Финита Ля Комедия

      Смерть таится в углу. Но она только наблюдает. Она не хочет забирать её с собой. Мэдисон не подозревала, что смерть управляет ей настолько умело, насколько это возможно. У неё было множество жертв, и она знает, как правильно превращать людей в своих безвольных марионеток.              У неё нет идеально выточенной косы с заострённым кончиком, но есть огромный чёрный плащ, скрывающий лицо и тело. Смерть хочет подойти поближе к девушке, лежащей в без сознании. Палата, на удивление, наполнена яркостью, и смерть оттеняет её слишком умело, чтобы показать всем этим самонадеянным врачам, что эта девчонка может не выжить. Не только им можно выигрывать этот бой, но и её величеству смерти тоже. Нужно доказать, что потеря большого количества крови — крайне смертельно. Практически неизлечимо, если не найти подходящего донора.              У девушки мертвенный оттенок кожи. Щёки на диво припухлые, но бледные, практически снежные и холодные, как льдины. Смерти нравится она. Хорошая добыча. Даже идеальная. Хорошенькая мордашка всегда полезна тем, что привлекает многих, но она… Она затмит весь ад.              В раю таким, по мнению смерти, делать нечего.              Отнюдь. Билли бы поспорил, если бы присутствовал здесь. Но его нет. И, возможно, больше никогда не будет.              Смерть косит свой мрачный взгляд на соседнюю постель и недовольно кривится при виде второй особы, находящейся в этой палате. Венозный катетер вставлен во внутреннюю часть её локтя, а по тонкой прозрачной трубке прямиком течёт донорская кровь для жертвы госпожи смерти. Смерть приближается к Мэдисон с намерением прикоснуться к её лицу своими шершавыми, грубыми ладонями, будто она когда-то получила страшный ожог на них и потеряла всю бархатность кожи. И она завидует Мэди, что она не утратила всё превосходство после случившегося. Кожа у неё тонкая, но мягкая, как первый лепесток розы. Девственная красота её злит, смерть хочет изуродовать девушку своими заострёнными ногтями.              Она отступает только спустя несколько минут и смотрит на обоих присутствующих здесь особ неприязненным, практически брезгливым взглядом. Смерть думает, как ошибалась насчёт Мэдисон и врачей. Теперь она может отступить, потому что жертва чересчур хороша и для ада, и для рая.              Её время точно не пришло.              Не время умирать, Мэдисон, и ты это знаешь где-то глубоко в своём подсознании.       

***

      Темнота и ничего больше. Наверное, так же ощущает себя младенец, когда находится в утробе матери, а затем внезапно выходит на этот свет с первым плачем.              Если бы у Мэдисон имелись хоть какие-то силы, она бы обязательно заплакала или же издала дикий вой от дискомфорта в районе живота. Девушка старается открыть свои глаза, но веки слишком тяжёлые, уставшие от произошедшего. Они буквально требуют о отдыхе. Но Мэди не желает больше пребывать без сознания. Ей хочется узнать, что происходит прямо сейчас, где она на самом деле, куда попала. Умерла ли она вообще или её всё же спасли?              Столько вопросов, на которые Мэдисон не может ответить только потому, что ни черта не видит и не слышит. Бутман словно несёт за собой тяжеленные кандалы или глыбы. Спина прогибается под ними, а позвоночник практически трескается пополам, но выдерживает такой груз. Она осматривает перед собой темноту, абсолютно пустую, потому что вокруг никого и ничего нет.              Где она?              Дьявол, какой же глупый вопрос, всё равно она не узнает…              Её мутит. Она издаёт звук, похожий на стон, и сильнее жмурит глаза, пытаясь найти в себе толику сил раскрыть их и всё-таки посмотреть на живой мир. Мэди подозревает, что она здесь не одна. Она не знает, каким боком ей почудилось это, но… Кто-то дотронулся до неё. И нет, это не было галлюцинацией. Это не было бы настолько осязаемо, если бы ей действительно причудились чьи-то нежные, мягкие касания, больше напоминаемые материнские.              В детстве мама всегда так гладила её перед сном, прежде чем отец ушёл из семьи, и этот отпечаток всегда остался на ней. Она всегда узнает эти прикосновения и точно скажет чьи они — мамины. Хотя можно было спутать их с прикосновениями Билли, но у Мэдисон не было сил, чтобы размышлять о том, «забрала его та женщина, или нет».              Она замирает, совсем не дыша. Кто-то что-то шепчет ей. Этот голос также ей знаком. Бутман хочется разреветься от досады, что она не может отворить свои веки, посмотреть на этого человека. И кажется, что это действительно мама, потому что она работает в больнице самым высококлассным врачом. Только она может забрать всю её агонию.              Веки едва разлепляются друг от друга, словно их кто-то наконец расклеил, и яркий свет палаты начинает резать ей глаза до рябых тёмных пятен, покрывающих глазную оболочку. Она подносит ладонь к лицу и двумя пальцами трёт глаза, пытаясь разгладить все эти недочёты, и вновь раскрывает веки, осматривая палату изучающим взглядом.              — Милая, как ты себя чувствуешь?              Мэдисон резко переводит свой взгляд на женщину, сидящую возле неё в белом врачебном халате. У неё такие же ярко-зелёные глаза, полные губы и курносый нос.              Взрослая копия Мэди.              — М-м-м, мам… Как долго я была без сознания…? — сиплым голосом спрашивает Бутман, в то же мгновение прочищая горло.              — Тебе сделали переливание крови несколько часов назад, — произносит женщина, поглаживая своей тёплой рукой ладонь дочери, и Мэдисон едва замечает сквозь тенистое полотно в глазах, как на её глазах окаменели слёзы. — Ещё какое-то время, и ты бы…              Дженна достаёт из кармашка халата носовой платок и практически полностью погружается в него лицом, скрывая от дочери свои слёзы радости.              — Не нужно, пожалуйста, — ласково хрипит Мэди, эфемерно поглаживая пальцами материнскую ладонь, — не нужно плакать, мамочка. Я жива, всё хорошо.              Мэдисон думала поначалу, что и вправду умерла, но это оказалось крупной ложью. Сейчас же она просто счастлива тому, что с ней рядом мама.              — Ты потеряла очень много крови, Мэди… Если бы не мисс Мадани…              — Мадани? Погоди, ты знаешь Дину Мадани? — быстрым тембром щебечет Бутман, стараясь приподняться на локти, но боль парализует практически всю брюшную зону, и Мэдисон приходится закатить глаза, чтобы сдержаться.              — Да, да, знаю, она согласилась быть твоим донором и всё мне рассказала, — объясняет мать, укоризненно вглядываясь в травянистые глаза Мэди. — Твой отец — самая настоящая сволочь, которому светит тюрьма, а тот мужчина…              Мэдисон чувствует на одно мгновение, как её сердце останавливается, а лицо багрит от прилива крови.              — Ты… имеешь ввиду Билли? — спрашивает Мэди, боясь, что на это скажет мать, что вообще она скажет про человека, которого здесь нет.              Но он был с ней, когда она медленно умирала.              — Мама…?              — Я не хочу разговаривать с тобой на эту тему только по той причине, что тебе уже имеется восемнадцать лет и ты имеешь права строить личную жизнь без моей помощи, но, детка, он же…              Мэди тут же перебивает женщину, поджимая губы:              — Кто? Монстр? Убийца? Преступник? — перечисляет она все возможные словечки, казавшиеся не настолько обидными среди тех, которые вообще существуют на этом свете и подходят ему, как какой-то дорогой смокинг. — Мама, ты не понимаешь…              — Всё я понимаю, Мэдисон, — отрезает Дженна, а на её глазах снова появляются слёзы. — Если бы не он, всего бы этого не было.              — А если я скажу, что мы любим друг друга? — бездумно шепчет она и вновь прикрыла веки, желая снова провалиться в глубокий сон.              — Но он украл тебя…              — Он пытался защитить меня.              — У вас был секс?              — Да.              — И это было больше похоже на изнасилование?              — Нет. Чёрт возьми, мама, почему ты пытаешься выставить его виноватым, если виноват, на самом деле, отец? — выпаливает Мэди и резко замолкает, прикусив кончик языка.              «Допрос окончен?» — этот вопрос чешется у неё на языке, но Мэдисон не настолько сильна и уверена, чтобы спрашивать. После всего произошедшего она не уверена, что они обе готовы разговаривать на эту тему и разбираться, кто виноват, а кто нет.              — Хорошо, лучше расскажи, почему ты постоянно сбрасывала звонки, когда я тебе звонила? Это он не разрешал тебе брать трубки? — на «он» женщина кривится в брезгливом выражении, но решает больно не светить перед Мэдисон своей желчью.              Девушка ничего не отвечает ей в ответ, сохраняя фальшивое спокойствие. Голова идёт кругом, а во рту сухо как никогда.              — Мам, будь, пожалуйста, другом и не позволь своей дочери умереть от обезвоживания, раз она не умерла от потери крови, — с лёгкой иронией просит Мэди дать ей стакан воды.              Дженна, не сдерживая улыбку, обречённо качает головой и встаёт с места, чтобы подойти к белому столику, на котором стоит графин с кристально-чистой водой и налить её своей дочери в стакан.              — Мам, а мисс Мадани здесь или…? — неожиданно спрашивает Бутман прямо в лоб, когда женщина протягивает ей стакан и начинает наблюдать, с какой жадностью Мэди поглощает воду.              — Она лежит в соседней палате. К ней буквально десять минут назад пришёл какой-то мужчина и, по всей видимости, до сих пор находится у неё, — плавно отвечает она и сужает глаза, явно желая задать ей вопрос, и женщина даже не старается сдержать свой порыв. — А с какой целью ты интересуешься?              Девушка лишь пожимает плечами, обхватывая ладонями опустевший стакан, и начинает от скуки поглаживать его большими пальцами.              — Мэдисон, — начинает мама, вновь прикасаясь к ладони Мэди своей, — ты действительно любишь этого человека?              Взгляд матери пронизывающий — так же шашлыки пронизывают на шампур, прежде чем зажаривают на мангале. Мэдисон отворачивает голову в противоположную стену, и её пальцы едва вздрагивают, а губа оказывается закушена в размышлениях.              — Да, мам, — шёпотом говорит девушка, чувствуя, как дыхание ломается напрочь, — с ним я чувствую себя по-другому… С ним я чувствую себя собой.              Когда любишь человека, тебе кажется, что с ним тебе хорошо, комфортно. Иногда это кажется полной иллюзией, иногда миражом, Мэдисон же кажется это полной чепухой, потому что такого чисто физически не может быть. У них с Билли тем более. Человек, когда любит другого, конечно, захочет сделать его счастливее, но вопрос: какой ценой? Мэди до тех событий, которые произошли с ними за эти несколько дней, с удовольствием согласилась бы на то, чтобы Билли наконец отпустил её. Теперь же всё было иначе. Ей хочется снова ощутить его тепло, крепко обнять, сказать, что она выжила и у них теперь всё будет нормально.              Мэдисон чувствует, как всё прожигает от боли, когда воспоминания сегодняшней ночи накатывают на неё. Билли сидел на холодном асфальте, прижимая её —бессознательную девчонку — к своей подрагивающий груди, и слёзы стекали по его лицу, как никогда раньше, но он не ревел, как могут реветь мужчины в фильмах, когда их возлюбленные умирают. Билли просто дал возможность слезам вольно хлынуть из глаз и увлажнить густо раскрасневшиеся от холода щёки.              Было ужасно больно. И нет, не потому, что рана жгла так, будто в неё сыпали солью, а потому что Мэди не хотела, чтобы всё заканчивалось именно так нелепо. Они должны прожить много лет и умереть в один день, состарившись, как в самых добрых сказках о принцессах…              Как жаль, что сказки остаются сказками, а реальность реальностью, и она вся изувеченная, неестественная, как и остальные факторы. Прятать взгляд за веками бесполезно — всё равно всё будет казаться таким же серым, готическим. Всё будет как прежде. И удивительно, что в сие реальности не хватает одного человека. Билли, сукина сына, Руссо.              — Люблю настолько, что готова идти за ним босиком по раскалённому металлу и по студёной земле, страдая от боли… — ещё тише произносит Мэдисон, словно читает молитву, и смежает веки, когда одинокая слеза бежит по щеке.              Она шла за ним по опасному пути. Она шла за ним, не задумываясь ни о чём. Она просто не видела другого выбора и любила его безоглядно.              Точнее, любит…              — Мам, я без него не смогу, — сглатывая последующие слёзы, вещает девушка, наконец удосужившись одарить мать своим опечаленным взором. — Я ведь обещала… Как и он… Мы обещали быть рядом…              — Детка…              Параллельно слышится голос Билли. Он ведь постоянно так называет её, настолько ласково… настолько любя, что иногда хочется содрать с этого прозвища слой одержимости, чтобы это всё не казалось какой-то жалкой извращённой игрой, которая гнётся петлёй времени и всё продолжает идти по кругу.              — Эта любовь может быть обманчива… А его тем более, — твердит ей Дженна, усаживаясь на край её постели. — Он красивый, я и не спорю. Но ты могла влюбиться только в его внешность.              — Нет, всё не так, — протестует Мэди, в отрицательном жесте мотая головой. — Мам, я знаю, какой он на самом деле. Я вижу его насквозь и понимаю, что он… искренний.              — Ты так уверена в этом? — скептически спрашивает женщина, приподняв бровь, а затем просто отстраняет свою ладонь от её и смотрит в другую сторону — но никак не на Мэдисон.              Чем-то они всё равно похожи не только внешне.              — Не сомневайся в моих словах, пожалуйста, мне и так очень тяжело, — умоляет её Мэдисон, а валуны наваливаются на сердце с каждой секундой всё больше и больше, пока оно не перестанет колебаться и не остановится.              — Хорошо, детка, — кивает Дженна и вымученно улыбается. — Я оставлю тебя, мне пора работать, а ты поспи, тебе нужно набраться сил, прежде чем тебе снова поставят капельницу.              Девушка недовольно стонет, закатывая глаза.              — Ты же знаешь, что я ненавижу все эти процедуры, — тянет Мэди, пытаясь лечь в удобную позу, но, к сожалению, на некоторое время она лишилась этой возможности и теперь просто напросто не в силах повернуться набок из-за боли в животе.              — Так нужно, — лишь произносит женщина и встаёт с её постели с намерением покинуть палату дочери.              Дверь захлопывается. Руки по швам, и Мэдисон внимательнее разглядывает палату. Вокруг сплошной белый. Он словно даёт надежду на что-то, но Мэди знает, что на самом деле, ничего больше не будет. Билли неизвестно где, а она находится в тяжёлом состоянии и способна только зарабатывать пролежни на коже. Это даже не похоже на лабиринт, через который ещё можно выбраться. Это самый настоящий тупик. Самый настоящий. Здесь трухлявые фантомы и прожитые собой представления о идеальной жизни.              Мэди устала, если честно. Уже давно устала — просто терпела и ждала лучшего от жизни. Но лучшее ушло вместе с Билли. Теперь она понятия не имеет, как поступать дальше без его присутствия в её жизни.              Она скидывает с себя одеяло и начинает щупать всё тело, облаченное в больничную рубашку. Ничего примечательного, никаких изменений… До тех пор, пока девушка не нащупывает небольшой бугорок на животе, являющийся пластырем, и кривится, чувствуя секундную боль. Теперь на ней выбитое ножом клеймо. Клеймо той, которая оказалась предана отцом. Клеймо той, что была отвергнута им.              Мэди с последними силами оголяет себя до груди и рассматривает изменения на своём теле. Рана находилась возле пупка. Видимо, жизненно важные органы не были задеты, но боль такая, что нет возможности вдохнуть в себя воздух. И даже Билли не смог спасти её от этой участи, хотя он и пытался. Он шептал её имя в бреду — она точно помнит это — и обнимал крепко-крепко, стараясь сделать так, чтобы её боль перешла к нему. Билли не раз получал подобные ранения и только поэтому мог с лёгкостью перенести всё, но Мэдисон… Ему было её настолько жалко, что в груди всё сдавливало железными обручами.              Ошмётки… Сплошные ошмётки… Всё, что от неё осталось. Её кинули в котёл, содержащий бурлящую кислоту, и тут же вытащили.              Интересно, боль бывает разной? Бывает ли другой вид? Почему она… одинаковая? Мэдисон нашла ответ на этот вопрос не сразу. Она месяцами копалась в голове, и только сейчас ей пришёл правильный вердикт.              Многие говорят, что моральную боль не сравнить с физической. Бутман думала также. Хренова ложь. Они одинаковы, особенно тогда, когда в тебя вставляют нож и бесследно сбегают. Особенно тогда, когда человек, который любит тебя, остаётся один и даже не знает, жива ли ты или нет. Но он может с лёгкостью запретить ей быть мёртвой.              Жаль, что это ничего бы не дало, если бы она действительно погибла.              Его горячка мыслей всегда олицетворяла острую блажь. Она не обладала рассудком. Никогда. Билли следовал ей и прислушивался, как к родной матери, которой он был лишён. И, таким образом, он собрал бы сейчас весь её хрупкий мир… Собрал по осколкам и склеил, какими бы крошечными они не были. Он сделал бы это ради неё, а она бы в свою благодарность обняла его, намертво скрестив руки на его широкой спине и плакалась в мужское плечо, хоть Руссо никогда и не любил, когда с ним вытворяли нечто подобное. Но он бы стерпел. Точно стерпел бы и плюсом начал бы ласкать её ухо своим бархатным шёпотом и успокаивать невесомыми прикосновениями по локонам.              Билли, ты бы любил меня такую жалкую?              Мэдисон сама не знает, зачем задает этот вопрос, не проговаривая его вслух.              Конечно.              Она отвечает за Билли, не заботясь об остальных мыслях, которые приходят в голову. Мужчина мог бы ответить иначе. Мог, но не ответил бы, и Мэдисон знает это слишком хорошо, чтобы сомневаться. Руссо обрёк бы себя на это, мучаясь каждый день при виде сломленности на дне её расширенных от нервов зрачков. Зелёные глаза, конечно же, останутся такими же яркими и будут даровать изумрудные проблески при взгляде, но в них не будет уже той живости. Мэди утратила её вместе с кровью.              У неё в горле оседает столько слов. Она должна будет высказать ему всё, что накопилось. Без запинок. Слово в слово. Ошибок возникнуть не должно, иначе всё пойдёт прахом — и Мэди почему-то верит в это. Билли будет смотреть на неё, как на идиотку, если такое произойдёт. А может и нагло рассмеётся и скажет, что это всё была комедийная постановка, которую он создал специально для неё, и ему, по большому счёту, всегда было на неё глубоко поебать — просто похоть брала над ним вверх. Но слёзы… Почему он плакал тогда?              Господи, Мэди, успокойся, это тебе не детские игры.              Девушка выводит все свои паршивые мысли из черепной коробки и вновь закрывает вид на рану, заклеенную пластырем, рубашкой, натягивая её до колен, хоть и сил совсем уже нет. Сон категорически не идёт. Она пытается уснуть, но ни одна попытка не увенчалась успехом. Мэдисон сокрушённо вздыхает, протирая пальцами глаза, а потом снова старается лечь на правый бок, чтобы хоть что-то увидеть из окна, но Мэди тут же жалеет об этом, почувствовав тяжёлую боль, парализующую не только брюшную зону, но и грудной отдел. Рёбра трещат и вибрирует в жёстком предупреждении, и Бутман, переворачиваясь на спину, тупо уставляется на белоснежный потолок, думая, что госпожа смерть, по всей вероятности, вновь наблюдает за ней с небес и смеётся.              Мэдисон принуждает себя не жмуриться от страха. Она пытается сосредоточиться на другом, очерчивая своими зелёными глазами фигуру вазы, которая мирно стоит на столе вместе с графином, наполненным водой.              Она думает о другом. О жизни. О друзьях. О родственниках. О чём или о ком угодно, только не о смерти и не о Билли.              У неё есть две кузины-близняшки, которые живут в Чикаго, и дядя по маминой линии. Также у неё из родственников имеется бабушка по маминой линии, с которой она видится только по праздникам, потому что та тоже живёт в другом городе, и Мэди приходится несколько раз в год ездить с мамой к ней, чтобы один денёчек переночевать, а потом возвратиться домой с полными сумками гостинцев.              По папиной линии Мэдисон никого не знала. И теперь знать не хочет. Особенно своего отца. Бакстер не заслуживает существовать, не заслуживает говорить о ней, произносить имя «Мэдисон» и вообще не заслуживает ничего.              С Грейс они дружат с самого детства, почти что с пелёнок, и знают друг о друге всё-всё. Мэди никогда не хотела бы подвергать подругу опасности и сделать всё возможное, чтобы Билли стёр её в порошок только потому что, видите ли, она много знает.              Из знакомых у неё, в основном, лишь одни девушки. С одноклассниками-парнями девушка может обменять пару словечек или же в чём-то помочь им, но не в том плане, что она должна была ходить к ним домой и объяснять ту или иную тему. Нет. Мэдисон просто отдавала им записи и говорила, чтобы они сами изучали это или же смотрели видеоуроки, чтобы понять материал.              Ничего значимого и интересного в её жизни нет. Она живёт, как обычный подросток, собирающийся поступать в престижный университет. У неё обычная жизнь. И жаль, что, протянув руку, Мэди ощутила сильный укус судьбы. Он оказался практически смертельным.              Мэдисон осоловело перекидывает взгляд на окно и едва различает, как снежинки хлопьями вьются в воздухе и наверняка аккуратно оседают на землю, создавая целый слой. Ей грезится посмотреть на это вживую, почувствовать, как снежинки падают на её ладони и тут же тают, неся за собой секундный колючий холодок, который щекочет кожу. Какова вероятность, что это произойдёт скоро? Может быть, её выпишут только через несколько недель, а к тому времени снег полностью растает и Нью-Йорк снова будет погружён в склизкую грязь, которую, по мнению Мэди не должно быть в зимнее время года.              Яркий свет давит на глаза, приказывая девушке отвернуть голову и вновь вперить свой взгляд в потолок. В глазах до сих пор рябит и не из-за того, что Мэди очнулась совсем недавно, а из-за того, что белый, практически снежно-блестящий оттенок окружает её со всех сторон. Ей точно досталась львиная доля чего-то неблагоприятного от жизни. Даже палата ей досталась не ахти.              Бутман выдыхает воздух из лёгких так же резко, как и вдыхает, а затем прикрывает веки, ощущая на себе желание покинуть этот мир и уйти в свои сновидения хотя бы на пару часов.       

