***
Арсений проснулся в незнакомой комнате от невыносимой боли в голове и с криком сел на кровати. Вокруг царил полумрак, в котором можно было разглядеть лишь незнакомого молодого человека, сначала лежавшего рядом, а затем испуганно вскочившего вслед за ним. Он молчал, ожидая зачем-то слов или действий от другого, который лишь с тревогой бегал глазами по его лицу. В какой-то момент терпение закончилось: — Где я? Мозг пришёл в форму, включаясь полностью и скидывая прочь фантомные ощущения, после чего попытался отыскать в памяти хоть что-нибудь, пока не обнаружил пропажу абсолютно всего: прошлого и настоящего, важного и второстепенного, своего и чужого. Не нашлось ни людей, ни событий, имён или дат, даже его самого. Голова оказалась пуста настолько, что мужчина даже не был уверен, существовал ли вообще, жил ли. В груди разрастался ужас и оседал покалыванием в кончиках пальцев. Он не успел задать новый вопрос, как тот, другой, вдруг пришёл в движение, тяжело и медленно выдохнув, закрыл лицо руками на некоторое время, словно успокаиваясь, затем потёр глаза и встал: — Буду ждать на кухне. Всё объясню. Плечи дёрнулись то ли от понимания, что незнакомец точно его знал, то ли от отсутствия ожидаемого возмущения разбуженного, то ли от груза чужого титанического усилия, явно приложенного, чтобы пойти ему навстречу. Наверное, его должно было волновать, что же именно так нелегко давалось тому, с кем он проснулся, но пустота головы спасла от лишних переживаний. В соседнее помещение мужчина вошёл несколькими минутами позже, уже в одежде и с твёрдым намерением разобраться в происходящем. И, вместо стула, на который ему указали, неожиданно даже для себя направился к окну. Под яркими фонарями виднелась детская площадка, весьма потрёпанная и укрытая одеялом слетевших листьев. Страх отступил, сменившись непонятной растерянностью, и он вернул внимание на второго человека с самым бесполезным из всех имевшихся вопросов: — Осень? — Октябрь, — кивнули ему, не отвлекаясь от насыпания кофе в холдер. — Что тебе снилось в этот раз? — «В этот раз»? — подавилось удивлением сознание. Были и другие разы? Как много? С кем вообще Арсений разговаривал? Вместо выяснения с губ полетел второй по бесполезности вопрос: — Так где мы? — Воронеж, моя квартира. Что тебе снилось? Несмотря на твердый тон, выражение лица, с которым на него повернулись, было самое дружелюбное, чуть ли не нежное, и, почему-то он был в этом уверен, искреннее. Парень смотрел ему прямо в глаза, пока гудел аппарат позади, и терпеливо молчал. Затем, так и не дождавшись реакции, протянул кружку с ароматным чёрным напитком. Руки мужчины подались вперёд сами, раньше команды, но удалось уложить те обратно вдоль шва штанов. «Я ведь не могу быть уверен, как и почему это было приготовлено?» — гонял по морщинкам, надеясь, что сомнение прочтут и не будут настаивать, тогда как второй упорно держал кофе навесу и жадно вглядывался в него. «Это проверка, — мелькнуло на подкорке, — но что ты проверяешь? И кто ты хотя бы?» Замешательство переросло в азарт — пришлось принять и правила игры, и чашку, а второй всё ждал то ли ответа, то ли чего-то ещё. На всякий случай он сделал показательный глоток идеальной жидкости и улыбнулся со всей благодарностью, которой не было — этого тоже не хватило. «Ладно, давить ты умеешь», — успело проскользнуть в голове. — Авария. — Серьёзно? — не было ясно, парень заинтересовался или напрягся, потому что мимика была торопливой и избыточной, почти что неконтролируемой. Слишком много эмоций за секунду, чтобы успеть поймать хоть одну, слишком быстро. Собеседник подался вперёд. — Ты помнишь что-то? Не успев отрицательно покачать головой, он замер — перед глазами вырисовывалась тёмная улица, спрятанная под белым слоем замёрзшей воды: — Зима была, — не рассказывал, а описывал, потому что буквально видел сон опять. — Снега много. И из-за него я такси брать не стал, — в ушах хохотал родной голос, как всегда бывало после чьей-то очень плохой шутки. — С Серёжей болтал… Чужое лицо выразило приглушенную, словно с силой задавленную радость, но незнакомец не издал ни звука, давая ему время вспомнить что-то ещё. Обрывки телефонного разговора