***
Канун Рождества.
В уютной тёплой комнате красиво переливаются все самые яркие оттенки гирлянд. В воздухе витает вкусный аромат карамельного латте с зефирками с примесью фруктового парфюма, что Мэдисон набрызгала на себя ещё несколько часов назад, но запах стоит такой, будто она вылила целый флакон жидкости и даже не пожалела свои обонятельные рецепторы. Теперь, независимо от типа запаха, она каждое утро встаёт от резкого прилива тошноты к гландам и бежит в ванную, чтобы очистить собственный желудок. Всё же, беременность это не такое уж и лёгкое чувство. Оно травит её хуже булимии, которой девушка переболела пару лет назад. Но Мэдисон в течении двух этих недель часто думала о том, кто у неё может родиться, или как бы она назвала своего ребёнка, если бы родился мальчик или девочка. В кого он бы пошёл характером? В Билли или в неё? С тех пор как Мэди узнала, что в ней зарождается вторая жизнь, она перестала плакать по ночам и стала больше думать о своём здоровье и здоровье собственного ребёнка. Она готова даже использовать всю свою самоотверженность ради него, если это понадобится. Но если верить наблюдениям врача, то с ней и с ребёнком всё хорошо, а все симптомы, наблюдающиеся у неё на данный момент — норма для такого положения. Это ей только на руку. Врач прописал ей специальные витамины для беременных, которые она принимает каждый божий день во время обеда в школе, ссылаясь на то, что это совершенно обычные витамины, когда Грейс начинает буравить её вопросительным взглядом. Также Мэди принимает их во время ужина, но уже со спокойной душой и без мыслей, что кто-то из одноклассников разгадает её тайну. Знают только мама и врач, к которому Мэди ходила, чтобы утвердиться насчёт своей внеплановой беременности. Это стало её очерченной жирной линией границы. Никто не должен знать о её положении. Никто, кроме Грейс, но Бутман пока не нашла в себе храбрость рассказать подруге такую новость. О Билли ничего неизвестно. По сей день. Он не даёт о себе знать, он перестал приходить к ней, и полиция, кажется, успокоилась, смирившись, что этого говнюка нигде не найдёшь. Руссо, как невидимая тень, гуляет по улицам Нью-Йорка. Его нельзя поймать. Он всего лишь тёмный отпечаток того, что происходило в жизни Мэдисон те несколько месяцев. И сплошной отчёт тех действий, что Билли совершал, приговаривают его к тому, что нужно скрыться. Нужно стать призраком. Невидимкой. Нужно забыть людей, которых он знал когда-то и, возможно, вернуться к Мэдисон, чтобы начать новую жизнь с чистого листа. Но, видимо, он нашёл для себя другой путь. Залечь на дно. Стать чужим даже для Мэди. Словно ему теперь всё равно на неё. Словно он забыл её очертания и изгибы тела, что так боготворил. Словно он больше не хочет страдать по тому дню, когда Мадани заявила ему о кончине Мэдисон Бутман. Билли просто выволок её из себя, своих мыслей, и сердце его снова обернулось коркой льда. Как будто тупоголовые старухи-мойры уже решили их судьбы и заточили свои ножницы, чтобы обрезать ниточку. Такую тонкую, красную, светящуюся. Потому что любовь всё ещё есть, и она светится. Мэди усердно пишет что-то в своей тетрадке, запивая усталость от подготовки к экзаменам своим любимым карамельным латте в прикуску с зефирками. В последнее время она постоянно чувствует себя так. Её клонит в сон, и усталость наваливается на её плечи и сковывает ноги, утяжеляя их. Вероятно, это тесно связано с беременностью. Девушка читала, что на ранних сроках такое может происходить практически каждый день, и ей приходится заставлять себя вставать по утрам с постели и идти в школу, а ведь после, уже вечером, нужно вновь заставить себя пересилить это сонливое состояние, встать и прочитать пару тем, которые будут присутствовать на экзаменах. Бутман отвлекается от этого скучного дела, когда её новенький телефон начинает вибрировать. Она медленно и совсем нерадиво косит свой уставший взгляд на мобильник и делает сложные попытки прочитать, кто наконец потревожил её подготовку к экзаменам. «Неизвестный» Кто бы это не был, он — золотой человек, потому что спас её от собственного ада. — Алло? — прочистив горло, Мэди берёт трубку. Молчание. И Мэдисон становится не по себе до холодка, что полоснул её позвоночник за секунду. — Алло? Кто это? Она чувствует, как её ладони покрываются лихорадочной испариной, а сердце пробирают сильный удары, покрываясь льдом от голоса, что звучит по ту сторону трубки. — Привет, любимая. Кажется, что тетрадь, на которую она смотрит, стала расплываться. Дыхание стащило удавом, и холодок скользнул вглубь тела, решившись не останавливаться на позвоночнике. Он обгрыз каждый орган, но на сердце решил поглумиться сильнее всего. Холод обгрызал его своими острыми зубами и обсасывал, словно оно было вкуснее всех в её организме. — Б…билли? — натуга так и липнет к языку, образуя корку. — Но… но… ты же пропал… Мэдисон ясно слышит, как Руссо усмехается в трубку и, возможно, даже цокает языком. Это уже непонятно. Он просто делает это в своей привычной манере. — Было наивно полагать, что я так просто оставлю тебя, котёнок, — звучит как открытая насмешка, но Билли говорит серьёзно и не пытается соединять свою желчь с такими вещами. Его голос такой же, как и прежде. Мэди не забыла его. Он всегда звучал в её голове, и мозг, устанавливая свои собственные волнорезы, всегда хотел отвергнуть его. Образумить, что неправильно вспоминать его слова, его тембр голоса, его шёпот в ночи. Она просто пыталась погрузиться в него по самую макушку. Пока она совсем не исчезнет из виду… — Мадани вызывала меня две недели назад на допрос, — вздыхая, произносит Мэдисон и начинает рисовать какие-то кружочки на листочке, чтобы отвлечься. — Я знаю, — слышно, как он говорит это с полной деревянностью в голосе, словно он настолько устал, что ему даже и говорить больно не хочется. — Я следил за тобой в тот день. О, чёрт… Может, он следил за ней и в тот день, когда она ходила к врачу, чтобы узнать, точно беременна она или нет? Бутман зачёркивает с остервенением нарисованные кружочки и отшвыривает их от себя. — Тебе ведь было холодно тогда, какого хрена ты так легко одеваешься? — возмущается Билли и издаёт смешок, — ты совсем хлипкая. Тебе нужно одеваться так, будто ты собралась переехать в Антарктиду. Уголки её губ растягиваются в улыбке. Мэди смеётся, приложив ладонь к лицу, и начинает поглаживать подушечками пальцев свою кожу возле носа и скулы. — Тогда я буду похожа на йети, — она продолжает смеяться, отпуская комментарий, и чувствует, как что-то тёплое разливается по каждой клеточке её тела и с ног падают цепи усталости с неслышимым звоном. — Сегодня ветрено, детка, тебе придётся одеться теплее, — вкрадчиво проговаривает ей мужчина. — В смысле? Что это значит? — непонимающе спрашивает она. Мэди оказывается полностью озадачена. Она делает глоток латте, убирая сухость, образовавшуюся в стенках рта и горла. — Это значит, что я буду ждать тебя на окраине города возле порта ровно через час, — цедит он прямо, словно объясняет маленькому ребёнку, сколько будет два плюс два. И сбрасывает трубку, оставляя за собой гнетущую тишину. Мэдисон допивает свой латте буквально за несколько секунд и встаёт с места, придерживаясь за письменный стол ладонями, ощущая, как голова начинает тяжелеть, в глазах образовывается матовая темнота с крапинками, и её тело слегка покачивается в разные стороны до тех пор, пока зрение снова не становится ясным и в глазах не начинает рябить от гирлянды, что висит вдоль стены, и быстро моргает, переливаясь своей разноцветностью. Тук. Тук. Тук. Сердце приходит в норму, но его стук отдаётся звоном колоколов в ушах. Тук. Тук. Тук. Скоро час пройдёт… Тук. Тук. Тук. Скоро тьма взойдёт на небосвод.***
Место преступления. Здесь даже речной воздух смешивается с ароматом смертей, что повлёк за собой Билли, когда убивал Бакстера и всю его команду недалеко отсюда. В заброшенном здании, которое кроется за вершиной небольшой горы. Мэдисон медленно направляется к порту, когда выходит из такси, и морозный ветер снова бьёт её в лицо со всей своей жестокостью и карой, как и в тот раз, когда девушка вышла из здания Нацбеза после допроса Мадани. Она плотнее натягивает вязаную шапку на уши и проверяет, не промокли ли её угги после хождения по сугробам. В этом году Нью-Йорк радует своей снежной атмосферой. И сегодня, двадцать пятого декабря, Мэди считает, что её порадует не только Рождественский стол и снегопад за прозрачной баррикадой окна, но и нечто, что заставляет её улыбаться при виде человека, который стоит неподалёку, облокотившись предплечьями о парапет. Он стоит, смотря на Статую Свободы, что кажется такой крошечной отсюда, и хрустит кожей своих перчаток. Бутман слышит этот хруст издалека и слегка улыбается, не решаясь подходить и отвлекать его от одиночества. Девушка мажет его взглядом, отмечая, что он в тёплом зимнем пальто и в тактических штанах с ботинками. Ну и, конечно, в кожаных перчатках. Между ними шагов пятьдесят. Может, больше. Но Мэдисон кажется, что он так близко, что она могла бы с лёгкостью протянуть ладонь и прикоснуться к его уложенным волосам. Значит, сказал ей одеться так, будто она собирается отправиться в Антарктиду, а сам даже не удосужился надеть шапку? Мэди хмурится на секунду, но молниеносно забывает об этом, как только Билли поворачивает голову, кажется, невзначай и соединяет свой взгляд с её. Руссо отталкивается от парапета и выпрямляется во весь рост, а на его губах появляется некий след от улыбки, что больше напоминает его фирменную ухмылку. В его глазах потрескивает костёр и искрится однотонным чёрным цветом, констатирующим со снегом вокруг них, что похож на алебастровый покров, идеально лежащий на земле. Мэдисон делает первый шаг. Потом второй. Третий. И подбегает к нему, запрыгивая. А его руки, кажется, были подготовлены к этому прыжку, ибо он с удачной ловкостью поймал её и крепко прижал к себе, приподняв Мэди ещё выше, чтобы её светящееся личико было на уровне его лица. Неважно, было ли это чересчур безумно или совсем иррационально. Она просто соскучилась по нему. Она просто хочет высказать ему все свои чувства и рассказать о своей беременности, но… Не сейчас. Сейчас не время. Нужно подобрать подходящие слова и рассказать эту новость со всей своей стойкостью, что Бутман имела при себе на данный момент. Просто нужно сделать всё возможное, чтобы не потерять бдительность. Но Мэдисон уже