***

      С плохими мыслями пришли и нежданные гости.              Мэди кажется, что она не проспала и пятнадцати минут, а её уже беспокоят. Скрипучие ноты двери отдаются болью, точно из девичьих ушей в тот же миг могла потечь кровь. Ладони сжимаются на простынях, она раскрывает веки и косится в сторону двери. Их было двое. И одну она уже отлично знает.              — Надеюсь, мы не побеспокоили тебя… — первая подаёт уставший голос Дина и едва улыбается, когда Мэдисон кивает.              Девушка разглядывает своих гостей с особым, маниакальным интересом и одновременно старается нащупать кнопку, чтобы принять полулежачее положение на кровати.              — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает женщина, присаживаясь на стул по левую сторону кровати.              Неизвестный для Мэди мужчина присаживается на стул в противоположной стороне от Мадани и таким же изучающим взглядом начинает разглядывать Бутман.              — Сейчас более-менее, но в районе живота присутствует дискомфорт, — отвечает Мэди, когда часть кровати немного приподнялась. — Я хочу поблагодарить вас за то, что вы согласились стать донором…              — О, не нужно, это мой долг, — с той же безмятежной улыбкой отмахивается Дина и на секунду бросает взгляд на мужчину. — Мы с мистером Каслом хотели обсудить с тобой Билли Руссо и твои взаимоотношения с ним.              Мэдисон переводит взгляд на мужчину, даже не поворачивая голову, и потрясённо взирает на него.              — Так вы Фрэнк? Фрэнк Касл? — Она не контролирует свой голос. Он трещит до хрипа, и Мэди приходится прочистить горло, уже не смотря на Касла. — Билли мне рассказывал о вас. И… — осекается Мэди, переводя взгляд на Дину, — о вас тоже, мисс Мадани.              — Представляю, сколько хорошего он о нас исповедал, — фыркает Фрэнк, облокачиваясь на спинку стула и скрещивая руки на груди.              Что-то меняется во взгляде Мадани — Мэдисон замечает это, но не придаёт значение, продолжая говорить охрипшим голосом.              — Нет, наоборот он хорошо высказывался о вас обоих, хоть вы с ним… вроде как враги, — убеждает Бутман, чувствуя, как рёбра начинают семафорить болью, потому что сердце, как обезумевшее стучит о грудную клетку.              — Билли сам в этом виноват, — выпаливает Дина и отворачивает голову, незаметно вздыхая. — Он может и тебя сделать своим врагом, Мэдисон, — подытоживает она, а в её голосе звучит целая струя злобы и ненависти к человеку с фамилией Руссо.              — Навряд ли, — уверенно возражает Мэди, прикусывая нижнюю губу, которая трескается от сплошной сухости и намеревалась обзавестись маленькими кровяными ранками, — мы с ним… Не знаю даже как сказать, но…              — Между вами что-то есть, — кивает Мадани, — да, я об этом поняла ещё ночью. Он довольно долго пытался вырваться, чтобы проверить, не умерла ли ты на самом деле.              Реальность меркнет в глазах, и перед ней вновь появляется целая картина того, как жизнь ускользает из неё. Поток крови струится из раны безостановочно. Она умирает. Билли наблюдает за её бледным профилем и очерчивает пальцем контур лица, наклонившись слишком близко к ней, практически соприкасаясь с ней лбами.              — Что с ним сейчас? — обеспокоенно спрашивает Бутман, представляя его, сидящего в сырой камере в полном одиночестве.              — Руссо задержан и находится у меня в квартире для выяснения произошедшего.              У неё в квартире? Мэдисон горестно ухмыльнулась, представляя, как Билли сидит на полу, прикованный к батарее, пока Мадани находится здесь. Но он же сможет сбежать? Девушка не знает, почему ей так хочется, чтобы он сделал попытку высвободиться и наконец пришёл сюда, к ней…              — Он причинял тебе боль? Или же… — Дина старается подобрать слово, которое не вызовет у Бутман дискомфорт. — Он применял к тебе физическое насилие?              — Никогда, — отрезает Мэди, вдыхая воздух с раздражающим свистом, ибо зубы у неё намертво сжаты. — Мы с ним очень хорошо связаны, и Билли ни за что бы так не поступил со мной.              Мэди врёт и не краснеет. Если понадобится защита насчёт изнасилования — она безоговорочно выступит и так же не покраснеет, когда соврёт, поскольку это их личное дело.              — А что в принципе происходит между вами? — уже спрашивает Фрэнк, нахмурив лицо. — Как вы встретились впервые?              Сейчас было не время колебаться, но Мэдисон не особо придает значение этой херне и прикрывает веки, чтобы сообразить, как именно рассказать им этот миф, который они с Билли придумали ещё месяц назад.              — Это произошло несколько месяцев назад… — начинает Бутман, потупив свой взгляд и изображает полное безразличие на лице, что ей удаётся сделать на сто баллов, — я тогда шла от подруги, было очень позднее время и… на меня напал какой-то тип. Вероятно, он хотел изнасиловать меня, но, слава богу, появился Билли, дал ему по морде, и этот… парень убежал, — стойко выдаёт она миф, поднимая взгляд на слушателей, и кажется, что они верят ей. — Если бы не он, я бы осталась валяться там, в этом безлюдном переулке.              Воцаряется бестревожная тишина. Мэдисон чувствует, как сердце бьётся пуще прежнего, струны нерв дёргаются от нетерпения. Почему они молчат? На лбу выступает испарина, но Мэди, похоже, даже и не чувствует это, слишком сосредоточившись на задумчивых лицах Мадани и Касла.              — Я в шоке, Мадани, — наконец восклицает Фрэнк. — Билли Руссо заделался спасателем девушек… Никогда бы не подумал…              — Мэдисон, ты уверена, что он не хочет причинить тебе вред? Если он тебе угрожал, скажи сразу, и я обещаю, что обеспечу тебе безопасность, — пропустив мимо ушей слова Фрэнка, оживляется Дина и наклоняется ближе к ней. — Я здесь, потому что виновата в случившиеся. Я сама же раззадорила твоего отца словами о тюрьме, хотя говорила Билли, чтобы он не делал этого.              — Здесь моей вины больше, — бурчит Мэди, вновь пытаясь найти удобную для себя позу, но зарабатывает лишь очередной приступ боли. — И нет, Билли мне не угрожал. Всё, что я рассказала правда, и он… вроде как любит меня.              Глаза Фрэнка ошарашенно расширяются после того, как Мэди промолвила последние слова, и он принимает ту же позу, что и Дина, вопросительно подняв бровь.              — У вас действительно всё настолько серьёзно? — изумлённо спрашивает он, и Мэди слышит, что ему эта новость кажется нереалистичной, невозможной, — Не пойми неправильно, просто… на Билли это вообще не похоже. Он может переспать с одной, а на следующий день уже быть с другой. Он непостоянный говнюк, и это заложено в его природе.              Она не знает, что ответить на это. Её словарный запас словно пустеет за одну ничтожную секунду. На всё, что Мэди сейчас способна — лишь вздохнуть, выпустив пар неожиданного раздражения. Тело моментально съёживается, и воздух вокруг стал казаться прохладнее, чем минуту назад. Метаморфоза осязания странная. Нет, даже… аномальная. Господи, это сплошной хоровод чего-то ненормального. Мэди сходит с ума — определённо.              Лишается рассудка.              Сумасшествие отрезает по самый пьедестал возможность мыслить и рассуждать, как нормальный человек.              — Я не знаю, почему я так привязалась к нему… Сами понимаете, какая у нас разница в возрасте, и его характер просто ужасен, — излагает она, чувствуя, как глаза начинают сечь подступающие слёзы.              Но Мэдисон их мужественно сдержит и не всхлипнет. Ни разу. Горло возгорается огнём, ком застывает в гландах, словно бетон, и ей, на удивление, хватает воли выдержать.              — Он рассказывал тебе о том, что его пытался изнасиловать один кретин из приюта, в котором он жил? — сузив глаза, продолжает расспрашивать её Касл, как будто вовсе не замечая подрагивающую нижнюю губу девушки.              — Да, Артур, — произносит Мэди имя того человека и невольно кривит черты своего миловидного лица. — Его зовут Артур, и он сломал Билли руку, когда тот ударил его бейсбольной битой.              Лицо Мадани приобретает неестественно серый оттенок, практически синий, как у трупа. Вокруг неё морозными волнами расходится кристаллическая рассеянность. По всей видимости, Мэдисон застала её врасплох таким заявлением, и теперь она не знает, что промолвить в ответ. Дина отлично, почти что назубок помнит, как Билли рассказывал ей об этом с таким выражением лица, будто это вообще не имело значение, будто ему совсем не было обидно за такой случай, будто ему ничего не ломали, а мать его не бросала и не отказывалась от родительских прав.              — Он мне многое рассказывал, даже то, о чём вы не знаете, — выдаёт Бутман, почти не шевеля подрагивающими губами. — Был ещё один случай в приюте…              — Какой? — остро роняет Мадани, даже не подумав, что этот вопрос мог показаться девушке слишком резким.              — Не будь такой резкой, Мадани, — рыкает на неё Фрэнк, нахмурив брови, а на его лбу в неровный слой выступают складки. — Не видишь, что он мозги ей промыл начисто?              — Ничего он мне не промыл, — задето протестует Мэди, прежде чем Дина вновь собирается подать свой голос. — Я сама виновата во всём, нечего было ходить в тот па… — Она умолкла, практически уже произнеся слово «парк», но тут же берёт себя в руки и заканчивает речь, — переулок. Я сама втянула себя в это, когда позволила войти ему в свою жизнь.              Билли внёс корректив в её жизни, печеркнул все планы и не оставил и крохи того, за что можно было бы держаться. Он занял свой титул и поставил эту девушку поодаль. Гармония, по существу, окутывает их. Вместе они смотрятся слишком идеально, что кажется, им не нужно что-то добавлять в свои так называемые отношения. Привязанность связывает их, и Руссо ничего не может поделать с этим — только принять с последними оставшимся осколками собственного человечества эту слабость и взять её ладонь в свою, чтобы запечатлеть на тыльной стороне влажный, невесомый поцелуй.              Чтобы показать ей, что назад пути нет. Они уедут. Далеко. Будут жить вместе и осознавать с предательской дрожью под слоем кожи и сухожилий, что эта жизнь теперь для них родная, а та, которая была: с перестрелками и побоями, а также с рубцами на теле и внутренних органов теперь для них чуждая. Это происходило не с ними. Это происходило с прошлым Билли Руссо и Мэдисон Бутман.              — Мэдисон… — неуверенно произносит её имя Дина и поджимает губы, опустив голову, чтобы взгляд вперился прямо в колени, — мы сказали Билли, что ты мертва.              Насколько больно?              Это невозможно описать…              Утратив всё своё чёртово спокойствие, Мэдисон всё же позволяет подступающим слёзам струиться по щекам, и она даже не может контролировать их, осознавая, что всё разбивается о предвзятость жребия. Бутман не может представить, что с ним происходит сейчас, когда Мадани какого-то хрена соврала ему о её смерти.              — Что? Зачем? — заикаясь под воздействием лихорадки, блеет девушка, теряя всё своё равновесие. — Зачем вы это сделали?! — она повышает тон, когда в ответ прилетает молчание.              — Я понимаю, что лезу не в своё дело, но пойми, что в ближайшие дни состоится суд и Билли посадят на пожизненный срок, — Дина говорит это так, словно ей радостна эта новость и что теперь никто не будет мозолить ей душу с расспросами о том, когда же наконец поймают этого ублюдка, когда посадят в клетку и когда он будет гнить там до конца своих дней. — Между вами несомненно что-то есть. Я и не спорю, — теперь казалось, что её голос становится более высоким, а горечь так и ощущается на языке терпкостью, — но он преступник, который совершил немало плохого. К тому же, эти убийства… Сэм Стайн… Огромное количество людей из Нацбеза… И это пока всё, что мы знаем.              Да, а ещё нелегальная продажа наркотиков из-под полы. Про его некоторых подчинённых вообще говорить нечего, потому что они оказались ещё хуже Билли тем, что также в тайне соблазняли малолетних дур, по вечерам сидевших в баре, и продавали в сексуальное рабство. У Мэдисон желудок съёживается в комок от тошноты, и кислая, ядовитая желчь предупреждающе подкатывает к гортани. Её плечи никнут, как и взгляд. Она разглядывает собственные ладони, замечая на них мелкие свежие ранки, а под ногтями до сих пор забита запёкшая кровь. Её кровь.              Несомненно: напоминания останутся. Даже тот же шрам от ножевого ранения всегда будет напоминать, что Билли существовал. Он ходил на этой земле, осыпал всё её румяное лицо поцелуями. Трахал в том доме в лесу и в своём кабинете в баре. Изнасиловал, когда матери не было дома и Мэди осталась без всякой защиты. Обнимал, скрепляя руки на её спине, и сжимал девичье тело до хруста всех костей туловища. Он был рядом. Всегда.              — Со мной он другой… — шепчет Мэдисон себе под нос, как будто позабыв, что в палате она находится не одна.              А потом вздох… Женский. Тяжкий, полный боли. Мадани облокачивается на спинку деревянного стульчика, прикрыв глаза для размышлений.              — Мадани, иди приляг, тебе нужен отдых после переливания, — хмуро бросает Фрэнк, а Мэди слышит прямой контекст «оставь нас, хочу поговорить с ней наедине».              — Ты же знаешь, что я не могу, — возражает женщина, кинув недовольный взгляд на мужчину, а на дне её радужек явно блестят молнии. — К тому же, не забывай, что Руссо сейчас сидит один в моей квартире и только один бог знает, что ему может взбрести в голову.              — Мадани, — отрезает он, пытаясь настоять на своём.              Долго её упрашивать не пришлось.              Дина встаёт с места и желает напоследок Мэди быстрейшего выздоровления с добродушной улыбкой на лице и вновь смотрит на Касла недобрым взором, прежде чем дверь за ней закрывается и Мэдисон остаётся наедине с Фрэнком.              — Послушай… Мэдисон, так ведь? Такие, как он, не меняются, — осторожно начинает Фрэнк свою речь, — если Билли намеревается и дальше убивать ради этих грёбаных денег, то ему уже ничто не помешает.              Она почему-то не хочет осознавать это, сохраняя собственное мнение на этот счёт. Всё-таки иногда её глаза не настолько обманывают её, чтобы сейчас вот так нагло врать его бывшему лучшему другу.              — Нет, он меняется только тогда, когда рядом я, — выдыхает Мэди, а её щёки начинают по какой-то причине полыхать огнём. — Билли неуправляемый, высокомерный идиот, это знают все, а вы тем более, раз вы с ним дружили столько лет. И исходя из всего сказанного, я могу в наглую заявить, что он становится практически марионеткой, которой я управляю, если мне это так угодно.              — То есть…— выдавливает Касл, сидя с задумчивым выражением лица, — он влюблён…              Мэдисон поджимает губы, положительно кивает и отворачивает голову, чтобы посмотреть в окно. На улице уже наступают сумерки. Закат пурпурного цвета сливался с ярко-оранжевыми оттенками. Сегодня на большое удивление был солнечный день, и Мэди благополучно проспала его, так и не увидев наконец ясное небо — только хлопья снежинок и то очень смутно.              — Да, он влюблён, — выговаривает девушка, чувствуя, как в голове пульсирует кровь, как она шумит в ушах и тенью обрушивается на рассудок. — Сама в шоке, — добавляет Мэди, бесшумно усмехнувшись.              Фрэнк сглатывает вязкую слюну, вздыхает и с усталым видом протирает глаза, вызывая у Мэди подозрения, что он всю ночь не спал.              — Ты же в курсе, что произошло между нами тогда в парке? — хриплым баритоном спрашивает мужчина, наконец устремив на девушку глаза.              — Я же сказала, что он рассказал мне многое, естественно я об этом знаю, — говорит так, будто это было самой очевидной вещью, но, к сожалению, она и не соображает, что Фрэнк действительно мог не знать. — Я даже знаю о том, что… он в Барсе изнасиловал девушку…              Ещё секунда — и из её носа могла бы потечь кровь, но этого не происходит.              — Билли создан для того, чтобы мстить каждому, кто когда-то сделал ему больно, — продолжает говорить Мэди. — Но никто почему-то не думает, что его могла сделать таким жизнь и нищета, — с ненавистью выпаливает она, смотря перед собой в пустоту.              — Это слишком логично, чтобы об этом размышлять, — помедлив, всё-таки произносит в ответ Фрэнк и тут же добавляет, — и Билли сам мне об этом прямо говорил.              Мэди, тяжело дыша от сплошного потока мыслей, прикладывает руку к груди и выдыхает несколько раз, чтобы произошёл хоть какой-нибудь эффект.              — Надеюсь, это будет к лучшему, если Билли посадят и я забуду его, как будто его и не было в моей жизни, — с наигранным серым равнодушием заявляет Мэди без запинки, словно вообще не раздумывая. — Тогда я смогу жить свободно.              Ложь. Жгучая ложь, что прожигает аорты, изнанку сердца, где давно выгравировано его имя и всё её оставшееся в живых существо.              — Наверное, мне стоит оставить тебя одну, — неожиданно молвит Касл, вставая с неудобного деревянного стула.              Она внимательно следит глазами за тем, как мужчина доходит до двери и резко останавливается, разворачиваясь.              — И да, Мэдисон, не позволяй этому сукину сыну делать это с тобой, — советует Фрэнк, — ну так… На всякий случай, говорю, — заканчивает он и покидает палату.              Всё равнодушие спадает с лица, словно слой старой краски, которая уже давно намеревалась облезть. Бутман издаёт надрывный вопль, закрывая рот ладонью, чтобы заглушить свои рыдания, но боль отдаётся в животе пуще прежнего. И не только потому, что ей больно от всего, а потому, что моральная боль схожа с физической.              Слёзы скатываются по разгорячённым щекам, сжигая всю румяность. Глаза разъедает соль. Ноги, практически онемевшие до костей, дрожат, а пальцы на них сгибаются. Ресницы тяжелеют, волосы липнут к влажным щекам и настырно лезут в глаза.              Боже, что вообще происходит?              Девушка зарывается пальцами в свои волосы, сжимает их, пытается причинить себе боль. Она стала для неё родной подругой и будет до конца дней.              Знакомое леденящее чувство вновь пронзает её. В глазах мутнеет, но теперь не из-за слёз. Глотку рвёт так, словно её стенки дёргают щипцами. И палату разрезает секундный крик. Истошный. Болезненный. Но его почему-то никто не слышит, и… скорее всего, это к лучшему…       

