Апельсиновые самокрутки и зелёная лампа

– Ах, ах, мха... А!... М!... ⠀По комнате была разбросана одежда: на полу валялись джинсы, на краю кровати белая рубашка, вот-вот упадёт и разобьётся о холодный ламинат, ляжет к чёрному пиджаку, пахнущему резким, но удивительно приятным кружащим голову парфюмом. Осенний ветер неясно тёплого ноября с приоткрытой форточки раздувал прозрачные шторы и заливал спальню вечерним свечением. Желтовато-оранжевым с серыми отливами. Свет выключен, лишь настольная лампа в сломанном удлинителе моргала, отвечая на глубокие вздохи и стоны. – Да, да, вот так... Мгм... Ах... ⠀Обои ближе к потолку и на стыках оборваны. На светло-зелёных полосах в углу красовалось бледно-розоватое пятно. Вино это или кровь? Может быть, краска. В спальне царил полный беспорядок: стопка, нет, гора дисков у постели, стол был обшарпан в поисках бумаги и кистей, а лампа цвета бриллиантовой зелёнки, вопреки своему названию, стояла не на столе, а на стуле рядом, увешанном футболками, брюками и ещё какой-то одеждой. Под столом ютилась картонная коробка с книгами. В углу мольберт, за ним шкаф. А прямо напротив окна в центре спальни двухместная кровать, застеленная мягкими белыми одеялами и подушками. – Да-да, ах, да! – кричал светловолосый парень прокуренным голосом. ⠀Хёнджин весь пропотел. По его шее стекали мелкие капли, грудь поблёскивала, рельефный пресс так и манил прикоснуться, а руки с узорными венами и мышцами то охватывали чужие пальцы, то впивались в простыни. У него было красивое тело, в меру подкаченное, бледное, худое и чертовски сексуальное, когда всё мокрое и дрожащее. ⠀Он скакал на парне под ним и стонал всё громче, приближаясь к своему пику высшего наслаждения, до которого доводил Ли Феликс – мальчик-ангел, зацелованный солнцем и Хёнджином. Его бёдра слегка двигались, помогая верхнему. Он глубже входил в возбуждённое нутро и усиливал толчки, делая их резче, быстрее. Он словно выбивал из Хёнджина ахи и вздохи, но так нежно, что хотелось расплавиться прямо на этом кареглазом чуде. Наверное, самосожжение (самосплавление) будет не столь болезненно, если отдаться Феликсу. ⠀А Феликс и сам дышал, как сбитый метроном: рвано, криво, громко. Он крепче сжал сплетённые с Хёнджином фаланги и ускорился. Слышались тихие всхлипывания. А внутри ощущалось необъяснимое тепло от горячего и твёрдого члена Ли. Он входил пылко, но плавно, боялся сделать больно, но умел доставить удовольствие, хоть и немного неуверенно. Хёнджин сам говорил, что ему нравится в сексе, но за месяц их похождений, Феликс собственноручно изучил каждую чувстветельную клеточку тела перед собой и обучился нужным ласкам. ⠀Он отцепил одну руку и пробежался подушечками пальцев по вздымающейся груди, подкрался к затылку и за волосы притянул лицо Хёнджина к себе. Тот содрогался, тяжело дышал и резал взглядом. Феликс оставил короткий до боли нежный поцелуй на щеке, почти невесомый, такой, что Хван сам захотел ещё и припал к губам парня. Он оттягивал их, проникая языком, мычал внутрь, обводил зубы, облизывал. Отстранившись, Хёнджин запрокинул голову назад и запрыгал быстрее. ⠀Феликс подстроился под его темп, и сполз рукой к члену, начав дрочить ему и толкаться с единой силой. Так приятно, так тепло и блаженно, что глаза закатывались, стоны звучали сами по себе, выливаясь изо рта похотливыми "ах, а-а-а, ах!". Хёнджин дёрнулся и резко втянул в себя воздух через сжатые клыки. Он кончил на живот Феликса. А Феликс внутрь него. Это ощутилось разливающимся облачно-липким удовлетворением где-то внизу живота. ⠀Полностью обнажённые телами, но почти совсем не знающие и не раздевающие души друг друга, они извивались в конвульсиях, Феликс ластился к Хёнджину, а тот закуривал самодельную сигарету, подавая её и парню. Хёнджин знает, что Ликс ненавидит черчение и художественное построение. А Ликс помнит, сколько у Хвана было собак, как зовут его мать, когда у него день рождения, как тот любит рисовать акрилом и какая любимая фирма краски, знает, что Хёнджин увлекается чтением, что он "никогда не хочет есть", что ему нравится альтернативный рок и собирать dvd диски. Слишком поверхностно, но ведь больше, чем нужно злейшим врагам. Феликс затянул самокрутку с резким цитрусовым запахом и