Антон и правда умело владел его восприятием: топорный пересказ банальных вещей вроде любимого фильма или предпочтений в еде разбавлялся короткими историями о неловких моментах юности, будь то знакомство с бывшей на пьянке по случаю расставания с предыдущей бывшей или маленький провал на выступлении за студенческую команду КВН, когда от молнии костюма Человека-Паука оторвался язычок. Доставал парня из «образа» тогда Дима, в те времена носивший с собой прихваченный с практики в меде скальпель. Который, кстати, и нашла Катюша при досмотре рюкзака в одном камерном театре, где работала и за охранника, и за гардеробщицу, и за капельдинера. Мелкие случаи цеплялись один за другой, образуя удивительным образом цепочку чужой жизни — и это было непривычно интересно. Арсений ничего не помнил о жизни до вчерашней встречи с молодым человеком, но был уверен, что не проявлял столько интереса к постороннему уже давно, и, как оказалось, зря.
В районе Мичуринска, то есть за несколько часов до приезда в нужный город, мужчина начал ловить себя на том, что, получая информацию, впитывал не только слова, но и невербалику — рассказчик выдавал лицом по сто эмоций в минуту, размахивал длинными руками и менял позу в зависимости от сюжета историй. Так оказалось, что Антон, нервничая, прокручивал на тонких пальцах кольца и отирал ладони о спортивные штаны; злясь, больше сворачивал губы в пассивно-агрессивный бантик, чем хмурил брови, и расширял глаза; смеясь, не хохотал с открытым ртом, как люди обычно это делают, а скорее щурился с улыбкой, которая почти никогда не включала зубы. Эта улыбка, выглядевшая наивной из-за ямочек на щеках, дублировалась ещё и в блестевших радужках и как-то странно грела, хотя в вагоне и так было тепло.
Ещё через полчаса он начал замечать, что неосознанно копировал эту манеру двигаться: синхронно отзеркаливал положение закинутой ноги, смеялся, то закидывая голову наверх, то складываясь пополам вниз, но всегда попадая в действие собеседника, туда же — наклон головы и закусывание губ. «Интересно, а сколько из этих жестов первоначально ты взял у меня? Наверняка ведь пытался мимикрировать под того, кто привлекал, как теперь делаю я. Какова вероятность, что сейчас я подражаю себе же, просто из старой жизни, которую не помню? Получается, круг бы тогда замкнулся? И была бы польза от твоей, как было обозначено, «одержимости»: ты впитал всё, как бумажное полотенце, чтобы снова наполнить позднее меня — мной», — задумчиво улыбался Арсений, когда они прервались на импровизированный ужин перед самым приездом. А потом заметил очередную деталь, что в этот раз очень ему не понравилась: мастерски держа его внимание, парень находился от него на максимальном для замкнутого помещения расстоянии. Его не трогали даже мельком, заранее предупреждая все попытки коснуться самостоятельно, не выказывая при этом ни обиды, ни нежелания общаться. Наоборот, тянулись всем существом внутренне, обнимали взглядом, но оставались на месте физически. Этого мужчина понять не мог: уже, вроде как, выяснили, что между ними всё было, так зачем отгораживаться? Но не лез, оправдывая такое поведение обстоятельствами, и вежливо ждал, когда они окажутся дома — если он решил не идти по привычному сценарию, не значит, что нужно растягивать ухаживания на месяцы, ибо такой роскоши как «время» у них не было. Точнее,
у него не было.
По приезде в квартиру ему провели краткую экскурсию по пяти сантиметрам жилья, выдали таблетки, а затем Антон сбежал в душ, что было и ожидаемо, и разочаровывающе. Мужчине хотелось вернуться в предыдущее настроение — игривое, свободное, когда можно было позволить себе всё, потому что это будет встречено с готовностью, а по факту ловил за хвост на дне души змею-страх, непонимающе шипевшую в сторону закрытой двери ванной. И всё ж он снова галантно не возмущался — их ведь утомила дорога, так что паузу и, наверное, холодность вполне можно было оправдать. Вот доберутся они до постели, там-то парень себя и отпустит…
«Так и знал, что дома есть кофеварка, — торжествовал Арсений, изучая кухонный интерьер и содержимое холодильника. — Не могла не быть!» Нутро сворачивалось в клубочек и заливисто урчало от мысли, что у Серёжи, который тоже не пил кофе, как и его человек, прибора не наблюдалось — значит, тот был куплен специально для него. Значит, угнетающая сдержанность была наигранной, тогда как заботу сымитировать невозможно.
