Любовь повелителя мух

К началу седьмых суток круга больной начал видеть запахи — ему даже казалось, что испечённые в пятом часу утра кексы сгорели до чёрного дыма, пока не выяснилось, что шлейф смога, заполнивший кухню — это аромат корицы, который буквально теперь стал зримым. Было не страшно, а интересно, хотя мозг не мог в должной мере даже удивиться, потому что безумно устал. Суммарно за последние несколько дней он спал от силы шесть-семь часов, коих, естественно, было мало, чтобы нормально функционировать и держать в голове больше одной мысли — благо, делать этого не приходилось, потому как, кроме Антона, думать ему толком было не о чем. Каждое слово или действие, каждый внутренний диалог стали либо «о», либо «для» парня, который, казалось, так и не догадывался, какая афера разворачивалась прямо под носом. Дима, вовремя получавший отчёты, сдержанно просил перестать играть с огнём и одуматься, а потом переключался с режима «врач» на режим «друг» и спрашивал, стоило ли оно того. И он стабильно пару раз в сутки отвечал, что стоило, выглядывая из-за телефона, чтобы нежно осмотреть худощавую фигуру своего опекуна и кивнуть самому себе. Их уютный, тихий мирок, лишённый наконец потрясений, которые мужчина не помнил, стоил любого из потерянных часов сна и всех истерзанных размышлениями нервных клеток. Арсению стало катастрофически мало того, что он делал в попытках выразить себя поступками. Говорить вообще, тем более о каких-то, всё ещё плохо сформулированных, чувствах не было его сильной стороной, а с заботой и почти женским трепетом приготовленных блюд было явно недостаточно. Любопытно, что они оба удивились, когда в нём открылась любовь к кулинарии, благодаря которой молодого человека по утрам ждал вкусный завтрак и, в середине дня или к вечеру, ещё и внеплановый десерт. Мужчина ни разу не искал в интернете рецепты блюд, потому что руки, словно без участия головы, делали всё сами — и этого не хватало. «Я не умею любить, как нормальные люди. Не просто «не помню, как это», а будто вовсе не знаю, и банально хочу вызвать улыбку на твоём лице. Жаль, нельзя просто подойти и попросить меня всему научить, ведь у тебя это получается так естественно, что даже завидно». Он сидел на кровати, освещённой рассветными лучами, и задумчиво накручивал мягкие кудри спящего Антона на пальцы, прикидывая, что мог тому дать помимо еды, терпеливого ожидания, пока к нему привыкнут, и готовности идти на диалог, когда совсем этого не хотелось. «Что могло бы тебя порадовать? Чем можно раскрасить наши будни, какими цветами?» — посылал скорее в космос риторически, осознавая, что выпрошенные жесты внимания не дали бы столько же эмоций, сколько внезапные. Актёр ведь и правда понятия не имел, как обычно выглядели ухаживания не ради секса на раз, а ради счастливого взгляда дорогих глаз, потому что таких глаз ни в памяти, ни в сердце не было. Точнее, раньше было. А теперь он чувствовал себя слепым котёнком, не знавшим, куда себя деть. «Цветами», — услужливо повторило подсознание, вспыхнув, как лампочка. Бесшумно соскочив на пол, Арсений умчался в коридор, благодаря свой внутренний космос за ответ — пусть это лучше будет странно или банально, или даже глупо, зато будет. Пусть его человек улыбнётся насмешливо, зато улыбнётся. Начало августа было нестерпимо жарким, потому выходили гулять они только после заката, зато сейчас он радовался, что в футболке смерть от холода точно не грозила и самый первый сон, твердо отпечатавшийся на подкорке, не повторится наяву. Круглосуточный магазин подарков, растений и прочей нарядной мелочи нашёлся буквально в течение получаса, появившись из земли будто специально для него. Очередная благодарность в небо была отправлена уже на улице, после совершения покупки. — Он