всплывали яркими красками, пятнами вспыхивали и отказывались гаснуть, ослепляя изнутри. — В пятницу должны были в бар сходить, — он выцеплял всякие мелочи, не понимая самого главного — кем являлись оба человека, стоявшие на кухне, потому растерялся и ссутулил плечи, стараясь казаться меньше. — А я… Неизвестный очнулся от своей тихой эмоции и подался к пластиковой папке, что лежала на столе: — Да, прости. Тебя зовут… — Арсений, — договорил он неосознанно и чуть не упал, потеряв равновесие от слабости. Видимо, губы помнили имя, которое мозг не знал. Окружающий мир осыпался, как сухая штукатурка. Вместо молодого человека появились картинки, сцены, фразы… за несколько минут — целая жизнь. Обучение в театральном смешалось с репетициями, первые свидания с женой в подростковом возрасте — со встречами с любовницами; шутки и слёзы, выпитое, выкуренное — всё встало на места и заполнило свободное пространство головы. Он не чувствовал, как дрожал, как обессиленно опустились руки, как подогнулись колени — тело не понимало, стояло оно или сидело, мозг не осознавал, где реальность, пока выстраивал кусочки памяти, весь Арсений целиком не понимал, как это остановить, чтобы просто не сойти с ума, и пришёл в себя то ли от звона выпавшей чашки, то ли от того, что его трясли за плечи, то ли силой воли выдернув себя из оцепенения. — Родной, откликнись, пожалуйста! Ты в норме? Вишенкой на торте поверх вспомненного встал разговор, произошедший несколькими минутами ранее. — Воронеж? — прошептал он эхом и попытался отстраниться. — Осень? Авария же была зимой… Сколько я тут? Он поднял глаза на не менее испуганного чужака и никак не мог того оттолкнуть или хотя бы шаг назад сделать — тело не слушалось, а прояснившаяся голова с каждой секундой тишины холодела от ужаса. У него где-то там, в другом городе, находилась целая жизнь, а он зачем-то был здесь, с кем-то посторонним — пока рационализм бил в воображаемые колокола сигнал тревоги, физическое нутро скалилось и рычало, отбиваясь от потребности вернуть себе личное пространство. «Чужак», — кричал разум, «Свой», — вопил организм. Ему требовалась помощь с тем, чтобы перебороть себя и уехать, чтобы поступить, как давно было пора, правильно. И больше не к кому обратиться — на кухне они стояли вдвоём. — Мне домой надо! Там друзья, театр, а Алёна, наверное, с ума сошла от беспокойства… Мужчина копался в огромных зелёных глазах с мольбой о том, чтобы его отпустили — самостоятельно выбраться не удавалось, и буквально видел, как те теряли последние оттенки света, как, заполняясь чем-то страшнее боли, темнели. Пока он усиленно боролся, прежде всего — с самим собой, за вновь обретённую жизнь, второй человек словно умирал, но Арсений не мог понять, почему. Или не хотел, ведь это был посторонний — а они волновать не должны. Плечи освободились от мягкой хватки тёплых рук, когда сил даже просто хотеть свободы почти не осталось. Одним широким движением забрав со стола, видимо, документы, он бросился в коридор и нацепил первые же попавшиеся кроссовки — не факт, что свои. Ему нужно было домой. Впервые за последние десятки лет правда нужно. — Есть неподалёку автобус до вокзала? — бросил за спину, заранее ощутив на подкожном уровне, что спрашивал зря — либо не ответят, либо не отпустят. — Три часа ночи. К нему выползла двухметровая тень, оставшаяся от парня, что задумчиво смотрела в одну точку поверх его головы пару минут, а потом принесла из спальни мобильный. — Такси же должны ходить, наверное… — Заказал уже, — спокойно кивнули ему. Незнакомец снова исчез за дверью и вернулся уже в другой одежде. Поймав его удивлённый взгляд, тот пожал плечами. — Я провожу. — Зачем? — А как ты собрался брать билет без денег? — чужой голос очень хотел казаться злым, настойчивым, но его обладатель был напуган чуть ли не больше него, так что аргумент всё равно прозвучал, как просьба. Как попытка удержать, не удерживая. — Провожу, сказал — значит, так и будет. Мне спокойнее, тебе удобнее. Ему всучили куртку, рваными движениями замотали в шарф, словно насильно делая жесты менее бережными, мол, «ну и катись», только обиды в этом он не чувствовал — разве что попытку спрятать какую-то другую