***

      Но Билли слышал. Ему так казалось. Этот крик окружал его, преследовал… Он просто не мог понять, почему она кричит, он хотел найти её, урезонить, чтобы прекратить эту моральную пытку. Красная нить любви всё так же связывала их, но, видимо, спуталась на полпути, и Руссо просто… потерялся.              Она словно находится рядом, словно просто превратилась в невидимку и прячется от него в сплошной темноте. Мэди играется с ним или ему мерещится? А может её и вовсе нет? Это его личный мираж. Его мираж кошмаров.              Его ноги прирастают к земле. Билли одет в полностью чёрный костюм и в такую же цвета рубашку. Так он одевается только… на похороны? Что? Н-но почему? Мужчина не замечает, как перед ним буквально из ниоткуда, будто бы по волшебству появляется гроб. Не закрытый гроб. И не пустой. В нём кто-то лежит, но он может разглядеть только цвет одеяния усопшего или усопшей — белый.              Свадебный…              Руссо подходит ближе, ничего не опасаясь. Его губы дрожат, а слёзы каменеют на глазной оболочке, чуть пощипывая. Первое, что он замечает — это землистый оттенок лица. Практически серый, после бальзамирования. Он чувствует, как от горя дрожит каждая жилка, когда слёзы позволяют ему разглядеть лицо покойной. У Мэдисон впалые щёки — не пухлые, как прежде, ссадины удобно расположились в уголках губ, вызывая неудержимое, яростное желание содрать сухую корку.              Его рука сама по себе тянется к ней, касается холодной щеки, и слёзы вновь накатывают на него. Господи… Что на него нашло?              Она мёртвая. Абсолютно.              Не дышит и не подаёт какие-то признаки жизни.              Он наклоняется к ней ближе, солёные капли капают на её безжизненное лицо, и Билли не понимает, почему ему хочется рыдать сильнее. Руки хватают её за узкие, костлявые плечи и прижимают к своему телу — тёплому, горячему… Неужто хочешь спасти её? Мэди мертва, смирись.              — Ты же моя Мэдисон… — надрывно сипит он, чувствуя всемогущую боль.              Волосы всё такие же мягкие, эфемерные, их приятно поглаживать, перебирать, просачивать сквозь длинные худые пальцы. Билли зарывается в них и вдыхает оставшиеся запах фруктов, но на огромную адмирацию её запах как никогда ощущается остро и практически режет слизистую оболочку носа.              — Живи, пожалуйста… Я тебя умоляю… Я же… я же не смогу без тебя…              Билли истерически посмеивается над собственным безумием и неблагоразумием. Он скатился с катушек. Точно. Он пытается выпить её запах начисто. Чтобы запомнить навсегда. Чтобы никогда не забывать.              — Боже, ты такая холодная… — дрожащим голосом произнёс мужчина в её волосы и посмотрел куда-то в темноту тенистым взглядом. — Это я виноват… Я не уследил… Если бы ты выжила, я тебя привязал бы к себе и никогда не отпускал!              Он не знает, почему шипит это сквозь сжатые зубы. Возможно, для того, чтобы самому осмыслить его и её положение в сию секунду. Кажется, что рыдания допивают все его оставшиеся нервы досуха. Всё. Погасло солнце для них обоих.              — Смерть меня всегда боялась, — бесцветно говорит он, кривя губы в неприязненном жесте, — а теперь будет бояться больше. Обещаю.              Всё тело наливается напряжением. Билли отстраняется от своей возлюбленной, аккуратно укладывая её обратно в то же положение. А затем… улыбается, как кретин, всхлипывая.              — Ты как невеста, — продолжает улыбаться мужчина и вновь наклоняется к ней, дышит в её сухие губы и едва прикасается к ним своими, чмокая с характерным звуком. — Моя невеста, Мэди.              Она навечно выжжена на его сетчатке. Руссо будет видеть её везде. Даже в тюремной камере, когда окончательно сойдёт с ума.              Блять.              Они разные, как антонимы, но схожи, как синонимы внутренне. Билли этого не понимал до тех пор, а теперь ему знакома её боль. Он чувствует себя таким же мёртвым, слабым, ничтожным. И вообще лучше бы он сам её убил ещё тогда, при первой встрече. Зачем отпустил? Зачем приходил каждую ночь? Ебанутый козёл! Сейчас не было бы боли. Не было бы спазматических колебаний в сердце и блядских слёз.              Он, сука, ненавидит это. Ненавидит до нестерпимой злобы, до тёмной тени собственной неудержимости. Его пальцы снова смыкаются тисками на её плече — Билли клянётся, что на тех местах точно выступит синева. И смотрит. Не знает почему, но смотрит со странным спокойствием на лице. Слёзы внезапно исчезли, грудь перестало сдавливать от нехватки воздуха.              Замогильная тишина — всё, что их окружает сейчас ореолом. Билли кивает несколько раз и отходит на пару шагов назад, а гроб начинает расплываться в его глазах волнами, пока и вовсе не исчезает.              И… он проснулся. Входная дверь хлопнула со всей дури и тем самым потревожила его кошмарный сон. Билли угрюмо промычал, вздрагивая, и разлепил веки, приподнимая своё лицо в сторону зашедшего человека.              — Мадани, ты нормальный человек? — хриплым голосом спрашивает Руссо, бесцеремонно развалившись на её диване. — Кто оставляет преступника одного и, тем более, в своей же квартире на всю ночь?              Его руки были скованны наручниками, прицепленными к кофейному столику, и только поэтому ему было настолько дискомфортно спать здесь, но усталость всё-таки брала своё.              — Ты даже с пробуждения невыносим, — раздражённо выдыхает она, скидывая с себя обувь, и направляется к кухонной столешнице, чтобы налить себе стакан воды. — У меня были дела, а единственное место, где тебя можно было оставить — моя квартира.              — А, я кажется понял, в чём дело, — ухмыльнулся Билли, наклоняясь к своим закованным рукам, чтобы протереть глаза. — Ты напала на нас, не предупредив начальство, и таким образом подвергла всех своих парнишек смерти. И к тому же, если кто-то увидел бы меня, в департаменте это вызвало бы много лишних вопросов.              — Да, также ты очень проницателен, Билли, — кивнула Мадани, заглатывая воду с неимоверной жадностью.              В больнице у неё не было возможности попить, а сейчас… она просто рада, что у неё появилась такая возможность.              — Но… должна признаться, меня бы наоборот похвалили за то, что я наконец поймала тебя, несмотря на такую колоссальную потерю агентов, — разглагольствует Дина, всё также держа стакан с водой в руке. — Каким образом ты за такой короткий срок сумел обучить своих ребят военному делу?              — С некоторыми даже обучаться не нужно было, — бросает в ответ, совершенно не смотря в сторону Мадани.              Женщина разворачивается, направляясь медленными шагами к Билли.              — В смысле?              — Боже, неужели туго доходит? — рявкнул он и покосился на неё не самым добрым взглядом, — они служили в морской пехоте.              Мадани хмыкает, приподнимая уголок губы, и практически смеётся, но знает же, что лучше этого не делать. Изнутри что-то царапает кошками, что-то ломает рёбра и растирает их в порошок. Она до спазмов сжимает челюсти и стойко выдерживает на Билли свой насмешливый взгляд, не показывая, что на деле ей очень больно на него смотреть.              — Знаешь, Руссо, ты как был психованным ублюдком, так и остался, — буднично произнесла она, приблизившись ещё ближе к нему.              — И что? — с полным равнодушием вывел он, явно не обидевшись на её слова. — У меня девушка на руках умерла, а ты сейчас доёбываешься до меня со своими моралями.              — А я даже не про мораль тебе сейчас говорю, — жёстко отрезала она и укоризненно посмотрела на него — сидящего с поникшим видом и красными глазами от бессонной ночи.              Поспать ему всё-таки удалось, но тот сон… Он доказал, что теперь Мэдисон и всё, что с ней произошло, не будут давать ему нормально спать и существовать на этой земле. Теперь она навсегда будет барьером его снов и не будет подпускать в его сознание остальные сны, которые совершенно не связаны с ней.              — Мне, если честно, насрать, о чём ты говоришь, потому что у меня отсутствует желание с кем-либо разговаривать, — выпалил Билли, держась на одном яростном дыхании.              — Ну вот, видишь, — улыбнулась Дина, склонившись перед ним. — Ты поступил также со всеми своими принципами и с теми, кто был дорог тебе. И сделал ты это ради денег и чёртового статуса.              — Причём здесь это? — недоумённо спросил мужчина, наконец подняв на Мадани свой взгляд. — Моё нежелание разговаривать с этим никак не связано, Дина.              — Разумеется, — продолжила ехидно улыбаться она.              Чтобы поскорее скрыть свою улыбку от его глаз, Дина поджимает губы и выдыхает воздух из лёгких, при этом поправляя свою кудрявую копну волос.              — Мне жаль эту девочку, — проговаривает Мадани, имитируя сочувствие в тоне, — она была совсем ещё молодая…              Но Билли на это почему-то не ведётся, а лишь поднимает бровь и ощущает сильный укол в сердце. Ему срочно необходим морфий от этих чувств к Мэди. Ему срочно необходимо забыть о ней. Но воспоминания слишком приелись ржавчиной к его душе, и только поэтому Руссо не в силах что-либо предпринять, чтобы лишить себя этой ноши.              — Хотя, если бы она осталась жива, то чтобы это изменило? — этот вопрос она скорее задаёт себе, чем Билли. — Ты человек ветреный… Представляю, как бы ты ей сердце разбил. А она тебя, наверное, любила…              — Теперь давай ближе к сути, а то меня уже выбешивать всё это начинает, — отчеканил Руссо, прослеживая за тем, как Дина присаживается напротив него, чтобы они оба могли смотреть друг другу в глаза.              — Ты же её не любишь, Билли. Я тебя очень хорошо знаю и не верю, что ты способен на это, — объяснила Дина без дрожи в голове, хотя она может поклясться, что каждый её орган внутри затрещал в тот момент.              — А что ты сама, в принципе, знаешь о любви, Мадани? — огрызнулся он, стараясь глазами посылать в её сторону искры негодования.              Ему просто невмоготу поддерживать этот разговор и сдерживать порыв послать её нахуй.              — Ты сама когда-нибудь любила по-настоящему или, может быть, тебя кто-нибудь любил? — Билли продолжал яростно отсекать все её попытки вывести его на чистую воду. — Конечно, нет, потому что вся твоя любовь — работать на Нацбез и желать всем своим разгорячённым нутром отомстить мне за смерть напарника.              Дина, вероятно, шокированная его высказыванием, тут же прикусывает язык и хмурится так, что на её лбу появляются неровные строчки морщинок.              — Что, я плюнул тебе в душу? — язвит Билли и фыркает в тот же миг, — я же Билли Руссо. Я только на это и способен — плевать в душу тем, кто мне в дорог.              И не только им, раз он «плюнул» в душу и ей.              — С тобой действительно бесполезно разговаривать, Билли, — безнадёжно промолвила женщина, закатывая глаза, чтобы скрыть свою обиду. — Тебе, возможно, и больно, но это не значит, что нужно делать больно остальным.              — А у меня нету другого выхода, — улыбается он, но эта улыбка вся раздавлена неправильным жребием. — Я всё равно скоро сяду на пожизненный, поэтому могу себе позволить говорить всё, что захочу, и ты, Дина, мне не помеха.              Пиздец. Блять. Это… такой… пиздец.              Билли не мог подобрать ещё слов, чтобы хоть как-то замарать свою алекситимию. У него внутри творится целый тайфун и каждый орган гноится из-за вспыхнувшего абсцесса.              Это не то, что больно — это омерзительно.              — Значит… и вправду влюблён, — шепчет Дина, не обращая на него внимания, и облокачивается на спинку своего седалища, смотря в пол непроницаемым взглядом.              — Да, Дина, представь, даже такой ублюдок, как я, на это способен.              Раньше он бы побоялся произнести это даже в собственных мыслях, словно боясь, что среди людей, окружающих его, существуют такой человек, который способен читать мысли. А сейчас он говорит это без всякой боязни, что на него посмотрят, так, будто он уже не тот человек, будто он уже не Билли Руссо.              — Теперь, надеюсь, ты понимаешь, что я чувствовала тогда, когда ты убил Сэма, — облизав губы, наконец сказала она то, что хотела сказать ещё минут десять назад. — Ты ещё хорошо держишься, Билли, а вот я даже спать не могла, чтобы не видеть его лицо в своих кошмарах.              Ох, как же ты ошибаешься.              Руссо достаточно громко ухмыляется, смотря в одну точку, и думает о том, что у него всё намного хуже, чем у неё. Но самое главное — не показывать этого. Она ведь только и ждёт его настоящих эмоций. Она знает, что он скрывает всю истину за грудиной и его внутренний мир ржавеет от неумолимой тоски. Она ждёт от него чего-то… человеческого. Возможно, слёз.              Но Билли ей нихрена не даст. Он не позволит ей триггерить его разум. Он не позволит ей вот так просто надавить на рану и выйти победительницей в этом словесном бою. И какое счастье, что он выигрывает.              — Помнишь… Ты попала в аварию, и у тебя было множество травм? — медленно молвит Билли, всё также смотря на одну единственную точку. — Так вот, это бы никогда не сравнилось с тем, что я чувствую сейчас внутри себя, Дина. Такое ощущение, будто мне все кости разом переломали и я больше не имею возможности двигаться, соображать… Делать всё, что делал раньше… У меня больше нет этой возможности.              У него невозмутимый вид. Он говорит это — а на лице ничего. И Дина даже не подозревает, что это правда является уловкой.              — И я нихрена не чувствую, — заканчивает Билли с самой холодной улыбкой на губах и смеётся самым мучительным смехом. Практически злым, если бы он не был настолько натужным. — Хочешь сделать какой-то вывод из моих слов?              — Да, — кивает Мадани, заставив своим ответом поднять его глаза на себя. — Мне не удастся расколоть тебя, как бы сильно мне этого не хотелось.              Бинго.              Билли перебарывает своё безрассудное желание раскромсать кофейный стол затем, чтобы наконец освободиться от этих наручников. Ему не даёт покоя мысль о том, что Бакстер до сих пор на свободе и жив, когда его дочь благодаря ему истекла кровью и умерла, мучаясь от боли. И из-за этого ему хочется раскромсать не только стол, но и этого урода.              — Я надеюсь, она умерла, не ненавидя меня, — внезапно произнёс Билли вслух, вновь уйдя в свои рассуждения.              — А что, не сможешь жить с этой мыслью? — ядовито спрашивает Дина, а её губы расплываются в такой же манере улыбке. — Ладно, не думаю, что я та, которая должна говорить тебе это, но Мэдисон не могла тебя ненавидеть, потому что ты попытался спасти её.              Странно, что Руссо прислушивается к её словам и сердце немного отпускает, но один факт он точно никак не может изменить — она мертва, смирись наконец, дружище.              — Ладно, Билли, я тебе в кое-чём признаюсь, но это твоё положение всё равно никак не поменяет, — рискованно начала женщина.              Билли выпрямляет спину и едва наклоняется, взирая на неё заинтригованным взглядом, который на самом деле кажется очередной фальшивкой в подарок с красной ленточкой.              — Удиви меня, — выдыхает он с хрипотцой в нотках и по инерции облизывает свою нижнюю губу.              — Я тебе соврала, — на выдохе бормочет она, опуская голову, как провинившиеся девчонка, — Мэдисон жива.              Проходят секунды… Минута. Билли смотрит на неё, как на полоумную, и начинает смеяться. Действительно смеяться. И этот смех искренне зловещий.              — Нет уж, ты меня на эту удочку не поймаешь. Хотя признаюсь, это очень забавно, — гогочет он, не сомневаясь, что Мадани над ним прикалывается по полной программе.              — Ты реально идиот, Руссо, — огрызается Дина, ощущая внутри себя клокочущую ярость. — Она жива, очнись!              Женщина щёлкает пальцами чуть ли не перед его лицом и наблюдает, как улыбка сползает с его губ так же стремительно, как и появилась.              Мэдисон жива… Билли готов ещё раз рассмеяться, но прежде нужно увидеть её, чтобы удостовериться на сто процентов, что это чистая правда.              — Что с ней сейчас? — в нетерпении спрашивает мужчина.              — Во-первых, она потеряла очень много крови и ей требовался донор, — объясняет ему Дина, указывая пальцем на себя. — Вот где я была всю ночь и практически весь день. Я спасала эту девочку. И скажи спасибо, что у нас с ней оказалась одинаковая группа крови, иначе Мэдисон действительно была бы сейчас мертва, потому что врачи просто не успели бы за короткий срок найти ей донора, — с каждым словом её тон становился громче, и кажется, что женщина была на что-то зла. — Я с ней уже разговаривала сегодня, и она тебя — ублюдка несчастного — любит, поэтому перестань морочить самому себе голову тем, что она могла бы ненавидеть тебя.              Эта гневная тирада наконец закончилась. Дина выпустила пар, но это ничего не дало. От сердца практически ничего не отлегло. Стало как будто ещё хуже, чем было, и почему-то ей не хочется смотреть прямо ему в глаза, ощущая себя при этом виноватой в чём-то.              — Зачем ты это сделала? — с болезненной горечью спрашивает её Билли, чувствуя себя не так хорошо, как хотелось бы. — Ты хотела таким образом отомстить мне?              — Я сама не знаю, — мычит она, пальцами зарываясь в свои волосы. Голова совсем опустилась и теперь Дина способна только глядеть немигающим взглядом на свои ноги. — Я хотела… чтобы ты ощутил эту боль на себе… Сам знаешь какую.              — Да, знаю, — сглатывает Руссо, вновь отворачивая от неё свой взгляд. — Это справедливо, на самом деле.              Он вновь облажался. Билли устал от этого дерьма ровно настолько, что просто хотелось уже поскорее сесть в камеру и сидеть в ней до конца своих дней, не думая буквально ни о чём. Даже о Мэди. Будто никогда и ничего не было. Просто отрежь. Просто забудь. Легче никогда не станет. Но Билли этого не понимает и, вероятно, не желает вовсе.              Дина чувствует, как в кармане куртки начинает жужжать мобильник, и стремглав вытаскивает его так, словно она ждала всё это время звонка от какого-то человека.              — Да? — отвечает она, исподлобья посматривая на Билли. — Нет, мы с ним уже практически договорили.              Руссо закатывает глаза, осознавая, что речь идёт о нём, и недовольно поджимает губы.              — Нет, я не хочу, чтобы после вас моя квартира превратилась в апокалипсис, — отрезает Дина, а Билли непонимающе косит на неё. — А-а-а-а-а-а, — Дина прикладывает ладонь ко лбу, обречённо протянув это «а», и закатывает глаза так же, как и Билли минуту назад, — ладно, только без драк, я тебя умоляю!              — Извини, что лезу в твоё личное пространство, — осторожно подал голос мужчина, когда Мадани сбросила трубку и вновь всё своё внимание переключила на него, — но кто это был?              И та улыбка, которая пленяет её губы, ему совершенно не нравится, как и сам факт, что она с полной бесцеремонностью собирается в их «допросную» впустить кого-то ещё.              — С тобой хочет кое-кто поговорить, — спокойно отвечает она, продолжая растягивать улыбку от прилива энтузиазма.              — Кто? Чак Норрис? Насколько я помню, он обладает боевыми искусствами и может с лёгкостью превратить твою квартиру в апокалипсис.              — Лучше, Билли. Он тебе понравится. — Дина сжимает ладонь в кулак и кладёт на него свой подбородок, взирая в темные глаза Билли очень странным взглядом. — А пока давай закроем тему Мэдисон хотя бы на время и поговорим о твоём нелегальном бизнесе.              — Скажу в двух словах, Дина, — начинает Билли, наклоняясь к ней ещё ближе через стол. — Иди нахрен, — отрезает он каждую букву, замечая, как её взгляд устремляется на его шрам на щеке. — И хватит пялиться на мой шрам.              — Мне просто интересно, — возражает Дина, словно не слышая до этого, как он послал её. — Это от пули?              Билли лишь моргает, снова облизывая пересохшие губы.              — Раньше он был больше, — тихо произнёс он, опуская своё лицо к закованным рукам, и продолжает свою речь, мыча в ладони, — сейчас же он затянулся и не кажется таким страшным.              — Но, Билли, он же всё равно сильно акцентируется и привлекает внимание.              Боже, опять эта жалость! Билли подавляет желание закатить глаза и цокнуть языком, как недовольный чем-то подросток.              — Окей, окей, — приподняв ладони, чтобы Дина притормозила с темой про шрам, затараторил он. — Что ты хочешь знать? Каким образом мы продавали наркотики? Перекупали у других людей и продавали намного дороже.              Мадани подозрительно суживает глаза, скорее не потому, что хочет применить какие-то психологические штуки на нём, а потому что следует закономерности и продолжает говорить несмотря на то, что внутри всё сжалось в узел.              — Расскажи подробнее о боях без правил, — деловито требует она.              — Всё очень просто: не платишь долг — выходи на бой. А если ты проиграл…              Билли сам не понял, как растянул свои губы в улыбке. И она не была весёлой, не была слишком привычной. Она была настолько пропитана аспидным ядом, что по краям губ всё онемело и теперь Руссо не мог контролировать это.              — И… — тянет женщина, а её глаза внезапно начинают разбегаться из точки в точку — лишь бы не смотреть на эту вирулентную улыбку на его губах, — кто занимался этим?              — Этот мазафака уже мертвец, — непринуждённо выдаёт Билли. — Айзек Белл занимался этим. И к тому же в тайне от меня продавал несовершеннолетних безмозглых девочек в сексуальное рабство и сотрудничал с Бакстером Бутманом. Чтоб его… — яростно оскалился он, но не произнёс, что хотел.              — Хватит выражаться, Билли, — рявкнула на него Мадани, отчего-то неожиданно взбесившись. — Постыдись хотя бы того факта, что я веду допрос.              — Стыдится лишь тот, кто безгрешен, — в тоже мгновение отзеркаливает словесную контратаку Билли, продолжая тянуть улыбку всё шире и шире, — а я… до умопомрачения грешён. И нет мне божеского прощения и места в раю.              Дина смотрит на него неуклонно, приоткрыв губы, и её взгляд опускается только спустя минуту, когда напряжение в воздухе начинает накаляться до рамки положенного, и женщина прочищает горло, вздыхает и молится, чтобы чёртов Касл поспешил.              Иногда ей снятся во сне эти молитвы. Она сама их бормочет и сжимает простыни в кулаках до тех пор, пока вместо молитв из губ не вырываются проклятия. Как же она его ненавидит… И просыпается от будильника, резко вскакивая с постели, и бежит в ванную, чтобы смыть все свои сны к хренам. Только Мадани знает, что это за сны. Только она знает, как чертовски неприятно бывает видеть это красивое лицо во снах и каждый раз направлять дуло пистолета на него.              Она не хочет, чтобы они ей снились. Она старается откладывать сон до победного, пока глаза сами не слипаются от усталости. На утро же Дина часто замечает синяки под глазами и пытается пальцами разгладить их, пользуясь при этом самые эффективными кремами, которые, на самом деле, нихрена не действуют — настолько её поглощают эти сны и высасывают всю энергию. А Дина всегда ненавидела быть слабой, ждать чью-то руку помощи. Лучше уж вообще лишится чувств и стать похуисткой по жизни, чтобы никто не был властен над её эмоциями и психическим состоянием.              Звонок разносится настолько громко, что Дина жмурится, а из ушей словно намеревается потечь кровь. Она галопом приближается к двери и отворяет её, пропуская мужчину зайти внутрь.              — Присаживайся напротив него и готовь запястья для наручников, — приказывает Мадани стойким голосом.              — Ты сейчас серьёзно? — одновременно изумляются мужчины и переглядываются.              Дина не отвечает, закатывая глаза и достаёт не пойми откуда наручники, заковывая ими руки Фрэнка, который едва успел присесть напротив Билли.              — Всё, теперь я могу отчасти быть спокойна за свою квартиру.              — Извини, конечно, Дина, но как бы я напал на него, если я и так закован? — спрашивает Билли, звякая наручниками.              Она приближается к нему и наклоняется настолько близко, что кончики волос касаются его лица, и Билли слегка отворачивает голову, серьёзно нахмурившись из-за всей этой ситуации.              — Меня здесь нет, Руссо, — с улыбкой шепчет ему Дина и уверенно направляется в другую комнату, громко закрыв за собой дверь.              Поначалу в комнате стоит тишина, но Билли прерывает её, не удивляясь, что Фрэнк сейчас находится здесь с намерением поговорить с ним.              — Пришёл сказать, какой я ублюдок? — спрашивает он и сжимает руки в кулаки до белизны костяшек. — Я от Мадани уже столько выслушал…              — Нет, — перебивает его Фрэнк и отводит взгляд в сторону. — Я разговаривал с твоей подружкой.              Запущенный. Ядерный. Сука. Рефлекс. Билли всегда улыбается, обнажая свои меловые зубы, когда ему больно, а порой даже смеётся, но смех этот настолько липовый, что выдаёт его, как будто он никогда не служил в морской пехоте. И сейчас он улыбается до судорог в щеках и скулах.              — Что ж, теперь я понимаю твою боль, Фрэнки, — заявляет Руссо с чистым сердцем, выпуская всю свою наружность. — Я держал её на руках этой ночью и думал о тебе. Думал о том, как… справедливо распорядится со мной судьба, если она умрёт.              — Она жива, — хрипловатым басом говорит Касл.              — Да, Мадани уже рассказала мне всю правду, — произносит Билли, а его тон становится на несколько уровней ниже, — и знаешь, она мне так мстила.              На последних словах мужчина захлёбывается в собственном смехе ненормального человека, которому, блять, действительно больно до чёртиков.              — Ты её любишь?              — Кого? Мэдисон? — Он замолкает, углубляясь в собственные размышления. — Не было и дня, когда я не думал о ней. Она как раковая опухоль в моей голове, которая не даёт право на существование. И знаешь, что больше всего меня удивляет? Что я рассказываю тебе об этом так, будто ничего не произошло и мы до сих пор друзья.              — Да, понимаю, я ведь тебя грохнуть хочу, но не могу, потому что в соседней комнате сидит Мадани и явно подслушивает наш разговор, — повышает голос Фрэнк на последних словах, смотря на дверь, за которой находилась Дина. — И да, Билл, ты ублюдок. Ты никогда не ценил, что имел, и всегда это терял.              — Америку открыл… — прыснул Руссо, скрывая недовольной физиономией, как сильно слова Фрэнка задели его за живое. — Я не уследил за Мэдисон. Я должен был быть с ней, и тогда бы её ебанутый папаша не добрался бы до неё. Это лишь моя вина.              Касл склонил голову, издав звук, похожий на цоканье, и ровно вздохнул, считая собственное сердцебиение, отдающееся в ушах колоколами.              — Научись наконец ценить то, что имеешь сейчас, иначе потом просрёшь это и даже не заметишь, как останешься снова один, — он цедит каждое слово, вспоминая ту ночь в парке, и внезапно ухмыляется. — Как ты там говорил… Привязанность — это слабость?              Билли боится услышать, что он сейчас скажет. Он боится не потому, что его вновь заденет за всё существо. Нет. Просто… Сложно объяснить самому себе, почему в глубине души становится стыдно до ненормального жжения.              — Противоречие всегда было твоей слабой частью, но привязанность… Я, честно говоря, немного в шоке с того, что у тебя появилась та единственная. — Касл намекал на тот разговор в палатке, когда они готовились к операции «Цербер». — Ты даже не искал её, а она вот так вот неожиданно ворвалась в твою жизнь во всей своей восемнадцатилетней красе.              — Только не нужно причитать, — хмуро требует Билли, опуская взгляд на свои руки, и замечает, как запястья начинают заметно покрываться краснотой. — Какая вообще разница сколько ей лет? Как будто кому-то до этого есть дело…              — Ты старше её на семнадцать лет, — в голосе Фрэнка не было прямого укора, но Руссо ясно слышал его и был ещё более недоволен, чем прежде. — Самое неразумное в этой хуйне знаешь, что? Что она любит тебя, но одновременно хочет, чтобы тебя посадили на пожизненный.              Удар. Билли даже не понял сначала, почему. Осознание пришло спустя считанные секунды — его сердце полностью растаяло ото льда. Он думал, что это случилось ещё вчера, но, чёрт, как же Билли ошибался… Способность раскладывать все понятия отрезает болезненный паралич. Его губы нервно дёргаются, чтобы в итоге расплыться в кривой улыбке.              — Но я сразу понял, что она врёт на этот счёт, — продолжает свою речь Касл, и Билли тут же перестаёт улыбаться, выпрямив спину до парадоксального хруста позвонков, — на её глазах стояли слёзы. И я не думаю, что человек, который действительно тебя ненавидит, будет говорить, что хочет лишения твоей свободы с такой…              — Грустью… горечью… — тихо говорит вместо него Билли. — Она специально так сказала, чтобы вы отвязались от неё. На самом деле, она бы сделала всё возможное, чтобы вновь увидеть меня.              По лицу Фрэнка видно, как тщательно он размышляет о его словах, и резко начинает кивать, вновь скосив взгляд куда-то в сторону.              — Давай по чесноку, Билл, — начинает он, делая непонятные жесты ладонью, — что тебе всё это дало?              — Что именно? — уточняет Руссо, сузив глаза.              — Всё, — отчеканивает Фрэнк, — та ситуация с Роулинсом, наша драка в парке, Мэдисон…              А действительно… Что ему это дало? Билли размышлял об этом не раз, копался в собственных головных шестерёнках и к ответу так не пришёл, решив, что однажды он сам появится с пламенным приветом и всё выяснится.              Он поджимает губы, проводит языком по части ротовой полости и едва касается зубов, сидя в молчании. Точнее, храня её во всех комфортных условиях.              — Только если… саму Мэдисон, любовь… Сам же однажды говорил, что это так здорово, когда тебя дома кто-то ждёт и надеется, что ты до сих жив и здоров, — вслух размышляет Руссо, понимая, что Фрэнк всё это время пристально смотрел на него, будто стараясь раскусить, как кедровый орех. — Привязанность делает меня слабым, но я ничего не могу с этим сделать, и мне до потери пульса хорошо от этого, потому что эта девочка… — Билли наклонился насколько смог к своим рукам и кулаком ударил несколько раз туда, где должно находиться его сердце, — вот здесь. Навсегда.              Возможно, его подводит разум. Возможно, это всё происходит, потому что он сдох от своего временного горя. Но Билли охуенно приятно, что это происходит именно с ним — а не с другим. Такая девчонка может, как и все остальные быть на разнобой, но что если с Мэдисон такие штуки не прокатывают? Она мягка, как пух для его мира. Он может уничтожить её, даже не сделав каких-то попыток для этого. Совесть должна дожевать последние крохи того, чего Руссо так свято оберегает, но пользуется этим каждый божий день. Она просто обязана это сделать в ближайшее время, но не тогда, когда наступит час отмщения. Билли сделает ради Мэдисон всё, чего бы она не попросила. И как жаль, что просит она не многого по той причине, что такие девочки, как она, слишком робкие по своей сущности, и стеснение — их главный фактор, который мужчина ненавидит и готов разъебать — лишь бы Мэди о чём-то попросила его.              — Всё, Фрэнки, финита ля комедия, — практически пропел Билли, поджимая губы с полным разочарованием того, что ему придётся сделать то, что положено его сегодняшнему положению, — больше нет того Билли. Можешь и дальше смотреть мне в глаза с той же ненавистью, но того человека с манией денег ты не увидишь.              Отчего могут появиться сомнения?              — А теперь реально взгляни мне в глаза и скажи, чего ты хочешь больше всего на свете, — потребовал Касл так, будто это и вправду так легко.              — Хочу наконец найти свой дом, — яростно прохрипел Билли, не раздумывая, потому что и так знал, что это чистой воды правды. — Хотя и так понятно, что мой дом — Мэдисон. И если кто-то отнимет у меня её, я его уничтожу, — уже вкрадчиво продолжает говорить он, выделяя буквально каждое слово, отрезая все границы как никогда раньше. — Я должен быть рядом с ней.              Слова вырываются из него не силками и ничем иным. Они просто вылетают, будто бы по инерции, будто бы для него это стало привычкой, въевшейся в клетки мозга намертво, практически поражая их своей заёбистой планкой, которая, откровенно говоря, поднадоела не только Билли.              Наверное он слишком задумался, раз не услышал того, как дверь в комнату Мадани отворилась, едва не ударившись об стену, и женщина вновь появилась перед ними, уже переодевшись в чистую одежду.              — Вы оба можете… быть свободными, — натужно заявляет она, стоя перед мужчинами с гордо поднятым подбородком и настолько прямой спиной, словно кто-то натянул специальные нити в них и зашил по краям, чтобы больше не смела горбиться.              — Прости… Что? — ошарашенно восклицает Билли, приподняв бровь, наверняка попытавшись найти в этом какой-то подвох.              — Да, Руссо и ты тоже, — раздражённо выпаливает Дина, расстёгивая их с такой скоростью, будто боялась неожиданно передумать об этом поспешном, безрассудном решении. — Я это делаю только ради Мэдисон, понял?              Её ногти впиваются в его запястье, задерживая Билли на месте, и он смотрит на неё исподлобья, совсем не боясь.              — С чего такое милосердие? — язвит Фрэнк.              — Ты сам видишь, что если эту парочку разлучить, то случится конец света, потому что кое-кто не может держать себя в руках, — намекает она на то, что подслушивала их разговор, и совсем не стыдится этому факту.              Билли, несмотря на женскую хватку на своём запястье, возвысился над ней и глянул сверху вниз, наконец решив резким движением выдернуть свою руку из этой хватки.              — Но учти, если появишься на моих глазах снова — пеняй на себя, — угрожающе шипит Дина, заглянув в его глаза желчным взглядом, который только может быть у женщины. — И только посмей снова устроить подобное и причинить ей боль. Эта девочка и так натерпелась из-за твоей неадекватности.              Заточенная чёрная сталь в его глазах слишком непроницаема. Дина не может понять, что им властвуют в эту самую секунду и что он чувствует.              — Я уеду отсюда вместе с ней, — сухо говорит Руссо. — Мы начнём новую жизнь.              — Ты так уверен в этом?              — Абсолютно, — цедит он и, не теряя ни единой секунды, направляется к входной двери, но останавливается, ожидая, когда Мадани отдаст ему куртку.              Его взгляд встречается с взглядом Фрэнка. Они смотрят друг на друга так, будто никогда не были знакомы, как будто… их дружбы никогда не существовало. Билли ощущает горечь, растекающуюся по венам, и то, как мышцы начинают тяжелеть от неё.              — Что, даже не набросишься на меня? — спрашивает Билли с щемящей ухмылкой на губах.              — Нету надобности, — пожимает плечи Фрэнк, — я слишком заебался думать о том, как отомстить тебе.              Руссо открывает рот, но в ту же секунду закрывает его, стараясь найти в себе силы произнести хоть что-то.              — Слушай, мне жаль, ясно? — Билли вложил в эту фразу столько искренности, сколько у неё осталось у него. — Назад время не вернуть, поэтому я могу только пускать пустые слова на ветер.              Что это за чувство? Почему он мнётся на месте так, будто нервы полностью иссякли из его организма и потому он не знает, куда ему деваться?              — Держи, — суёт ему куртку Мадани, и Билли принимает её, внимательно, изучающе прощупав материал.              — Не люблю долгие прощания, поэтому скажу только одно — извините, если чем-то обидел и…              Он поднимает плотно сжатый кулак вверх в знак прощания и практически касается ручки двери, как сзади раздаётся голос.              — С днём рождения, Билл, — как гром среди ясного неба, молвит Фрэнк без всяких лишних эмоций на лице.              Билли медленно поворачивает голову в его сторону, несколько раз моргает, как будто не понимая значения этого слова, а затем непринуждённо ухмыляется.              — Спасибо, Фрэнки-бой, — в улыбке обнажил свои зубы Билли, блеснув их идеальной белоснежностью.              Мадани стояла в двух метрах от Руссо, смотря на всю эту картину, и на её губах намеревалась выскочить улыбка. И она сдержалась, несмотря на острое желание.              — Помни, что я сделала это не ради тебя.              И вновь этот укор… Глаза раздражённо закатываются… Последний взгляд, брошенный на них…              Билли захлопнул за собой дверь и в тоже мгновение почувствовал резкий скачок боли внутри себя от осознания того, что он только что покинул свою прошлую жизнь. Мужчина шумно выдыхает, приподняв голову, чтобы глаза впились в потолок, и морально смирившись с тем, что теперь всё будет иначе идёт прочь, мысленно подготавливая план мести.              

