Финита Ля Комедия

      Экзамены прошли успешно для неё. Мэдисон кинула в небо синюю шляпу, освобождая себя от всех школьных обязанностей, всех воспоминаний, что будут блекнуть в её голове с каждым годом больше. Она улыбалась в последний день и сейчас улыбается, но внутри что-то не отпускает её. На неё столько навалилось за последние дни, что девушка даже сама не осознала тот факт, что часть жизненного испытания осталась впереди.              Дальше — больше. Но Мэди игнорирует это на данный момент, сосредоточившись на макияже, что она подобрала в интернете под своё платье. Его сделать не так сложно, но Бутман никогда не умела краситься правильно и поэтому позвала на помощь Грейс.              Выпускной вечер будет проходить в спортивном зале. Будет много двенадцатиклассников, которые набухаются в первую же минуту и будут творить полную дичь.              — Он действительно купил тебе красивое платье, — говорит ей Грейс, растушёвывая тёмно-синие тени на её веках. — Завидую тебе, подруга, хотя он и ублюдок до мозга костей и тот самый Джигсо, которого все боялись.              Мэдисон слегка улыбается, морща нос от зуда.              — А ещё он тот, кто обрюхатил тебя, — со смешком добавляет она, почесав ей нос, и продолжает наводить красоту.              Воздух становится спёртым. Мэди пытается вдохнуть его, но задыхается. Определённо она удивлена этим комментарием, но говорить что-то в ответ нет желания. И поэтому Бутман просто тихо усмехается. Обычный жест, чтобы доказать, что девушка ни в коем случае не опешила.              — Билли не остановился бы, он и дальше бы продолжал делать всё, чтобы мы были вместе, — проговаривает Мэдисон, сжимая пальцы в кулаки до такой степени, что на внутренней стороне остаются красные полукруглые следы.              — Это уже одержимость, — тяжко кидает Грейс в ответ, заканчивая делать макияж.              Мэди раскрывает веки и поворачивается к зеркалу, желая поскорее увидеть результат. Ей, конечно, не идёт этот макияж, потому что он прибавляет ей ещё один десяток лет к возрасту, но… Чёрт. Она выглядит потрясно. Она выглядит как принцесса. И это всё, что Мэдисон хотела — выглядеть красиво на свой выпускной. Это мечта любой девушки. Мечта той, что хочет хоть раз произвести хорошее впечатление о себе. Чтобы всё внимание было обращено на неё. Чтобы никто не желал отводить от неё своего изумленного взгляда.              — Я… я…              Грейс наклоняется к ней, почти соприкасаясь с щеками, и смотрит на неё в зеркале с очарованным взором.              — Да, Мэди, ты прекрасна, — тихо произносит она, словно боится, что от громкости её голоса зеркало может треснуть.              Оно может треснуть и от одного вида Мэдисон сейчас. Но не трескается. Бутман сходит с ума. Или ей так только кажется, потому что не верит собственным глазам. Она не может быть красива. Никогда не могла. Но косметика и красивая укладка улучшили результат.              Мэди хочет, чтобы Билли увидел её такой сегодня. Какая у него будет реакция? Что он скажет? Она гадает, перелистывая в голове каждую страницу догадок. Это так трепетно… До бабочек в животе, что бьются о каждый угол и скапливаются возле позвонков, как на цветки. Внутри неё всё расцветает благодаря им и от запаха любимого человека, который теперь не пахнет смертью, как прежде. Исключительно вишней с ванилью и табаком. Но вишня ледяная. Однозначно, даже спорить не нужно.              От него исходит лёд порой. Он им пахнет. Билли это, возможно, нравится, ведь никто не захочет пахнуть так, как ему категорически не нравится.              