скажет, что я дурак. Точно скажет. Или подумает, но это ведь всё равно будет заметно, — мужчина, бубнивший слова себе под нос, шагал в сторону квартиры, гордясь тем, что почти ориентировался в своём районе, и смущенно оглядывал скромный букет из мелких белых розочек. — И будет прав. Мне через пару лет сорок, а я, как наивный подросток, тащу домой цветочки. Пока лифт неспешно поднимал его на нужный этаж, он успел смириться с ожидаемым осуждением и был готов биться до последнего за то, что не «дурачина», а «романтик». И так глубоко ушёл в себя, что впечатался головой Антону в грудь, когда металлические двери открылись. Тот удивился, видимо, не меньше и замер, раскинув руки в стороны, пристально смотря ему в глаза, как бы спрашивая: «Ты — это ты?» — Утро доброе, — кивнул Арсений. «Я, да». На что получил облегчённый выдох — его тут же притянули к себе, обняв так крепко, что хрустнули плечи. — Ты куда? — Тебя искать, — не отстраняясь, ответили сверху. — Не надо меня искать, — пробормотал он растерянно, затем просунул руку между телами. — Блудный сын сам пришёл, — в освободившееся место поместил букет, виновато улыбаясь, как бы заранее признавая происходящее сюром. — Вот. — Дурак, господи, — парень развернулся на пятках и зашагал обратно к квартире, продолжая говорить уже за спину: — Я успел испугаться, ты снова без телефона сбежал. — Тебе не нравится…? Он стоял посреди лестничной клетки, не зная, что чувствовать — его будто не заметили. Да, увидели, но не как человека, а скорее как факт наличия. Это было… странно? Неприятно? Больно? — Нравится, что ты живой и вернулся сам, — всё так же не оборачиваясь, Антон прошёл в прихожую, скинул кроссовки и направился к рабочему столу — видимо, сегодня из его подрагивавших рук не примут не только несчастные цветы, но даже завтрак. Затем из комнаты прозвучало уже тише: — И зачем я тебе вообще нужен? «Ну, как же… Не только же для того, чтобы вечно бегать по Воронежу и возвращать меня домой. А я тебе зачем, если важнее то, что вернулся, а не то, за чем уходил? Как же так? То «Если я не пойду за тобой?», то это… Не понимаю. Просто не понимаю», — давя вину за что-то несформулированное, мужчина покорно поплёлся следом, сам нашёл в глубине навесного шкафа на кухне запылившуюся вазу, наполнил её водой и разместил получившуюся конструкцию на столе. В компании букета сам же и завтракал под мерный стук клавиатуры из соседней комнаты, прогоняя сказанное и услышанное по сто раз, пока не начал злиться на чужое безразличие — сожитель мог хотя бы сделать вид, что ценил его потуги проявить внимание. После еды Арсений вцепился во второй ноутбук, расположился на кровати, забившись в дальний угол и облокотившись на прохладную стену, тогда как его человек уже привычно разместился на диване — так они делали, чтобы быть ближе, не мешая друг другу. Жест был яркий, показательный, мол, «смотри, как я держусь от тебя на расстоянии», но это тоже не было замечено. Целенаправленное негодование выплёскивалось из него через глаза, гипнотизировавшие родной профиль, так и не доходя до адресата, увлечённого делами. В голове появилась новая пометка со значком «важное» о том, что романтику толком не ценили и пытаться выводить их взаимоотношения на новый, почти не знакомый уровень, смысла было мало. И такое внезапное открытие оглушительно громко и нестерпимо болезненно отзывалось в груди — там, где должно было находиться сердце, которого у такого, как он, наверное, не имелось. Ближе к обеду мужчина истерзал себя до того, что уже искусственно давил внутри обиду, заставляя голову помнить — «мы дорожим этим человеком, нет нужды ссориться по пустякам». Пока вдруг до него не дошло, что проблема состояла не в самом Антоне, а в их образе жизни: на фоне неизмеримой