её теряет, когда Билли вонзается в её губы с жгучим поцелуем. Он олицетворяет то, как Руссо скучал по ней, пока находился в тени. Он олицетворяет то, что ничего не изменилось. Билли просто необходимо было выделить время для себя и своих раздумий. Также нужно было кое-что подчистить за собой, чтобы в Нацбезе из мухи не раздули слона. Ветер пытается сдуть их, оттолкнуть друг от друга, но он тут же терпит своё поражение. Щёки Мэдисон насыщаются клубничным оттенком. Её губы становятся более пухлыми, чем прежде, от поцелуев Билли, а дыхание настолько тяжёлое, что кажется, будто в её лёгкие попала вода и теперь ей приходится дышать через силу, пока эта вода совсем не испарится из её организма. И плотоядное чувство затевается в нём от такого вида девушки, что он держит в своих руках. — В этот раз ты румяная, — горячий шёпот в её в щёку, что оставляет ещё большую красноту после себя. В его снах она была мертвенно-синяя. Бледная. Алебастровая, как снег, что окружает их вокруг. И это было видеть больно, как будто в него впихивали это желание разглядеть её лучше, изучить труп сладкой девочки, чей смех до сих пор оседает на пухлых губах. — Как ты себя чувствуешь сейчас? — спрашивает он, продолжая держать её в свои руках и любоваться этими мягкими чертами её лучезарного личика. — Живот уже не так болит, но… — типичное «но» выскальзывает из неё, и оно должно нести за собой что-то. …но теперь я беременна от тебя. Стоит сказать, не глядя на то, что они только встретились и должны высказать друг другу многое. Они как два пустоголовых арлекина, что совсем слетели с катушек и погрязли в этой херне ещё глубже, чем прежде. — Что? — Билли вскидывает брови и опускает её на землю, вновь опираясь о парапет, но уже боком, и выжидает от неё ответа. Он не давит на неё, но его глаза выжигают на её лице ещё большую красноту. Как ожог. Или же это просто ветер? Билли задумывается об этом так, будто это значительная вещь и она могла быть причинить боль Мэди. — Ты убил немало людей тогда… — звуки ломаются. Просто присутствует эта чёртова осечка, что мешает говорить ровно и чётко. Без всякого надлома, что каждый день порождается в ней и жмёт-жмёт-жмёт со всей силы. — Здесь до сих пор пахнет гнильцой этих уёбков, верно? — насмешка сухая, как и этот разговор. Потому что оба хотят разговаривать совершенно о другом. Не о Бакстере и крысах, что предали Билли. И ради чего, блять? — Мадани показывала мне фотографии на допросе, — облизав пересохшие губы, выдаёт Мэди и опускает взгляд на свои коричневые угги, — та самая Одри, что соблазняла тебя, она делала это ради моего папы? Она предала тебя вместе с Айзеком? Да, Мэдисон проницательно, с ювелирным взглядом всматривалась тогда в эти фотографии с места преступления, хоть ей было до тошноты неприятно смотреть на подвешенные тела людей, что были заодно с её отцом. Они были вместе, как серпентарий. — Так странно, — громко усмехается он в очередной раз, — у меня складывается впечатление, что ты переживаешь за всё это скопление гандонов. Мэдисон приближается к нему ближе и выдыхает совсем рядом, и Руссо ощущает, насколько горячее у неё дыхание. — Тела Бакстера не было, когда они приехали на то место, ты в курсе? — интересуется Бутман, и её лицо блещет искренним любопытством. — Как это не было? — Билли неожиданно повышает голос на тон, но потом выдыхает, закрыв веки, и его недоумение кажется испаряется. — Хотя… Это уже не имеет никакого значения. Когда я уходил, он уже был дохлым. Был дохлым… Мэдисон усмехается подстать ему. Только горько. И понуро. — Почему ты бросил меня? — выдавливает Мэди и чувствует, как уголок правого глаза щипает от подступающих слёз. — Я не бросал, — возражает Билли и кривит губы так, словно он презирает её. Но он презирает лишь то, что она выдумала для себя всякие небылицы и кормилась ими весь этот месяц, пока его не было, — я всегда был рядом. Я же обещал тебе, детка, или ты уже забыла? — наклоняясь к ней, задаёт он вопрос и начинает натягивать её шапку на уши, когда замечает, что её мочки побагровели от холода. В любую секунду слёзы, которые стоят в её глазах, могут превратиться в лёд от холода, что прогуливается по порту и залезает в их личное пространство. — Знаешь, Билли… — всхлипывает Мэди, не стесняясь показывать своих эмоций. Пусть видит, пусть его мучает совесть за то, что бросил её именно тогда, когда был столь необходим, — те пару дней ощущались для меня, как целая жизнь. Его руки лежат на её шее. Большим пальцем Билли поглаживает её щёки и к тому же смахивает слёзы, которые внезапно начинают выползать из под век. — За одну ночь я смогла разгадать, кто ты на самом деле, но если я скажу это прямо сейчас, ты, должно быть, обозлишься на меня. Или же скажешь, какая я глупая дура, что сделала это. — Нет, Мэди, не скажу, — его шёпот скользит по её коже на щеках, когда Руссо наклоняется ближе. — Я устала биться об эту корку льда. Я никогда не спасу тебя, Билли, — отклоняясь от него, роняет девушка и касается его предплечий своими замёршими ладонями. — Ты спасла меня, когда лежала на моих руках и истекала кровью. Такой простой ответ… Мэдисон ожидала молчания. Мэдисон ожидала чего-то, что сделает ей больнее и пробьёт её шрам так, что дыра будет не только в животе, но и на спине. Слёзы струятся быстрее, они скатываются на кожаные перчатки Билли и кажутся ему слишком осязаемыми. — Я шла по острым ножам, следуя за тобой, — она всхлипывает, наверное, уже раз десятый. Примерно. Он не считает — только смотрит, как солёные горошины скатываются к уголкам её губ и девушка проглатывает их так, будто её мучает жажда. То же самое можно сделать и с собственной слюной — эффекта всё равно никакого не будет, только заработаешь обезвоживание и всё иссохнет в гортани. — Мне было больно, — продолжает говорить Мэди, позволяя слезам пролезть ей в рот, и она чувствует на кончике языка солоноватую текстуру. — А тебе, Билли? Тебе было больно так же, как и мне? Билли ощущает, как её вопрос разрезал ему нутро, словно сюрикенами. И это было больно. Как и тогда, когда её сломленный вид заставлял его сердце обливаться кровью. — Я чувствовал нечто, что истязает тебя лучше боли, — отвечает Билли чёрствым, как затвердевший за многие недели хлеб голосом, и заглядывает ей в глаза, пока его напряжённые желваки вновь не оказались на своём месте. — Ты спасла меня и… Блять, я так хочу, чтобы у тебя всё было хорошо, детка. Она отворачивает голову и выдыхает в сторону, выпуская пар, что превращается в запутанный клубочек в воздухе, и смаргивает свои слёзы, заставляя струйки потечь по пунцовым щекам. — Я беременна, Билли. Мешающая кость, что присутствовала у неё всё это время, растворилась вместе с паром в воздухе. И ей вроде как становится легче, но выражение лица Билли её озадачивает в мгновение ока. Он приоткрывает рот, находясь в шокированном состоянии, и несколько раз моргает, не зная, как подобрать правильные слова, а потом просто берёт её за руку, и Бутман чувствует, какие мокрые у него перчатки от её слёз. — Ты всё же забеременела после той ночи, — покачивает головой мужчина и усмехается, резко подняв свой взгляд вверх. — Я знаю, что ты не хочешь этого ребёнка, — молвит Мэдисон, свободной рукой смахивая слёзы, что начинают течь сильнее, — я могу и сама воспитать его, если ты не хочешь принимать в этом участия. Я не буду тебя тревожить. Билли разражается смехом и отходит от неё назад, отвернувшись и закрыв лицо ладонями. — Чёрт, ты хоть понимаешь, как глупо это звучит? — смеётся он. — Я же обещал тебе, что всегда буду рядом, и я буду рядом, Мэдисон, — твёрдо настаивает Руссо, прекратив смеяться. — И, кстати, к твоему сведению, я и рассчитывал на такой исход, когда изливался в тебя в ту ночь. Мэдисон возмущённо ахает, смотря на него своими зелёными глазами, что освещают ему путь к новой жизни. Она абсолютно очаровательна, особенно с этим её румянцем, что выступает на её щеках либо когда девушка смущается, либо когда злится или же когда ей просто холодно. — Ты мерзавец, Билли Руссо! — повышает голос Мэди и бьёт его в плечо. — На меня врач в больнице смотрел, как на идиотку, когда узнал, что мне всего восемнадцать, а я уже беременна от какого-то взрослого мужчины! Ещё один удар в грудь. Но ему не больно. Он просто улыбается, смотря, как её переполняет гнев. — Не от какого-то мужчины, а от самого Билли Руссо, — самовлюблённо поправляет её он и щёлкает по носу, наблюдая, как из её ушей в любую секунду мог пойти пар. — Эй, прекрати, прекрати, Мэди, всё, — успокаивает её Билли, когда она начинает с остервенением бить его в грудь, и захватывает её кукольные, хрупкие запястья в свою ладонь, и нагибается к ней. — Сейчас кто-нибудь пройдёт мимо нас и подумает, что хомяк нападает на взрослого мужика, а он даже защититься не может. — Да ты… да ты… — задыхается девушка и вдруг сдаётся, облокотившись о него всем телом, и утыкается носом в его грудь, пытаясь уловить родной аромат, что помнится до сих пор. Эта мысль разрывает её на части. Она сжимает его пальто в пальцах, когда он отпускает её запястья и позволяет вцепиться в себя так, будто Мэдисон пытается спастись от воздаяния. Однако это ему следовало бы вцепиться в неё. Потому что кара небесная ведёт охоту только на него. Не на эту девочку, у которой ангельские крылья вырваны с корнем её же отцом. Нет. Только на него. И Билли заслуживает этого. Но и шанс всё изменить у него имеется. Так используй его, пока он не ускользнул от тебя. Билли наступает взглядом прямо на её губы и приближается к ним, не в силах удержать своё желание, что шарпает его внутри. Прямо за рёбрами. Касаясь лёгких. Не позволяя дышать, потому что оно сжимает орган, а оттуда обязательно должна вытекать гниль, но он не чувствует этого, как будто в него вкололи морфий внутривенно. — Сегодня Рождество, — бросает Мэдисон, а звуки её тонкого голоска касаются его пальто, словно они были материальные. — Да, — откликается Руссо, прикладывая ладонь к её затылку, и приближает её ближе к себе. Вокруг никого нет. Даже в кафе, что находится буквально в двух шагах отсюда, никто не заходит. Все сидят дома, и готовятся к Рождеству, и не прогуливаются по порту, как они. Билли и Мэдисон всегда отличались от других своей оригинальностью. Если конечно её и можно так назвать по той причине, что они оба люди и они помнят, что сегодня Рождество, как и все остальные. Тогда почему они оригинальнее других? Да хер знает. Билли не