выдохнул призрачные ленты дыма. Он повернулся к Хёнджину, что смотрел прямо перед собой в яркое окно. – Может, наберём ванну? – глубоким низким голосом спросил Ликс, – Полежим вместе, я тебе спинку потру... – Заманиваешь меня? – Может быть. ⠀Хёнджин кинул на парня проникновенный взгляд. В его пальцах тлела сигарета, а оголённое тело, прикрытое по пояс одеялом, воняло сексом и пошлостью. Хотя смывать он это не спешил. Никак ведь не мешает, лишь напоминает о сладком моменте. Хван сжал в руке белую ткань и, кивнув Феликсу, ушёл в ванную комнату, укутав ноги. Она удобно пристроилась в той же спальне, в углу, недалеко от кровати. Открыв горячую воду, он присел на белоснежный кафель и докурил апельсиновую тонкую сигарету. Раковина вся в пепле, ещё от прошлых актов курения, и вся пропахла фруктами. От чего? От пролитых аромамасел в ящике, в котором лежала бумага для самодельных табачных изделий. В царстве бардака просто не могло произойти по-другому: мышка пробежала в комоде, зацепив хвостиком апельсиновые, грейпфрутовые, клубничные и цветочные масла, гирлянда свалилась со стены, утянув с собой обои, на удлинитель упала баночка с масляной краской, а лампа со стола съехала по личным причинам. ⠀Скинув окурок в унитаз, Хёнджин вернулся к Феликсу. Он без слов залез на кровать, по-хозяйки и бесцеременно схватил за руку, и потащил за собой. Его резкость порой пугала Ликса и пугает до сих пор, хоть они и знают друг друга давно, со второго класса, будь он не ладен, и по самый одиннадцатый, чтоб его черти побрали. Вода набралась до середины ванны. Хёнджин учтиво снял с себя одеяло и забрался в ванну. А Феликс засмотрелся на привлекательное тело, на струящиеся волосы почти по плечи и очаровательную родинку под глазом. – Иди ко мне, – шепнул Хёнджин, хлопая себя по бедру, как бы подзывая младшего. ⠀Тот залез и прилёг спиной на чужую грудь. На тазовых костях ощутились тяжёлые руки, Феликс перехватил их и обвил вокруг своей талии. Он оборачивался на Хёнджина, проводил по голой и сухой коже мокрыми руками, грея водой, улыбался. А как он улыбался... восхитительно, прелестно, мило, искренне. Улыбка, полная чувств и эмоций, при том такая лёгкая и непринуждённая. Волосы в золотом маллете намокли, чуть завились. Веснушки рассыпались, словно созвездия. Ликс охватил рукой щёку Хёнджина и притянул для поцелуя. Для долгого, затяжного, глубокого поцелуя с вальсом языков. Они начали сминать губы друг друга, Хван легко покусывал и всасывал нижнюю губу Феликса. Горло наполнилось чужим дыханием. Ликс не смелел, не уходил в безумие, выставляя беспределу пределы, но старшему позволял всё. Он скользил по пухлой верхней губе Хёнджина, обводил кончик языка своим, пускал в свой рот, гладил по лицу, а Хёнджину всегда хотелось больше, дольше. Он продлевал поцелуй, как только мог, жался ближе, не выпускал, целовал резче, царапаясь обкусанными губами, но всё удовольствие было лишь в действиях Феликса. А он и сам тянулся к Хёнджину. ⠀Страсть, похоть..., – это заводит, это потрясающе, но это уже чуть приелось, это как система, Хван приводит Феликса к себе, чтобы потрахаться и отпускает. А подобные невинные поцелуи так редки, как и что-то осмысленное в этих взаимоотношениях. Ликс боялся целовать, боялся, что его пошлют к чёрту и побьют. Он нежно теплился к телу Хёнджина, чувствуя, как его ласкают под водой: гладят по ягодице, давят на рёбра, желанно удерживают за плечи. Хёнджин, словно зверь, получил добычу в свои когти и всё не мог наиграться с ней, как же он желал этих сраных поцелуев в губы, но всегда об этом молчал, не подпуская ближе секса без обязательств, а за стенами своего дома пытался ненавидеть. Феликс словно чаровник, добровольно отдающий всю свою любовь и манящий ею, околдовывающий, любящий и дома, и в школе, и на улице, и в раю, везде, в любое время, вечером, утром, ночью, всегда, и, пытающийся перекрыть это той же наигранной ненавистью. Он развернулся к Хёнджину, садясь на его бёдра. А тот обвил и заковал в свои объятия, стараясь вложить в них грубости и безэмоциональности, стараясь не показать свои чувства. Он давил, он прижимал, он кусал и снова позволял накрывать свои губы. Из него вырвалось невольное "мха" в рот Феликса. Ликс на это откликнулся последними