ответственности за больного у того наверняка начался перекос восприятия, ставивший безопасность выше прочих мелочей. Ведь его не осмеяли, не осудили — нет, в первую очередь за него переживали. Конечно, парень почувствовал себя бесполезным, когда временно ушла необходимость опекать, контролировать и даже кормить — о таблетках и еде, что составляли важную часть чужой жизни, он теперь заботился сам, тогда как нежная любовь второго проявлялась именно в этом. Потому, наверное, у того и уходило столько времени на привыкание к не испуганной тактильности и более осознанным разговорам — раньше подобного не было. Они точно заходили дальше поцелуев, но теперь, когда Арсений привязывался не интуитивно, не рефлекторно, всё воспринималось иначе. Нет, не так. Всё и правда было иначе. Раздражение и разочарование перешли в жалость как раз к моменту, когда молодой человек оторвался от работы и вышел на кухню. — Родной, а давно в духовке кексы стоят? — крикнули ему вдруг. — Полагаю, с утра. Я тоже о них забыл, — откликнулся он, проглатывая язвительное «Но спасибо, что хотя бы их заметил». Повисла тишина, нарушаемая лишь кипением чайника — видимо, к десерту, а после голос послышался снова с такой интонацией, словно говоривший улыбался от уха до уха: — Подожди, ты мне букет подарил? — Ага. Слабая надежда всё же получить ожидаемую отдачу ускорила пульс, но молчание снова вернулось — никто не приходил. Несколькими минутами позже он чертыхнулся и пошёл к другому сам, а то вдруг вся радость доставалась мебели и еде. Но парень, как оказалось, сидел на стуле и с какой-то непонятной скорбью невидящим взглядом осматривал свои руки. — Антош? Что случилось? — Кажется, у меня крыша едет. — Почему? — бесцветность слов была пугающей, как и вся реакция в целом. Приблизившись, мужчина бережно огладил чужие кудри. — Я так зациклился на всём этом, — тот обвёл рукой помещение, имея в виду и груду таблеток, и кипы бумаг, и вообще их историю, — что стал невнимателен к тебе. Непростительно невнимателен! — красивое лицо упало на ладони. — Да ладно тебе… Обида исчезла окончательно — он был прав, но легче почему-то не стало. Будто оба теперь осознали, что его болезнь оставила отпечаток сразу на двоих. — Нет, Арс. Ты ведь ранним утром выбежал из дома, нашёл где-то цветочный, чтобы сделать приятно, а я даже не заметил. Утонул в мысли, что придётся начинать заново… — Это можно понять. Жить столько времени в нашем аду… Голова отрицательно закачалась, взгляд вынырнул из пальцев и упёрся в него снизу вверх, призывая присесть на корточки, чтобы оказаться на одном уровне. Разбитое бутылочное стекло зелёных глаз подействовало, как гравитация. — Не говори так, пожалуйста. Мне ведь не тяжело. Из круга в круг я счастлив самому факту того, что ты со мной. Хотя, оказывается, пропускаю такие важные вещи. Это ужасно, — высокий лоб исказили морщины от сведённых бровей. — Ужасно. Хотелось обнять и успокоить, но нутро вдруг восстало против вины, что казалась уже привычной для образа Антона — весь парень был ходячей претензией к себе, которая из раза в раз находила поводы проявиться, как бы он не старался облегчить бессмысленные муки совести. Нежно подняв уроненную обратно голову за подбородок, мужчина посерьёзнел: — Знаешь, мне не нужно твоё самобичевание. Простого «спасибо» будет достаточно. Или хотя бы улыбки, ради которой это затевалось. Второй замер, бегая зрачками по его чертам, а потом подался вперёд, впечатываясь губами: вместо тысячи слов — секунда поцелуя, в котором было сразу всё, от извинений до признания. Мозг вспыхнул фейерверками, сделанная ранее пометка самоустранилась — какой бы наивной не была тактика выхода из привычной манеры флирта, она работала. И это, опять же, стоило того, чтобы двигаться по заданному курсу.