задумывается об этом и не будет. Других мыслей хватает в переполненной черепной коробке. В ушах шумит кровь… или ветер? Он не понимает, сосредоточившись на чертах Мэдисон. — Мама сегодня целый день дома и готовит праздничный ужин, но когда я уходила на встречу к тебе, она вроде как готовила шоколадный пудинг, потому что запах стоял страшный, — её голос полон томности, что переливается в дружном дуэте со счастьем, — и у меня есть к тебе предложение. — Я весь во внимании, — улыбается Билли, обнажая свои снежные зубы, и наклоняется ниже, смотря на неё исподлобья. — Мы проведём Рождество вместе в моей комнате, — заговорщически и тихо произносит Бутман, опустив глаза, что сверкают налётом из хрустальных слёз, — если ты, конечно, не занят сегодня, — добавляет она спустя минуту, может меньше. Плевать. Не занят. И поэтому Билли наконец встретился с ней. И только поэтому он наклоняется ещё ниже и дотрагивается своими губами до её губ сначала слегка, а затем более увереннее. Нежнее. Любяще… Это на него совсем непохоже. Билли совсем себя не узнаёт, и это фрагментарно пугает его. Все раненые звуки, все кровавые завесы и метафоры исчезают. Все заканчивается прямо здесь и сейчас. — Это значит «да»?! — восторженно пищит Мэдисон, когда Билли отстраняется от неё. — Это значит, что ты должна подробнее рассказать мне про свою беременность и как ты про неё узнала, — деловито заявляет мужчина, мягко обнимая её за плечи одной рукой и начиная вести её, вероятно, в направление её дома. — Я буду внимательно слушать тебя, пока мы идём к тебе, детка. — Ты что, собрался идти отсюда до моего дома пешком? — удивляется девушка, зачем-то начав оглядываться по сторонам так, будто их могла поджидать опасность. — Я беременная, я сейчас на ранней стадии, знаешь, как быстро я устаю? Мне постоянно хочется спать! А ещё, знаешь… Я стала такой лентяйкой с большой буквы, — на эмоциях рассказывает ему Мэди, не замечая, что сама по себе направляется к своему дому. — Вообще, когда я узнала о своей беременности, у меня были противоречивые чувства. Я долго сидела в углу в ванной комнате и плакала, думая, как мне смотреть в глаза матери после такого… Но… Я ей рассказала в тот же вечер, и она посоветовала мне сходить к врачу, чтобы убедиться, что тест на беременность не соврал. Билли вникает в её слова, идя рядом с задумчивым видом. — Разве она не спрашивала у тебя, кто отец этого ребёнка? — Спрашивала, конечно. Мне пришлось рассказать ей правду, но я умолчала о нашей ночи в больнице, поэтому можешь больно не переживать на этот счёт. Он хмыкает на это, аккуратно взяв её ладонь в свою, и сжимает-сжимает. Практически до хруста. Как может только он. — Что вызвало у тебя подозрения, что ты можешь быть беременной? — спрашивает Билли, косо смотря на неё, пока их дыхание, кажется, смешивается вместе с паром. — Сначала я поняла, что в последний раз у меня месячные были до того, как ты забрал меня восемнадцатого ноября. И у меня присутствовала тошнота, но я ссылалась на то, что это было обычное отравление, — излагает девушка, на последних словах сделав смешное выражение лица, — да, вот такой я клоун. Надеюсь, потом мне кто-то выдаст Оскар за мою страшную наивность, что губит меня изо дня в день. — Это действительно чертовски наивно, — смеётся Билли, сжимая её ладонь сильнее, — но это делает тебя милой. Улыбка исчезает с её лица, и Мэдисон поджимает губы, сглатывая скопившуюся слюну во рту. — Ну вот… А потом я упала в обморок на уроке физкультуры и очнулась уже в медпункте, — подытоживает Мэди и переводит свой взгляд на Билли, желая увидеть его реакцию. Вздох. Выдох. Громко. Билли неожиданно останавливается, смотря на тропинку, на которую они ступили. Она покрыта слоем льда. И это уже сигнал для него. — Ты чего? — Мэди прерывает его поток мыслей и смотрит на него с вопросительным выражением. — Мне придётся взять тебя на руки, — заявляет Билли стальным тоном. — Ты сто процентов поскользнёшься здесь, а я не могу позволить случиться этому. Тем более, ты беременна. — И что? Может, мне вообще не ходить? — язвительно интересуется Бутман, сложив руки на груди. Она хочет сделать всё наоборот. Она хочет пойти наперекор его словам. И Мэди, гордо вздёрнув подбородок, направляется вперёд по этой тропинке и слышит позади себя раздражённый вздох и тихие шаги, отбиваемые об лёд. Билли идёт, как мрачная туча, и ругается матом про себя, при этом пытаясь не обозвать Мэдисон грубым словом, которое могло бы её обидеть, если бы он произнёс его вслух. Мэдисон продолжает идти ровно, держа равновесие, потому что её угги словно поддаются влияние льду и скользят по нему — даже коньки не нужны. Билли не успевает поймать её на последней секунде, когда девушка падает прямо в сугроб. И это лучший исход. Она не сломала себе копчик или ещё что-нибудь, на что могла с лёгкостью упасть. — Чёрт, Мэди, я же говорил, — озлобленно ворчит Билли, подходя к ней ближе и протягивая руку, чтобы Мэди смогла встать. Бутман откашливается, чувствуя, как в рот попала копна снега, и внезапно начинает смеяться, мокрыми от снега ладонями вытирая лицо. — О господи, Билли, мне кажется, я умираю, поцелуй меня напоследок! — драматично стонет она, продолжая смеяться. — Сначала встань, а потом посмотрим, — возражает Билли, хватая её за шиворот, и поднимает на ноги, принявшись отряхивать с неё прилипший снег. Одежда практически полностью мокрая от снега, а её звёздное личико румяное и наполнено теплом. — Тебе что, так сложно поцеловать девушку, которую ты любишь? — дуется она и выпучивает нижнюю губу. — Ну Билли! Не будь ты букой! Сегодня Рождество, в конце концов! — восклицает девушка, улыбаясь ему самой милой и искренней улыбкой, которая у неё может быть. — Надень перчатки или варежки, меня бесит вид твоих заледеневших рук, — рыкает он на неё, пропустив мимо ушей её последние слова. Так странно… Нет, не то, что Билли снова злиться, будто ему кто-то что-то должен прямо здесь и сейчас. Нет. Просто… Они оба странные. Они странная пара. Они совершенно не идеальные, но почему-то всегда находят дорогу друг к другу, держась за этот путь, словно он материальный. Словно этот путь и старухи Мойры всё-таки желают увидеть в их отношениях эмоциональные качели, когда один злится, а другая придерживается того, чтобы побесить его больше. Или наоборот. Неважно. Билли не любит таких девушек, как она, но её почему-то всё равно любит. Он нашёл в ней то, что всегда презирал, и ценит это. Потому что Мэди спасла его ещё тогда, когда оказалась в том ебучем парке и даже не пикнула ни слова в сторону полиции. Потому что она хорошая девочка. Потому что она его. Руссо заебался последний год жить, как карта ляжет. Пора заканчивать с этой тупизной, пока жизнь не принесла новые сюрпризы. Иначе однажды, проснувшись, он обнаружит, что её нет рядом, что вместо неё с ним спит пустота и едва сохранившийся аромат её тела. Тогда это будет самое холодное утро. — Ой, — пикает Мэди, обнаруживая, что в карманах куртки не присутствуют её любимые вязаные варежки, подаренные бабушкой несколько лет назад, — я, кажется, их дома оставила. Билли ожидаемо закатывает глаза на это и снимает свои кожаные перчатки, протягивая их девушке. — Бери тогда мои. — Но у тебя же руки замёрзнут, — возражает она тонким голосом, понижая его громкость практически до шёпота и проглатывания звуков. — Мэди, — предупреждающе тянет Руссо её имя, напряжённо глядя на неё исподлобья. — Хочешь, чтобы потом тебе ампутировали твои прекрасные ручки? Глаза Мэдисон расширяются от того, насколько его слова кажутся холодными и злыми. Словно он пытается манипулировать Мэди, чтобы она наконец надела эти грёбаные перчатки и перестала безмолвно стенать от мороза, что облизывал ей конечности до хрупких запястий, что выделяются своими выпирающими косточками. — Mon Dieu, c'est dur pour toi! — выплёвывает Билли по-французски и сам одевает на её заледеневшие, деревянные ручки свои кожаные перчатки. — Не знала, что ты умеешь говорить по-французски, — неподдельно удивляется Мэди, рассматривая свои руки в его перчатках. Они ей велики. Но теперь ей тепло и не больно. И это так мило, что Билли подумал о ней. Что её руки совсем окоченели, а у неё даже варежек с собой нет, потому что девушка так спешила на встречу к нему, что забыла захватить их с собой. — На службе иногда становиться так скучно, что ты готов лезть на стенку, — чеканит мужчина, выдыхая в сторону воздух, — и однажды я решил, что нужно занять себя полезным делом и начал изучать всякие языки в свободное время, но французский мне показался самым красивым и лёгким по сравнению с другими. Билли берёт её за руку и ведёт дальше, продолжая свою речь. — Ты такая же, Мэдисон. Ты красивая и лёгкая и напоминаешь мне Францию, хотя я там никогда и не был, — шепчет прямо в ухо, прижавшись к ней ближе. Заебись. Ты стал романтиком, Руссо. Вроде всегда таким был, а раскрылось это мироощущение только сейчас. — Я там была совсем маленькой, — слегка улыбается Мэдисон уголком губ. Но эта улыбка незначительная. Просто для виду, чтобы доказать, что воспоминания не осязаются, как больные зубы, что начали гнить. Потому что никто их не залечивает и уже не придает значению. — Бабушка решила тогда освободить меня от повседневного кошмара, — повествует Мэди, ощущая, как всё внутри снова замерзает и начинается снегопад, оседающий на каждом органе ледяной коркой. — Мои родители часто ссорились. Каждый день. И я это выслушивала. Я слышала, как мой отец оскорбляет мою маму, а я ведь тогда даже не понимала значения этих слов, потому что для мамы я была маленьким невинным ангелом, что не умеет браниться, как остальные дети, и вести себя неподобающе хорошей девочке. Мэдисон говорить об этом больно до рези в лёгких. Воздух заканчивается незаметно, а второе дыхание точно не откроется. Если, конечно, не произойдёт чудо. — Франция была прекрасна, мы с бабушкой были там две недели, пока мои родители занимались не пойми чем в Нью-Йорке, — пролонгирует Бутман, прижимаясь ближе к чужому телу, потому что становится ещё холоднее. — Мне казалось, что они были рады избавиться от меня. Точнее… Бакстер был рад этому. Она сама не замечает, как начинает называть отца по имени. Антипатия к этому человеку так и крепчает в грудине, за абрисами выпирающих рёбер, что можно легко разломать и их крошки рассыпятся снегом. И чужая рука… Всё та же рука, что держит её, крепче сжимает, пока на тыльной стороне ладони не