Мэди трёт виски, опираясь локтями о поверхность стола, и опускает голову, выпуская из себя воздух, смешанный с тем, что нужно было выпустить ещё раньше. Но никак не сегодня. Руки Грейс подбадривающе лежат на её узких острых плечах и слегка сжимают. Бутман держится. Правда держится до последнего. Ей легче сейчас, она выпустила все обиды, и они улетучились вместе с ветром в далёкие страны. Но порой чудится, что оттуда они бумерангом вернутся обратно. По закону. Потому что в некоторых странах эти обиды не смогут выжить. Они захотят к своей единственной и неповторимой хозяйке.              Головокружение обволакивает голову. Благо, что девушка сидит, а не стоит — иначе упала бы и разбила бы себе всё, что только возможно, и очутилась бы уже в больнице. На её колени прыгает повзрослевший Персик и укладывается, пытаясь найти удобную позу.              — Прости, малыш, мне нужно собираться, — шепчет Мэдисон ему, беря кота на руки и укладывая его на свою кровать, а сама направляется к платью, которое весит на вешалке.              Оно блестит звёздами, отлично контрастирующими с тёмно-синим оттенком материала. Шёлк нежно обцеловывает пальцы Мэдисон, когда она прикасается к платью и понимает, что даже боится одевать его только потому, что оно может помяться и всё в подобном духе. Она боится испортить его — такую красоту. Билли будет недоволен. Будет ворчать, что нужно быть аккуратнее и что в следующий раз будет лучше следить за ней.              — Давай я помогу, — с радушной улыбкой предлагает Грейс свою помощь, приближаясь сзади и начиная натягивать шнуровки корсета.              На ней платье сидит, как влитое. Но только грудь сдавливает до боли, практически до хруста рёбер. Живот совсем не виден. Ей даже не больно там. Ей больно сверху — там, где колотится сердце в бешеном ритме. Мэдисон опирается руками о шкаф, пытаясь сделать вздох, но выходит плохо и тяжело. Грейс стягивает сильнее шнуровки и завязывает их намертво. Как морской узел.              — Я уже вызвала такси, поэтому поторопитесь, девочки! — мама заходит как обычно без стука и с раздражающей фривольностью.              Мэди незаметно закатывает глаза, выпрямляясь до напряжения в позвонках, и любуется на себя в зеркало. Бледная шейка, которую с лёгкостью можно сломать. Волнистые локоны, каскадом спадающие по спине и по острым плечам. Выпирающие ключицы, костлявые руки. Всё, что Бутман видит перед собой, только отчасти принадлежит ей. Платье в какую-то секунду отблёскивает цветом индиго. Но такое невозможно. Этот оттенок даже близко не стоит в палитре с тёмно-синим.              — О мой бог, Мэди, как же ты прекрасна! — восхищается женщина, стоя в дверях. — Как же хорошо, что нам вышло по карману это платье, — облегчённо произносит она, а Мэдисон неосознанно закусывает себе язык.              Она не говорила матери, что это платье купил ей Билли. Было бы много упрёков и недопониманий с её стороны.              — Да уж… — под нос бормочет Мэди, разглаживая платье так, будто оно уже успело помяться.              Грейс даёт ей туфли тёмно-синего цвета на небольшом каблуке и сама переодевается в шикарное платье бежевого цвета. Оно было наподобие платья Мэдисон, но только у Грейс присутствовали вырез на спине и длинные рукава. А у Мэди не было даже бретелек. И у неё с лёгкостью может сложиться впечатление, что оно может слететь с её тела, если бы не туго завязанный корсет, от которого дышать практически невозможно.              Такси приехало вовремя.              Девушки вышли на улицу, прощаясь с Дженной, которая закрыла за ними дверь и пожелала удачного вечера.       