эмоцию. Странно было смотреть на абсолютно незнакомое лицо и сходу читать то, когда мимика переставала мигать всем и сразу. Тело намертво вросло в пол в прихожей — «не пойду» — и продавливало адекватность достаточно эффективно, чтобы не бежать из квартиры, но недостаточно, чтобы остаться. И он встал прямо на грани, снова прося помощи. «Отпусти меня. Мне нужно почему-то твоё негласное разрешение покинуть…»: — …земли повелителя мух… — прошептал неосознанно, слегка улыбаясь краями губ тому, как часто они с Серёжей пели это пьяными и ловили странные взгляды окружающих, ведь на слуху песня не была. Казалось, друзья вообще случайно на неё наткнулись чуть ли не сотни лет назад. — Что? — замер вдруг парень, на секунду снова обретя оттенки жизни. — Трек такой есть, не знаешь? «Ты никогда не покинешь земли повелителя мух. Не покинешь воды повелителя мух. Не покинешь повелителя мух». — Я думал, он, — тот осёкся, подозрительно громко сглотнув слюну, — ну, повелитель мух, воспринимается как защитник. — Нет, конечно. Это скорее тюремщик. Ему кивнули потерянно и самостоятельно открыли входную дверь. Его отпускали, пусть и шли следом. «Спасибо» — радостно трубило сознание. Нет, не так. Если искренне, то это было скорее «Спасибо…?» Что-то внутри, очень глубоко, что считалось мёртвым и похороненным, а теперь найденное в добром здравии, вытянуло со дна души крохотные ручки в попытке зацепиться за дверной косяк. Но Арсений направился к лифту — посторонние не волновали, ему хотелось в привычную жизнь, вернуть себе ощущение «правильно», без которого сейчас стало мучительно плохо. А оно, конечно, состояло из друзей, театра, выпивки и женщин — иначе быть не могло.***
Расстояние между передним и задним пассажирскими сиденьями в такси ощущалось таким огромным, что требовалось не руку назад протянуть, чтобы коснуться другого человека, а восемь часов лететь на самолёте с двумя пересадками. Второй не отсвечивал, сидел молча, только уже не задумчиво. Скорее усиленно делал вид, что не существовал, что отпустил его одного, ни слова против не сказав. Хотя должен был. Арсений не знал, откуда и когда в нём появилась такая информация, но пребывал в уверенности, что его не могли просто так отвезти на вокзал и оставить у поезда. Что будут объяснения, обсуждения, споры, что ему расскажут, почему он находился в Воронеже, проснулся утром без памяти и не помнил последние девять месяцев, что объяснят, почему мозг так хотел домой, в своё «правильно», которого раньше словно не было, и почему воскресло безымянное маленькое на дне души. Ждал слов у подъезда, пока они ждали машину, ждал в салоне, пока ехали — и не получал. Тело с рычания перешло на металлический лязг, а физическая потребность не отстраняться обмельчала до желания прикоснуться. Но он ёрзал на переднем сидении, затылком чувствуя безжизненный взгляд, и тоже молчал, потому что второй человек — чужак, а их жизни, эмоции и слова его не волновали. «Только почему тогда мне так больно от того, какой ты мёртвый? Я ведь не виноват. Мало ли, что у тебя случилось. Я даже имени твоего не знаю, так что точно не могу нести ответственность за тебя», — отмахивался сам от себя рационально, словно, будь у него в памяти чужое имя, что-то бы изменилось. И делал это так убедительно, что нутро, поверившее в лазейку, сорвалось с воображаемой цепи в попытке исправить что-то, не являвшееся сломанным: — Стой, —Арсений схватил тонкое запястье парня, провожавшего его по платформе, и покрылся мурашками от горячности голой кожи. — Как тебя зовут хоть? Второй покорно остановился и потратил несколько минут на переваривание и осознание сказанного, после чего вдруг «включился»: что-то страшнее боли сменилось чем-то осторожнее надежды. Искра, такая испуганная и еле видимая, выглядела на чистом полотне чужого, ещё утром бывшего привлекательным, лица настолько «громкой», что бросило в дрожь. Он испугался собственной попытки чинить другого человека, за которого, конечно, не нёс ответственности, но приложил усилия и не отступил, ожидая ответ. В момент, когда парень набрал в лёгкие вдох и открыл рот, раздался радостный крик: — Арсений! Со стороны вокзала на них неслась низенькая девушка и, достигнув