Горесть — это цена, которую мы платим за любовь.
© Елизавета II
Остановка случилась в Подмосковье, приблизительно на середине пути, когда уже зашло солнце и ехать Серёже стало дискомфортно. Придорожная гостиница не выделялась ничем примечательным, кроме круглосуточного ресторана на первом этаже, куда новый друг и собирался забежать, скинув в номере дорожную сумку. Побеседовать в пути толком не удалось, пусть Арсений и не смог заснуть под мерное гудение мотора, потому что ни болтать, ни вообще видеться с людьми не хотелось от слова «абсолютно». Он пересел с автомобильного кресла на кровать, не заметив разницы, и сгорбил спину, стараясь скрыться от давящих стен. Хотя ощущение на деле было больше внутренним, чем внешним. — Пойдём ужинать. Я читал, здесь довольно приличное меню, — посторонний улыбнулся ласково, словно говорил с ребёнком, и принялся залезать обратно в кроссовки. — Не голоден. Спасибо, — от долгого молчания голос проклюнулся не сразу. Он даже головы не повернул, отвечая. — Ты так весь день говоришь. — Потому что весь день не голоден. Приятного аппетита. Выключи свет, когда уйдёшь, — Арсений прикрыл веки, стараясь абстрагироваться от мира, и скрючился ещё сильнее, потому что это не помогло. — Арсюх… — тон изменился, став более осторожным и менее уверенным. Человек присел на корточки у его коленей. — Не нужно пытать организм, прошу тебя. — Правда не хочу есть, веришь? Ничего не хочу. Разговаривать, кстати, тоже. — Думаешь, общение, основанное на лжи, стоит того, чтобы так страдать? — только в тот момент мужчина разглядел чужие глаза — карие, цвета молочного шоколада, полные заботы. Но не такой, что была у Антона, не влюблённой и очарованной, а снова какой-то простой, как и все жесты, фразы. — Жизнь идёт дальше, даже без этого… — говоривший поймал его злость во взгляде и смягчился, — чудика. — Слушай, ты, кажется, хороший друг, но это обсуждение бессмысленно. Мне просто нужно заснуть, чтобы больше не чувствовать это всё, — он, оставаясь сидеть, боком упал на матрас, подложил ладонь под щёку. И постарался не думать о том, что имел в виду не только боль. Не чувствовать хотелось абсолютно всё. Не знать, не помнить. — Кажется, я впервые рад, что болен. — Порадовался бы вместе с тобой, если б это не звучало так ужасно. Почему в машине не стал спать, кстати? Я-то надеялся, что пытался мне задачу упростить. — Не смог. И сейчас вот не могу. Как на зло, когда надо… — Ну, тише-тише, — на ногу невесомо легла рука так, будто его пытались коснуться, не касаясь. — Чем помочь? Раздобыть снотворное? Выпивку? Колыбельную спеть? — Да, ты определённо хороший друг, — усмехнулся Арсений чуть свободнее. — Жена у меня такая же? Ждёт дома и волнуется, хотя я ветреная скотина? Из головы упорно не шла назойливая мысль: «Ты полюбил меня, зная, что я за человек? Принимая мои грехи? Выбирая их? Да, ты не в своём уме, ты опасен для меня, но…» — и это «но» каждый раз застревало в глотке и мешало ровно дышать. Серёжа вдруг погрустнел. — Боюсь, «ждёт дома» — не самая верная формулировка. Она, ну, как бы мягче сказать… сдалась, — пока он привставал, второй человек оправдательно замахал руками. — Ты не подумай, она прекрасная женщина, любящая тебя, просто всё это… — тот растерянно огляделся, — тяжело. «Значит, она любит меня недостаточно», — рыкнула полумёртвая душа, отвлекаясь от выкапывания могилы для себя же. — Значит, ты немного преувеличил, когда сказал, что вы меня искали, что везёшь к семье? — Нет, мы действительно искали тебя вместе, только первое время ты поживёшь у меня. — Первое время? Пока не вылечусь, что ли? — он наконец поднялся обратно и выпрямился. — А если я вообще не вылечусь? Разведёмся? Или как это работает? Актёр сам не понимал, на кого и почему злился — всех в этой ситуации можно было понять, всех оправдать, но мозг затрачивал столько ресурсов, чтобы объяснить, обосновать действия Антона, что на других сил банально не хватало. Парня хотелось ненавидеть, потому что так было нужно, так