***

— Я выкину с балкона весь кофе, который есть в квартире, если ещё хоть раз увижу, как ты его завариваешь, — на кухню ворвалось сначала возмущение, а уже потом — весь остальной Антон, что навис над ним, нависавшим над кофемашиной. Такая вот у них получилась матрёшка. — Как хорошо, что у нас нет балкона, — невозмутимо хмыкнул он, не отвлекаясь от занятия, потому как к вечеру восьмых суток круга мозг начал сдавать позиции, засыпать на ходу. И пока врач дистанционно бил тревогу, Арсений заваривал очередную порцию эспрессо. — Ну, правда, сколько можно себя истязать? Стоило отметить, что невесомо блуждавшая по предплечью чужая ладонь бодрила не хуже, но оба понимали, что парня хватит всего на несколько минут, а потом тот сам в смущении сбежит от физического контакта — потому и тратить остаток энергии на бессмысленное обсуждение не хотелось: — Сколько получится. Мне нельзя спать. Второе предложение вырвалось само — голова перестала задерживать мысли, и стоило теперь думать прежде, чем открывать рот. Мало ли, что он мог сказануть или сделать, чуть себя отпустив. — Кто сказал? — Я сказал. — И чего ради ты себя пытаешь? — рука переместилась на загривок, чтобы развернуть его в сторону обсуждения. — Кого, — тихо поправил мужчина и наткнулся взглядом на удивлённо поднятую бровь, поэтому пояснил: — Кого ради я себя пытаю. Родные глаза перестали мигать калейдоскопом эмоций, выпуская яркими вспышками по очереди несколько самых сильных: озадаченность, понимание, удивление, осуждение и нежность. За несколько секунд парень прошёл все стадии принятия, в качестве заключительного аккорда притянув его к себе за шею. Из успехов последних дней: Антона всё же удалось приучить целовать самому — да, коротко и стеснительно… Хотя, нет, подождите. «Мы ходим по очень опасной грани», — вопил мозг, спешно ища в организме силы держать себя под контролем, потому что в этот раз его почему-то не отстранили через секунду, как делали обычно. Вторая обжигающе горячая ладонь легла на плечо и чуть сжала то — Арсений только удивился, как умело себя осаждал раньше, когда мозг функционировал в нормальном режиме, но простил себе нынешнюю слабость: углубил поцелуй и вжал парня в кухонную тумбу. На страсть не отвечали, покорно принимая движения и не идя дальше прикосновениями. Эта подростковая невинность, их тормозившая, в какой-то момент даже начала раздражать. «Оттолкни меня или иди навстречу. Изнасилование не входит в мои планы на ночь, а мы ох как близки к нему. Так что, либо ты наконец себя отпускаешь, — вцепился в талию покрепче, уже не укоряя себя за давление, потому что на это сил тоже не осталось, — либо я останавливаюсь сам, но обида моя будет страшных масштабов». За секунду до того, как мужчина всё же оторвался с негодованием, Антон вдруг тихонько застонал ему в губы. Жалобно, почти умоляюще и едва слышно. Предохранители в голове разом перегорели — он, не разрывая близости, спиной потащил того к кровати, собирая плечами дверные косяки и удивляясь проснувшейся инициативности другого, что не просто следовал за ним, а чуть ли не подгонял, попутно скидывая где-то в коридоре футболку и открывая ему гладкую молочную кожу. Уроненное на матрас тело дрожало под невесомыми поцелуями, которыми он беспорядочно осыпал всё, до чего мог наконец дорваться, пока сам плавился от долгожданных открытых касаний — одежду с него срывать не спешили, но трогали не менее жадно и голодно. «Голодно» — очень подходящее для них слово. «Как давно мы этого не делали? Сколько обычно у меня уходит времени, чтобы хотя бы физически к тебе привязаться?» — не успел додумать, потому что Антон внезапно оттолкнулся от кровати, переворачивая их клубок сплетённых рук и ног, чтобы оказаться сверху. Почти отключившееся подсознание испуганно замерло — Арсений не знал, чего именно от него ждали, потому как не помнил