не заметила. Малфой заслонил её собой и принял проклятие на себя, а оно угодило прямо в затылок. Астория застыла с бутылкой бадьяна в руках и уставилась на мужа. — Он защитил её? Блейз медленно кивнул. — Зачем было принимать заклятие на себя и ранить себя так сильно ради неё? Я думала, у Драко хорошая реакция и он быстро отражает заклинания. Наверняка у него было достаточно времени, чтобы создать щит? Блейз открыл глаза и посмотрел на жену, призывая её продолжать лечить его, пока он объясняет. — Да, он вполне мог бы сделать это. Малфой – самый ловкий солдат, которого я когда-либо видел. Его магия просто невероятна, я не сомневаюсь, что он мог бы вовремя поставить щит, если бы действительно об этом подумал. — Что ты хочешь этим сказать? Он специально принял на себя заклинание вместо неё? — Похоже на то, — он опустил взгляд вниз и взял её руку в свою. — Заклинание было слабым, потому что оно отскочило от стены. Да, оно не могло её убить, но если бы оно попало в неё, то причинило бы чертовски сильную боль. Он, не раздумывая, просто мгновенно заслонил её собой. Он сделал это инстинктивно. Он защищал её, как… Блейз резко замолчал. Астория поняла, что он замолчал специально, потому что он закусил губу, физически сдерживая движение рта. — Как что? — она потребовала ответа. — Пожалуйста, умоляю тебя, расскажи мне. Блейз снова поднял голову, поднёс руку жены к губам и поцеловал её в костяшки пальцев. — Как если бы я защищал тебя. У Астории перехватило дыхание. — А что же он сделал с членом Ордена? С тем, кто чуть не ранил Гермиону? — Он накладывал заклинания куда яростнее, чем когда-либо на поле боя. Он перерезал горло Шону так, словно обезглавливал свинью.