секундами нежного зажёвывания чужой кожи, он вложил в эти секунды всё самое глубокое и любящее, что в нём было. И отстранился. Обоим вскружило голову от сея ритуала, это что-то слишком интимное, возвышенное. Хёнджин сглотнул и облизнул покрасневшие губы, их даже немного свело, но плевать. Совершенно плевать. Он бы хотел улыбнуться Феликсу также, как тот улыбается ему, но это было бы поражение для того, кто не хотел пускать в душу, открывать её, кто хотел только переспать несколько раз без всяких заморочек, кто ненавидел Ликса за этими стенами, а может это всего лишь наваждение, может это так привиделось, может это не ненависть, она ведь не должна сопровождаться таким желанием тепла и близости, но улыбнуться так... да вдобавок, на это бы просто не хватило сил. Рот болит, внутри что-то происходит, что-то рождается, погибает, воскресает и рвётся наружу. Это что-то выдыхалось на лицо Феликса, заставляя его чуть щурить каре-зелёные глаза, за которыми, как в траве, прятались милые белые кролики, в которых забавно игрались искорки света от отблесков тусклых ламп и от его особого блеска во взгляде. Засматриваясь на исцелованные губы Ликса, Хёнджин подмечал как они краснели вместе со впалыми щеками. Цвет разбавленного красного чая, цвет весеннего тюльпана. ⠀Хван облизнулся, не отрывая взгляда от лица, всматриваясь в каждую линию, веснушку, ресничку, находя в ней красоту. Он пытался этого не видеть, не замечать, но из Феликса просто сочилась красота. От неё в животе тянуло, от неё в груди било, от неё всё болело, особенно гордость. Но Хван не в силах противостоять Ликсу, который просто собрание, коллекция, сборник стихов и рассказов, и каждый о красоте, приковывающей взгляд. И это красота не только на лице и теле, у Феликса красивое сердце и красивая душа. Феликс манил своим светом, своей нежностью. И Хёнджин отдавался на это стуком своего чёрного сердца и мутной души. Может быть, он не уродлив, но его внутренности прогнили ещё с детства в драках, в сражениях за бутылку безалкогольного ананасового джин-тоника, в битвах за дворовую честь и пачку дорогих сигарет, в ножевых схватках за ни за что, а ради удовлетворения и утешения своих садистких желаний или мести, или наказания, или, может быть, за зажигалку. А Феликс дрался только тогда, когда били его. И Феликс мог ударить сильно. Феликс мог сделать больно. Но Феликс, чёрт его дери, красивый. ⠀Иногда Хёнджину казалось, что его губы живут отдельной от него самого жизнью. Они хотят Феликса почти всегда и почти везде, и хотят, чтобы он сам давался. Чтобы целовал, чтобы за волосы притягивал к шее и позволял разрисовывать её засосами, чтобы показывал пальцами место, в которое хочет поцелуй, до самого миллиметра, хоть в руку, хоть в задницу, губам Хёнджина всё равно. Он поцелует. ⠀Хван как-то разочарованно вздохнул и прикрыл глаза, ложась на ванну. Феликс сел к нему спиной, перебирая пальцами воду, бежащую из крана, горячая. Он обернулся на Хёнджина. Тот лежал и глотал воздух, которого почти не оставалось в жарком паре. Ликс повернул кран, смочил руку холодной водой и заботливо приложил ко лбу вспотевшего парня. Хван бы не поверил, что в ком-то хватит совести и бесчеловечности обидеть это сияющее волшебное существо, но ему хватало. – Джинни? – взволнованно шепнул Ликс. – Я тебе говорил, не называй меня так. – Тебе не плохо? – Мне ахуительно хорошо. ⠀Парень резко приподнялся, схватившись за края ванны и повернул голову Феликса назад к крану, отворачивая от себя. Он сложил руки в небольшой ковш и зачепнул воду. Ликс заметно напрягся, он пытался оглянуться, но это ничего не давало, он видел лишь Хёнджина, рассматривающего что-то в воде, такого же привлекательного и мокрого, как и пару минут назад. На спину бледного мальчишки пролилась тёплая вода. Приятная волна расслабила, заставила вновь улыбнуться, наклониться, притянуть к себе колени и уложить на них голову, полностью отдаваясь манипуляциям парня, хотя Ликс знал, что такие приятности могут тут же обернуться колючей остротой или болью. Хван проводил рукой по влажной тёплой спине, поддувал на неё, гладил, снова поливал водой. А это приятно. – Тебе нравится? – спросил Хёнджин, внимательно наблюдая за Феликсом, что вытягивался и слащово