выступают целая сеть, сотканная из вен. — Я не хочу, чтобы наш ребёнок видел и слышал то же, что и я, когда была маленькой, — внезапно роняет девушка, смотря прямо на дорогу и никуда больше, чтобы точно не заблудиться. Её нос утыкается прямо в то место на его шее, где чувствуется сердцебиение. Ёмкое чувство того, что он живой, согревает Мэдисон. Она испытывает это пламя на подкорке снега, что занял место в каждом участке её внутреннего мира. Ей вновь тепло, а его запах заполняет её трахею и лёгкие. Мэди дышит им и даже сама не осознаёт для себя такой вещи. — Я не Бакстер, — выплёвывает Билли, фыркнув, и стискивает её тело сильнее в своих руках, — и я не моя ёбаная мать. Мэдисон знает, к чему он клонит. Она ощущает это раздражение в звуках его голоса, что отлагаются на её барабанной перепонке. — Я не брошу его или её, не важно… — быстро лопочет Руссо, в очередной раз поправляя её вязаную шапку. Его слова прозвучали мято. Так, будто он не был уверен, стоит ли ему вообще быть с ней. Этот ребёнок, как и их любовь, понесёт огромную ответственность, которую Билли будет нести на своём горбу всю оставшуюся жизнь. И поток тяжёлого разумения давит на его черепную коробку, будто пытаясь раскроить её. — Не понимаю, зачем тебе мы… У тебя есть деньги, есть многое… — издаёт сиплые звуки, теряя их на ветру, и даже не может уловить их вновь по той причине, что находиться просто не в состоянии. — Билли Руссо никогда бы не поступил так. Он бы сделал всё возможное, чтобы этого ребёнка не было. Никогда не говори никогда. Заруби на носу и не артачься, Руссо. Ты сам как ребёнок. На кой хуй тебе это нужно? — Зачем мне эти деньги, если у меня не будет тебя? — выпущено из голосовых связок вялостью и полной атонией. Мэди поднимает голову и словно различает в наступившей темноте, как на его шее бьётся жилка. Его сердце бьётся сильнее. Намного. Оно раздробит ему рёбра и выскочит наружу, окунётся в снег — и поймёт, глупое, что лучше бы оставалось на своём месте. Иногда нельзя понять обычных вещей, пока не натворишь делов, от которых потом засыхаешь от вечной агонии, что сковывает тебе горло, словно ошейник, и не даёт шанса освободиться от этого унизительного положения. — Если будешь носить меня на руках каждый день, то тогда я отправлюсь за тобой хоть на край Земли, — убеждённо чеканит Бутман, выгибая уголок губ в задорной улыбке. Ни один яд — насколько бы сильно он не был ядовитым — не подействовал бы на него так, как это девчонка. — Агрх, — источает Мэдисон звук, смотря на него чуть ли не в упор, — какие пугающие у тебя глаза… Они холодные, как Чёрное море. Билли искренне смеётся этому. — И ты только сейчас заметила это? — Я только сейчас решилась сказать вам это, мистер Руссо, — поправляет его Мэди деловитым тоном и цокает языком, — между прочим, я набралась смелости и сказала это прямо вам в лицо. Вы просто обязаны понести меня на руках, потому что ваша мадмуазель устала идти по этим скользким дорогам. Это было как секундный эмоциональный порыв. Но Мэдисон не ощущает ни гнева, ни ярости, что всегда паром исходят из него, а температура тела нагревается до накала. Её просто подхватывает на руки, как лёгкую снежинку, что упала на её щёку и растворилась на румяной коже, и несут, прижимая к груди. — Кстати, ты вроде хотела, чтобы тебя поцеловали… Мэди косится на него хитрым взглядом и снова натягивает улыбку на свои губки, держась руками за его шею. — В таком положении не очень удобно целоваться, поэтому… — Билли подставляет ей свою щёку и сдерживает тихий хохот, что готов вырваться прямо сейчас, — целуй дядю в щёчку. Ехидно. С более коварной ухмылочкой. Билли ждёт, остановившись, и не удивляется тому, что хитрый взгляд Мэди резко варьируется в невозмутимый. Девушка тянется к его предложенной щеке и отбрасывает на кожу — прямо возле колючей щетины поцелуй. Шёлковый, со своей загущенностью патоки… И выдыхает практически возле его губ, согревая тёплым дыханием покрасневший эпидермис. Мэдисон жмётся сильнее к нему, обхватывая пальцами его затылок, и поглаживает слегка влажные от снега волосы. Руссо идёт вперёд, даже не смотря на неё, будто совсем не желая обращать внимания. Он знает на зубок дорогу к её дому. Он собирается нести её до конца. Девичьи пальчики продолжают ласкать его волосы, и Билли думает о том, какое же это сущее блядство. Едва ли он вообще сейчас в состоянии думать о чём-либо, но… Мэди. Чёртова Мэди, что трогает его чёртовы волосы, и делает это так, будто снова пытается приручить его. Хруст перчаток окружает улицу. Блять.***
Спустя время они уже стоят напротив её дома, а из окон прямо на блестящий покров снега падают огни гирлянды. Мэдисон ощущает твёрдость земли под ногами и делает вдох-выдох, смотря на собственный дом. Билли держит её за руку, поворачивает голову и смотрит свысока, тихо хмыкая. — Тебе придётся пролезть через окно. Билли не удивляется тому, что Мэди не хочет, чтобы он пересекался с её матерью. Точно не сегодня. — Мне не привыкать, детка, — пиявит Руссо, отпуская её руку, и направляется в другую сторону. Бутман опускает взгляд и секунду рассматривает его кожаные перчатки, надетые на ней, и мягко улыбается, чувствуя едва уловимый аромат его парфюма возле себя.***
Билли раскрывает окно в её комнату, держа равновесие на черепице, что покрылась слоем из льда, и пролезает внутрь, в тот же момент закрывая окно, чтобы холод не проник в комнату вместе с ним. Его взгляд бросается на рабочий стол, на котором лежит целая куча тетрадей и пару листков. И как раз эти листки и привлекли его внимание сильнее. Он подходит ближе, берёт один из них и надувает глаза от того, что видит перед собой. На рисунке он… Билли несколько раз моргает, словно пытаясь понять, галлюцинация это или нет. Мэдисон нарисовала его. И это выглядит как самое настоящее произведение искусства. Руссо лучше всматривается в свой портрет, ухмыляясь дьявольским рогам, что девушка пририсовала ему, видимо, под влиянием эмоций. Но он всё так же красив. С округлым шрамом на щеке. И с лёгкой ухмылкой, что замечала каждая девушка в его прошлом. Она влекла их к нему, создавая впечатление, что Билли действительно испытывает хоть толику симпатии к ним. Шорох возле его ног заставляет оторвать глаза от портрета и опустить взгляд на источник постороннего шума. Нечто маленькое и пушистое, тихо мяукая, трётся об его ботинки и подставляет маленькие лапки, чтобы Билли взял этого рыжего котёнка на руки. — Персик, некрасиво лезть к незнакомцам, — голос Мэди звучит со скрипом закрывающей двери. Девушка заходит внутрь комнаты и берёт этого котёнка на руки, лучисто улыбаясь ему. — Персик? — недоумевает Билли, до сих пор держа свой портрет, о котором он, похоже, уже успел позабыть. — Да. Скажи же, что он лапочка, — сияет Мэдисон, аккуратно обнимая рыжего пушистого котёнка. — Я нашла его на улице в тот день, когда Мадани вызывала меня на допрос. Он лежал прямо в снегу и жалобно мяукал, прося о помощи, и я не смогла пройти вот так просто, будто не заметив это маленькое чудо, — на секунду её голос звучит с примесью горечи. — Хорошо, что мама согласилась оставить его, иначе бы он замёрз на улицах Нью-Йорка. У неё чуть ли слёзы на глазах не стоят. А Билли стоит и смотрит на Персика с едва уловимой улыбкой. — У тебя слишком мягкое сердце, — качая головой, констатирует Билли и вновь бросает взгляд на свой портрет, — и слишком золотые талантливые ручки. Бутман тоже смотрит на собственный рисунок и резко ардеет, приоткрывая рот от такой внезапности. Потому что он не должен был найти его. Потому что это слишком личное. Но она сама виновата. Нечего было класть этот рисунок на свой стол и любоваться изо дня в день. — Я нарисовала его после того, как ты изнасиловал меня, — подойдя ближе, говорит Мэди. — Оно и видно, — намекает на дьявольские рога. Персик вновь начинает тихо мяукать на руках Мэдисон и она прижимает его ближе к своей груди, шмыгая носом, словно хотя заплакать. А она ведь действительно хочет до зуда на глазных яблоках и нездорового покраснения. Билли кладёт рисунок на место и на какой-то отрезок времени снова задерживает на нём внимание, а после разворачивается к ней, снимая с себя пальто, и кидает его в кресло. Мэди в шоке отпрянывает, когда он падает на колени и крепкими руками захватывает в цепи своих рук её тело и тянет обратно к себе. — Что ты делаешь? — выдыхает Мэдисон, пытаясь вырваться из его хватки, и до сих пор держит в своих руках Персика, что желает получить целую порцию ласки от своей хозяйки. — Билли, встань с колен… — Не встану, — стоит на своём, прося ласки так же, как и котёнок в её руках. — Ты должна поклясться, что не держишь на меня обиду. Билли льнет головой ближе на уровне её рёбер, ластится, ощущая на кофточке запах фруктов, и выдыхает прямо на материал ткани, посылая судороги по телу Мэдисон. — Я и так тебя уже простила, немедленно встань! — практически шёпотом командует она, подозрительно озираясь на дверь. — Мне кажется, мама идёт… Прячься в шкаф! Билли косит брови на переносицу и встаёт с колен, махом оказываясь закрытым в шкафу. Даже сам не замечая этого. А Мэди усаживается за рабочий стол и лихорадочно раскрывает всевозможные тетради, изображая, что готовится к экзаменам. Дверь в комнату открывается. Дженна заходит без стука, продолжая игнорировать многочисленные просьбы дочери стучаться, если она захочет войти к ней. Она просто нарушает её личное пространство. Но Мэди в сию секунду было глубоко фиолетово на этот факт, потому что она должна сохранять роль дочери, которая не привела в свою комнату тридцатипятилетнего мужчину, от которого носит ребёнка в своей утробе. — Ты уже дома… А я и не заметила, как ты пришла, — начинает мать, закрывая за собой дверь. — И как прошла встреча? — Нормально, — сухо отвечает Мэди, решая самый простой пример в тетради, который успела придумать за пару секунд. Дженна приближается ближе к дочери, мимолётно глядя на Персика, лежащего на постели, а затем опирается рукой о её рабочий стол и поднимает взгляд на девушку, увлечённую вымышленными занятиями для подготовки к экзаменам. — Ты рассказала ему про беременность? — твёрдо спрашивает женщина и выжидает ответа, пока её глаза цепляются за выражение лица Мэди. — Рассказала, — без напряга поддаёт Бутман голос и наконец поднимает глаза на мать. — Он готов взять на себя ответственность. Мы начнём с ним новую жизнь. — С чего ты взяла, что он изменился? — скептически интересуется