было правильно и заслуженно — его украли, держали силой… «А ещё заботились и берегли. Так отчаянно, как только было возможно», — тихо откликалось подсознание, вызывая дрожь. Праведный гнев смешивался с парализующей болью, слишком сильной для его пустой головы, и, вытягивая из памяти картинки и образы, перечёркивал те и рвал на куски. Потому что так было нужно. — Я не знаю, но, как твой друг… Светлый образ единственной действительно знакомой женщины и умудрённое опытом лицо её мужа застыли перед глазами. У него же были друзья. Или их теперь, как и возлюбленного, тоже нет? — Они знали? — зашептал он испуганно, перехватывая шершавую руку собеседника. — Думаешь, Катя с Димой знали? — А кто это? — опешил второй, меняясь в лице. — Это наши… его… — слов было так много, что они, сталкиваясь у выхода изо рта, образовывали десятибалльную пробку. — Мой лечащий врач с супругой. Милые люди, понимающие… — Он мог и им соврать тоже, — Серёжа явно сдерживался, чтобы не перейти на оскорбления. — Мы же не знаем, сколько лжи вообще было сказано. И, честно говоря, мне кажется, что лучше не пытаться копать. Тебе и без того паршиво. — Уверен, бывало и… — не успел он договорить «хуже», как в кармане штанов завибрировал телефон, которого там не было. Устройство просилось на зарядку. — Как ты со мной оказался, малыш? — бережно огладив экран, Арсений смущённо улыбнулся под напряжённым взглядом, и передал вещь другому человеку. — Вот его лучше покорми. Тот кивнул и покорился, хотя был чем-то не очень доволен. А мужчина улёгся обратно, сворачиваясь в калачик, и старался заглушить внутренний вопль то ли радости, то ли новой порции боли — у него осталось что-то от Антона. От того, кого не хотелось помнить. Он об этом не знал, но впервые за время, когда сон был маленькой смертью, тот не пугал. Больше всего в ту ночь хотелось «умереть» и проснуться уже свободным от неподъёмной ноши правды. И, конечно, по закону жанра, круг тогда не закончился. Забвение не пришло.***
Антон сидел за кухонным столом и гипнотизировал заначку в виде пачки сигарет. Курить было нельзя, ведь его человек, который больше не появится в этой квартире, сказал, что это некрасиво. Последние лет десять табак был его способом переживать потрясения, а теперь стал недоступен. Он был разбит, истерзан собственными мыслями, но голос Арсения всё равно стоял на порядок выше. Потому что ничего и никого важнее не существует. Точнее, не существовало. Сложно будет приучить себя думать о том в прошедшем времени. А вот меняться не было сложно. Говорить мягче, из раза в раз совершенствуя формулировку так, чтобы та пугала меньше. Не пытаться держать в помещении, чтобы дать больному понять — бежать некуда, нужно возвращаться к нему. Тешить самолюбие вскользь брошенными комплиментами, что всегда были искренними. Контролировать потребность постоянно касаться, пока была возможность. Преображаться… Первое время мелкие придирки к его внешнему виду или привычкам сильно ранили, пока парень не понял: ему выдавали руководство «Как понравиться лучшему мужчине на планете», даже не подозревая об этом. Отстричь хвостик, ведь «так не видно твоих кудрей»; сбрить бороду, так как «смотреть невозможно»; почти полностью сменить мешковатые вещи на более облегающие — в ответ на «не одежда, а пакет для мусора, у тебя вкус-то есть?»; исключить чёрное — «хоронить меня готовишься?»; бросить курить — «будто взял в рот бревно, никакой эстетики»; надеть кольца, потому что те «пошли бы твоим пальцам»… всё это — нюансы, которые он готов был в себе исправлять. Всё это — внешнее. Он купил кофемашину, хотя ненавидел запах кофе, научился грамотно варить овсянку, вызывавшую отвращения ещё с детства, собрал маленькую библиотеку в квартире и даже прочитал всю на досуге, потому что подобное не казалось ему важным. У Арсения никогда не было претензий к тому, кем парень являлся по сути своей — его шлифовали исключительно эстетически, подстраивали под себя, чему он не сопротивлялся. Да, парень был