***

             Единственное правильное решение было сжечь здесь всё дотла. Чтобы ничего от этого здания не осталось. Ни праха, ничего либо подобного. Билли забирает последние вещи отсюда, перекидывая на плечо огромную тактическую сумку, и обводит взглядом всё, что они успели натворить этой ночью. Запах крови до сих пор присутствует здесь. Он буквально впитался в стены, потолки, полы, словно в губку. Это как… спутанная вереница всего, что вызывает в нём ужаснейшую тошноту, которая маячит в гландах.              Билли мрачно косится в сторону бара и мигом, практически не рассчитывая свои действия, направляется к нему, чтобы захватить несколько уцелевших бутылок виски и текилы. Ему не доставляет большого труда откупорить одну из бутылок и залить в себя за одну жалкую минуту половину содержимого, а затем яростно, с полной пылающей ненавистью в лёгких он начинает выплёскивать всю жидкость в разные стороны — это послужит знатным горючим для поджога.              Его зубы сжимаются настолько крепко, что ни один дантист, даже самый лучший в Нью-Йорке, потом не сможет помочь ему с трещинами на эмали. Мигрени у него происходили частенько, но сейчас она имеет более тираничный характер и перетекает по нитям нервов в каждый участок тела. Мышцы выворачивает болью. Вены словно раздуваются от варикоза. Мужчина крепко смыкает веки, с губ слетают гортанные рычания, и с каждой секундой они становятся на тон громче.              Последняя бутылка текилы оказывается выплеснута на пол, протянувшись тонкой линией от бара до самого порога. Билли поднимает голову, глядит на вывеску с тяжким, надрывным дыханием и достаёт из кармана штанов зажигалку, которая во мраке блеснула своей серебристостью до рези на глазной оболочке.              Он сжигает не Энвил.              Он сжигает не бар.              Он сжигает свою прошлую жизнь.              И не будет того, что было раньше. Нажал на кнопку — и взрыв стиснул здание в пламенных объятиях.              Билли, словно в замедленной съёмке, с полной флегматичностью роняет зажигалку на землю, и огонёк бежит по тонкой струйке текилы прямо в здание, где тут же всё взблескивает ярким эпичным пламенем. В воздухе лоснятся искры, дым струится прямиком в сторону Билли, но он не собирается дышать этим дерьмом. Больше нет. Огонь контрастирует на фоне снежного Нью-Йорка и прямо выражает, кто опять наводит суету на весь город.              Что-то меняется в его взгляде, но лишь на несколько секунд. Руссо сглатывает вязкую слюну, достаёт из потайного внутреннего кармана куртки бомбер ключи от машины и направляется как можно скорее к ней, чтобы успеть уехать до полноценного взрыва. Ветер сечёт его в лицо, глаза слезятся, носовую полость разъедает от запаха гари, и он садится в автомобиль, закидывая сумку на заднее сидение, вдыхает аромат кожи, чтобы перебить этот токсин, а потом с молниеносной скоростью заводит машину и жмёт на газ.              Громоподобный звук эхом разносится по всему кварталу, но Билли даже бровью не ведёт, не моргает и ладонью крутит руль, заворачивая за угол. Он даже не смотрит в зеркала, предпочитая сосредоточиться на дороге, и спустя какое-то время наконец останавливается на светофоре и облокачивается лбом о руль, пару раз фыркнув от такого хренового ощущения. Похуй, что выпил перед тем, как сесть за руль — он всё равно направляется в сторону леса. Похуй, что тошнит до выворота желудка. Голова идёт кругом, раскалывается пополам от боли, руки до сих пор в запёкшейся крови Мэдисон, и Билли замечает это только сейчас, мимолётно взглянув на них истощённым взглядом.              Руссо грязно бранится себе под нос и принимается постукивать пальцами по рулю, нажимая на газ так, пока машина не набирает достаточно быстрой скорости. На трассе же он облегчённо продолжает жать на газ, фонарей становится меньше, а мрак заволакивает его. Единственным светом являются фары машины, которые ведут ему дорогу золотистым мерцанием. Очертания деревьев плывут прямо перед глазами, создавая мутную картинку. Их верхушки неестественно красивы по ночам, но особо отпугивающие из-за напоминания, что в таких местах может обитать кто угодно, считая волков и других лесных хищников.              Он останавливается возле знакомого знака, мигом выходит из автомобиля и закрывает его, подозрительно озираясь по сторонам, словно за ним кто-то может следить. Билли затихает, стоит на месте, как вкопанный, и прислушивается, затаив собственное дыхание. Кажется, что ветер шепчет ему что-то, кажется, что он шепчет ему что-то нечто важное, но мужчина не ведётся, а направляется в сторону своего домика, где они с Мэдисон провели ночь перед такой глобальной катастрофой для обоих.              Дома пусто. Знакомый запах скручивает желудок. Билли поджимает губы, вспоминая тот кошмар, который ему сегодня приснился. В этом доме определённо всё теперь будет напоминать о ней. Как бы сильно ему не захочется избавиться от него, сколько бы попыток он не предпринимал проветрить этот дом, распахнув все окна, чтобы фруктовый запах сменился свежим лесным воздухом. Но и в лесу всё пропахло ей. Абсолютно всё.              Билли снимает с себя ботинки, прячет в шкаф с чистой одеждой сумку, достаёт оттуда оставшиеся патроны и оружия, а затем направляется на кухню с диким трепетным обезвоживанием. По пути он одевает на себя чистую футболку, похожую на ту, в которой Мэдисон спала прошлой ночью.              Ту кофту он сожжёт. Ту самую кофту, пропитавшуюся кровью Мэди. И будет с холодом наблюдать за этим, так, будто что-то в нём переломалось на несколько частей. Но потом Руссо обязательно пройдет по праху и даже не обернётся, когда ветер начнёт развевать ничтожные останки кофты в разные стороны, направлять, куда только ему не захочется, и Билли этого не заметит, потому что ему это просто неинтересно.              К тому же, с этой кофтой связано и изнасилование. Ошибка, которую он совершил в трезвом состоянии, но в мрачном рассудке, практически в чёрном. И это больше ему присуще, нежели нежные, ванильные отношения с хорошим концом. Пусть лучше будет всё крайне хуёво, с прожжёнными краями на листке бумаги их повести о жизни и о том, как нужно поступать, если выбора конкретно нет, но имеется надежда, умершая вместе с Мэдисон. Умершая навсегда. Но Мэди выжила, и это… имеет какое-то значение. Там, где должно быть написано «конец» изящным шрифтом от руки, теперь остаётся лишь выжженный, пустующий участок пергамента.              Ещё не всё кончено. Ещё есть время. Много времени.              Рука медленно скользит по поверхности стола, за которым они вместе сидели тем утром, завтракая в полном молчании. Билли присаживается на деревянный стул, по всей комнате разносится звук падающих патронов на керамическую поверхность кухонного стола, и он смотрит за тем, как его ладони дрожат, незаряженный пистолет готов выскользнуть из хватки. Его колени мажет странное чувство слабости. В глазах темнеет, к голове приливает кровь. В ушах всё шумит. Всё словно происходит не с ним.              Это не он нажимает на кнопку рукоятки, чтобы наполнить обойму патронами. Это не он, удовлетворённый своей работой, встаёт с места и идёт заряжать себя остальным оружием. Это не он. Не он…              Не может быть он. Билли не верит в это, как будто всё, что сейчас происходит — его ненормальные галлюцинации.              Безразличие царапает всё существо. Ему практически больно, но Руссо терпит, как солдат. Запястные лезвия едва царапают внутреннюю часть ладоней. Он одевает их поудобнее, накидывая поверх чёрной футболки чистую кофту, и засовывает в кобуру заряженный пистолет.              А затем смотрится в зеркало, выдыхая. Не облегчённо. Вломно. Медленно. Глаза блестят мраком, желваки ходят ходуном. Что с тобой стало, Билли? Только сам бог знает. И глумится над ним всеми возможными способами, подкидывая ему ещё больше трудностей в путь, по которому он должен сегодня пройти.       

***

      Это находится возле порта.              До заброшенного здания идти около километра, но Билли подъезжает чуть ближе, подбирая самое идеальное и невидимое место. Он берёт с заднего сидения винтовку и выходит из машины бесшумно. Инстинкт снайпера и разведчика бурлит в крови. Шаг максимально тихий. Его не слышно даже за жалкий метр. Но тревога почему-то заставляет его неожиданно остановиться на полпути, прижимая оружие к груди. Его уши навостряются, как у кролика, который почувствовал по близости опасность.              Тихо. Можно идти дальше. Он поднимается в гору, напротив заброшенного здания и ложится на землю ничком. Билли закрывает левый глаз, а правым смотрит в оптический прицел, наблюдая за действиями тех, кто находится в здании. Свет едва освещает все комнаты, а фигуры людей больше похоже на тени, но ему, если сказать по-честному, насрать.              — Вон выходит крыса… — начинает шёпотом напевать он детскую считалочку, смотря на первую мужскую фигуру в комнате, где свет горит более ярко. — Вон выходит кот…              Вторая фигура под прицелом. И кажется, что она смотрит в ответ. Точнее он.              — Вон выходит дама, в большой зелёной шляпе…              Третья фигура была действительно женская.              — Т-Ы знaчит ты…              Четвёртая мужская фигура стоит напротив облезлых деревянных дверей здания.              — В-О-Н знaчит вoн…              Палец, словно по инерции, жмёт на курок, и пуля летит в фигуру, которая стоит возле железных ворот. Руссо живо вскакивает с земли, мимолётно стряхнув с себя снег, не успевший растаять и впитаться в материал его куртки, и бежит в сторону, замечая, что на том месте началась шумиха.              — Дерьмо блядское, — шипит Руссо, прибавляя громкость голоса.              Его быстрый шаг всё такой же бесшумный. Он словно не касается пола, несмотря на тяжесть его ботинок. Билли поднимает винтовку, когда до ворот осталось идти несколько метров. Второй человек, который стоял и сторожил ворота вместе с тем, кого Руссо только что застрелил, также наготове поднимает своё оружие, но не успевает нажать на курок, как и он оказывается застрелен Билли. Убийца двоих «охранников» перешагивает их тела, лежащие практически рядом друг с другом и направляется прямиком в здание.              Ветер угрожающе хлещет в его перекошенные от злости лицо. Яд концентрируется на периферии. Билли не может здраво соображать. Он ступает внутрь обители зла. Сглатывает, мазая претенциозным взглядом каждый уголок, каждую стену. Сердце скачет галопом от перевозбуждения. Руссо направляется дальше, убив по пути ещё пару парнишек, а затем натыкается на очень знакомую женскую фигуру… Блондинистые локоны ей к лицу. Билли никогда не нравились блондинки, а это… Двуличная сука, которая не может понять, где её настоящее место.              — Здравствуй, киска, — с напускным спокойствием здоровается мужчина, улыбаясь ей самой вражеской улыбкой.              Одри вмиг останавливается, сжимая ладони в кулаки, и медленно оборачивается на каблуках. Её губы приоткрыты, дыхание отяжелело от такой внезапной встречи.              — Джигсо… — шёпотом произносит она, как будто это имя запрещено проговаривать вслух. — Тебе не жить, ты же понимаешь? Нас здесь намного больше…              — Нет, дорогая шавка, — отрицает он правдивость её слов, облизывая обветренные губы, — вы просто не знаете, на что на самом деле я способен.              И он поднимает на неё винтовку…              — Нет, пожалуйста… Джигсо, я не хотела тебя предавать, пожалуйста! — поднимая руки, судорожно восклицает Одри и постепенно начинает отходить назад. — Джигсо…              …это было последнее, что она успела сказать перед тем, как пуля попала ей прямо в грудную клетку.              — Продажная сука, — безжалостно цедит Билли, обходя её безжизненное тело.              Она заслужила это. Она соврала и ему, и Мэдисон, что они трахались два месяца назад. Она предала его и теперь лежит мёртвая на полу этого здания. Хотя заслуживает лежать у ног своего подлинного хозяина.              — Вот он! — кричит кто-то, но тут же падает навзничь, крича от боли в застреленной коленке.              — Завались.              Билли пускает пулю в его лоб и успевает застрелить ещё пару человек, а другой, который подкрадывается сзади, полосает его ногу острием ножа. Руссо шипит от секундной боли, но тут же приходит в себя, осознавая, что сейчас не время жалеть себя, и пускает в ход своё запястное лезвие, несколько раз вонзая его в живот этого ублюдка.              Дальше он направляется по лестнице, держа винтовку наготове, но по пути никто не выскочил на него, как ожидалось больше всего. Билли хмурится, задумавшись, когда наконец поднялся на второй этаж и обошёл все комнаты, оказавшимся абсолютно пустыми, конечно, не считая большое количество мусора и старой мебели.              Бакстера нет… Он не здесь…              Тогда… где?              Билли оказывается серьёзно озадаченным, когда заходит в его кабинет и подходит к рабочему столу, без всякого чувства такта начиная рыскать в нём любую полезную вещь, бумажку… Всё, что угодно, что послужит обвинением против него. Даже йота чего-то подозрительного будет большим толчком для него.              Его глаза рушатся на отцветшую фотографию со знакомыми лицами. Он узнаёт родные очертания девочки, на вид которой лет пять… шесть… примерно так. Мэди здесь совсем малышка в джинсовом сарафане и с красивыми заколками, укрощающими волосы. Улыбка чарует его губы. Билли обводит средним пальцем её маленькую фигуру и чувствует солнечный удар счастья прямо в грудь, прижимая фотографию к груди.              Проходит, наверное… секунд десять… Он отнимает фотографию от груди и разглядывает очертания малышки ювелирным взором. В её руках находится плюшевый мишка — Билли видел его в комнате Мэдисон бесчисленное количество раз, но здесь он выглядит более свежим, чем сейчас. Дальше мужчина разглядывает её улыбку, на вид казавшуюся счастливой, её румянец припухлых щёк, то, как её маленькие ручки сжимают мужскую ладонь.              Блять…              Бакстер…              Рядом с ней Бакстер…              Билли желает молниеносно смять эту старую фотографию, где запечатлены отец и дочь, но его взгляд вновь вязнет на маленькой девочке.              — Знала бы ты, малышка, каким гандоном окажется твой папаша, — говорит Билли девочке на фотографии и ухмыляется, чувствуя, как паутина боли захлёстывает сердце, — и сколько тебе придётся пережить… Но не переживай, скоро этому придёт конец.              Око за око. Зуб за зуб. Внутренний палач обгладывает его кости, как изголодавшийся кровожадный волк.              Пора бы наконец поменять направление, волчонок. Пора бы изглодать кости другого.              Фотография в руке смялась настолько легко, что показалось на какую-то секунду, словно она для ничего не значит.       