Мимо двери без единого слова проскользнула в спальню фигура — «Видимо, моя очередь?» В ванной комнате его устраивал даже материал полотенец. Всё было новым и незнакомым, но то ли родным, то ли тем самым «правильным», к которому он так рвался. Не только Антон был для него таким, а вся их совместная жизнь, прошедшая мимо. «Не мимо, — робко поправил мозг. — По касательной. Задевая».
— Постелил тебе на диване.
Именно так его встретили из душа, даже не повернувшись. Из-под тонкого одеяла выглядывала обнажённая спина, едва видная под тусклым светом фонаря за окном — на этом общение и закончилось. Мужчина растерянно остановился посреди пространства и запутался окончательно. «Диван? Ты сейчас серьёзно? Тебе энтузиазма хватило только на то, чтобы из Питера меня вывезти? Тогда и правда следовало соврать ещё раз — не пришлось бы выстраивать эту китайскую стену. От кого ты защищаешься? От меня? Зачем? Хочешь пробить на инициативность? Ладно. Ладно!» — звучно проглотив гордость, Арсений стянул оставленную для него на стиральной машине домашнюю одежду:
— Ну уж нет.
Как он и думал, парень не стал возмущаться, когда под ним прогнулся матрас, когда ещё чуть влажное тело приблизилось к тому, кто усиленно имитировал сон. Ему хотелось получить ту отдачу, что была вчера, почувствовать чужую слабость перед собой, которая делала собственную слабость не такой пугающей. Потому его пальцы слабо тронули горячий загривок, который тут же откликнулся мурашками, и проскользили дальше, по плечам и лопаткам, вырисовывая круговые узоры. Кожа была приятной на ощупь не в пошлом смысле, а в нежном, влюблённом, когда хотелось касаться просто ради факта прикосновения. Он сам не понял, в какой момент уставший за день мозг начал расслабляться и впадать в состояние, как при медитации, и очнулся, когда уже стягивал со второго одеяло, чтобы открыть себе ещё больше места. Пересчитывал рёбра, скатывался к выпирающим тазовым косточкам по изгибу талии, чтобы потом снова вернуться к шее и пройтись от неё по позвоночнику. Арсений всё ждал, когда на него обернутся, чтобы поцеловать наконец, или придвинутся ближе, или хотя бы издадут одобрительный выдох, но ничего не происходило. Мертвым мешком Антон лежал всё в той же позе и контролировал себя настолько, что чужие ощущения выдавали только мурашки, бесчисленными толпами бегавшие под пальцами. «Тебе нужно больше? Ты ждёшь от меня чего-то ещё?» — почти испуганно пульсировали мысли, в ответ на которые он отпустил себя окончательно, приникая губами к самой крупной родинке на плече, а затем оставляя вереницу лёгких поцелуев на всём, до чего мог дотянуться. Это тоже не помогло. На него настойчиво не реагировали, хотя точно не спали.
«Сделай хоть шаг в любую из сторон, умоляю. Подыграй или останови меня, но только сделай что-нибудь. Сдавайся своему чувству или сопротивляйся, как положено. Я не пойду дальше, потому что знаю, как работает концепция активного согласия. Это нечестно, Антош. Я ведь себя отпустил, почему ты не можешь? Тебе ведь приятно, это чувствуется, так что не так? Чего или кого ты боишься? Меня или себя?» — почти хныкал мужчина, не оставляя попыток, но постепенно теряя весь запал и остатки уверенности, что его вообще хотели видеть рядом. Сдался в итоге первым, сам, когда голова уже просто устала пытаться понять, что происходило — опустил руку и перевернулся на спину, тихо выдыхая прочь из лёгких разочарование.