болен, одержим потребностью банально находиться с актёром в одном помещении — и прекрасно это осознавал. Поначалу после «знакомства» даже боролся с собой, пытаясь приучить мозг снова любить ту, что была «правильным вариантом», и чуть себя не потерял за лживыми установками. Почти полгода все его мысли были в проклятом Питере, с теми магическими глазами и изрезанными венами руками, которые вырвали сердце при первой встрече. Которые то так до сих пор и не отдали. Его алогично тянуло обратно — кому он там, в другом городе, сдался? Точно уж не женатому мужчине с толпой фанаток. Конечно, Антон знал про любовниц, разгульный образ жизни и небольшое пренебрежение к простым смертным зрителям, но видел в избраннике и нечто большее, сначала не понимая, что именно. А потому бросил невесту, должность и стабильность — уехал узнавать, что же так зацепило. Арсений правда ведь тогда его увёл, не зная об этом, не прилагая никаких усилий. Несколько лет он жил на съёмных квартирах и брался за любую работу, чтобы на каждом спектакле оказываться в первом ряду. Провожал до дома с репетиций и свиданий, не подходя ближе нескольких метров, не пытаясь заговорить. У него не было ни единого шанса, не было даже шанса на шанс, поэтому любой взгляд дольше секунды становился подарком, мимоходом услышанные мелочи — важной информацией. Так, за два с половиной года он узнал актёра лучше, чем жена — за десятилетие семейной жизни. И предположить не мог, что это пригодится. По сути в преследовании его обвинял только Сергей, который замечал все очарованные взгляды и провожания и трубил тревогу, пока наконец не добился написания заявления в полицию. А ведь парень даже не говорил с возлюбленным ни разу — только оставался поблизости, готовый в любой момент положить жизнь на алтарь своей больной любви. Арсению стоило всего раз посмотреть потеряно своими волшебными глазами цвета разбавленного неба, провожая его на работу, чтобы Антон перешёл на дистанционный формат — только бы не оставлять одного и быть рядом, пока это нужно. Да всё, что угодно, лишь бы в нём нуждались. Ради своего актёра он пахал больше, чем раньше, выбил в короткие сроки сразу два повышения, чтобы хватало денег на двоих — и речь шла не только о еде и тонне лекарств, нет: театры, кафе, поездки, два заново собранных гардероба… словом всё, обеспечивавшее его мужчине чувство, что жизнь проходила не зря. И парень не просто был готов существовать в таком режиме до конца дней, а жаждал этого. Перекроил весь привычный мир, себя самого и был только благодарен, ничего не просил взамен. При этом ожидая, когда придёт кто-нибудь, кто всё разрушит, и заранее испытывал боль, хотя из месяца в месяц никто не появлялся. Последние несколько недель он почти перестал бояться. Ведь и так получил больше, чем мог мечтать — его увидели не как постоянное лицо на одном и том же месте в первом ряду, а как человека. Как влюблённого. Не отмахивались от его чувства, а принимали с готовностью. То, кстати, выровнялось со временем, переросло в нечто более здоровое и спокойное, при этом не ослабев. Хотя он так и не смог понять, почему в какой-то момент Арсений потянулся в ответ: сначала это были испуганные прикосновения — у него просили защиту, затем появился флиртующий тон, каким тот обычно охмурял девушек в барах, а после первого поцелуя в щёку… Как они вообще к этому пришли? Антон начал говорить про отношения далеко не сразу и, поначалу, в шутку — прощупать границы: вдруг правду другому принимать было легче, потому что подсознание что-то помнило? Получив несколько раз по лицу за такие выходки, он почти сдался — как раз тогда и начались мелкие изменения, словно при других обстоятельствах, в другой вселенной у него всё же был шанс на взаимность. Второму человеку достаточно было лишь присмотреться. К нему привыкали на каком-то подкожном уровне, так что стало интересно, как далеко мужчина мог зайти. Как вчера оказалось — очень далеко. Тонкие пальцы потянулись к пачке и достали сигарету. Вчера… Антон