Дженна, нагнувшись ближе к дочери. — Потому что я верю и буду продолжать верить в него, пока остальные сомневаются. Эти слова сказаны под всплеском чего-то неправильного, что обожгло ей язык и скрутило его, почти вырывая. Мэдисон разворачивается к матери и смотрит на неё, сложив руки на груди. — Тогда ты глупая-глупая девочка, раз поверила ему, — с исповедальной злобой цедит женщина, негодуя от такой уверенности дочери в том, что этот преступник так резко изменился. Тик-так, тик-так, Мэди… — Глупые девочки не спасают убийц, мама. Девушка вскакивает со своего стула и встаёт практически вплотную к матери, словно бросая ей вызов в чём-то. — Я люблю Билли, а он любит меня, и у нас будет ребёнок, — отчеканивая каждое слово… букву, она смотрит прямо в глаза матери, и злость таится где-то в голосовых связках, преобразовываясь в крик, который приходится сдерживать. — Пойми уже, что не все мужчины как мой отец. Он был женоненавистником и принижал женщин. Забыла уже, как он руку на тебя поднимал? Мэдисон выговаривает всё со слезами, скатывающимися к уголкам губ, и пытается вразумить свою мать. Бакстер — её ошибка, но никак не Мэди. И, к сожалению, это не отменяет того, что Дженна до сих пор видит во всех своего бывшего мужа — монстра. — Я просто не хочу, чтобы ты была вместе с преступником и разрушила себе жизнь, — уже тихо молвит мать и выдыхает с брешью на груди, — но если всё так, как ты говоришь… — дополняет она и сглатывает вязкую слюну, — то я не буду противостоять этому, потому что я действительно хочу, чтобы ты была счастлива, Мэди. Женщина кладёт ладони на щёки дочери и смахивает её слёзы, улыбаясь теперь мирно, без лишней ненависти и злобы, а затем целует её в лоб и медленно рисует большими пальцами круги на её щеках. — Ты не знаешь, какой он, мама… — шепчет Бутман. Ей кажется, что здесь имеется какой-то скрытый подвох. Мама не могла так просто взять и сказать, что принимает её решение. Бред какой-то… Дженна отнимает ладони от её щёк и, в последний раз тяжело вздыхая, покидает комнату. Наконец-то. Билли открывает дверцу шкафа и еле вылезает оттуда, разминая все свои конечности, спину и шею с неприятным хрустом, что передаётся воздушно-капельным путём вибрацией прямо в напряжённое тело Мэдисон. — Та-а-ак… На чём я остановился? — он делает задумчивый вид. — Ах да… Руссо снова оказывается стоящим перед ней на коленях, и на его губах рисуется надменная улыбочка от слов, что девушка высказала своей матери. — Если ты прощаешь меня, то я просто обязан сделать тебе предложение, детка, — проговаривает мужчина, а его руки снова хватают её в свою сильную хватку. Одной рукой он проползает под кофточку и касается её живота, почти осязаемо ощущая там зарождающуюся жизнь. Там его ребёнок. Дочь или сын. Неважно кто. Он растёт внутри неё с каждой секундой, и Билли какого-то хуя счастлив, что решился пойти на этот шаг. Серьёзный шаг — остепениться и жить в другом городе. Мэди говорила вроде в Лос-Анджелесе. — Не могу поверить… — словно в бреду шепчет Билли, продолжая поглаживать её ещё маленький плоский живот, — в тебе мой ребёнок… Охуеть… Мэди прикладывает свою ладошку к его темечку и начинает играться с волосами, разрушая их уложенность пальцами, что столь плутоватые и нежные. Она делает это с любовью и медленно. Массирует. Слегка царапает. Но не причиняет боль. Глупая. Жалкая. Полное ничтожество. Подсознание оскорбляет, царапает её мозг и мысли. Она — дрянь с большой буквы, что не имеет чувства такта. И она не сможет омрачить оттенок настроения Мэди. Больше нет. Билли встаёт в полный рост и кладёт руки на её поясницу, подтягивая ближе к себе, и после одной рукой зарывается в её локоны на затылке, а другой — крепко сжимает щёки. И целует, чёрт возьми. И поцелуй этот, как атомная взрывчатка, что взорвётся в течение нескольких минут, и Мэдисон просто тает от ощущения, что разлилось внизу живота и по всему телу. Кипяток будет идти по венам, заменяя лёд. Поцелуй длится все эти несколько минут, но перед тем, как взрывчатка внутри неё взорвётся, Руссо отстраняется и хмыкает в её зацелованные губы. — Мне… — слова рвутся, едва вырвавшись на свободу из её уст, — мне нужно переодеться и включить гирлянду. Он отпускает и отходит. Садится на кровать и берёт рыжего котёнка на руки, чтобы лучше рассмотреть его, пока Мэди достаёт из шкафа свою красную пижаму с оленями и начинает снимать с себя уличную одежду прямо перед ним. — Я твои перчатки спрятала в карманы своей куртки, чтобы мама ничего не заподозрила, — стоя в одном белом нижнем белье, проговаривает девушка и начинает накидывать на себя пижаму. — Я тебе потом их отдам. Билли отрывается от Персика и оглядывает её маленькую фигурку затуманенным взглядом. — Можешь повернуться ко мне лицом? — просит мужчина, поглаживая Персика по голове, пока он не начинает издавать громкое мурчание. — Нет, лучше включи гирлянду, а потом повернись, — резко обрывает он её действия, поняв, что при таком тусклом освещении, что выделяется грязной желтизной благодаря лампочке, он нихуя не увидит. Не увидит высохшие слёзы на щеках. Не увидит раскалённое до красноты очертание шрама. Не увидит, как его девочка смотрит на него, сдерживая новые слёзы, что норовят политься на старые, мёртвые слёзы после ссоры с мамой. Мэди медленно направляется к столу, вставляет вилку в розетку и настраивает гирлянду. Комнату озарили яркие огни, что прямо в сию секунду перекинули Билли назад в прошлое, когда он был ещё пацаном и в их приюте праздновали Рождество. Для них это был особый праздник по той причине, что всегда давали вкусную еду и их развлекали. Не было так скучно, как в другие дни. Его мир тогда трещал по швам, и Рождество было единственным, за что он хватался и вытаскивался из этого шва в живой мир. А потом снова падал и ломал себе кости, раздирал кожу в кровь и, самое главное — даже не пикал. Ни одной слезинки не было пролито. Потому что он держался. Потому что у него была цель, и он достиг её. И эта цель сейчас встаёт перед ним с опущенной головой и таращится на свои ноги в белых носочках, что доходят до щиколотки. Руссо осматривает её с ног до головы и ощущает под пальцами мягкость пушистой шерсти кота, что требует дополнительной ласки. Билли подаётся ему — чешет за ушком и продолжает глазеть на Бутман пасмурным взглядом. — Оголи… Оголи живот, детка, — его голос пропитан хрипом и мягкостью, что даёт ей сигнал о том, что она может сделать это… Может довериться ему. Он не видел её шрама, когда пролазил рукой под кофту и щупал живот, будто хотел убедиться, беременна ли она или нет. Идиот. Разве эта девушка стала бы врать? Кретин. Разве она не доверяет тебе? Моральный урод. Разве она не твоя прелесть? Сволочь. Разве ты не любишь её? Ублюдок. Разве не хочешь снова коснуться? — Тебе теперь не нравится моё тело, так ведь? — слабым голосом спрашивает Мэди, вновь отпуская слёзы на свободу. Первое. Нет. Второе. Доверяет. Третье. Моя. Четыре. Люблю. Пятое. Хочу. — Ты бы знала, насколько ты прекрасна, — вянущим голосом хрипит Билли, и в груди щемит остро, вырывая мышцы, оставляя лишь рёбра. — У меня шрамов намного больше и они распространены практически по всему телу. Но это же не значит, что я автоматически становлюсь уродом, которого никто не полюбит. Слёзы её скатываются на пол и разбиваются, как стекло. Она ненавидит себя, своё тело — иногда хочет добить, разорвать его. — Почему я ненавижу себя? — спрашивает словно у себя, но упорно глядит в тёмные глаза Билли, ожидая правильного ответа. — Потому что твой уебан отец сломал тебя, — выпаливает он со всей своей ненавистью к человеку, что уже мёртв. Её шрам похож на трещину, что каждый день напоминает ей о том, кто она есть в этой жизни. Сначала Билли, потом отец… И ещё одна страшная история из прошлого, о которой Мэдисон умалчивала и не думала до сегодняшнего дня. — А ты нет? — с усмешкой спрашивает Бутман. Усмешка её, конечно же, фальшивая, переигранная до чудовищного нонсенса. Билли опускает голову, слушает, как Персик трётся об его ладони, лёжа на его коленях, и выпускает удовлетворительное мурчание. — Да… Я тоже сломал тебя, — выдаёт Билли, отмечая в своей голове, насколько же она ненавидит себя и вздыхает, продолжая говорить. — Наверное, твоя мама права. Я чем-то схож с Бакстером… Мэдисон делает шаг вперёд и приближается к нему ближе, склоняя голову к плечу. Ей не даёт покоя это. Ей не даёт покоя, что даже сам Билли считает эту мысль правдивой. Они с Бакстером похожи. Оба ублюдки. Оба ломали её. Но Билли… Билли другой. Совершенно. — Нет, это не так, — убеждает его Мэди, присев рядом с ним на кровать, и кладёт свою ладонь на его, — я так не считаю. Есть люди и похуже, и я знаю одного… Она закусывает нижнюю губу и приближается ещё ближе к нему, сжимая пальцами его ладонь. — Я никому не рассказывала об этом… Потому что этот момент и стал для меня переломным, — робко произносит девушка, чуть отворачивая голову. — Как тебе уже известно, мой отец унижал мою мать, пока не бросил нас и просто ушёл. Да, тогда во мне что-то перевернулось и разлетелось на осколки, но это были лишь цветочки, — начинает свой рассказ Мэди, чувствуя полость внутри себя. На душе ничего. Только лишь старые шрамы с запёкшейся кровью. — Дальше начались ягодки. Они были горькие, словно яд. И мне пришлось заглотнуть их в себя, потому что у меня не было выбора. Руссо вникает её слова, но всё равно не понимает, о чём может идти речь. Что ещё могло случиться с этой несчастной девушкой? — Мне едва исполнилось четырнадцать тогда… — всхлипывает она, поднося пальцы к губам, и шмыгает носом, пытаясь утихомирить свою дрожь, — Грейс каким-то образом смогла уговорить меня пойти на вечеринку, где были подростки постарше нас. А ты же знаешь, что я не люблю такие места… — Блять… — отрезает мужчина, закрывая лицо свободной ладонью, и тяжело вздыхает. Теперь понятно про что именно идёт речь. — Какой-то парень начал приставать ко мне. Я отмахивалась, говорила, что не хочу того, что хочет он, но он не слушал. — Я бы размазал этому выблядку ебло, — шипит сквозь зубы, смотря в одну точку. — Он не изнасиловал тебя… Это понятно, потому что… Я был первым у тебя, и это хорошо ощущалось. Мэди кивает головой и продрогшими пальцами вытирает слёзы. Она только что оголилась перед ним полностью, показала каждый момент, что был настолько гадким и болезненным. Настолько безвыходным. — Это животное затащило меня в комнату и пыталось изнасиловать, но меня спас какой-то парень… Я даже имени у него не спросила… Он просто оттолкнул его от меня и врезал по морде. Это была чистая удача. Потому что остальным было насрать. Они бухали и веселились. Музыка играла громко и перебивала все её крики. Но один парень всё-таки услышал её. Он был трезвее всех на этой вечеринке и только поэтому ему было не всё равно на эту девочку. Её ладонь сжимают крепче и подносят к губам, оставляя поцелуй, а потом Билли просто начинает выводить на тыльной стороне круги. — Он не сделал, а я сделал, — тихо хрипит он, разглядывая её хрупкую тонкую ладонь. — Прозвучит бредово, но лучше ты, чем кто-то другой, — выдыхает возле его лица. В район щеки и подбородка, приближая своё лицо ещё ближе к его. Дистанция крохотная. Остались жалкие миллиметры. Бутман скоблится кончиком своего носа о его щетину, плавно переходя к щеке, отточенной скуле, и целует в выбритый висок. — Ужин готов! — доносится голос снизу. Мама… Как обычно вовремя. — Иди, ты, наверное, голодная, — говорит ей Билли, поглаживая спящего котёнка по всей его длине. Девушка кивает и оставляет ещё один поцелуй на его виске, а затем уже покидает комнату, оставляя Билли с Персиком наедине друг с другом. Они точно полюбили друг друга.***