— Я тебя… — начал вдруг шепотом Антон, на что он огрызнулся, не повышая голоса.
— Не утруждайся.
«О, вот теперь ты решил оживиться?» — обижено оскалилось в темноту сознание, когда второй человек переместился так, чтобы посмотреть на его профиль. Не нужно было слышать незаданный вопрос, чтобы чувствовать его через наэлектризованный воздух. Отвечать на многозначительное, выжидающее молчание не хотелось, но Арсений снова переступил через себя:
— Поверю, когда ты перестанешь бояться своего же чувства.
— Нет, я не…
— А чего тогда? — перелёг набок, чтобы хотя бы попытаться пробиться через темноту к чужим глазам. — Того, что меня опять заберут? Не заберут. Серёжа достаточно уважает меня и мой выбор, чтобы прошлая ситуация не повторилась. Я тут, с тобой, как ты выразился, добровольно, но и этого, видимо, мало.
Взгляд всё же удалось поймать, и, удивительно, в том, помимо вины, было какое-то нечеловеческое обожание. Восхищение, которым грешили все верующие. И, может, раньше ему бы польстило, что Антон смотрел на него, как на божество, но теперь это раздражало. Божество ведь не трогают, не целуют и не хотят — только любуются издалека, что его совсем не устраивало. Тоже «теперь».
— Прости меня, — выпустили пухлые губы ещё тише.
— За что конкретно?
Он бы рад поругать себя за резкость, но уязвлённое самолюбие говорило за него — и сопротивляться не хотелось.
— За то, что обманом втёрся в доверие. За то, что отпустил. За то, что отпустил плохо и вернулся. Я тебя предал и не имел на это права.
«Жалеешь?» пронеслось по мозгу, но Арсений не собирался устраивать второму сеанс психотерапии, потому что это
его обидели искусственным равнодушием. И из-за чего?
— Я этого всего даже не помню.
— Зато
я помню, — настаивал парень, судя по тону, потихоньку скатываясь в что-то среднее между мольбой и отчаянием.
— В таком случае сам себя и прощай. При всём уважении не могу искреннее дать тебе желаемое, — в ответ на реплику раздался сдавленный скулёж, явно выпущенный случайно. — Мне было больно от этого ещё вчера. Подозреваю, и раньше — тоже, а сейчас мне больно от того, что меня отталкивают. Незаслуженно причём.
— Сам простить не смог, — выдохнул Антон и, сжавшись в комочек, порывистым движением уткнулся макушкой ему в грудь. — Пытался. Не получилось. Если бы не думал, что тебе без меня всё же лучше, приехал б раньше.
— Тогда как я могу помочь, если ты сам себя изнутри ешь, Антош? — рука легла на мягкие кудри в успокаивающем жесте, на что человек только сжался ещё плотнее. — Мы же оба понимаем, что моё «Прощаю» будет пустым. Хочешь отпущения грехов — иди в церковь. Я же ни в священника, ни, тем более, в Бога играть не собираюсь. Понимаешь?
— Понимаю, — кивнула голова, пощекотав голую кожу, — и всё же как будто не имею права привязывать тебя к себе снова.
«Так вот, что у тебя в голове? Такой ты ещё, оказывается, ребёнок. Маленький, смущённый и, как бы не отпирался, всё равно влюблённый». Арсений улыбнулся ласково, зная, что это не увидят, оставил поцелуй на чужих волосах и отстранился, чтобы встать с кровати. Отошёл к джинсам, принесённым из ванной, и оставил на простыне ту самую бумажку, что получил сутки назад, не ложась при этом обратно:
— Я уже привязан, правильно это или нет, хочется тебе этого или нет. Отступать поздно.
И, не дожидаясь отклика, ушёл на кухню — варить себе кофе. Спать ему нельзя. Он был нужен Антону в трезвом уме и попытке твёрдо помнить хотя бы что-то, пока тот не убедится, что они оказались там, где и должны были находиться — рядом.
***
Ловким движением руки упругий творожный колобок был перевёрнут и уложен обратно на горячую поверхность. Масла было совсем немного, но оно, возмущаясь температурой сковороды, шипело так звучно, что перекрыло шум от открытия входной двери — Антон вошёл незаметно.