цели, почти сбила мужчину с ног. Первая волна возмущения отступила, когда он вгляделся в ту и вдруг узнал. Пока сменялись перед взором кадры их странного общения, её глубокие глаза вдруг расширились и наполнились утрированной, чуть ли не смешливой виной. Она сделала шаг назад, расположив руки по швам, как в солдатской стойке, и начала чеканить фразу, слышанную ранее: — Привет. Это нормально, что ты меня не помнишь. Мы познакомились… — Но я тебя помню, — улыбнулся он, вытаскивая из недр головы информацию. — У тебя же тир был, да, Мур? Его спутник подавился воздухом и стал ещё на оттенок живее. — Да! — просияла та, снова обнимая. — Вы ко мне часто захаживали. А теперь, когда лето закончилось, я тут работаю, в палатке, там есть отопление… — маленькая ручка указала куда-то в сторону, но мужчина уже не воспринимал окружающий мир. «Вы» — стучало в голове. Вряд ли же девчушка резко перешла с ним на более официальный тон, которого до этого не имелось? Парня, стоявшего поблизости, в картинках, что мелькали под черепом, не было от слова «совсем». «Значит, я должен всё же тебя помнить? Тогда почему я не…» — со странной смесью непонимания и вины он перевёл взгляд на высокую фигуру, уже с открытой надеждой смотревшую на него, и слабо покачал головой, мол, «нет, тебя нет в моей памяти», и парень поймал эмоцию моментально. За спиной застучал прибывавший поезд — они подоспели как раз вовремя. Нужно было прощаться. Ему действительно пора домой. Мур отступила в сторону, словно тоже поняла, что происходило, и старалась не мешать, тогда как лишний человек помог бы разбавить неловкость. — Так ты не ответил, — выдавливая улыбку, Арсений попробовал снова пойти на поводу у нутра, что перестало яростно кричать и теперь только скреблось коготочками о закрытые двери его сердца, — как же тебя зовут, человек, которого нет в моей голове? — Да не важно, видимо, — парень ссутулился, превратившись из гиганта в обречённое ничто. И снова погас, в этот раз погибнув уже с концами. Он в очередной раз что-то испортил, уничтожил, пытаясь сделать лучше, потому сдался и оглянулся на проводницу, недовольно кивавшую вглубь вагона и приглашавшую войти. Ему вручили паспорт с вложенным билетом и отошли на пару шагов вместо нормального прощания, что теперь казалось обязательным. Если пару часов назад актёр просто хотел уехать, то сейчас хотел проститься по-человечески. Но этого ему не дали. От провожатого не осталось даже тени — одно безобъемное пустое место, что раньше было живым существом. — Всё будет хорошо, — слетело с губ бесконтрольно, и он утопил себя в самобичевании за лишние, бессмысленные фразы. — Спасибо, ро… Парень смолк на середине слова и поджал губы, но оба они услышали это несказанное «родной». «Так, хватит. Это не моя проблема. Ни ты, ни что-то, что, может, и было. Мне пора». Круто развернувшись, Арсений стремительно прошёл в поезд, насилу сдерживаясь, чтобы не смотреть больше на тех, кого оставлял — девушку с яркими, глубокими глазами, и незнакомца с не менее яркой и глубокой болью. Скинув документы, шарф и куртку в пустом купе, выкупленном специально для него без просьб, он не выдержал давление подсознания — сорвался к окну в проходе, чтобы снова увидеть своих провожающих, которые так и стояли, словно замершие в моменте. Состав тронулся, а он всё не мог отвести взгляд, и, потеряв людей из виду, побежал дальше, в другой вагон, чтобы продлить эту странную минуту. И пожалел о решении сразу же: парень, до этого державшийся натянутой струной, видимо, дождался, когда того точно потеряют из вида, и сложился пополам, упал на колени прямо в лужу на платформе, закрыв лицо руками. Сцена вышла такой драматичной, что стало тошно от утрированности, но всё же такой искренней, что ему было не до ухмылки. Он увозил не столько себя, сколько чужой стержень, помогавший банально стоять ровно и держаться хотя бы при людях, и оставлял нечто, не поддававшееся формулированию. Это меньше, страшнее и пустее, чем ничто. Последнее, что мужчина увидел — к безымянному человеку подбежала Мур, заключила того в объятия. И он поймал себя на мысли, что все трое они знали — это не помогло. Арсений возвращался в Санкт-Петербург. Один.