***

      — Нет ничего лучше, чем проявление внимания к твоей персоне.              Это похоже на фразу, сказанную какой-то мудрой женщиной, из фильмов о богатстве и чем оно может быть опасно для подобных людей. Мэдисон делает вид, что внимает их значению, а сама смотрит в окно автомобиля: мимо проскакивают дома, здания и прохожие. Грейс продолжает что-то говорить ей, но слова отскакивают, пролетают мимо ушей. Они мутные и отдают неприятным эхом.              В платье сидеть совершенно неудобно в такой тесной машине. Или ей так только кажется. Мэди с тяжестью вздыхает, прикрывая веки, и прикладывает пальцы к вискам, потирая их. Мигрень страшная. Жарит со всей силы. Бьёт. Кусает. Девушка не знает, куда деваться от этой боли в голове. Она на секунду поднимает голову, сверля взглядом серый потолок машины, и кажется, что боль понемногу начинает уходить. Сознание не слушается её, а наоборот — нагибается, как умелый боксёр, словно уворачиваясь от сильного удара.              Мысли спутываются. Ей уже до бровей хватает всего этого — когда всё идёт к одному месту. Даже собственные мысли. Бутман пытается отвлечься чужими чертами, разглядывая их так, словно впервые видит.              — Я не хочу привлекать ничьё внимание, — одними губами, почти шёпотом шуршит Мэдисон, наклоняясь к уху Грейс.              Улыбка цветёт на её губах мягкостью алых роз. Такая простая, такая яркая одновременно и радостная, что отдаётся всё это серой картинкой, которую перерисовывали значительное количество раз, но так и не достигли рассчитанного результата.              — Конечно, у тебя же есть мистер Билли Руссо, — шёпотом поддразнивает её Грейс, стараясь сделать всё возможное, чтобы водитель такси не услышал имя, вырвавшееся из её уст.              Билли Руссо — имя, которое запрещено называть. Его даже шептать нельзя. Слух у всех острый, а язык без костей. Это может вызвать проблемы.              Мэди искоса, словно невзначай, смотрит на водителя и не находит на его лице ни единой эмоции, предполагая таким образом, что он ничего не услышал или же ему просто насрать. В груди всё развязывается от облегчения, а лёгкие не сжимаются от нервов — хотя должно сердце.              — Он должен прийти, Грейс, — тихо мямлит Мэдисон, обнаруживая, что они уже подъехали к воротам школы, — я точно знаю, — прибавляет она уже себе под нос, пока Грейс расплачивается за такси, заявив, что поездка должна быть за её счёт.              — Что ты там бормочешь? — резко спрашивает подруга, появившись возле неё, когда машина начала отъезжать.              — Ничего.              Мэдисон всё также улыбается, смотря на Грейс, а после принимается поправлять своё платье, чтобы войти во внутрь не так нелепо, не так, как она может.              — Хорошо ещё, что не нужно приходить с так называемыми партнёрами, — подмечает Мэди, заканчивая приводить себя в порядок, и направляется вместе с Грейс ко входу в школу, — ты знаешь, про что я говорю.              Она ехидно подмигивает ей, раскрывая дверь, и заходит внутрь. Грейс следует за Мэдисон, не обращая внимания на то, как быстро поменялось выражение лица подруги. С беременностью это стало привычным. Вначале ей было неизвестно о положении Мэди и Грейс серьёзно задумывалась о том, что ей необходима помощь психолога. А потом, когда Бутман дотянула до последнего, секрет всё-таки был раскрыт. Внезапно, естественно. Потому что Мэдисон могла тянуть и дальше.              Спортивный зал встречает их полутьмой и разноцветными переливами шара, что висит на потолке и кружится, едва освещая помещение должным образом. Девушки входят внутрь непринуждённо, даже не глядя на других. Мэдисон вообще делает вид, словно не замечает их, а просто подходит к столику с напитками и берёт себе сок, предварительно проверив, нет ли там пунша или ещё, что ей противопоказано пить. Едкого запаха нет — значит можно.              