— Тебя тоже с Рождеством, мамочка! И дверь захлопывается. Мэдисон облегчённо выдыхает через нос и улыбается от уха к уху, обнаруживая, что Билли и Персик до сих пор не отлипли друг от друга и лежат на её постели, как влюблённая парочка, прижавшись друг к другу. — Я взяла нам с тобой макарон с фрикадельками и два кусочка пудинга, — отрывает она Билли от котёнка и садится рядом на кровать, оставляя поднос на середине. — Пришлось наложить себе огромную кучу макарон и отмахнуться тем, что я сейчас ем за двоих. Девушка показывает кавычки в воздухе и даёт ему вилку. — Хочешь сказать, что это неправда? — иронизирует Руссо, наматывая на вилку макароны. Между тем она пододвигается ближе к нему и тоже начинает наматывать макароны на свою вилку и улыбается уголком губ, сдерживая желания ударить его в плечо. — Конечно, правда, просто боюсь, что ты начнёшь меня подкалывать, — бурчит, прожёвывая макароны. Билли слегка улыбается с неё, отправляя в рот фрикадельку, и чувствует, как что-то щекочет его кожу на руке, и резко оборачивается. Персик снова желает получить ласки от своего нового приятеля и поэтому решился потревожить их трапезу. — Похоже, он тебя полюбил, — заверяет Мэди, ощущая некую ревность, полыхающую в груди. — Да, мне тоже нравится этот парень, — щебечет Билли, проглатывая фрикадельку, и чешет котёнка за ушком. — Только вот… Почему ты не захотела придумать имя пооригинальнее и остановилась на Персике? Мэдисон облокачивается спиной о изголовье кровати и смотрит на Билли осоловелым взглядом зелёных глаз. — Персики мягкие, и у них кожурка слегка пушистая. Я решила, что оно подходит ему. Спадает молчание. Оба спокойно едят из одной тарелки, а Мэди даже в прикуску к макаронам начинает есть шоколадный пудинг, словно не обращая внимания на изумлённый взор Билли. Он знал, что у некоторых беременных бывают такие бзики, но он не ожидал, что они будут и у Мэдисон. Фрэнк когда-то рассказывал ему, что когда Мария была беременна Фрэнком-младшим, она могла есть мясо и это чем-то сладким. Или же есть рыбу и запивать всё это дело молоком. От собственных мыслей Руссо морщит мину, продолжая наматывать на вилку макароны, и всасывает их в рот одновременно с Мэди, замечая, что её уголок губ чумазый от подливки. Билли не сдерживается и большим пальцем стирает её, а после быстро чмокает девушку в губы, приводя её в смущение. — Ты иногда таким милым бываешь, — тихим голоском молвит Бутман, откусывая кусочек от пудинга, и закатывает глаза. — М-м-м… Как я обожаю всё, что связано с шоколадом… — Мг, с макаронами самое то, да? — посмеивается Билли, заглатывая макароны. — Ха-ха, — изображает она смех с сарказмом, — как смешно, Билли. Сам походи беременным, и я на тебя посмотрю. Билли смеётся сильнее от того, как мило она надувает губы, и морщит лоб до собранной гармошки. Очаровательная. Красивая. Просто прелесть. Мужчина подаётся вперёд и вовлекает её в поцелуй, лаская эти обиженно-надутые губы. Ему нравится вкус шоколада на них. То, как Мэдисон отвечает ему, хотя вроде как обижается. Абсурдность течёт рекой в ней. И вина только может гложить беременность. Потому что она управляет ей, как госпожа тьма управляет им. И голос его понижается на несколько октав, когда он отстраняется от её губ, но всё равно находится близко к лицу. — Знаешь, можешь есть всё, что захочешь и сколько захочешь, — всё той же хрипотцой царапает по щеке, — я буду любить тебя, какой бы ты не была. — Врёшь, как дышишь, — она же шепчет на ухо и жжёт горячим дыханием. — Я не вру, — парирует Билли, поглаживая её спутанные за вечер локоны, и перебирает каждый, пытаясь справиться лучше расчёски. Не врёт — Мэдисон знает. Просто хочет, чтобы он хоть как-то доказал это. Доказал, что будет любить её в любом случае. Но как? Мэди не готова превращаться в слона ради такого незначительного дела. Вдруг… Стало жарко, душно и тошнотворно. Бутман вскакивает, закрывая ладонью рот, и выбегает из комнаты, хлопая дверью. Токсикоз снова загинает ей желудок и шпыняет хуже обычного. Практически до слёз. Боль такая, что каждый позвонок вибрирует, а глотку разъедает кислотность блевоты. Но при этом же Мэди встаёт с колен, придерживаясь за белый обруч унитаза, и ощущает, что организм требует пищи. Она чистит зубы мятной пастой и прочищает рот, а затем возвращается, уже тихо закрывая за собой дверь. Её нос утыкается в чью-то грудь и девушка ойкает, зажмуривая глаза, прежде чем резко открыть их и поднять голову. Мрачные глаза Билли врезаются в её малахитовые — почти смятенные таким столкновением. — Ты же говорила, что у тебя тошнота только по утрам, — Билли вопросительно вскидывает бровь, а его голос звучит так, будто он искренне недоволен этим. — Порой бывают и по вечерам, — признаётся Мэдисон, прикладывая свою голову к его груди, и вздыхает, сжимая ладони в кулачки. Билли приобнимает её одной рукой за талию и подхватывает на руки с намерением уложить на кровать. Поднос с едой лежит на рабочем столе. Её кусочек пудинга до сих пор не доеден, и при виде его у Мэди возникает выделение слюны. Билли доел свою порцию. Осталось только ей сделать это, и оба будут довольными. Впрочем… Они уже довольные и счастливые. Лежат, соприкасаясь телами, и думают о будущем. Мэдисон чувствует, как Билли закрывает пустоту внутри неё, посылая жар своего тела в каждую грёбаную клетку, чтобы она больше не страдала, как последний месяц. Чтобы больше ей не снились кошмары и она не ревела по ночам, обильно увлажняя наволочку на подушке. Его подбородок касается её макушки, руки крепче захватывают тело, прижимая к себе. Бутман вдыхает его запах. Родной и манящий. Думает, что скучала по нему безумно и слегка целует его в шею, практически касаясь щетины. Она наблюдает, как его кадык сначала поднимается, а потом резко опускается и словно проваливается внутрь. Мысли бьются взбудой и едва не проламывают череп. Билли стискивает зубы и сжимает её хрупкое тело сильнее в своих руках, пока не решается коснуться бедра. Рука опускается с аккуратной плавностью, пальцами вырисовывая узоры на её коже сквозь материал пижамных штанов. И поглаживает бедро, слегка сжимая, но не пошло и не в сексуальной смысле. Просто ему нравится трогать её так. Касаться и сжимать так, потому что он имеет право это делать. Только он. Наконец-то спокойствие… Наконец-то умиротворение… Они оба заслужили это. — С Рождеством, Билли, — её голос далёкий. Мэди медленно проваливается в сон, продолжая дышать им, пока Персик укладывается между их телами и умиротворённо засыпает. — С Рождеством… — его голос беззвучный. Билли целует её в лоб, убирая волосы с милого личика, и любуется ей, лаская пальцами бледные щёки. Как же ему хочется, чтобы они снова были пунцовыми… Когда-то они точно станут счастливыми, будут радоваться каждому дню и заканчивать день поцелуями в постели, но сейчас они могут скрытно встречать Рождество в девчачьей комнате и вести себя, как мышки, чтобы мама не разгадала их секрет. Руссо ощущает себя подростком, которому запрещено быть с той, что он любит, и ночами не спит — мечтает, лелеет каждый момент в воспоминаниях. И плевать, какие они — зацветшие или нет. Они бережные и нежные, если не считать те, что пропитаны мраком длиной с целый коридор, что ведёт в яму сумасшествия и одержимости. Некоторые причиняют боль и избивают его до полусмерти, до истерики, до панических атак. Чтобы стало стыдно. Чтоб совесть проглотила его заживо. Билли рассматривает капилляры на её веках. Её реснички трепещут во сне, а дыхание сохраняется свободным, безмятежным. Потом его взгляд никнет к животу. Всё ещё плоскому из-за маленького срока. Пять недель, возможно. Он аккуратно приподнимает ткань пижамы, оголяя живот, и кладёт на него свою тёплую ладонь, ощущая под мизинцем небольшую выпуклость шрама. Он ощущает, как по щеке скатывается скупая слеза, и быстро смахивает её, чтобы Мэди ненароком не увидела, потому что это слишком личное для него. Билли просто забыл о тупом правиле, что мужчины не плачут. Возможно, всё это полная херня. Иначе… почему ему хочется разрыдаться? Под утро, когда всё ещё темно, Билли смотрит на часы одним глазом, начиная пробуждаться. Ему нужно уходить — несомненно. Эта ночь была лучшей из лучших. Впервые его Рождество выдалось счастливым, а не с компанией алкоголя разного вида и какой-то тёлки на другой части кровати. Руссо начинает подниматься с постели тихо, без шороха, чтобы не разбудить Мэдисон, которая спит слишком сладко. Но его запястье цепляют слабой хваткой, останавливая. — Не уходи, — сонно сипит девушка, оставляя свои глаза закрытыми. Губы растягиваются в улыбке, он тянется и чмокает её в пухлые губы. Рука же нежно поглаживает волосы и медленно переходит к личику. — Твоя мама меня повесит, если увидит, что мы лежим тут в обнимку, — шепчет Билли, продолжая улыбаться и ласкать её, пока не слышит, как между ними начинает кто-то жалобно мяукать. — Персик тоже хочет, чтобы ты остался… Хитрая лиса. Билли улыбается её настырству и ещё раз целует губы, практически не касаясь. А затем ложится обратно, закутывая себя одеялом, и чувствует, как её руки обнимают его, а Персик укладывается на его живот и снова засыпает.***
Четыре месяца спустя.