— Всё у тебя хорошо, родной?
— Ты чего вскочил так рано? — улыбнулся притворно недовольно мужчина, включил чайник. — Завтрак должен был быть сервирован в постель.
— Работа, — бросили ему, подходя ближе и с сомнением оглядывая. — На вопрос отвечай.
«Думаешь, раз ты выше меня на жалкие сантиметры, когда мы стоим, то и командовать можешь себе позволить? Нет, мальчик, это не так работает», — ласково подмигнул Арсений, отворачиваясь к плите:
— Я сырники жарю, а не соседского кота. Не делай трагедию из такого пустяка.
— У соседей нет кота.
— Тогда кого я кормил сметаной через балкон?
— Балкона у нас тоже нет… — парень прислонил тыльную сторону ладони к его лбу и только потом понял, что повёлся на самую тупую из всех шуток. Закатив глаза, тот не стал отходить и остался непривычно близко — впервые за дни вместе. — Ты спал?
— Конечно, — положив руки на худые бёдра, мужчина вежливо переместил мешавшее свободно передвигаться по кухне тело чуть подальше, стараясь не обращать внимание на собственные мурашки, пробежавшие от шеи. Всё, чего ему хотелось — касаться осознанно и долго, утонуть в этом ощущении единения, а не останавливать себя на полпути.
— Где? Я просыпался ночью — рядом тебя не было.
«Ты знаешь меня дольше, но это не значит, что лучше. А осуждение мне твоё не нужно, так что прости…»:
— Там, куда меня послали. На диване, — невозмутимо соврал Арсений прямо в бледно-зелёные глаза и был уверен, что это не заметят. Даже если актёрство его и подвело, то формулировка сработала безотказно — собеседник прогнулся под собственной виной, как советская панцирная кровать. — Садись, буду тебя откармливать, дохляк.
Второй покорно опустился на стул и, казалось, уже не видел окружающий мир — взгляд остановился на одной точке. Антон тонул.
— Вообще-то ты за эти две недели схуднул примерно до моих размеров… — шепнул тот растерянно скорее для себя.
— Не сравнивай мои мышцы и свои кости, — скрипнули и мужчина, и дверца холодильника. — Сметана? Сгущёнка?
— Первая разве осталась? Не вся ушла на чужого воображаемого кота?
— Нет, ты что. Я оставил порцию для своего, — ставя перед парнем тарелку, он завис ненадолго, ожидая, пока на него посмотрят, чтобы ободряюще кивнуть, мол, «не загоняйся», и поймать сначала задумчивый, а после — нежный взгляд, когда до собеседника дойдёт смысл сказанного.
— Спасибо. Вкусно. Ты прав, не стоило вставать, но жизнь меня не готовила к тому, что ты вспомнишь про обещанный завтрак. Понимаешь, работа…
Мужчина остался стоять и, отходя к раковине, растерялся так явно, что, переглянувшись, они поняли друг друга моментально — не вспомнил. Либо это хорошо, потому как тогда инициатива была чистая и почти романтичная, либо плохо. Пока второй человек смущённо краснел, пряча влюблённую улыбку, сам он почти бился головой о стены. Вспомнить было нужно. При идеальном раскладе — всё и разом.
— Кстати, про работу. Полагаю, ты не сможешь сегодня проводить меня к своему знакомому медику? Выдашь тогда адрес? По навигатору сам доберусь.
— Тебе зачем? Чувствуешь себя плохо? — парень поднялся, со звоном отложив вилку, и снова придвинулся то ли взволновано, то ли угрожающе.
— Сам же сказал, что бредятина, которая мне снится, требует консультации. Улучшения, может, пошли, все дела… Чего зря время тянуть?
— Поэтому ты вдруг стал настолько самостоятельным? Завтрак приготовил, к врачу почти сам ушёл. Я тебе нужен вообще?