ненавидел тот выходной день за счастье ничуть не меньше, чем себя — за внутренний стержень, помешавший сегодня удержать рядом единственное, что было дорого. «Одно твоё слово против сотни слов незнакомого мне человека. Я поверю тебе, клянусь» звенело в ушах и только умножало топившее его отчаяние. В тот момент он бы точно соврал, если бы открыл рот. Сказал то, что от него хотели услышать, и вернул бы стабильность их идеальному миру. Но пользоваться доверием было бы в разы отвратительнее, чем о чём-то умолчать во благо, так что парень стискивал зубы до хруста, чтобы не заговорить, чтобы не сломаться. У него забирали самое ценное, пробывшее в руках и так слишком долго, а он сидел и терпел, не позволяя себе дать слабину. Арсений как на зло не мог просто выплеснуть кофе ему в лицо, крикнуть что-нибудь обидное и уйти — нет, цеплялся за руку и умолял не отпускать. Проклятое «Прости меня» въелось под кожу настолько, что заменило собой кровь, пот и слёзы, хотя Антон даже не понимал, извинялся ли теперь за то, что отпустил, или за то, что изначально держал. Он представлял, каким будет прощание, сотни… нет, тысячи раз, но не мог даже предположить, что его мужчина не отшатнётся, узнав правду. «Уходи. Молю, не мучай меня и уходи — так и должно быть», — выл тогда, погибая от нежного электричества чужого касания, и всё пытался сдержать в себе «Прости», пряча глаза. Почти выкрикнутое «Люби меня» обезоружило лишь на секунду, которой хватило, чтобы увидеть отражение собственной боли в небесных глазах и стиснуть челюсти ещё сильнее, пока зубы не начнут крошиться — иначе он бы ответил. «Я люблю тебя» всегда слетало с губ само: вместо извинений или пожеланий доброй ночи, в качестве аргумента в споре или в ответ на откровения о страхе смерти. Но за всё это время фраза так и не утратила ни глубины, ни смысла, став чем-то априори разумеющимся сначала для него, а потом и для Арсения, который принялся отвечать «Знаю» или «Спасибо». Такие простые слова тоже бы сработали как якорь, способный удержать мужчину рядом, потому так и остались в болезненной ухмылке уголком рта. Антон контролировал каждый дюйм тела, чтобы отпускать любимого по-честному, не давя и не манипулируя, при этом зная, какую имел власть. Не просил последнего объятия или доброго слова, за которые бы сейчас продал душу — только «Уйди, не мучая меня». Вставил сигарету в зубы и вытянул из той же коробки зажигалку. Ему было слишком больно. Невыносимо. Рука не слушалась, подчиняясь родному голосу, засевшему в голове, а не ему — Арс же просил бросать. Мышцы сводило, как утром, в кофейне, когда его человека увели к машине. Ему нельзя было оборачиваться, как бы сильно не хотелось, потому что иначе парень бы сорвался с места и плюнул на честность, принципы и мнимое благородство. Какое может быть благородство, когда увозят прочь кусок тебя? Большой кусок. Такой, что не ясно, как зашивать пульсирующую рану размером с половину тела. Снова прийти в движение ему удалось лишь спустя несколько часов, когда официантки начали угрожать вызовом то ли скорой, то ли полиции — уже не помнил, как, кстати, и дорогу домой. Убрал сигарету обратно в упаковку и посмотрел в окно — летом ночь почти отсутствовала как концепция, а потому Антон теперь даже не мог точно сказать, наступил ли уже следующий день. Спать хотелось не столько физически, сколько морально — отвлечься от бесконечного самопоедания, забыться сном и пару часов не страдать по тому, кого вернуть не удастся. Дойдя до кровати, парень упал на матрас прямо в одежде и улыбнулся пониманию, что засыпать в одиночестве больше не умел. — Знаешь, это иронично, — прошептал он в пустоту, прикрывая веки и стараясь представить, что Арсений лежал на диване, слушал, дабы, возможно, облегчить его мучения от невозможности объясниться. — Как ты меня не помнишь, я уже не помню, как проводить ночи без тебя. А вдруг прямо сейчас с тобой происходит что-то плохое? Я ведь не смогу защитить, позаботиться. Хотя бы попробуй