Мэдисон чувствует, как её слегка округлившийся живот опаляет холодом геля, что врач нанесла ей, чтобы было удобно скользить по коже датчиком. Зелёные глаза внимательно смотрят в монитор, пытаясь что-то понять в представленном изображении. — Малыш подрос, уже можно узнать пол, — говорит ей женщина, проводя датчиком незамысловатые рисунки внизу живота. — Если вы, конечно, этого хотите. Многие предпочитают оставаться в неведении до рождения ребёнка. В мониторе виден плод. Мэди при виде его улыбается, придерживая свою футболку, и кивает, давая врачу знак, что ей можно говорить пол. — Это девочка. Девушка улыбается шире, чувствуя, что внутри всё согревается от этой новости. У неё будет дочка. Красивая девочка. Возможно, похожая на неё, а, возможно, и на Билли. Кто знает? Пока она может только наблюдать за ней в мониторе в чёрно-белом фрагменте. — С ней же всё в порядке? — интересуется Бутман, переводя свой взгляд на врача. — Да, никаких патологий не вижу, — успокаивает она Мэди, протягивая салфетку, чтобы та вытерла свой живот от холодного геля. — Можно ещё узнать, почему у меня такой маленький живот по сравнению с другими беременными девушками? Она аккуратно вытирает свой живот и поправляет футболку, принимая сидячее положение, пока её личный врач что-то записывает в карточке Мэдисон. — У каждой девушки разная физиология тела. Вы, например, миниатюрная и очень худенькая, и поэтому у вас такой маленький аккуратный живот, — отвечает ей врач, продолжая что-то записывать в карточке. — К слову… Вам нужно быть аккуратней, потому что ваша хрупкость может погубить и вас, и вашего ребёнка. Советую меньше нервничать и больше проводить время на свежем воздухе. И попросите мужа внимательнее присматривать за вами. Мэдисон понимающе кивает головой, сохраняя в голове все пункты, что посоветовала ей врач. Ей отдают снимки с УЗИ, и она, сверкая от беспредельного счастья, выходит из больницы, набирая знакомый номер, и ждёт, когда длительные гудки переходят в голос, что звучит так, будто этот человек чем-то занят серьёзным, но ради неё может на секунду отвлечься и ответить на звонок. — Что такое? — спрашивает Билли, явно взволнованный. Они должны встретиться сегодня. И тогда Мэди расскажет ему эту новость. Расскажет, что у них будет дочь и покажет ему снимки. — Ничего, всё в порядке… — А что с голосом? Ты словно плачешь… — Билли отлично её знает и может с лёгкостью распознать её эмоции по голосу. Это слёзы счастья… Но она скрывает это, вытирая ладонью слёзы, и выдыхает. Мэдисон не рассказала ему, что идёт на УЗИ. Это должно остаться сюрпризом, поэтому она должна держать рот застёгнутым. — Я просто хотела узнать, у нас сегодня всё в силе? — более умиротворённо выдавливает девушка, рассматривая снимки своей дочери. — У меня для тебя такие новости… Ты бы знал… — Тогда сегодня точно всё в силе, — усмехается в трубку слишком громко. Мэдисон сбрасывает трубку спустя несколько минут, успев обменяться с ним парой-тройкой фраз, и медленно направляется к автобусной остановке. Апрель тёплый, но ветреный. И этот ветер играется с её волосами, просачиваясь через локоны, и треплет их, спутывая. Что-то толкается внутри неё, и Мэди чувствует это не впервой. Ребёнок внутри неё уже дошёл до этой стадии и теперь может спокойно пинать её органы и шевелиться. Эта девочка словно уже хочет выбраться из неё и познать весь живой мир. И сама Мэдисон хочет этого не меньше. Она хочет ощутить запах своей дочери, дотронуться до неё и познать всё материнство. И пусть оно будет слишком раннее.***
В ноздри въедается аромат разных сортов кофе, когда Бутман заходит в кафе и ищет столик, за которым сидит Билли и ждёт её. Волнение окутывает её с ног до головы, ладони покрываются липкой испариной, и как только она замечает вдалеке, возле окна знакомый затылок, глубоко вздыхает и уверенно направляется к нему, натягивая улыбку на губы. Волнующе лишь то, что ей нужно рассказать новость, которую сама узнала только днём. Ей нужно рассказать, что у них будет девочка, и показать её снимки, чтобы он увидел её маленькие ножки и ручки. Чтобы он выкинул из головы догадки, кто же у них будет, потому что последние месяцы были напряжёнными из-за этого. Потому что Мэдисон хотела девочку, а Билли — естественно, мальчика. И это уже стало обычаем у каждой второй пары, которая ожидает ребёнка. Всегда взгляды различаются, и это проблема. Какую-то секунду ей чудится, что Билли… утомлённый? Возможно. Мэди приближается и кладёт свою ладонь на его плечо, а потом наклоняется и целует в щёку, оставляя за собой след блеска для губ. — Привет, красавчик, — здоровается она, присаживаясь напротив с ликующей улыбочкой на лице. Билли лишь кивает головой, смотря совершенно в другую сторону, и отбивает пальцами ритм по столику. Мэдисон, поняв, что у него нет настроения, подзывает к себе официантку и заказывает себе шоколадный чизкейк и шоколадный молочный коктейль. — Может, скажешь хоть что-то? — скрестив руки на груди, спрашивает она и облокачивается на спинку диванчика. — Прости… — хриплым голосом выдаёт Билли, протирая лицо ладонями, — у меня был сложный день, детка. Он словно держится на плаву — пытается не уснуть прямо здесь и сейчас, выдавливая уставшую улыбку. Его рука соприкасается с её и слегка сжимает, давая понять, что с ним всё в порядке. Просто нужно отдохнуть. — Не знаю, смогу ли я тебя развеселить, но я сегодня была у врача, — начинает Бутман, доставая из своей сумочки снимки, и протягивает их ему. — Это наша дочь, Билли. Свободной рукой он осторожно, с некой нерешительностью берёт эти снимки и начинает рассматривать, пытаясь что-то в них понять. Едва Билли понимает, что какая-та округлость — это голова, а после находит ножки и ручки. Крохотные такие… Эта девочка внутри Мэдисон такая хрупкая, по его мнению, что он уже готов защищать её, словно им обоим грозит опасность. Руссо не может позволить, чтобы с Мэди или с его дочуркой в её утробе что-то случилось. — Дочь… — протягивает мужчина, проводя пальцами по её голове на снимке, будто поглаживая, и облегчённо вздыхает, а улыбка сама по себе рисуется на губах. — С ней же всё в порядке? — Врач никаких патологий не нашла, но она сказала, что я слишком хрупкая и худая. Мне нужно меньше нервничать и больше проводить время на свежем воздухе, — цитирует девушка все слова врача. — И ещё она передала моему мужу, чтобы он лучше следил за мной, если не хочет потерять ни меня, ни ребёнка. Официантка приносит ей всё, что она заказала, и Мэдисон вежливо благодарит её, добродушно улыбаясь, а затем переводит взгляд на Билли, что смотрит на её заказ, приподняв бровь. — У тебя скоро от такого количества шоколада жопа слипнется, — посмеивается Руссо в кулак, делая глоток своего остывшего кофе, и хмурится. — Ничего у меня не слипнется, — хмурится Мэди, делая глоток молочного коктейля. Он даже спорить не будет, потому что знает, что её никак не переубедить. — Ладно, ешь, что хочешь, но не говори потом, что я тебя не предупреждал, — отчеканивает он, продолжая пить свой кофе, и наблюдать за тем, как аккуратно Мэди ест свой шоколадный чизкейк. — Погоди, а почему врач сказала, что именно твой муж должен следить за тобой? Она что-то про меня знает? Мэди поднимает свои малахитовые глаза на него, прожёвывая кусок, и жмёт плечами, давая понять, что понятия не имеет, почему врач подумала, что у неё есть муж. — Ну, пока ты не мой муж, поэтому я не знаю, кто будет следить за мной всё это время, — ехидно произносит Бутман, поднося трубку к губам, и всасывает в себя коктейл, при этом поглядывая на реакцию Билли. Он ещё раз просматривает снимки их дочери и потом вздыхает, подперев щёку кулаком. Конечно, он будет следить за ней. Разве есть ещё какие-то кандидаты? Если и есть, то они в одно мгновение сникнут. Но Билли больше не может кого-то убивать или причинять боль по той причине, что… — Можно кое-что тебе рассказать? — интересуется Руссо, интонацией давая понять, что это секретно. — Конечно, можно. Мэдисон откладывает ложку и падает на спинку кожаного диванчика, поглаживая свой едва виднеющийся живот. — Ты, возможно, уже заметила, что я часто где-то пропадаю, — молвит Билли, поворачивая голову к окну и рассматривая оживлённый Мэдисон-авеню. Люди куда-то спешат, просто гуляют с друзьями, заходят в заведения и фотографируются каждую грёбаную минуту. На улице в значительной степени потемнело. Фары машин слепят каждому прохожему в глаза. Становится холоднее… Парни отдают своим девушкам куртки, чтобы они не замёрзли. Но Билли хорошо знает эту уловку. Девушки любят специально не надевать толстовки или куртки, чтобы парни отдавали им свои, потому что им кажется, что это романтический жест. Но, на самом деле, это просто забота. Кромка любви. Всё в этом духе. — Я уже четвёртый месяц посещаю Троицкий собор, — признаётся мужчина, всё также продолжая глядеть, что творится за окном. — Я… я хожу на исповеди… Поэтому ему нельзя больше убивать и причинять кому-то боль. Потому что он исцеляется. Давно пора, но Билли решился на это только в начале декабря. Он до сих пор помнит, как зашёл тогда внутрь пустующего собора и пару раз перекрестился перед иконой Христа, прежде чем из неоткуда