***

      Билли собрал все тела мёртвых шавок Бакстера и подвесил на крючки, которые находились в их пыточной. Он хотел таким образом показать всем, что бывает с теми, кто не может не совать свой длинный нос в чужие дела. Сейчас же ему остаётся только ждать. Ждать, сидя и наблюдая, как трупы едва покачиваются на крючках.              Секунды идут чрезвычайно медленно, ползут самой ленивой улиткой, а терпение ускользает, оставляя за собой полость. Злющую полость. Руссо склоняет голову, сосредоточившись на мёртвом теле Одри. На её лице остались боевые раскрасы, подаренные Мэдисон прошлой ночью. Он в какой-то степени гордится ей, потому что она не стала позволять оскорблять себя и дала сильный отпор.              В голове он в который раз проговаривает самому себе план здания. Они находятся на самом верхнем этаже. И даже если Бакстер прямо сейчас уже зашёл в здание и направляется сюда, то у Билли есть ещё несколько минут, чтобы собраться с мыслями и вышвырнуть из башки всякую херь, что больше похоже на гангрену.              Руссо приближается к окну, или, точнее, к тому, что от него осталось, и смотрит на то, как с неба на землю рушится снег целыми комками. Он высовывает ладонь и чувствует секундный укол мороза на поверхности коже, когда снежинка касается её, и на том месте образовывается внушительная краснота, как от аллергии.              И… скорее всего по привычке, скорее всего от собственной ёбаной паранойи он оборачивается, потому что ему кажется, что…              Нет, не кажется.              Позади него раздаются язвительные аплодисменты. Билли тянет уголки губ, чтобы из них вышло нечто злющее… Нечто устрашающее и тяжёлое для человека со здоровой психикой.              — Я ждал от тебя подобного, малыш Билли, — лающим смехом говорит Бакстер, продолжая хлопать этому зрелищу.              Мысли бьются о стенки головы. И они не совсем благоприятные.              — Ты оказал нам всем медвежью услугу, — делая несколько шагов вперёд, выдаёт Билли и, поджимая губы, издаёт звук, похожий на цок, — и за это должен получить… Как бы тебе сказать… — Билли сымитировал задумчивую мину, — своего рода наказание.              Рука Бакстера тянется за пистолетом — Руссо замечает это в то же мгновение и направляет дуло винтовки на уровень его головы.              — Только попробуй и останешься лежать здесь с пулей в башке.              Снова эта выработанная привычка говорить так убеждённо, словно ему понадобились десятки лет для этого. Но главное, что сейчас в нём нет тех не выработанных стереотипов и Билли не нуждается в долгих, упорных учениях.              — Прежде чем это случится, хорошо подумай, — змеёй шипит Бакстер, смотря в мрачные глаза Руссо исподлобья. — Ты уже совершил ошибку, не подумав. — Бутман опускает руку, сглатывая, и, наверное, наконец осознаёт своё положение. — Ты изнасиловал мою дочь тогда. Ты предал Фрэнка Касла. Хотя… — тянет он, перекатывая каждую букву меж зубов, будто пробуя их на вкус, — это было ведь ради денег, да?              Билли пропускает мимо ушей слова про Фрэнка и выгибает бровь, коим образом спрашивая: «откуда ты, кусок дерьма, взял информацию про изнасилование?». И взгляд острый, как лезвия на запястьях. Он способен разрезать Бакстера на куски. Но нужно подождать.              Нужно время.              — Думаешь, почему между нами началась эта вражда, Руссо? — спрашивает он Билли, вероятно стараясь застать его врасплох… Или что-то типа того.              — Каким нужно быть тупым долбоёбом, чтобы не понимать простых вещей, Бакстер? — колко бросает мужчина в ответ и хмыкает. — Изнасилование… Хах… — Билли опускает голову, обнажая свои зубы в улыбке, а потом спустя краткое время поднимает и вздыхает. — Мне похуй, как ты узнал про ту ночь, но пойми, что это не сравнится с тем, что сделал ты.              — Пустая болтовня, — кидает он столь равнодушно, но Билли почему-то попросту не верит в это.              — Хорошо, пусть будет пустой, — яростно цедит Билли, — но ты не можешь отрицать тот факт, что ты зарезал собственную дочь. Какой нормальный отец, блять, поступит так со своим ребёнком?!              Клятва прямо на губах. Он клянется, что готов выстрелить. Палец слегка нажимает на спусковой крючок.              Ещё немного…              И…              Нет…              Не может…              Билли с усталостью прикрывает свои веки, гневно поджимает губы и вдыхает в лёгкие всю здешнюю грязь и вонь.              — Моя дочь стала твоей подстилкой, — рявкает Бакстер, замечая, что с Руссо что-то не то, но всё равно начинает жать на область беложилья.              Билли чувствует, как стенки сосудов покрываются льдом. Ему холодно. Позвонки трещат от такого внезапного прилива низкой температуры. Он, задумчиво оглядываясь по сторонам, опускает свою винтовку, но делает это так неуверенно, будто кто-то его заставил, будто нечистые силы сейчас управляют им.              — Твоя дочь намного чище нас, — молвит Руссо, разгадывая в своей голове, уловил ли этот идиот толкования этих слов, или в его глазах все женщины — шлюхи. — Мэдисон — самый светлый человек, которого я только знаю, и она заслуживает быть счастливой, но вот проблема… — осёкся он, с громким лязгом соединив зубы и сжав их практически до хруста, как сухарики, — у неё на пути стоит её папаша. И знаешь, что это значит? — спрашивает Билли с улыбкой, пропитанной язвой.              — Ты пришёл сюда убить меня, — выдыхает, не показывая настоящую реакцию. — Что тебе это даст, Руссо?              — Мне это ничего не даст, а вот нашей любимой девочке Мэдисон это даст многое, — Билли освещает это всё с тем же наигранным весельем. — Она будет рада тому, что земля наконец перестанет носить такого вурдалака, как ты.              Врёшь, Уильям, и не краснеешь.              Хотя, нет, краснеет, но только из-за удара ледяного ветра по щекам.              Месть даст ему спокойствие. Спокойствие за Мэдисон, спокойствие за их будущее. Впервые в жизни Билли желает умиротворения и спокойной жизни так сильно, что заёбывает по полной программе. И будет правильно, если время немножко поработает на него для того, чтобы Бакстер ощутил на себе все прелести боли.              — Тогда давай разберёмся по-мужски, без всяких побрякушек, — намекает Бутман на оружия и швыряет свой пистолет в сторону.              — Если хочешь оказаться на месте Айзека… — сулит Билли, улыбаясь с подстёбом. — Окей, я не против, только потом не захлебнись в собственном дерьме.              Он не знает, сколько прошло секунд или сколько ему понадобилось времени, чтобы дыхание пришло в норму, но на него в то же мгновение напали так, словно лев на свою добычу. Интересно, за какой период времени человек вновь может научиться дышать? Что должно послужить сильным толчком для этого? Билли гадает, перебирая разные варианты в мыслях настолько быстро, что не успевает нормально соображать, а боль в области солнечного плетения напоминает июльскую жару и тошноту, которая скручивает в комок его желудок.              Пожалуй, в этот момент время остановилось. Не нужно соображать, не нужно думать, не нужно гадать. Нужно просто бить. Бить по полной, пока от этого еблана останется ни крохи чего-то, что не будет выживать сплошную порцию жалости.              Ногти впиваются в плоть, когда кулаки сжимаются и удар проезжается прямо в рёбра — больная точка, за которой потом может последовать нездоровый хруст. Не нужно жалеть противника, если он действительно этого заслуживает, и Руссо понимает это, как никто другой, ощущая, как что-то трепещет и расцветает в груди от болезненного кряхтения Бакстера.              Иногда, как и любой нормальный человек, Билли может не успеть увернуться от удара, и в этот раз не успевает, когда кулак отца Мэдисон попадает прямо в скулу и Билли едва устаивает на месте от силы удара. Он издаёт гортанный животный рык, убийственным взглядом разъедая довольную физиономию Бакстера и внезапно, вкладывая все силы, которые у него имеются, толкает его прямо на пол ногой, а затем хватает за грудки и не осознаёт, как его лоб наносит удар лицу Бутмана.              Тем не менее, бровь Билли оказывается рассечена, но он не чувствует боли, будто бы ему вкололи сразу сорок уколов анестезии. Холод лижет ему руки и шею. Бакстер вновь валится на пол, скуля от сочетания любого вида боли, как замёрзшая псина, а кровь хлещет из носа и других ран на лице, капая на дряхлый, деревянный пол. Ботинок Руссо опускается на спину мужчины, и Билли склоняется над ним, уже не улыбаясь, как прежде, а совсем наоборот, испепеляя его уничтожающим взглядом дьявольских глаз.              — Соглашусь, в тебе есть силы, — переводит дыхание и произносит Билли, тыча ему в лицо пистолетом, который он успел достать за миллисекунду, потому что винтовка валялась где-то в темноте этой грязной, вонючей комнаты заброшки, — но я сильнее.              Происходящее подстёгивает нечто, похожее на азарт, и огненные пламени загораются в глубине его зрачков. Билли облизывает обветренные губы, чувствуя сильную сухость, образовавшуюся за всё это время, и закатывает глаза, вновь хватая Бакстера за грудки, и начинает тащить его к стене.              — Я не такой профессионал, как ты, — шёпотом хрипит Бакстер, кашляя так, будто накурился какой-то дряни.              Билли облокачивает его безвольное тело о стену и кидает на него свой взгляд, вероятно снова пытаясь им уничтожить Бакстера.              — Ты посмотри на себя, Руссо, — смеётся самой безумной и окровавленной улыбкой, — ты ведь тоже помятый.              — Не так, как ты, — вмиг затыкает его и убирает пистолет в кобуру.              Тонкая цепь, висящая на сердце, тяжелеет. Орган не выдерживает — скоро разорвётся в издевательском пренебрежении. Руссо тянет улыбку. Не такую безумную, как у Бутмана.              Нет…              Намного хлеще…              Она непредсказуемая. Не предрекающая опасность.              Нож блестит сталью, когда Билли вытаскивает его из кармана своих штанов и разглядывает в темноте фальшиво-оценивающим взглядом. Отражение в нём расплывчатое, уродливое, и мужчина кривится на какую-то секунду, прежде чем вогнать клинок в левую ногу Бакстера так неожиданно, чтобы он сначала даже и не понял, что произошло. Но истошный крик кроит тишину нещадно. Так, будто он может быть бесконечным, закольцованным, как обруч.              — О-о-о, что такое? Тебе больно? — издевательски-переживающе спрашивает Билли с чёрной манией в голосе, желая разорвать его на части. — Ей тоже было больно, но она вытерпела это. Теперь терпи и ты.              Потом вогнал клинок в правую ногу. Крик стал громче, пронзительнее. Билли даже сморщил губы в отвращении. Блять… Это пиздатое удовольствие… Слаще, чем оргазм. И Билли не может скрыть это вот так просто, сморщив лицевые мышцы.              — Да, это больнее, понимаю. Но ты заслужил.              Руссо не пытается его утешить. Он просто издевается над ним так же, как и он поиздевался над Мэдисон.              — Поганец уличный, я тебя убью, если ещё раз попробуешь! — ревёт Бакстер в гневе.              Кровавый фонтан льётся так же, как и лилась кровь Мэдисон прошлой ночью и вытекала на ледяной асфальт, начинающий постепенно покрываться слоем снега.              Большими пальцами Билли надавливает на раны и смотрит на это яростно, наслаждаясь кровавым возмездием за всё, что этот хер успел натворить.              — Я клянусь, ты будешь подыхать, мучаясь от того, как твои мышцы гниют от боли, — Билли шваркает это сквозь сжатые до спазмов зубы, а его пальцы сильнее надавливают на раны. — И я буду наблюдать за этим, пока смерть не придёт за тобой и моя душа наконец не обретёт покой.              — Всё из-за какой-то девчонки… — фыркает Бакстер, кряхтя от боли. — Ты помянешь мои слова, когда поймёшь, что Мэдисон такая же шлюшная, как и её мамаша.              Клинок в ту же секунду пробивает его живот и ублюдок сгибается пополам, не в силах больше издавать какие-либо звуки.              — Ну что, тебе нравятся ощущения? — сквозь зубы шипит Билли, начиная поворачивать клинок по часовой стрелке прямо в теле Бакстера. — Терпи, сексист. И помни, что твоя дочь вытерпела это, как настоящий воин, а ты лежишь здесь в собственной крови и ноешь, как ничтожество.              Бакстер жалок. Он заставляет пузырь злости надуваться в груди Билли, а лёгкие утяжеляются от того, насколько участилось его беспрерывное, зверское дыхание. Возможно, через час, когда его здесь уже не будет, всё пройдёт, но многоточии, больше похожие на осадок, останутся и Билли будет хранить их. И не то, чтобы этот осадок был неприятным, как и остальные. Отнюдь. Он был великолепным на вкус. Как послевкусие кленового сиропа, которым он будет обливать блинчики по утрам для Мэдисон, когда судьба снова сплетёт их красные нити воедино.              — Ты псих! — пролаял Бакстер в агонии и облокотился о стену, не желая больше смотреть в животные глаза Руссо.              — Нет, сука, псих здесь только ты, — ополчился в ответ он и вытащил клинок из живота Бакстера, воспаляя боль до красной зоны.              Определённо, Бакстер уже не жилец. Его кожа приобретает мертвенный оттенок, какой был у Мэдисон в кошмаре Билли. Сердцебиение останавливается с каждой секундой. Типично было бы сказать, что жизнь ускользает из его тела, что он умирает, издавая непонятные звуки. Билли смотрит на него с жалостью и поднимается с пола, доставая из кобуры свой заряженный пистолет.              — Финита ля комедия, ублюдок.              И стреляет в упор, наблюдая, как из его приоткрытого рта начинает вытекать кровь. Руссо сглатывает тошноту, подкатившую к гландам, и оборачивается к остальным мёртвым телам, подвешенным на крючки. Он вытирает окровавленный нож об одежду мёртвого Бакстера, а затем убирает орудие убийства в тот же карман, из которого доставал. Из его лёгких вырывается облегчённый вздох.              Наконец-то.              Теперь известно, почему смерть приходила к Мэдисон без косы.              Потому что всё это время коса была в руках Билли.              Он обыграл госпожу смерть и остался полностью безнаказанным.              Потому что смерть боится его.              Тишина не давит на него со всех сторон. Ему легко, как никогда. Билли чувствует себя свободным, словно лишился всего, что доставляло ему беды, словно стёр всё это с лица земли. Он посмотрит, каково ему будет завтра, но сейчас ему нужно идти.              Идти к ней.              Он не сжигает это здание, как свой бар. Он выходит из него, а мороз следует за ним, как за своим хозяином. Снежинки вуалью собираются перед его лицом и оседают на нём, будто хотя согреться, но они, глупые, не понимают, что таким образом самоуничтожаются.              Также самоуничтожается и Джигсо, сбрасывая маску.              