понять, что мной движет, ладно? Мне не нужно, чтобы ты был тут против воли — просто будь в порядке. Будь с теми, кто готов начинать утро с повторения одних и тех же вещей напуганному тебе. Доставать из шкафа, вскрывать ванную, залезать под кровать, искать по всему городу до темноты, принимать удары по лицу, когда пытаешься спастись. Отвечать, отвечать, отвечать на вопросы, —он закрыл дрожащими руками лицо и тонул в ненависти к решению отпустить любимого по-честному. — И прости, что не смог сказать тебе про жену. Да она и не стоит упоминания — её даже на месяц не хватило. Хорошо, что ты не знаешь, при каких обстоятельствах я тебя увёз. Мы уже выяснили, что правда ранит, так что мне не хватило твёрдости повторять эту боль раз за разом — первые недели честно пытался, а потом понял, что нет смысла тебя лишний раз расстраивать. Ты ведь не помнишь Алёну? Значит, можно сделать вид, что её нет — так она не причинит вреда, — исповедь не помогала, ведь не было того, кто должен был отпустить грехи. И не будет больше. Антон замолк; повернувшись на бок, подтянул к груди колени и прислушался. В квартире стояла могильная тишина. Он один дышал в этой комнате — и это было непривычно. — Не надо мне объятий, даже прощения не нужно, — шепот потерял звук и стал шелестом. — Просто б знать, что ты сейчас в порядке. Те полчаса, на которые ему удалось провалиться в небытие, не принесли облегчения, зато напомнили о дне, когда парень впервые решился заговорить со своей больной любовью. О дне, когда с небес чужих глаз на него сошло благословение, из-за которого теперь, время спустя, придётся жить в бесконечной боли утерянного счастья.***
Середина января того же года. Санкт-Петербург. Воспоминание. Антон ёжился от холода, кутаясь в пуховик, хотя сам давал тепла в разы больше, чем одежда, но не покидал лавочку под панельным домом. Три недели назад его человека выписали из больницы — того сбила машина, и теперь ему нужно было своими глазами убедиться, что мужчина в порядке. Все эти три недели с утра и почти до вечера он сидел под дверью знакомого подъезда, а затем уезжал работать в ночную смену, чтобы к семи, за два часа до рассвета, вернуться на пост. Необходимость спать и есть казалась второстепенной по сравнению с необходимостью увидеть родную фигуру, но время шло, а та всё не появлялась. И это начинало пугать. Не зная о подробностях происшествия, парень не мог делать выводы, как проходила реабилитация, можно ли было Арсению выходить на улицу и способен ли тот был вообще сделать это самостоятельно, потому готовился морально к худшему, при этом надеясь оказаться неправым. В тот день он замёрз где-то через полчаса после приезда и, сидя на лавке с сигаретой, покрылся толстым слоем пушистого белого снега, валившего с прошлого вечера без остановки. Ещё не начало светать, когда подъездная дверь вдруг распахнулась. Мимо на бешеной скорости пролетело яркое пятно и скрылось за поворотом. Антон не успел рассмотреть чужое лицо, но тут пригодилась его одержимость актёром — узнать того он мог и в толпе, и в темноте, по голосу, запаху или манере двигаться. У мозга ушло около пяти секунд на то, чтобы обработать информацию и скомандовать мышцами бежать следом. Зачем? На всякий случай — вот вам и вся рациональность двадцатипятилетнего молодого человека. Он нагнал цель у ближайшей детской площадки — та испуганно озиралась по сторонам и растирала голые плечи: кроме футболки и плотных домашних штанов на человеке ничего не было, даже обуви. Беспокойство и желание заботиться подвинули смущение — Антон подошёл ближе, чем обычно: — У Вас всё в порядке? Второй круто повернулся к нему и, сделав несколько шагов, повалился на снег. Не взяв ни секунды на раздумья, парень присел на корточки рядом, стянул с себя пуховик и завернул в тот трясущееся тело. На него смотрели, как на последнюю надежду, полные ужаса стеклянные глаза. — Т-ты з-знаешь меня? — Арсения колотило то ли от холода, то ли от эмоций. Непонимание множилось в них обоих, и у