вздыхал, ликовал. ⠀К нему повернулось улыбчивое солнце: – Давай я. ⠀Хёнджин помедлил, оглядел тело Феликса и отвернулся спиной. Ликс нежно погладил лопатки, чмокнул в позвоночник и вылил немного воды на шёлковую кожу. Хван вздрогнул и тихонько зашипел, кусая свою ладонь. Феликс приблизился к его уху и дрожаще шепнул: – Не горячо? – Продолжай. ⠀Хёнджин привыкал к воде, пока ею нежно оглаживали его спину и порой заползали пальцами к ягодицам и к прессу под гладью. Феликс подул на кожу прохладным дыханием, высушивая воду. И снова намочил чужое тело, забравшись к шее. Он помассировал Хёнджину плечи, а его одарили приглушённым глубоким стоном. Ликс дотянулся до душа с мочалкой и включил слабый напор. Дважды проверив температуру воды, парень сначала коснулся мокрым пальцем, затем осторожно полил ей на спину Хвана. Он смочил мочалку медовым гелем для душа, вспенил и приложил к телу. Ликс спустил её ниже, поднял выше, надавил и облил водой. И снова. Пена сладко пахнет. Рука сама скользит от спины к боку и к животу, чтобы, ласкаясь, погладить его, проползти к соску, обвести и обнять за талию. Движения медленные, плавные. А Хёнджин от них закатывал глаза и сводил брови, хищно ухмыляясь. Его руки крепче зажали кафельные края. Он вздрогнул от нежно укрывающей его волны услады. – Нравится? – Да, так хорошо. – Я рад, – улыбнулся Феликс. ⠀Хёнджин опять повернулся. Настолько резко, что расплескал воду на пол. А на его лице всё ещё играла и заливалась предвкушающим хохотом ухмылка. – Что такое? ⠀Не ответив, парень притянул Ликса к себе, лёг в ванную и начал натирать мягкой пеной его грудь, проводя пальцами по ключицам, по прессу, кусая мочку уха. Он аккуратно лил на хрупкое тело воду из душа, то ли боясь обжечь, то ли страшась за то, что Феликс растает прямо в его руках, как сладкая вата. А соблазны так велики, что преодолеть никак: Хёнджин поцеловал шею, оставив маленький алый след засоса, усмехнулся куда-то в плечо, зарывшись в светлые волосы, пахнущие карамелью, и продолжил водить мочалкой, надавливая на неё, обливать пеной и смывать водой, массируя всё тело длинными тонкими пальцами, забирающимися и к ключицам, и к паху, и к внутренней части бедра, заставляющими сходить с ума от приятных ощущений, от прикосновений. Хёнджин трогал. Хёнджин гладил. Хёнджин купал. От одного осознания такой трепетной романтики, всё тело тряслось. – Ну как тебе? - оскалился он. – Это удивительно... каждое твоё касание удивительное... ⠀Феликс тихо замурчал и прогнулся в спине. Он продолжал дивиться странным Хёнджином, который, в оправдание и удовлетворение своего эго, начал кусаться и царапаться короткими ногтями в потоках воды, раздирая кожу красными линиями, вкушая сполна горечь жёсткости в перемешку со сладкой лёгкой чувственностью. И хотелось бы Ликсу дотянуться до уха Хвана, чтобы шепнуть одну фразу: "у тебя красивые глаза, мягкие губы и приятный голос, поговори ещё...", но тело не подчинялось и голос никак не прорезался. – Это всё? – Ах, мне так нравится, Джинни... Хёнджин. Так расслабляет, – промямлил Феликс, пустив все силы на эти слова. ⠀А говорить ничего не хотелось. Хотелось просто лежать и ощущать лютый кайф от горячей воды, разливающейся по телу, и движений Хёнджина, гуляющих, приятно грубых, резких, пьянящих. Феликс растекался по ванне и жаркому телу Хвана, забирая всю его нежность, до последний капли вбирая её в себя. Вся его грудь и живот разодраны. Раны щипало струйками воды. Но боль расходилась волнами дрожи и наслаждения. Волосы чёлки липли к лицу. Феликс схватился за руку Хёнджина, занятую его подвздошной костью таза, выпирающую под тонкой кожей. Он сжал пальцы, не выпуская Хвана. Тот и сам расслабился, отбросил душ в воду и обнял Ликса. ⠀Хёнджин подтянулся, поцеловал в висок и, скользнув рукой по груди, взял за шею, оттягивая его от себя. А Феликс позволил себе чмокнуть руку парня. Пока он сидел напротив ухмыляющегося и гордого хищника, соскребая, срисовывая его хорошие черты в одну картину. Пока Ликсу всё ещё было комфортно рядом с ним. Пока он грелся в ванне со зверем, ища в нём хоть какие-то, даже самые тихие отголоски приятных чувств. И совсем не знал, что завтра в эту же ванну он будет сплёвывать свою кровь и глотать болеутоляющие таблетки.