***

             Мэдисон проспала всю оставшуюся часть дня. Она даже не заметила, как ей ставили капельницу, как мама вновь навещала её, поглаживала по волосам и что-то шептала ей, улыбаясь сквозь слёзы. Всё это казалось ей таким отдалённым, как сон. А сон ей казался таким реальным, что девушка запуталась, где правда, а где нет. Но самое важное, что Мэди могла бы сравнить все свои паранормальные мысли с тяжёлыми камнями, которые преследовали её повсюду: и в реальности, и во сне.              Сейчас же ей не по себе от всего. Даже от всяких различных звуков. Она как будто заразилась от кого-то синдромом Дауна. Хотя предположительно этой болезнью невозможно заразиться, как обыкновенной простудой. Люди уже рождаются с этим синдромом и мучаются с ним всю свою жизнь, а выздоравливают только единицы из тех, кто реально борется с этим. Бутман борется так же, как и эти люди, но только с другой болезнью. Ещё более тяжёлой.              Снег за окном не прекращает свою деятельность и сыпется с неба без перерыва. Под боком что-то шумит.              И, честное слово, её уже начинает это раздражать.              Боль поступает в живот от каждого её лишнего движения. Даже от жизненно необходимого дыхания. Мэди подтягивает одеяло, закутываясь в него чуть ли не с головой, и снова старается проникнуться в сон, чтобы не мучать себя этими болезненными ощущениями. Разум твердит ей переламывать это. Держаться изо всех сил.              Во снах Мэди видит одно и тоже. Крики, слёзы, боль и кровь. Везде кровь. И пахнет ею, как железом. Она пробуждается, кривя нос от отвращения, и верит в то, что эти сны будут преследовать её ещё несколько лет, пока всё не забудется и будет упоминаться только в грустные моменты, когда хочется добить себя грустной музыкой, лёжа на кровати, а за окном будет идти непрерывный ливень.              Но все эти представления о будущем могут с лёгкостью упасть, как театральные декорации, которые установили достаточно хуёво. Мэдисон скорее лишь пожмёт плечами, если подобное произойдёт в её жизни, и опустит голову на грудь Билли, если он и дальше будет существовать в её жизни. Если его не посадят, что маловероятно.              Её тревожит посторонний шум. Она не раскрывает веки, её тело деревенеет, а чувство дежавю обволакивает разум. Девушка понятия не имеет, кто мог создать этот шум, кто присаживается рядом с её кроватью и кто может пахнуть так же, как и… Билли. Холодная вишня и ваниль… Но и также запах смерти и крови. Это его запах.              Нет… Не может быть…              Он должен быть в тюрьме…              Сидеть в камере…              Почему…?              Пришедший вздыхает, едва опаляя лицо Мэди, и берёт её ладонь в свои, сжимая их и показывая, что он действительно рядом.              — Мэди, Мэди, Мэди, моя бедная девочка, — пропел Билли уже сумрачно, печально, не так, как в ту ночь. — Опять встречаешь меня дешёвым представлением?              Мэдисон не знает, какое чудо могло произойти, но ей удалось живо принять сидячее положение и прижаться в объятия Билли, плача от безграничного счастья и минутной боли в животе.              — Боже, Билли, ты пришёл… — задыхаясь от слёз, сипит Мэди и сжимает его сильнее в своих объятиях в ущерб самой себе. Она чувствует, как его руки нежно поглаживают её спину, как будто боясь причинить боль любым неправильным движением.              Билли знает, что её живот умоляет девушку принять лежачее положение, и только поэтому отстраняет её от себя и бережно укладывает обратно, пальцами поглаживая её нерасчёсанные локоны, и выдавливает из себя самую усталую улыбку, которую Мэди никогда у него не видела.              — Всё хорошо, детка, меня отпустили, — утешает её Руссо, большим пальцем обводя контур её щеки и смахивая струю слезы. — Теперь я всегда буду рядом.              Он наклоняется к ней и едва касается её влажных губ, смакуя солёный вкус счастья. Поцелуй получается невесомым, непохожим на те поцелуи, которые Билли одаривал Мэдисон прежде. Он словно сделал это под принуждением, словно через силу, нехотя вовсе, хоть и скучал не меньше её.              — А… папа…? Где он? — спрашивает его Мэди, как только он отстраняется от неё, и поджимает губы. — Билли, его же поймали?              Блять, эта надежда, блестящая в её малахитовых глазах… Руссо опускает свой взгляд и несколько раз раскрывает рот, чтобы рассказать о том, что он сделал, но почему-то подбирать слова ему удаётся настолько сложно, что кажется, он утратил весь свой словарный запас за секунду.              — Мэди, я… — мнётся Билли, не смотря ей в глаза, чтобы не видеть полного разочарования в них, — я убил твоего отца.              Ему понадобилась вся сила воля, которая у него имеется, что поднять на Бутман свои глаза и посмотреть, какие эмоции завладевают ею.              — Он заслуживал этого… — продолжает говорить он, но Мэди прикладывает к его губам пальцы, умоляя таким образом ничего не произносить.              — Я понимаю, — тихо молвит девушка, кивая, и сглатывает свои слёзы.              — И ты даже не собираешься упрекать меня?              — Не хочу. Сил нет. — Мэди жмурит глаза, а струйки слёз стекают по щекам полным потоком. — Ложись рядом. Только сними одежду, а то ты весь грязный и в крови.              Нельзя было даже по кофейной гуще разгадать такой расклад событий. Билли не подозревал ранее, что Мэди так спокойно отреагирует на смерть своего безалаберного отца, но всё же кивнул и начал скидывать с себя действительно грязные вещи, пока на нём не осталось практически ничего, кроме боксеров.              — Ложись.              Мэди слегка двигается, освобождая место, и Билли укладывается рядом с ней набок, укрывая себя и девушку одеялом, а затем обвивает рукой её талию, едва соприкасаясь с тем участком, где находится рана. Кончик его носа утыкается в её щёку, и он вдыхает её сохранившийся запах фруктов наяву. Руссо едва не содрогается, оставляет поцелуй на девичьей щеке и смахивает слёзы большим пальцем.              — Тебе всё ещё больно? — спрашивает, полностью поглощённый её сладким ароматом,ии поглаживает большим пальцем её левую щёку.              — Мне от всего больно, даже от того, что я просто дышу, — жалуется она, внимательно вслушиваясь в шорох его дыхания, и закусывает губу в размышлениях. — Клянусь, я хотела в него выстрелить, но… но… Сам же знаешь, какая я слабая!              Билли ничего не говорит в ответ, молчит, вглядываясь в темноту, и крепче сжимает челюсть, пока в груди разрастается чувство ответственности за содеянное.              — Я думал, что хуже уже не будет, но когда я увидел собственными глазами, как этот ублюдок воткнул в тебя нож… Я… Для меня в тот момент всё казалось таким мелочным по сравнению с теми гнетущими мыслями о том, что я мог потерять тебя.              Их сердца грохочут вместе с одинаковой скоростью. Мэди поворачивает голову и смотрит на его рассечённую бровь с хмурым видом, пока снова не чувствует кончик его носа на своей щеке, и бездумно лыбится.              — И как мне так неожиданно стало комфортно с тобой? — продолжает улыбаться Мэди своей самой милой улыбкой.              — Любовь сыграла с нами злую шутку, — хмыкает Билли и также начинает улыбаться в ответ на её улыбку, которая никак не способна гармонировать со слезами, стекающими с глаз на белоснежные больничные простыни. — За что только ты меня любишь… — добавляет он, а улыбка сменяется хмуростью, как день ночью.              — Любят ни за что, дурак, — щёлкает его по носу Бутман, а её ладонь словно искрится золотистыми блёстками — признак того, что человек находится на светлой стороне. — Я бы любила тебя, даже если у тебя бы всё лицо было в шрамах.              Мужчина смотрит на свою ладонь и понимает, что его ладонь искрится чёрными блёстками — признак того, что человек находится на тёмной стороне.              — Выходит, ты любишь меня ни за что, — задумчиво произносит он. — Как хорошо, что у нас с тобой всё одинаково.              Мэдисон поворачивает голову к нему, смотря в его тёплые глаза, и видит в них наркоманскую усладу от того, что он смотрит на неё, и резко чувствует прилив крови к щекам. Она и забыла, что Билли такой… Он как огненный смерч: на вид красивый, но на деле очень опасный. И ей это нравится. Всегда.              Возможно, они слишком зациклены друг на друге, раз не слышат, как дыхание Мэдисон участилось, и это может означать многое. Билли всё же решает удостоить своё внимание этому и неожиданно приподнимает свою бровь, дерзко ухмыляясь.              — Что? — недоуменно спрашивает Мэди, наконец осознав, что она перестала плакать ещё несколько минут назад.              — Похоже, кое-кто слишком перевозбуждён, — игриво выговаривает Руссо, улыбаясь, как Чеширский кот, когда Мэди незначительно бьёт его ладонью в плечо. — Я не виноват, что у тебя такое тяжёлое дыхание! — тихо смеётся он, смотря, как её эмоции на лице сменяются молниеносно.              — Ещё как виноват! — восклицает девушка громким шёпотом. — Припёрся ко мне, разделся и теперь очаровываешь меня своими мужскими штучками.              — Заметь, — поднял он указательный палец, — это ты попросила меня раздеться и лечь с тобой рядом.              — Потому что я скучала по тебе, идиот, — обиженно бурчит Мэди.              Билли дышит шумно, опускает глаза прямо на её припухлые губы и наклоняется к ним, пальцами сжимая её челюсть. Губы размыкаются в ту же секунду, позволяя ему завладеть ими, целовать так, как только ему вздумается. Бутман окунается дрожащими пальцами в его полумокрые от снега волосы и ощущает, как бабочки в животе оживают и начинают биться друг от друга по той причине, что места всем не хватает — настолько их много. И так приятно, словно боль вся ушла, оставляя место только самым приторным чувствам.              Мэдисон не хочет заполнять голову мыслями о том, что он убил её отца и внаглую пришёл к ней. Всё равно. Бакстер заслужил это как никто другой. Как только девушка начинает думать об этом, Билли отстраняется от неё, будто бы прочитав её мысли, и тяжко дышит прямо в губы с неприятным свистом, сильнее сжимая пальцы на челюсти. Она слепит его золотом, буквально испепеляет им, и этот оттенок, олицетворяющий богатство, медленно переливается в привычный зелёный цвет её радужек.              Мурашки расползаются по её коже от его взгляда, живот крутит от нервов, а в самом низу тянет напряжением. Мэди хочет спросить, почему он так смотрит на неё, но покорно молчит, когда его проворные пальцы скользят по её коже в зоне декольте. Прядка его волос спадает ей на лицо, и девушка раздражающе пытается зализать их обратно, пока тепло не переливается в низ живота, и девушка сглатывает, смотря ему прямо в чёрные глаза, съедающие её вот уже целую минуту, которая кажется вечной.              — Что теперь с нами будет? — с горечью подаёт она свой голосок и задыхается отчаянием от мыслей, что всё может закончиться прямо здесь и сейчас.              — Всё будет нормально, — отвечает он, не задумываясь, потому что знает, что, когда его отпустили на свободу, а Бакстер мертв, они могут спокойно уехать отсюда. — Я буду заботиться о тебе и любить до конца своих дней.              Её вполне устраивает этот ответ. Жар приливается к лицу. Мэди как будто только-только вытащили из огненного помещения. В горле дерёт засухой, стенки умоляют о глотке воды, но язык не слушается, чтобы попросить Билли помочь ей с этим.              — Знаешь, чем опаснее всего связывать друг друга? — его голос совсем оледенел и стал сплошным скоплением откидки.              Она знает предполагаемый ответ, но не проговаривает его вслух, предпочитая отрицательно покачать головой и сделать максимально заинтересованное выражение лица, как у ребёнка, который хочет поскорее узнать много нового от своего родителя.              — Кровью, — кратко кидает он в ответ, вероятно не хотя сотрясать воздух лишними звуками.              — То есть, — сглатывает девушка, опуская взгляд на его ладонь, покоившую на её груди, — это очень опасно… Или что-то типа того?              — Я предполагаю, если мы бы могли связать друг друга кровью, то это стало бы огромной жирной точкой, к которой мы бы не смогли вернуться.              Блядство…              И почему Билли говорит это так, словно проповедует о погоде за окном? Он часто произносил эти слова в своей голове, не решаясь высказаться Мэдисон, и должен хорошо осознавать сейчас, что это крепко связано с их будущим.              — С кровью в принципе опасно иметь дело, — дополняет Руссо спустя какое-то время, чувствуя ладонью, как сердцебиение Мэди учащается от его слов ещё больше. — Это что-то, с чем мы действительно не справились бы, потому что кровь может сделать нас одержимыми.              — Куда ещё больше, Билли… — выдыхает она с долей катастрофы в тоне. — Мне комфортно с тобой. Но… Я иногда реально боюсь тебя до дрожи в коленях из-за своей дикой паранойи. Ты, вроде как, одержим мной с самой первой нашей встречи и…              — Так говоришь, будто я какой-то поехавший маньяк, преследующий свою жертву.              — А, так значит это я набросилась на тебя вчера, как какое-то грязное животное, и чуть не изнасиловала? — возмутилась Мэдисон, бросив на него взгляд, полный неприкрытой обиды. — Какая я опасная, оказывается.              Билли прыскает в свой кулак, его плечи трясутся в беззвучном хохоте, и ему почему-то становится тяжелее, когда воспоминания о сегодняшнем кошмаре всплывают прямо перед глазами. Он оглядывает её снова с тотальной озабоченностью, желая зафиксировать в ней каждую деталь, которая будет напоминать о том сне.              — Что случилось? — удивляется девушка такой быстрой смене настроения.              — Я просто вымотался за целый день, — прохрипел он, протирая лицо ладонью, и чувствует боль, похожую на головную мигрень, что приказывает ему сомкнуть веки и заснуть прямо на груди Мэди. — Эта мысль о том, что ты мертва, не давала мне покоя. Я ещё удивился, что мне удалось поспать, когда я находился в квартире Мадани, но ты даже во сне решила полностью измучить меня.              — Тебе тоже снились кошмары?              Мэди касается своими пальцами его, с трепетом поглаживая каждый и замечая, что на них запеклась чужая кровь, пока не чувствует, как Билли соединяет их, крепко сжав.              — Каждый день бы снились, — выговаривает мужчина и всё-таки смежает веки, ощущая, что вскоре сон накроет его с головы до ног даже против его воли. — Я чувствую вину за произошедшее, я оставил тебя одну…              Но кажется, что Мэди категорически не желает слушать это, притягивая его к себе ближе, и прислоняется своими иссохшими губами к его настолько неумело, как присуще только ей, но Руссо нравится это до чёртиков, которые нашёптывают ему всякие непристойности на ухо, а он, в свою очередь, посылает их нахрен и, словно пытаясь заглотнуть её полностью, подключает работу язык, целуя её до изнемождения. Билли чувствует, как всё разъедает от прилива темноты, словно щелочью, и улыбается, проводя языком по её нежному нёбу, пока не испускает низкий стон от беспечного удовольствия.              Кот, живущий за его рёбрами, мурлычет, потому что хозяйка наконец приласкала его спустя такое время, и тянется, трётся сильнее, пока Мэдисон ласкает его кожу на щеках. Она терпит покалывание его щетины, терпит эту секундную боль и мычит ему в губы, когда воздух полностью покидает её тело. Девушка отстраняется, щурится по-лисьи, и Билли точно хочет назвать её так вслух, но держит язык за зубами, улыбаясь с умилением.              Её сосуды под кожей сужаются, волосы встают дыбом, когда мужчина совершенно случайно стягивает с неё одеяло и собирается вновь укрыть её им практически полностью, но Мэди останавливает его одним движением руки.              — Не нужно, — звучит почти упрямо.              — Но тебе же холодно, — в свою очередь, настаивает Билли и всё же натягивает на неё одеяло. — Вот так, теперь ты никогда не замёрзнешь.              Упёртый баран!              Это царапает её нёбо, когда Мэди про себя перекатывает «оскорбление» и с горем пополам копирует взгляд Руссо — такой же жадный, оценивающий, немножко предвзятый и невероятно тяжёлый для неё самой. Она не моргает. Чувствует, как глаза краснеют, слезятся, как в пустыне, где сплошная суша.              — Билли, — произносит его имя, растягивая последнюю «и», и взгляд её никнет к чертям, потому что боится, что он откажет ей в том, о чём она его хочет попросить?              — М?              — Трахни меня, прошу, — набрав достаточно воздуха в лёгкие, просит она так равнодушно, будто у неё вовсе ничего не болит и секс ей никак не навредит.              Видно, как его кадык дёргается, когда Билли сглатывает свою вязкую слюну и наверняка хочет переспросить её, всерьёз ли она спросила его или же ему послышалось. Бутман закидывает голову назад, вздыхая, и его виду открывается вид на её шею с белоснежным блеском кожи, которая привлекает и принуждает желать укусить, оставить следы, сжать ладонью, просто поцеловать… И всё в таком духе.              — Я не могу, Мэди, — поджав губы, качает он головой.              Мэдисон знает, что если опустить руку и прикоснуться к его члену, сделать пару движений, то Руссо потеряет внутреннее равновесие. Но её конечности не подчиняются, лишь ласкают его кожу на груди, а взгляд девушки мерцает жалостью.              — Тогда я залезу на тебя и изнасилую в ущерб себе, — уверенно заявляет она, уже намереваясь вскочить, но чужие ладони прижимают её обратно.              — Хорошо, хорошо, я просто боюсь, что ты потом очень пожалеешь, — разглагольствует он, наклоняясь к её лицу. — А ещё… — шепчет прямо в губы соблазнительным низким тембром, — я трахну тебя без всякой контрацептивы. Понимаешь, о чём я?              Конечно, понимает.              Если кончит — то только внутрь.              — Не боишься потом забеременеть, красавица? — вновь сдёргивая с её жаждущего тела одеяло, жарко спрашивает Билли, дыша надрывно. — Представляешь, каким красивым будет наш ребёнок, а? Он будет маленьким, милым, как ты, а характером он пойдёт в меня, — мечтательно заканчивает он.              Его подушечки пальцев скользят по её оголённому бедру, приподнимают больничную рубашку, едва касаются набухшего клитора, и за всеми этими движениями следует смешок, сорвавшийся с его губ, растянутых в похабной улыбке.              — У тебя такая красивая маленькая киска…              Голос охрип от дурмана. Билли моментально нависает над девушкой, присаживаясь перед ней на колени, и захватывает её тонкие лодыжки в свою хватку, начиная осыпать икры поцелуями, чередуя каждую, пока не достигает бёдер. Всё напряжение переходит в пах — мужчина чувствует это очень остро, сдерживая стоны, едва вырывающиеся из груди, и наблюдает, как грудь девушки учащённо поднимается и опускается в такт бешеному дыханию.              