Обиды в чужом голосе не было, но это почти прямо сказанное «Уверен, ты со мной, потому что привязан болезнью» неприятно кольнуло сердце. Арсений снова отстранился, переключился вниманием на посуду, хотя не столько мыл тарелки, сколько задумчиво гладил их губкой. А после всё же откликнулся, уже значительно тише:
— Мне начинает казаться, что беспомощным и зависимым я нравился тебе больше.
Его лицо перехватили за подбородок и потянули на себя таким резким движением, что ни запротестовать, ни растеряться он просто не успел. Антон замер в миллиметре от губ, одновременно зло и грустно смотря куда-то глубже, чем глаза, пока весь мозг мужчины выл: «Ну же, сделай что-нибудь наконец. Хочешь перенять власть? Забирай, вся твоя, только сделай что угодно, прошу». То самое маленькое и уже менее забитое тянуло несуществующие ручки к родному, пусть не так давно знакомому существу.
— Извинись за бред, что сейчас сказал, — прошипел молодой человек.
— Не собираюсь, пока не объяснишь, где я неправ и как ещё можно трактовать твоё поведение.
Чудо случилось. Парень поцеловал его сам — стеснительно, коротко, почти по-детски, но сам, а после снова уставился тем же нечитаемым взглядом:
— Извиняйся. Сейчас же.
«Откуда в тебе это? Ещё несколько часов назад, ночью, ты напоминал скорее запуганную девственницу, теперь — даже не по себе от этой настойчивости. Твоя готовность прогибаться под меня заканчивается на моменте, когда я подвергаю сомнению упомянутые вчера чувства?» — сглотнув потребность подчиниться, он вложил во взгляд такой наигранный вызов, что сам бы не поверил:
— Выторгованный жест не считается аргументом.
— Дурак, — усмехнулся вдруг второй, отпуская его. В одно движение закинув в себя оставшийся сырник и глотком осушив чашку, молодой человек вышел из кухни, а вернулся уже в другой одежде и с ноутбуком. — Будет тебе врач. А к разговору мы вернёмся вечером.
«Нет, не вернёмся и оба это понимаем. Но спасибо. Мне от твоего друга нужна услуга».
***
Приятный невысокий мужчина в кипенно-белом халате дружелюбно протянул ладонь, краем глаза косясь на его длинное, сутулившееся сопровождение:
— Дмитрий.
— Да, я в курсе. Тот самый врач, что покрывал аферу с моим, так называемым, похищением, — беззлобно хмыкнул он, отвечая на рукопожатие.
Медик перевёл взгляд на Антона, который виновато поджал губы и опустил голову, сначала с непониманием, а затем вдруг искренне улыбнулся от уха до уха:
— Так и знал, что, зная правду, всё равно вернёшься! — ему кивнули на кушетку, пока парень без спроса отходил к единственному столу, создавая себе рабочее место и надевая наушники. — Итак, с чем пожаловал? Не просто же так…
— Со снами.
Собеседник охнул, одобрительно похлопал его по плечу. Арсений дождался, пока его человек окончательно погрузится в дела, чтобы запланированный разговор вышел именно таким, как ему было нужно. Перехватив в полёте чужое запястье, он подался вперёд — озвучить истинную причину визита:
— Мне нужна твоя помощь. Больше как друга с медицинским образованием, чем действительно моего врача.
— Если ты хотел напугать, тебе удалось, — Дима повернул голову на третьего участника происходящего, после чего встал так, чтобы тот не видел, как они переговаривались, и нахмурился. — И я бы не сказал, что мы друзья.
— Значит, не ради меня, а ради него. Ему-то ты точно друг, чуть ли не единственный.
«Хотя бы ты не давай заднюю в последний момент! Одному в этом бою мне не выстоять», — кричал он глазами, пока собеседник не выдохнул устало:
— Ладно. Умеешь давить, признаю. Что требуется?
— Что-то, способное помочь мне не спать как можно дольше, — предупреждая возмущение, актёр умоляюще сложил руки. — Времени слишком мало, чтобы успеть нужное. Нельзя обнуляться, понимаешь? Не теперь.
— Максимальное число дней, что взрослый мужчина может прожить без сна — семь. Но ты доведёшь себя до такого истощения, что начнёшь видеть звуки и трогать запахи. А ещё, скорее всего, сделаешь общую ситуацию хуже.