Здесь громкая музыка, которая переносит её прямиком в прошлое — в тот бар, когда у Билли был день рождения. Столько флэшбэков остаётся. Столько ненависти и боли. Может, так и должно быть? Может, просто нужно смириться, что вспышки будут происходить часто?              Грейс закидывается алкоголем, стоя рядом с Мэдисон, и разглядывает каждого ученика, будто оценивая.              — Ты только посмотри, наша знаменитая сука вновь липнет к очередному парню, — пропевает она, обращаясь к задумчивой Мэди.              Бутман смотрит на Нэнси брезгливым взглядом, буквально пытаясь сделать всё возможное, чтобы это въелось в её шлюшскую натуру.              — Она в своём репертуаре, — закатив глаза, кричит Мэдисон, чтобы Грейс услышала её сквозь басы музыки. — Мне жаль этого парня.              Её тон звучит фальшиво-искренне. Мэди сама не осознаёт, что ведёт себя как очередная девушка со стервозным характером. Она ведёт себя, как Нэнси, которая любит обсуждать всех со своими шестёрками.              Каждая мышца в ней напряглась. Девушка натягивается скованностью, когда замечает, что некоторые взгляды направлены на неё. Все признают, что она сегодня красива, в особенности мальчики. А вот девочки, в том числе та же самая Нэнси, смотрят с неприязнью и с искривлением губ, словно их заставили сожрать брокколи.              Лица людей смазываются в красках прожектора. Каждая деталь кажется тёмной, как будто небо упало на землю и наступил конец света. Мрачно. Напряжённо. И слишком громко. Мэдисон до сих пор придерживается того мнения, что такие вечеринки не для неё. На них всегда происходило что-то гадкое и неприятное, что тонировалось на её теле кривыми шрамами и клеймом. Сначала попытка изнасилования, потом ножевое ранение от лжеотца. Это долбанная реальность, которую не скрыть. Которую просто нельзя отменить.              — Билли придёт и всем даст пизды, кто так пялится на тебя, — склоняясь к уху Мэди, произносит Грейс и игриво растягивает свои накрашенные губы в улыбке. — Парни — наглые создания, которые не могут чуять на девушке чужой запах. Тогда бы всё было проще.              — Ты думаешь, они захотят пригласить меня на танец или будут расчитывать на что-то большее? — уточняет Мэдисон, делая глоток яблочного сока из бумажного одноразового стаканчика.              Знали бы они, что она беременна…              — Не знаю, — пожимает плечами, — просто предполагаю, что некоторые уже навострились, поэтому будь начеку и держись рядом со мной, пока не появится Билли.              — Так говоришь, словно они самые опасные люди на земле, — усмехается Бутман, переминаясь с ноги на ногу в растерянности.              Она осматривает каждого. Каждого-блять-парня. Чтобы удостовериться, что Грейс ошибается, что она не права. Не может быть, чтобы парни хотели именно её. Такого никогда не было. Мэдисон, конечно же, не была серой мышкой, но парни никогда не обращали на неё внимания, как на других одноклассниц.              — Блять, эта сука направляется в нашу сторону, — шипит в раздражении Грейс, незаметно показывая Мэди головой на приближающуюся к ним Нэнси. — Клянусь, я ей вырву все волосы, если…              Но не успевает она договорить, как эта девушка уже оказывается возле них с гадкой ухмылочкой на лице, которую Мэдисон захотелось стереть в два счёта. Кулаки сжимаются машинально, плечи выпрямляются, словно ей дали разрешение на таран, и Мэди рисует на губах ещё более ядовитую ухмылку, смотря на неё стервозно.              — Мышка Мэдисон из гадкого утёнка превратилась в прекрасного лебедя, хм… — саркастически чеканит Нэнси, оценивающе разглядывая Бутман своими грязными карими глазами.              — А я смотрю, что ты так и не изменилась, — тяжело вздыхая, словно печалясь по этому поводу, кидает ей Мэдисон в ответ и поджимает губы, — всё тот же дешёвый шлюшный наряд и малое количество мозгов. Это в твоём стиле, Нэнси.              Негодование прямо горит на её лице, полыхает красным, и глаза, кажется, темнеют от ярости. Нэнси впервые кто-то бросил подобные слова. Никто не смел, а сейчас малышка Мэди всё-таки нашла в себе силы высказать такую перчёную колкость.              — Я вот тут думаю, папочка не обращал в детстве на тебя должное внимание? Поэтому ты стала такой… шлюхой? Или это мать учит тебя выживать?              Мэдисон не останавливается. Кидает всё, что накипело за все годы учёбы. И это были ещё цветочки, потому что Нэнси заслуживает большего.              — Ты совсем страх потеряла, Бутман?! — громко выпаливает Нэнси, делая пару шагов перёд, становясь практически вплотную к Мэди.              Её карие глаза напоминают чёрное загрязнённое море, её свинячий нос морщится, а без того тонкие губы сжимаются.              Доведи её до нескончаемого гнева. Пусть сука взорвётся.              Мэдисон стоит, смотря на неё, и моргает, а на губах замерзает довольная ухмылка. Ей нравится эта перепалка и её сладкий вкус. Она все эти годы мечтала поставить эту выскочку на место, и теперь настал её звёздный час.              — Мэди, не надо… — тихо умоляет Грейс.              Надо. Ещё как надо. Пусть бесится, пусть полыхает от обиды. Мэди просто мечтает надрать ей зад и получить от этого незабываемый кайф.              И это беременность сделала её такой… агрессивной и прямолинейной?              — Просто признай, что вся твоя уверенность в себе и красота — лишь маска. Ты пытаешься строить из себя популярную стерву, но знаешь, на самом деле ты не более, чем оскорблённая жизнью девочка, — каждое слово, которое вылетает из неё — глянцевый яд. Он жжёт лицо Нэнси до нездорового кармина. — Я понимаю. Тебе не хватало внимания отца в детстве, поэтому сейчас ты липнешь к каждому парню, пытаясь заполучить его внимание.              Это стало болезненной точкой. Мэдисон сама не понимает, какого чёрта начала давить на больное, ведь у самой похожая проблема. Соль на рану сыпать может каждый, но не каждый может оплачивать той же монетой. Легче накинуться с кулаками на обидчика и ещё больше запятнать себя.              Нэнси уже практически бьёт Мэди наотмашь, но её запястье перехватывают в мгновение ока и сжимают до боли, до синяков, которые останутся напоминанием, как делать не нужно.              — Так-так, дамы, — бархатным голосом тянет Билли, отпуская запястье Нэнси, и слегка отталкивает её от Мэди, — без драк, пожалуйста. У вас сегодня выпускной. Знаменательный день. Не думаю, что вашим одноклассникам хочется сейчас смотреть на цирк, который вы хотели устроить.              Билли сначала глядит на Мэди, а потом перекидывает взгляд на Нэнси, которая смотрела на обоих с обидой и чистой, кристальной злобой, накаляющейся до самой черноты угля.              — Не знаю, что она тебе сказала, — обращается он к Нэнси, приблизив к ней своё равнодушное лицо, — но если я замечу, что ты ещё раз как-то не так зыркнешь в её сторону, то ты, милочка, пожалеешь, что вообще пришла учиться в эту школу и с этой девчонкой.              Теперь на её лице не было злобы — лишь страх перед этими горящими дьявольскими глазами, смотрящими ей прямо в стервозную душу. Нэнси фыркает на его слова, разворачивается, и след её простывает.              — Теперь ты, Мэдисон, — холодно цедит Билли, медленно оборачиваясь к ней, — где твои ебаные мозги? Ты, блять, нихрена не подумала, что эта девчонка могла устроить с тобой драку. И знаешь, не думаю, что драться беременной —самый кайф.              Вот она — настоящая раскалённая ярость. Даже Нэнси не сравнится с ней. Мэдисон сорвала большой куш. У неё был шанс, но Билли появился раньше и вбил в голову, что нельзя обрекать себя опасности, будучи беременной. Она сорвала куш и тут же выпустила его из ладоней. Потому что ребёнок важнее обиды на какую-то высокомерную мразь. Мэди просто не подумала об этом. Забыла, как дура.              Она не подумала о собственном ребёнке!              Безответственная мать!              — Она первая подошла и начала оскорблять меня. Я просто защищалась, — теперь настала её очередь вбивать ему в голову смысл.              