предыдущие разы… — Мне нужна будет помощь с тем, как обычно это происходит, — шепнул в поцелуй, параллельно прикидывая, как дотянуться до презервативов в тумбочке. — Обычно это не происходит, — ещё тише ответили ему, заставив резко прерваться. — В смысле? — Дальше поцелуев мы не заходили, — и опять вина, которую сложно было понять и ещё сложнее — объяснить. — Стоп, — Арсений упёрся ладонью тому в грудь, чтобы всмотреться в покрасневшее красивое лицо. Где-то на дне размышлений с хрустом складывались все чужие привыкания, паузы и потерянные взгляды, которые теперь можно было объяснить до банального просто — Антон тоже не знал, как идти дальше, тоже был напуган. — Ты хоть раз меня раздевал вообще? — Нет. Но однажды помогал застегнуть рубашку, когда ты повредил руку о мою челюсть, — хмыкнули мягкие губы, а потом растянулись в успокаивающей улыбке, заметив его ужас. — Не спрашивай. Всё в порядке, тогда я заслужил. — Хочешь сказать, что мы каждую ночь полуголые спим в одной постели, ты влюблён в меня настолько, что украл из родного города, но даже не пытался получить это тело? Ты точно одержимый фанат, а? — Я не влюблён, Арс, — обиженно скривились сверху, — а люблю. И, значит, уважаю достаточно, чтобы не лезть насильно. Наглости хватало только на то, чтобы представляться по утрам твоим парнем. Я даже не подозревал, как сильно хочу тебя, пока не оказался в этом же положении в прошлый раз. «Так вот, что тогда с тобой происходило…». Он был бы рад остановиться окончательно и в подробностях выяснить, как же получилось то, что они имели теперь, но организм болезненно ныл и просил перестать разговаривать, чтобы урвать своё. Актёр разрешил себе сдаться снова, приподнимаясь и сокращая образовавшееся расстояние: — Понятно. Тогда, если что, не жалуйся. Не мне жить с воспоминаниями об этой ночи, — под сдержанный смешок дотянулся до тумбочки, самостоятельно снял верх одежды и вернулся губами к нежной шее, выцеловывая по сантиметру. Пару тяжёлых вздохов спустя его откинули назад, не менее требовательно впиваясь чуть ли не с зубами и тоже вытаскивая из лёгких скулёж. Антон не был очередным и воспринимался иначе, чем одноразовые люди, что снились ему иногда, а всё ж опыт пригодился — руки автоматически того раздевали, интуитивно правильно двигались, то распаляя чужое нутро, то заботливо растягивая, чем несомненно упрощали задачу и помогали преодолеть страх неудачи. Он мог осознанно не помнить, как обращаться с партнёром мужского пола, зато опыт этого на подкорке где-то удачно нашёлся. Когда они поменяли положение обратно, парень до синяков вцепился в его плечи, стойко вынося первую боль проникновения и только хватая воздух пересохшим ртом, но не просил остановиться. Голова кружилась от ощущений. Чувства, которые так и остались до конца несформулированными, теперь выплёскивались из него через размеренные толчки в горячую плоть и рваные поцелуи, призванные то ли смягчить неприятные ощущения и расслабить, то ли просто высказать кипевшее внутри. Он думал обо всём сразу, наслаждаясь при этом белым шумом пустой головы, и собирал с родных губ вымученные стоны, как ценность, как награду за пережитое и перетерпленное. Парень под ним всё ещё стоил каждой потерянной секунды сна, каждой принятой таблетки и выпитой чашки уже ненавистного кофе. Стоил всего. Находиться сверху было, видимо, принципиальной позицией тощего партнёра, снова его оседлавшего. Стройные бёдра, такие желанные, ощущались под хваткими пальцами, как самое правильное, что когда-либо случалось за прошлую и нынешнюю жизнь. Почувствовав нарастающую дрожь своего человека, он вынырнул из затопившего моря эмоций, чтобы перехватить чужой член и помочь, на что получил новый благодарный стон и царапину в районе груди, потому что Антон явно пытался вцепиться в него покрепче, но, дезориентированный, не нашёл, за