— Спасибо, конечно, но это всё я уже успел узнать за прошлую ночь, пока перекапывал научные статьи, — разочарованно покачал головой Арсений.
— Тогда чего хочешь от меня? Раз сам себе заменяешь учёного, — скрестив руки на груди, другой облокотился бедром на край мебели. — Магией не владею, уж прости.
— Зато владеешь историей болезни. Есть ли вероятность, что мой мозг выходит на круг только в фазе глубокого сна?
Снисходительная улыбка вдруг покинула чужое лицо, глаза расширились, выдавая удивление, что постепенно перешло в нечто хитрое, заговорческое:
— Полагаешь, если дремать минут по пятнадцать, можно сохранять память?
— Звучит логично, да?
— Звучит… — Дима почесал подбородок и снова оглянулся на друга. — Но так ты тоже выиграешь от силы неделю, просто в более осознанном состоянии. И, опять же, не факт, что не усугубишь.
— Недели хватит, — кивнул он, заглушая внутреннее «Надеюсь». — А со вторым пунктом ты как раз можешь помочь. Должны же быть какие-то таблетки, которые не дадут мне всё испортить.
— Вы там осмотр проводите или сплетничаете? — подал голос Антон так неожиданно, что оба вздрогнули и улыбнулись почти невинно, при этом не ответив. Парень с подозрением их осматривал ещё с минуту, после чего разочарованно махнул рукой и вернул наушники в прежнее положение.
Арсений готов был врать по утрам, притворяться спящим и литрами вливать в себя кофе, только чтобы не потерять ценные мелкие детали, что знал теперь. «Проснуться и чувствовать то же» и «проснуться и помнить то же» стали принципиально разными вариантами. И важно уточнить, что цеплялся он далеко не за открывшуюся правду, которой наверняка с ним поделятся и в будущем, надеясь всё ж получить прощение — а за то, чтобы понимать, кем был его человек до всей истории, какие вещи или блюда тому нравились, наблюдать, как менялась реакция на его действия и слова. Только так мужчина действительно имел шанс на глубокую привязанность — не такую бесконтрольную и неосознанную, как раньше.
— Помоги. Прошу, — повторил он, обнимая себя за локти и признавая зависимость своей судьбы от решения почти что постороннего.
Тот долго молчал, что-то прикидывая в уме, затем бесцеремонно вытащил из переднего кармана его рваных джинсов телефон, вбил номер, вернул и отошёл к столу — выписывать рецепт.
— Все рекомендации тут, — в ладонь вложили листок. — Отчитывайся о состоянии каждые двенадцать часов. Пропустишь время — я звоню Антоше, и мы заканчиваем эту аферу. Если начнутся провалы в памяти посреди бела дня, мчитесь сюда — будем спасать. Всё ясно?
— Да, сэр.
Хотел бы он, чтобы фраза была шутливой, но покорность и благодарность были так сильны, что вырвались сами собой. Приходилось прилагать усилия, чтобы не броситься Диме на шею в приступе внезапной дружеской любви. А врач вдруг договорил тише, улыбаясь уже свободнее:
— …и предохраняйтесь, ради бога. Учитывая беспорядочность твоих прошлых…
— Так, я понял, не продолжай, — с нервным смешком мужчина соскочил на пол и пощёлкал пальцами перед родным красивым лицом. — Мы закончили сплетничать. Пойдём, нам ещё в аптеку надо забежать.
Погружённый в работу парень не стал ничего уточнять, даже за лекарством с ним не пошёл, предпочтя остаться на лавочке и просто отдать ему банковскую карту, а потому не узнал, как на самом деле выглядел список покупок. Арсений был, конечно, слишком самоуверенный, зато исполнительный — если что, внезапное появление в доме коробочки презервативов можно было спихнуть на совет профессионала. А пока на его совести была лишь неизбежная ложь. Подсознание заранее злобно скалилось: «Как я могу простить его за враньё, если сам такой же? Получается, мы либо отвратительные люди, либо идеальная пара. Либо всё вместе».