Нет… скорее правду.              Правда — штука опасная. Говорят, что она зачастую бывает горькой. Но не в этот раз. Бутман точно это знает и поэтому говорит уверенно и смотрит ему в глаза невозмутимо.              — Грейс подтвердит это.              Грейс, которая спокойно стояла и пила свой сок, смешанный с алкоголем, давится и смотрит на Мэдисон, приподняв левую бровь.              — Вообще-то да, она первая подошла, — пытаясь наконец откашляться, подтверждает блондинка и прикладывает ладонь к груди. — Но, Мэди, я тебя предупреждала, чтобы ты не делала глупостей.              — Она заслужила это, — нахмурившись, бросает Мэдисон, делая жадные глотки из своего стаканчика.              Билли раздражённо закатывает глаза на перепалку и начинает смотреть на стаканчики, заполненные какой-то жидкостью. Он берёт один из них и подносит к носу, едва вдохнув аромат, и уже кривит губы, понимая, что эти варвары смешали сок с бухлом.              — А ребятки развлекаются, смотрю, — хмыкая, выдаёт мужчина, пригубив смешанную ересь. — Надеюсь, ты не пьёшь это, Мэди? — спрашивает он, скептически посмотрев на девушку.              — У меня сок, не волнуйся, — мило отвечает ему Мэди, улыбаясь приторный улыбочкой, от которой злость разъедается и в глазах взрываются фейерверки.              Ни у кого в природе не существует подобной улыбки. Билли ещё никогда не видел, чтобы ему улыбались именно так, как улыбается Мэди. Она улыбается ему с чистой, золотистой любовью.              Он ненавидит в ней это, но любит так, что готов разорвать самого себя на куски. И, блять… Она такая красивая сегодня. Действительно как звёздное небо, что озаряет путь в ночи. Мэдисон так прекрасна, что у Руссо всё спирает, всё гниёт от понимания, что это его. Эта девчонка лишена яда, хотя ей и пришлось высказать всё своей однокласснице, которую ненавидела. В ней скапливалась обида. Скапливалась по самое «не хочу». И теперь это «не хочу» переполнено, но Бутман выпустила из себя всю свою злость, всю обиду, всю раздражимость. Теперь ей легко, как птице в небесах, что выпустили из клетки.              Она как колибри самого редкого окраса. Тёмно-синего. Билли всегда сравнивал Мэди с этой птицей. Всегда напоминал и говорил, что они любят свободу. Но… Мэдисон ни за что её не получит. Точно не в его смену.              Билли сам сегодня как колибри тёмно-синего цвета, но в этой полутьме не разглядишь этого. Чёрт глаз выколет! Его костюм не такой блестящий, как платье Мэдисон. Он матовый… Тёмно-синий, но в этом помещении кажется чёрным. Обыкновенным, классическим. Только рубашка белая, но кажется тёмно-серой. Но Руссо всё так же выглядит, как мечта любой девушки. Даже шрам на щеке не помеха, который практически затянулся до конца. Мэдисон колет лёгкая ревность, когда она замечает, что на него многие смотрят так, словно хотят подойти, познакомиться…              …а потом трахнуться.              Чёрт подери, Мэдисон!              Девушка готова уже отвесить себе сотню пощёчин за такие мысли. С такими фантазиями, с которыми ей можно писать женские сопливые романы и сценарии для мелодрам.              — Ты очаровательная, ты знаешь? — его голос раздаётся у её уха и ласкает барабанные перепонки. — Не была бы ты беременной, я бы отвёл тебя в первый попавшийся класс и…              Она затыкает ему рот ладонью, почувствовав, как щёки горят — краска приливает к ним и засыхает намертво.              — Тише ты! — шикает Бутман, убирая ладонь с его губ, когда он целует внутреннюю часть.              — Не стыдись, словно мы с тобой никогда не трахались, — подтрунивает Билли, играясь с её волнистым локоном, и целует девчонку в висок, совсем не обращая внимания на остальных людей здесь. — У меня страшный недотрах. Я не помню, когда в последний раз чувствовал твоё тело. Сама знаешь, в каком смысле.              — Так, не говори больше такого при нашей дочери. Между прочим, она всё чувствует и слышит, — заверяет ему Мэди, прикусывая нижнюю губу, когда он носом трётся об её висок. — Люди смотрят, что ты делаешь?!              Правильно он тогда сказал ей, что на фотографиях она зайка, а в жизни — ёжик, который фырчит не по делу. Слова укоренились в её мозгу. И теперь она не может забыть, дрожит перед ними. Вспоминать больно, а ещё больнее — осознавать, что тогда и произошло то, благодаря чему у них есть сейчас.              — Меня волнует то, что сюда пускают незнакомцев, — произносит Руссо, пуская ладонь в её уложенные локоны, и совсем не беспокоится, что может испортить ей укладку. — Охраны нет. Ни черта нет. А если бы я был террористом под прикрытием, как бы вы сейчас выбирались отсюда?              — Не мели чепухи и выпей ещё, — чеканит она, подавая ему стаканчик смешанной дряни, — может, расслабишься наконец.              — Детка, я и так уже расслаблен, куда ещё больше? — Билли ухмыляется, вновь наклоняясь к её пунцовому личику. — Даже твоя подружка уже тусуется с каким-то парнем. Не думаю, что тебе стоит быть такой угрюмой и раскрасневшейся.              Его шёпот ласкает кожу возле щеки и виска. Мэдисон невольно облизывает губы, собирая слой блеска, и поворачивает к нему голову, натягивая улыбку.              Внезапно зал наполняется тишиной. Музыка прекращает играть. Все в недоумении смотрят на диджея, а тот, в свою очередь, ставит новый диск, и зал вновь прорезает музыка. Только уже спокойная и медленная.              Медленный танец.              Точно.              Мэди забыла, что на выпускных вечерах они вообще существуют. Ей кажется, что эта традиция уже ушла в глубины истории. Осталась глубоко в прошлом. Но она ошибалась.              Чужая рука захватывает её и ведёт вперёд — на танцпол, где уже собрались остальные пары. Грейс танцевала с Дженсеном. Тем самым, которому Мэдисон давала тетрадку по химии перед тем, как Билли забрал её в тот дом. Она задерживает на них свой взгляд, а затем эфемерно прикладывает свою ладонь на плечо Билли и сжимает его ладонь, когда они медленно начинают двигаться в танце.              Их взгляды скрепляются. Они смотрят друг на друга неотрывно. Моргают нечасто. Дыхание сливается и танцует вместе с ними в воздухе. Идёт отсчёт собственного пульса. Мэдисон никуда не гонится, а вот её сердце словно пытается за чем-то угнаться и пробить её рёбра, оставив девушку в объятиях Билли с чернеющей дырой в груди. Её ресницы трепыхаются, и выглядит это очаровательно. Рука на её талии сжимается. Билли пододвигает её ближе, не оставляя дистанции. От него разит куревом и привычным запахом парфюма.              Мэди гибнет медленно — она знает это. До самой смерти будет гибнуть в его объятиях. Сгорать. Льнуть сильнее. Её ладонь ползёт к его затылку и ласкает его волосы, играясь, а глаза грустные — им ничего не нужно. Они хотят просто смотреть на него.              Мерзкое бессилие с тёмной усладой в подгибающихся ногах. Руссо держит её крепко, сжимая хрупкую ладонь, и прижимается лбом к её лбу, и сдерживает порыв поцеловать её. Губы ведь так рядом… Ещё немного.              Блядство.              Ебучее блядство.              Ну не может он заняться с ней сексом, хотя и хочет до мрака в глазах.              Но целовать… Целовать он её может. Сколько пожелает.              Билли наклоняется. До пухлых, приоткрытых губ остаётся совсем ничего. Крохи. Миллиметры. Мэдисон давится своим желанием, чтобы он поцеловал её наконец и перестал томить. Чего тянуть?              Их губы сливаются едва, и Билли останавливается, танцуя с ней в таком положении. Её глаза блестят, в них — отражение прожекторов и его безумия. Он вновь пробует поцеловать и делает это не как четырнадцатилетний парень, у которого сейчас происходит первый поцелуй.              — Я говорю это редко, но… — он отстраняется от неё, шепча это так, будто его слова могли вызвать землетрясение, — я люблю тебя.              Слова сказаны шёпотом, но их значение слишком громкое.