что. А потом переместил руки на его шею, то ли наклоняясь за поцелуем, то ли сжимаясь в оргазме, и выдохнул начало фразы, которую мужчина так ждал: — Я тебя… — …люблю, — продолжил он, приподнимаясь и входя до упора, с абсолютным счастьем выцепляя среди прочих мысль, что не просто договорил за другого, а признался сам. Сформулировал, осознал, прочувствовал и выпустил из себя абсолютно искренне. Может, даже такой потерянный для института семьи грешник, как Арсений, способен действительно полюбить, встретив подходящего человека. Разрядка не заставила себя долго ждать, и он сгрёб в охапку обтянутые бархатной кожей кости, прижимаясь к тем, как к святыне. Да уж, за оскорбление чувств верующих их бы точно не мешало как минимум оштрафовать. — Сигареты принести? — отдышавшись, мужчина заботливо поправил кудрявую челку парня, лежавшего на кровати уставшей лужей с закрытыми глазами. — Нет, я бросил, — замотал тот головой, затем улыбнулся. — Себя принести, — его притянули в объятие и обвили длинными руками. — Помнишь, я сказал, что мне не в тягость по многу раз проходить одно и то же? — Что-то изменилось? — задумчиво вырисовывая на впалом животе круговые узоры, Арсений усиленно пытался оставаться в сознании, не выключаться, чтобы не стереть из памяти моральную привязанность, дополнившую физическую. Даже прикрывать веки было страшно, ведь так он потеряет сразу их обоих. — Ты. И теперь я боюсь, что завтра ты посмотришь на меня, как на незнакомца. — Сколько ты уже живёшь со мной по этому сценарию? — Больше полугода. — Господи, — Арсений приподнялся на локте, чтобы вглядеться в милое лицо через туман темноты, и почти корил себя за то, сколько чужого времени потратил, — это же больно, наверное? — Я просыпаюсь с тобой, — с мягкой улыбкой его вернули на место, зарываясь пальцами в волосы. — Этого достаточно, даже если приходится говорить одно и то же по сотому кругу. — Но нельзя же всю жизнь провести, — не унимался он, снова отрываясь от тепла и садясь на кровати, чтобы показать — обсуждение и правда серьёзное, — с тем, кто забывает тебя каждые несколько суток… Горло давилось болью, заставляя кашлять. Если раньше казалось, что его периодическая смерть — худшее в их ситуации, то теперь пришло осознание: на него тратили не только деньги и силы — на него тратили жизнь. И, наверное, зря? Парень тоже поменял положение и перехватил его пальцы, словно хотел остаться единым целым чуть подольше, пока сам Арсений успел докрутить мысль до того, что зря несколькими днями ранее полез в эту историю, зря считал себя в праве привязывать другого ещё крепче. Ведь это не его тогда, в кофейне, отпустили — это он освободил возлюбленного от нового круга ада, который не закончится. Или, если закончится, точно не в их пользу, потому что это реальная жизнь, в которой не случалось счастливого финала. Если все хорошо, история продолжалась, как сейчас. Продолжения размышлений вежливо ожидали, гладя большим пальцем тыльную сторону его ладони. — Тебе бы двигаться дальше, Антош, — выдавил он и не успел в страхе закрыть глаза, как поймал спокойное, отрицательное покачивание головы. «Больше не отпустишь меня, да?» — затрепетало внутри, щекоча, как крылья бабочки. — Так, и сколько раз у нас уже был такой разговор? — Ни разу. В этом круге ты почему-то впервые фокусируешься на мне, а не на себе. В голове не укладывается, почему… После нескольких секунд задумчивой паузы Антон вдруг посмотрел на него как-то по-новому, поняв что-то, упущенное ранее. Мужчина насмешливо улыбнулся: «Думал, ты не заметишь», ощущая, как хрустят от чужой хватки костяшки. Его держали теперь не только на словах, но и буквально, физически. Эмоции светили с красивого лица через полумрак ярче, чем фонарь за окном, пока молодой человек не опомнился и не лёг обратно, утянув его за собой: — Спи, родной. Познакомимся завтра снова.