него не нашлось нужных слов, чтобы ответить. Голова, кипевшая от мыслительного процесса, подсказала, что в рюкзаке имелись сменные рабочие кроссовки, которыми можно было отогреть несчастного. — Вот, — протянул он пару в покрасневшую руку и постарался не обращать внимания на то, что сам начал дрожать. О себе можно было подумать и потом. — Они особо Вам не помогут, но всяко лучше, чем босиком. — Спасибо, — часто закивал актёр и покорно оделся. — Так ты знаешь, кто я? «Это шутка какая-то? Хотя ты слишком напуган для розыгрыша, раз оказался на улице почти голым… Какой ответ правильный? Как не спугнуть, но помочь?» — роилось в мыслях. Он выдохнул медленно, выбирая наиболее нейтральный путь. — Знаю. Вы актёр театра и… — А имя? — не унимался мужчина, схватив его за грудки. — Почему я не помню своё имя? Вообще ничего не помню. «Так у тебя амнезия после аварии? Почему тогда за три недели никто не рассказал…». — Как давно Вы ничего не помните? — В каком смысле? — поднявшись на ноги, Арсений подал ему ледяную ладонь, помогая встать следом. Кожа покрылась мурашками от прикосновения, которого он ждал несколько лет, точно зная, что не дождётся. — Открыл глаза минут десять назад в незнакомой квартире. Один. Входная дверь была открыта, вот я и… А сейчас понял, что даже не знаю, куда и к кому бежать, откуда ждать помощи, — тот смолк, осмотрел на себе его верхнюю одежду и ухмыльнулся. — Видимо, к тебе бежал, парниш. «Ко мне?» — колени подкосились, но Антон нашёл в себе силы стоять прямо. Их засыпало снегом, а внутри было столько жара получившей отклик любви, что тело не ощущало мороза. Он пытался понять, что происходило, но получалось туго, потому обернулся к подъезду, у которого караулил столько дней: — Сможете показать квартиру, в которой проснулись? — «Нужно вернуть тебя домой, пока ты не простыл…». Ему кивнули и, схватив под локоть, чтобы больше не упасть, повели обратно. Свитер мешал его коже действительно ощутить прикосновение, но мозг всё равно отключался каждые пару секунд от самого факта, что оно было, и включался обратно, чтобы не дать ему рухнуть на колени. Дверь действительно оказалась открытой. На кухонном столе лежали стопки бумаг: документы — паспорт, диплом, трудовая книжка, медкарта; распечатки анализов и рецепты на лекарства. Антон мельком пролистал выводы врачей, чтобы картина сложилась, и поднял взгляд на актёра, вжимавшегося в стену, кутавшегося в его одежду и ждавшего объяснений. «Но ведь это не я должен тебе объяснять что-то, а Алёна… Кстати, где она? Не могла же просто уйти в магазин, зная, что ты проснёшься с пустой головой и будешь в панике? Да и замок не закрыть… А если бы ты убежал слишком далеко? Если бы замёрз насмерть в одной футболке и босиком? Что за халатность?» — парень зло скрипел зубами, стараясь сохранять на лице улыбку, чтобы не пугать Арсения ещё больше. — Вы не против, если мы вместе подождём Вашу жену? Отогреем Вас пока, покормим, ладно? Меня Антон, кстати, зовут. Желание оберегать и помогать нашло себе применение тем зимним утром — и это было величайшем счастьем, построенном на чужом горе. К вечеру женщина так и не вернулась, заставив его злиться ещё больше. «Вот так взять и оставить любимого в беде? Что это за супруга такая? Да, ты ей изменял годами, но ведь тебе нужна помощь! Если она не собирается её оказывать, то пусть наймёт специалиста. Или сбагрит тому, кто мог бы…» — ворчал он беззвучно, с неконтролируемой лаской смотря, как человек, к которому так долго боялся подойти, за обе щеки уплетал приготовленный им из найденных продуктов ужин. И принял в итоге решение сразу за троих, руководствуясь ошалевшей от такого шанса любовью, пусть и убеждая себя, что действовал исключительно во благо больного: — Пойдем, — Антон схватил со стола все нужные документы и направился в хозяйскую спальню. — Зачем? — Найдем тебе тут тёплые вещи и поедем в безопасное место. Домой. «Даже если вылечить буду не в силах, то хотя бы окружу любовью. Я смогу о тебе позаботиться».