возник Святой отец, и тогда Билли произнёс слова, что долго прятал в себе и боялся выпустить их на волю. Святой отец, я согрешил. Четыре слова. Двадцать букв. Они вылетели тогда порывом. Руссо даже сам не понял, как его повели на исповедь, чтобы он начал очищать свою душу от слоя грязи, что накопилась за все эти годы. — Т…ты… молодец, — проговаривает Мэдисон, неожиданно присаживаясь рядом с ним, и кладёт голову на его плечо. — Тебе стало легче от исповедей? — Я бы не сказал, что стало легче, но что-то меня всё равно отпустило, — отвечает мужчина, поворачивая к ней голову, и целует её в лоб, обнимая одной рукой. — Я рад, что у нас будет девочка. Слова поражают Мэди, и она убирает свою голову с его плеча, взирая на него вопросительным взглядом. — Я припоминаю, как кое-кто хотел сына, — Бутман произносит это с улыбкой, словно дразня его. — Честно? Мне всё равно, кто у нас будет. Главное, чтобы этот ребёнок был здоров и счастлив, — убедительным голосом отпускает Билли каждое слово, опуская взгляд на её слегка выпуклый живот. Его ладонь опускается на него и принимается гладить сквозь ткань её хлопчатобумажной футболки. У неё аккуратный маленький живот. Мэдисон становится ещё прекраснее, будучи беременной, и Билли это чертовски нравится. Он хочет её сильнее, но не может коснуться именно в пошлом смысле. Он может только мечтать об этом и скрывать свою долбаную эрекцию. Сука. Блядская сука. Вся эта пошлость — блядская сука, что не оставляет покоя, цепляется за Билли, как банный лист, и не отлипает ведь. Острые грани пошлости царапают его, а в горле возникает зуд. Ему тошнотворно от самого себя. Ему просто хочется блевать, насколько он жалок. Ему просто нужен секс. — Я представляю… — тихо, почти шёпотом начинает Мэдисон, пальцами чиркая по его футболке в районе груди, и наслаждается прикосновениями к своему животу, — я наслаждаюсь солнечной погодой, наша девочка резвится около моря, а ты читаешь своего любимого Дориана Грея, и мы счастливы. Взвешивать все решения становятся тяжелее с каждым месяцем. Сейчас эта тяжесть граничит с желанием порвать все связи, всё бросить и уехать. Потому что эти кандалы уже душат его, оставляя багровые выжимки. — Нет больше никакого Энвила, больше никаких военных. С этим покончено. Теперь я не тот Билли Руссо, я… — Билли Руссо, — смеётся Мэди, зарываясь лицом ему в шею. И Билли улыбается этому, слегка посмеиваясь. — Билли Руссо версия два точка ноль, — добавляет Руссо к её словам, обнимая девушку крепче, носом вдыхая аромат фруктов, что ощущается в волосах острее. — Тебе повезло, что ты остался с таким же лицом и зубами красивым, а я? Мэди ладонями показывает на себя, словно пытается донести, что в ней ничего не поменялось и она считает себя непривлекательной. — А что ты? Ты прелесть, какую найти в этом мире невозможно, — целуя её в висок, уверяет её Билли. — Прелесть?! Ты посмотри на этот нос! На эти брови! Боже, а про зубы я вообще молчу! Сам же говорил, что я кролик Роджер! — на одном дыхании выпаливает девушка, размахивая руками, а после складывает их на груди и отворачивается. — Какие страдания… Билли проводит тыльной стороной ладони линию по её щеке, медленно переходя на шею, на ключицу. И поебать, что за ними кто-то может наблюдать. Это только их личное пространство. — Как мне стать идеальной? — Бутман вздыхает, сосредоточив внимание на своих ладонях, и потом кладёт их на свой живот, чувствуя, как дочурка снова толкается. Она берёт ладонь Руссо и прикладывает на то место, где должен последовать следующий пинок, и улыбается, закусывая нижнюю губу от секундной боли. — Чувствуешь её? Чувствует. И улыбается, радуясь, что эта девочка внутри Мэдисон принадлежит им.***
Мэдисон снова в этом домике в лесу. Сколько она здесь не была? Пять месяцев? Примерно. Она уже и забыла, сколько же событий здесь произошло. Сколько боли здесь таится. Сколько недоговорённостей… Всё было как вчера. Всё провоцирует здесь чувство дежавю. Она проходит в гостиную, совмещённую с кухней, и очерчивает каждую деталь здесь. Ничего не изменилось с тех пор. Всё по-прежнему. Даже тот старый школьный рюкзак лежит в углу, никем не тронутый. Бутман ощущает, как сзади к ней приближаются и обхватывают плечи руками, прижимая к своему телу. Она сама жмётся к нему, позволяет трогать себя, как ему только не вздумается, и ведь даже и слова не скажет, потому что ей нравятся его касания. Здесь мрачно. Билли предпочитает не включать свет. Эта темнота крадёт у неё выражение его лица, когда Мэдисон поворачивается к нему и сужает глаза. Даже мрак не в силах запретить ей видеть Билли. Она видит всё кошачьими глазами. Распознаёт каждую деталь на его лице и кладёт ладони на его плечи, удерживая на месте. Руссо выглядит довольным. Неестественно довольным, сжимая кожу на её пояснице, а затем и на заднице. Губы выискивают её в этой тьме, всасываются напористо, грубо, стукаясь с ней зубами до вибрации. До безумия. Мэди кладёт руки на его затылок и заставляет его нагнуться, чтобы ей было удобнее. Чтобы она могла свободно целовать его в ответ. Губы болят от такой жёсткости, но она почему-то терпит и не отстраняется — прижимается сильнее. Только слегка выпуклый живот мешает. И Билли отстраняется, опуская тёмный взгляд вниз, туда, где упирается её живот, и отходит на шаг назад, качая головой. И внезапно два раза хлопает в ладоши. Сначала девушка не понимает, зачем он это сделает, а затем в её глаза вонзается свет, и она жмурится, пытаясь привыкнуть к нему. — Я решил, что так удобнее включать свет. Бутман раскрывает веки и протирает не накрашенные глаза пальцами. Билли стоит напротив и охаживает её своим непроницаемым взглядом, прежде чем резко направиться к стоящему в углу зеркалу и поставить его перед ней. — Раздевайся, — велит железно, не принимая «нет» за ответ. — Зачем? — спрашивает девушка непонимающе и смотрит на себя в зеркало. Оно чистое, без следов от пальцев и грязи. Не такое, как у неё стоит в комнате — всё обклеенное фотографиями и наклейками. — Насиловать тебя буду, — серьёзно отвечает Билли, опираясь одной рукой о зеркало, и внимательно обводит взглядом её сжатую фигурку. — Не задавай глупых вопросов. Сейчас будем поднимать твою самооценку, которая, по-видимому, уже находится где-то там. Билли показывает двумя указательными пальцами вниз и вскидывает на секунду брови, поджимая губы. Мэди, колеблясь, начинает снимать с себя футболку и свободные штаны, при этом продолжая смотреть на своё отражение в зеркале. Ей не нравится, что она видит перед собой. Вообще ничего не нравится. И Бутман не имеет представления, как Билли собирается поднимать ей самооценку с таким раскладом дел. Она остаётся стоять в одном нижнем белье и в носках, сжимая кулачки до красных полумесяцев на коже. — Скажи, что тебе нравится в себе и что не нравится, — диктует ей Билли, начиная наворачивать круги вокруг Мэдисон и зеркала. — А если мне всё не нравится? — спрашивает она, осторожничая, чтобы не нарваться на нечто опасное, что живёт внутри Билли и поглядывает на него. — Такого быть не может, — отражает мужчина, останавливаясь рядом с ней. — Говори, что тебе нравится в себе. Мэди буквально ощущает его дыхание на своей коже, хотя он стоит в десяти сантиметрах от неё. Её взгляд блуждает по своему телу в зеркале, останавливаясь на тех участках, которые ей кажутся более-менее нормальными. — Волосы. Билли начинает загибать пальцы, отсчитывая. — Глаза. Загибает второй палец. — Губы. Третий палец. — Талия. Четвёртый палец согнут. А свободная рука проводит линию по её спине, заставляя груду мурашек пройтись по её коже. — Даже не знаю, что ещё нравится… — произносит девушка, осматривая себя в который раз в поиске чего-то нормального. — Красивые ноги, достаточно длинные для твоего роста, — выговаривает Билли, загибая пятый палец. Так нечестно. Но он оказался прав. Ноги тоже красивые. Без единого изъяна. — Теперь назови, что тебе не нравится. Он снова начинает загибать пальцы, когда она перечисляет. — Нос, зубы, грудь, костлявые руки, шрам на животе, — сразу наваливает Бутман, смотря не на своё тело, а на Билли, который снова загибает пять пальцев. Желание одеться нарастает до предела. Ей зябко и неуютно от всей этой затеи поднять ей самооценку. Но тут Билли встаёт сзади неё, прикладывая подбородок на её макушку, и поглаживает руками её плечи и руки, словно хотя согреть. — Нос аккуратный, — хрипит Руссо с серьёзным выражением лица, продолжая ласкать её бледную, тонкую кожу, — зубы не делают твою улыбку менее красивой, грудь маленькая и аккуратная — это и является изюминкой. Никакой лести. Только одна убеждённость и правда, что должна вразумить Мэдисон. — Руки хоть и костлявые, но красивые и изящные, — целуя в ушко, проговаривает он, опуская руки на живот. — Шрам же на животе доказывает тот факт, что ты выдержала всю боль, через которую мы прошли. Ты стоишь здесь жива и здорова, а внутри тебя находится наша дочь. Думаю, это уже достижение. Короткий кивок головой. Разворот. И она снова тянется к нему, обнимая его шею руками. Мэдисон заглотнула в себя его слова, и они намертво въелись в её сознание, чтобы она ни за что не забывала о том, что она заслужила быть счастливой.