Длинные пальцы тянут рубашку ещё выше, оголяя Мэдисон до живота, но потом… Руссо резко останавливается, осматривая то место, где находится рана, и на секунду закрывает свои веки, раздумывая, как ему поступать дальше. В животе скручивает какой-то непонятной херью, заставляя его почувствовать дикую тошноту. Не ту, которая присутствовала у него буквально часом ранее, когда он зарезал до смерти её отца. Это намного хуже. К тому же, Билли чувствует себя загнанным, слишком уязвимым сейчас, стоя на коленях на больничной койке, перед этой девушкой. От неё веет сущей любовью, она жаждет, чтобы он наконец принялся за дело, прикоснулся к ней, но Билли медлит, не решаясь что-либо предпринимать, глядя на выпуклый пластырь, за которым кроется рана.              Мэдисон осознанно готова сгорать в его руках, выгибаясь в спине до боли в животе, а затем ныть, жалея, что так поступила со своим телом. Но почему-то ей кажется где-то в глубине души, что равнодушие больше ухватит её эмоциональный порог, пока тот не сжалится до состояния полной ничтожности. Пока Бутман полностью не сожжётся и не превратится в пепел. Пока Билли не останется вот так сидеть с ним, пачкая и без того грязно-окровавленные руки.              Эти же руки начинают скользить по её алебастровой коже, живот словно наполнился горячей водой, между ног появляется нечто липкое, что показывает её настоящее либидо. Ощущение его губ на коже её не покидает. Мэди наблюдает за каждым его движением с родительским контролем, замечая в его глазах что-то нечистое. Этот взгляд подобен волчьему. Но он её совершенно не пугает под пеленой возбуждения. Пусть он и дальше сканирует Мэди до самых костей этим взглядом — ей будет всё равно.              Девушка отвечает ему другим взглядом. Более жалобным, более деликатным. Билли же взъерошивает свои волосы ладонью, что не похоже на него, потому что он привык, чтобы они были уложены слишком идеально, и опускается к внутренней части девичьего бедра, выцеловывая на нём следы.              — Я пришёл к тебе весь в крови, а ты позволяешь мне трахнуть тебя? — ухмылка не слезает с его губ.              Билли прикусывает её кожу, сжимая пальцами поясницу, чтобы девчонка не выгибалась так резко и… опасно…              — Замолчи уже, — шепчет она, прикладывая к глазам пальцы, наверняка рассчитывая скрыть свой стыд.              Бутман не замечает, как Руссо оказывается на уровне её лица, рассматривая в кромешной тьме подкраску на припухлых щеках девушки, и тянет губы в очаровательной, белозубой улыбке, которая в прошлом точно соблазнила сотню женщин.              — В последнее время я чувствую странное чувство, — так же, как и она, шепчет он возле её щеки, целуя в уголок губы. — Это… нездоровое дерьмо… к отношению тебе, Мэди. Я хочу постоянно контролировать тебя, не знаешь, почему?              Она сглатывает все свои мысли так шумно, что палата кажется начинает вибрировать. Девушка едва отнимает пальцы от глаз, смотрит в потолок, будто она способна о чём-либо размышлять сейчас, и ощущает вновь краткие поцелуи на щеках. Ну конечно, Билли ждёт ответа. Он не прикоснётся к ней, пока она не ответит. Мэди готова просто зарыдать от этой беспомощности, от того, что мужчина целует её так, словно пытается залечить её внутренние рубцы.              — Я не знаю… — практически плача, произносит Мэдисон, — я не знаю, клянусь…              Господи… Как же это было опрометчиво. Ей нужно было подумать, прежде чем говорить что-то вслух. Но Билли, кажется, не злится, наоборот — хмыкает и поднимает голову, чтобы лучше вглядеться в её глаза, похожие на две огромные, красивые яшмы.              — А я знаю, — с той же улыбкой выдаёт Руссо, пальцами зарываясь в её волосы и перебирая каждый спутанный локон с крайней заботой. — Я не хочу, чтобы с тобой и дальше происходило нечто подобное, поэтому моё желание контролировать тебя стало более… — он поджал губы, резко перестав перебирать её волосы, и слегка поднял ладонь, жестикулируя пальцами, — ну знаешь… более острым, чем заноза в заднице.              О, его улыбка намного острей, чем это желание, поверь, малышка Мэди.              Билли снова наклоняется ближе к её губам и дышит глубоко, спокойно. Их дыхания противоречивы, потому что у неё оно больше тревожное, быстрое, как у кролика, который испытывает страх — осталось только носиком подёргать. Он спускается ниже слишком медленно, обводя кончиком носа невидимую кривую линию на её внезапно вспотевшей коже, при этом не забыв оставить пару невесомых поцелуев на подбородке.              Он смыкает между ними пространство, прислоняясь своей кожей к её. Мэди начинает истекать горящей болью в животе, жмурясь и еле сдерживая свои слёзы под веками. Но синхронно же ей так сладко, так тягостно от этой пьянящей власти, которой она подчиняется, чувствуя его руки, сжимающие её бедренные кости. Девушка гулко стонет себе в ладонь, когда его средний палец касается нежных складок её клитора и мягкими круговыми движениями массирует его, чтобы создать трение, удовлетворяющее её до умопомрачения.              Пальцы оказываются закусаны до следов, до самой крови. Мэдисон испускает из веток лёгких вздох, сомкнув веки, пока из-под них не показалось целое полотно звёздного неба. А через несколько секунд другая ладонь захватывает её челюсть и его губы перекрывают ей кислород, целуя влажно, слишком жадно, точно решив заглотнуть девчонку полностью. Ещё капля, и его сожрёт психоз от того, что он не может быть с ней грубым. Билли не может обращаться к ней так же, как и в их последний секс. Духу не хватит, но нетерпение сожрёт, потому что оно — ебучая мразь, неспособная держать себя в руках.              Бедный Уильям, изголодался…              Она разговаривает внутри него, издеваясь своей фривольностью. Билли в бешенстве отрывается от губ Мэди, надавливает на пульсирующий клитор, собирая так называемую «секретную» женскую жидкость на пальцы, и вновь опускается к уровню её живота, но его изголодавшиеся глаза так и сжирают её, заставляя желудок сжаться от страха.              — Что-то не так? — дрожащим голоском шепчет Мэдисон, сминая в ладонях больничную простынь.              Её стойкий взгляд, как химозный продукт: ненастоящий, неестественный. Руссо смотрит в её окруленные глаза и думает, когда же, наконец, она покажет ему свои настоящие эмоции, когда, наконец, она выплеснет всю свою боль и рыдания захлестнут её. Мужчина щурит глаза, аккуратно укладываясь на Мэдисон, при этом стараясь никак не навредить ей этим, и терпимо ожидает, наблюдая за сверкающим блеском на зелёных радужках.              — Откройся мне, девочка, — гипнотизирует взглядом, едва шевеля губами, — я жду.              Мэди не может объяснить, что за клоака сейчас происходит внутри неё. Как будто одна сторона борется с другой. Это как убийственное проклятие или нарыв, который невозможно излечить всеми возможными способами — только хуже себе сделаешь. Она не хочет ощущать это, но обратного пути нет. Нельзя повернуть время вспять, чтобы внести коррективы в прошлую ночь.              Забудь-забудь-забудь-забудь-забудь-забудь.              Просто забудь.              И это даже не отшвырнёшь от собственного сознания. Оно будет гноиться и в один день погубит её, заставит умолять всех богов, чтобы они не забирали её в мир мёртвых. У Мэдисон не останется никакой альтернативы.              — Ты не представляешь, как это больно — лежать здесь, бездействуя, пока ты там и думаешь, что я мертва, — она задыхается собственными словами. Они похожи на огромную кость, которую невозможно проглотить сразу или выплюнуть, если получится сглотнуть внутрь и на должном уровне пожалеть. — Мой отец… Он…              Воздуха нет… Просто нет.              Лёгкие тлеют из-за этой боли, поражающей все органы. Особенно те, которые ей жизненно необходимы. Лучше бы прямо сейчас сдохнуть, чем мучиться долгое время.              — Он хотел убить меня…. И он никогда не любил меня по-настоящему, — заканчивает Мэдисон ту фразу и чувствует, как щёки обильно увлажняются от солёных капель, вытекающих из под век. — В детстве я завидовала своим одноклассникам, потому что у них были нормальные отцы, которые любили их, приходили на всякие мероприятия. И мне было до чрезвычайности обидно, что мой отец мог послать меня, если я просто хотела поиграть с ним или пойти погулять. Он просто просиживал все выходные на диване, смотря телевизор, как будто меня вообще не существует, а в будние дни он приходил очень поздно домой и мы с ним вообще не виделись.              Билли даже не заметил, что девушка использовала исключительно «он», не называя этого человека папой, когда, наконец, начала выковыривать из себя эту боль, эту страшную надсаду душевного расстройства.              — Я клянусь, что даже завидовала Грейс, несмотря на то, что у неё отец тоже не ахти и очень консервативный.              Бутман находится на грани истерики, вытирая свои хрупкие слёзы, пропитанные этим жизненным дерьмом.              — Билли, я просто не понимаю, почему он так поступил со мной… — надорванно изрекает Мэди, а её тон поднимается, кажется, на несколько октав, — что я ему сделала такого, чёрт возьми?              Наконец она заходит за красную зону, и мужчина ощущает, как сильно содрогается от рыданий её грудь. Он приподнимается снова в третий раз, смотря на её заплаканное бледное личико, на то, как маленькая ладонь зажимает рот, чтобы сдержать громкие вопли и чтобы их никто не услышал здесь.              — Т-с-с-с, — издаёт он этот звук, протягивая его, пока не закончится воздух.              Внутри неё разрушается всё: нервные клетки в первую очередь, не восстанавливающиеся потом, спустя какое-то время. Ноздри раздуваются и воспаляются до покалывания, горло разрывает изнутри из-за комка, который находился внутри всё это время, и у неё даже не было сил, чтобы проглотить его, пока она выговаривала Билли всё, что накопилось за все эти многие годы. За все эти восемнадцать лет.              Кажется, от неё отваливаются куски. Один за другим, причиняя такую боль, что не выдержал даже Билли. Но это девочка выдерживает и рыдает, остро чувствуя его мягкие поцелуи, пытающиеся успокоить, приласкать её.              Два на подбородке, на ключицах, может, штук десять, на груди так много, что не сосчитать.              Мэдисон разделяет с ним свои настоящие чувства, мучаясь от вины, потому что она не должна была рассказывать ему всё. Она просто не должна была так откровенно раскрывать свой восемнадцатилетний шрам на сердечной мышце, которая едва колеблется, показывая её возбуждённое состояние. Что же тогда происходит, когда Мэдисон находится в обычном положении, ничего не чувствуя? Оно функционирует вообще?              Его поцелуи никак не действуют. Не освежают органы, что работали с новыми силами, не залечивают рубцы на изнанке ножевой раны. Они никак не действуют на её тело — только лишь комочек нервов клитора воспаляется, умоляя хоть что-то сделать с ним.              — Т-с-с-с, — Билли вновь тянет этот шипящий звук, наблюдая за Мэди исподлобья. — Больше не будет боли и отстранённости, потому что ты моя, Мэдисон.              Блядский боже… От того, как он произнёс её имя, то, как он промурлыкал его… Вот же чёрт.              Бутман обостряется тягучим напряжением внизу живота, тяжело дыша полной грудью от истерики, произошедшей минуту назад. Но спустя какие-то секунды она вздрагивает, затаив дыхание, и вглядывается в его жуткие акульи глаза, которые также вглядываются в её — блестящие от плёнки неиспарившихся слёз и напуганные до чёртиков от неизвестности мыслей Билли.              — Ты же… Ты же тоже мой?              Почему ей кажется, что она выглядит чрезмерно жалко для её нынешнего состояния?              — Конечно, — беззаботно отвечает он, сокращая между их лицами дистанцию, пока кончик его носа не коснулся её. Из его груди вырывается очередной смешок.              Мэди резко вспоминает, как ещё днём, задумавшись, общалась с собственным разумом и разговаривала с Билли, словно он действительно мог ей отвечать в её подсознании. И это «конечно» прозвучало сейчас с его уст так же, как и в её голове. Таким же низким тембром, с такой же прокуренной хрипотцой, хотя Билли сам по себе не курит, но любит иногда баловаться сигарой.              — Знаешь, давно хотела сказать, — опаляет дыханием его щёки, едва отвернув голову, чтобы у них не вышел очередной жаркий поцелуй, — у тебя кончик носа кажется слегка приплюснутым, если посмотреть со стороны.              — А у тебя зубы, как у кролика Роджера, — посмеиваясь, шепчет он.              Проходит мгновение, и саму Мэдисон поражает тихий хохот.              — Да, я неидеальная, в отличии от некоторых зазнавшихся красавчиков, — язвительно говорит девушка, постепенно переставая хохотать до вновь навернувшихся на глаза слёз.              Она очень идеальная — это единственное, о чём сейчас думает Билли, стягивая с себя боксеры и понимая, почему он считает её таковой. Потому что Мэди натуральная. Возможно, она и стесняется этого, но ему это нравится не в меру. Она не такая, как другие девушки или женщины, которых Руссо встречал когда-то. У неё нет желания портить себя уколами лицо, у неё нет желания становиться полной сукой, выносящей мозг ежедневно из-за собственных сердечных ран. У неё нет ничего из этого.              А у Билли есть. И только по этим признакам он стал таким, каким является сейчас.              Мэдисон цепляется взглядом в его щёку, чувствуя, что ещё немного — и он войдёт в неё. Без разницы, как: резко, мягко, плавно… Просто плевать. Ей так не терпится ощутить его член внутри себя, что перед глаза лишь стоит одна пелена. Как будто всё происходящее происходит в её сне. Как будто она до сих пор спит и Билли на самом деле её глупое сновидение, что приходит с неприятным послевкусием, напоминающим скрежет ножа по венам суицидника и воду, смешанную с кровью.              Его руки похожи на жёсткий паралич, что сковывает её запястье над головой. Возбуждение скользит по обожженным нервам, живот гниёт беспощадностью Мэдисон, а она стонет с соблазняющей томностью в чужой рот, пока головка члена не проскальзывает в неё, растягивая для себя. Для начала совсем неплохо, но загвоздка в том, что боль должна совсем исчезнуть. Её кожа на запястья — тонкая, открывающая её хрупкие кости. Билли сжимает их крепче, вторгаясь в её тесное влагалище медленно, тяжело дыша в её губы с ярым желанием пригубить девичий вкус.              Почва страха прорыта окончательно. Теперь Бутман лишь стонет с дряблыми вздохами удовольствия и слёзы стекают в разные стороны, больше предпочитая оказаться в её волосах, намочить их своей солёной консистенцией.              — Да, да, Билли, чёрт…              Одна его ладонь прикрывает её рот, чтобы лишние звуки их не вывели на чистую воду. Никто не должен узнать, чем они тут занимаются и что Билли Руссо находится здесь. Это их маленький секрет, который уйдёт в недра утомляющей памяти, что уже давно не выдерживает их тайны, покрытые кровью и огнями бара в Манхэттене.              — Без звуков, малышка, — грубо выговаривает Руссо.              Девушка хаотично качает головой и в то же мгновение мычит в его ладонь, а её глаза закатываются от этого лакомого ощущения внутри себя, когда стенки её влагалища сжимают его член струбциной. Пальцы на ногах сжимаются точно так же, едва комкая простынь под себя. Мэди закидывает голову назад, живот вновь наливается ядовитым дёгтем, причиняющим боль и создающим тяжесть. Ступни скользят по неприятной поверхности ткани, и она закидывает свои ноги на поясницу Билли и темнит веки, не думая не о чём, чтобы сознание вновь не стало соблазнять её в несусветные догадки насчёт того, что происходит с ней в сию секунду.              Затылок больно вжимается в подушку, мужская ладонь снова позволяет ей свободно издавать сладкие звуки — таким же переприторным может быть только торт, от которого у Мэдисон слюнки текут, похожие больше на яд низкой самооценки, запрещающей ей откликаться чревоугодию. Ущербность только в этом, что слизывает её здравомыслие.              Она слизывает сухость со своих губ, закусывая нижнюю, и поддевает край матраса, сжимая его в пальцах. Это всё её собственная глупость. Это всё её опасная наивность. Если бы не они, сейчас бы Билли не входил в неё так плавно, так медленно, как никогда прежде. Мужчина убирает её волосы в сторону, открывая себе вид на хрупкую шею, что так и продолжает взмаливаться риском удушья.              Нет, нет, нет, сейчас ты не сделаешь этого, не сделаешь из меня монстра.              Билли склоняется к гладкой ангельской коже, выцеловывая все оголённые участки, оставляя мокрые невидимые следы, и пусть скажет ему «большое спасибо» за такой исход, потому что всё могло бы быть и хуже. Он отпускает её запястья, словно позабыв обо всём. Он продолжает врезаться в неё как можно аккуратнее, чтобы девчонка не страдала ещё больше, будто от внутреннего кровотечения, если швы разойдутся.              — Мне кажется, я…              Хватит болтать.              Внутренний голос Билли рычит, а он делает это без слов, издавая предупреждающий грудной грохот.              Мэди на краю сознания. Её ноги немеют на его пояснице, но это чувство… Его просто не описать.              — Быстрее, умоляю… — тихо сипит она, цепляясь когтями в его спину.              Билли недовольно шипит, угрожающе смотря в её зелёные очи, пока темп фрикций не начинает увеличиваться до предела, установленного Руссо для её собственной безопасности.              Моя-моя-моя-моя-моя.              Мышцы сжимаются будто от жгутов. На лбу как обычно выступают капли пота.              Моя-моя-моя-моя-моя.              Это звучит, как запрещённая молитва.              Моя-моя-моя-моя-моя.              Мэдисон слышит это, сквозь слёзы вглядываясь в его чёрные глаза, и практически скулит от нетерпения.              Блять! Блять! Блять!              — Да заткнись же ты, — раздражённо рявкает Билли своему внутреннему голосу.              — Но я же… — она хотела произнести «молчу», но это было бы лишком лицемерно с её стороны.              Стоны — не молчание. Усвой этот урок, Мэди, и никогда не забывай.              Девушку сводит отрицанием, что сон придёт к ней вместе с подступающим оргазмом. Такого не должно произойти. Её ресницы кажутся тяжёлыми от слёз, хочется спать до невероятной головной мигрени. Мэдисон принимает свою брешь, когда зубы Билли неприятно кусают её кожу. Он вдалбливает её в кровать, удерживая своё собственное тело на дрожащих руках.              И последнее, что ей запомнилось, как тепло разлилось от кончиков пальцев на ногах до самого желудка, которого свело медным разрезом удовольствия.              Сон был настолько крепким, что она практически ничего не чувствовала, кроме прикосновений родных рук и голос…              — Вот же дерьмо…              Мэдисон была в таком странном состоянии, как будто её опоили и связали, чтобы вытворить с ней всякие мерзкие извращенские штучки. Но это был всего лишь сон.              Да, всего лишь.              И хриплый, тихий шёпот, которые казался ей во сне, был наяву. Её обнимали крепко, шепча что-то в макушку. Билли лежал рядом с Мэдисон всю ночь, а когда ей снился кошмар, ему приходилось успокаивающе поглаживать её по голове, издавая всё тот же шипящий звук.              — Т-с-с-с, всё хорошо, детка. Я рядом.       

***

      Билли раскрывает веки только под утро, кидая свой сонный взор в угол палаты, и приподнимается на локти, стараясь не разбудить сладко спящую Мэдисон.              Госпожа смерть таится в углу, но не решается приблизиться к девушке.