Это всё ради искусства

      Наверное, всё изменилось тогда, когда улыбка лучшей подруги взыграла иначе. Нет, все стало другим, когда её мизинец аккуратно коснулся опущенной с парты ладони, желая так привлечь внимание. В действительности, всё перевернулось с ног на голову, когда они, уже будучи в средних классах, остались в спортзале одни. Тогда смеялись с произошедшего на уроке, — потому и остались после занятий, — пародировали учителя и надоедливых одноклассников. Дурачились, носились друг за другом, а потом, не заметив мяча под ногами, упали на мат. Лицом к лицу. Рука в руке. Сердце к сердцу. Губы к губам.       — Я сейчас сморожу глупость, но... это нормально, что мне хочется тебя поцеловать? — интересуется она и следит за тем, как комок из нервов проглатывается. Нет, это, конечно же, в самом деле глупость, но...       — Я тоже хочу.       Короткий. Странный. Наивный. В нём не было ничего. Да даже поцелуем подобное сложно обозвать. Просто любопытство. Пока не исполнилось шестнадцать. Пока не разонравились все в этом чёртовом мире, кроме девочки с рыжими волосами и глазами-звёздочками. Это было странно. Так, вероятней всего, не должно было быть. Может, это какая-то ошибка? Но пусть будет — их жизнь, их юность. А там побеги из дома, прогулки поздней ночью, сигареты, за которые она ругает, но недолго. Вишня ей нравится. Как и губы, на которых остаётся сладковатый дымок, капли сомнительной выпивки и дешёвая помада.       — Попробуем ещё раз? — шепчет, сидя на скрипящих качелях, но достаточно громко, чтобы услышали.       — Давай.       В этот раз не так быстро. Чуть увереннее. Чуть грубее. Уже осознанно и с пониманием. С руками, что зарываются в рыжие кудри. С кружащейся головой и приятной болью в груди. В этот момент рушится и катится к чёрту всё. В этот момент нет правильного и ненормального. Но рамки есть, пусть и держатся они два года.       К восемнадцати всё становится предельно ясным. Когда объятия уже не несут в себе простой светлой дружбы. Когда в скрепленных мизинцах таинства и нежности больше, чем в самом романтичном фильме. Когда в переглядках и обмене записками на занятиях уже кроется что-то куда более глубокое, чем просто шутки и обсуждения.

"Я люблю тебя :)"

"А я тебя <3"

      А в их поцелуях столько страсти. Столько чувств и эмоций, что, кажется, это весь мир, а не два человека. Сердца взрываются в унисон. Головы кружатся сильнее. Лёгкие ноют, но нужно ещё. И вот, как тогда в спортзале, падают, но уже на кровать. Глаза в глаза. Губы к губам. Дыханием обжигаются. А ладонь на груди чувствует бешеное сердце.       — М-может... П-попробуем?..       — Давай...       Раздеваются быстро, но так неловко, будто на медосмотре. С минуту мнутся, сидят по разным углам кровати. Молчание давит. Щеки горят. Стыдно. Чертовски стыдно. Это безумие. Дурацкая ошибка... Пока губы не касаются веснушек на плече. Пока не спадает лямка мятного бюстгальтера. Пока не срывается с её уст в нежности и робости имя.       — Мне страшно...       — Я с тобой, не п-переживай.       Её кудри рассыпаются по подушкам. Она, расстегнув лифчик, прикрывает грудь, что уже давно приносит ей дискомфорт — большая, слишком чувствительная и "косая". Искренне жаль, что она не понимает, насколько идеальна в действительности. Как милы веснушки по всему телу. Как чудесны мягкие бока. Как красивы округлые бёдра. Она вся красивая. Сродни богине. По её формам высекались образы Афродиты, не иначе. Но долго смотреть на неё не хочется. Её надо трогать, касаться там и так, чтобы пальцы на ногах забавно скрючивались, чтоб мурашки пробегали от бёдер к лицу, чтоб волосы дыбом вставали.       — Я люблю тебя...       Она не успевает ответить, ведь прикрывает ладонью рот — от поцелуя в шею захотелось издать такой громкий и постыдный звук, за который придётся как-то объясняться. Но перед кем? Дома никого. Только они. И не плевать ли на всё остальное?       Важны касания. Важны губы, оставляющие следы под округлой грудью. Язык, как-то неправильно уверенно ласкающий соски. Пальцы, что, гладя живот, спускаются всё ниже, чуть зарываются ногтями в рыжих лобковых волосах, что легким пушком прячутся под забавным мятным бельём.       — Т-ты уверена?       — Если это ты... — Она волнуется не меньше, но её улыбка, румянец, пьяный блеск в глазах и шёпот звучат так, что ни одна сигнализация не перекричит. — Если это ты, то я готова ко всему...       Больно. По началу больно, неприятно, слишком горячо и странно. Но это лишь секунду, пока движения нет, — чтобы привыкла, — а потом приходит жар. Внизу живота всё ноет и тянет, но это кажется таким... волшебным, что хочется вечности для этого мгновения.       Она стонет тихо. Двигается навстречу уже двум пальцам, приятно давящим внутри. Целует, кусая за нижнюю губу. Сжимает своей ладонью чужую на своей груди. Она робко шепчет имя на повторе. И резко вскрикивает, когда большой палец, явно больше по случайности, задевает слишком чувствительную точку. Клитор, наверное — увы, но часть уроков полового созревания была пропущена, а зря. Но тут уже практика. Благо с любимым человеком. В нежности, заботе и внимании. В поцелуях, в объятиях.       — Хочу кое-что попробовать, — не подметить удивление сложно, а потому неловко приходится признаться, — и-из видео...       Она не сразу реагирует на эти слова, ведь вздыхает с обидой, когда пальцы покидают влажное и горячее лоно. Даже не обращает внимания на то, с чего бы с неё стянули белье, — доверие меж ними максимальное, — как и не придает значения, что её ноги закидывают на хрупкие плечи, а темная голова устраивается постыдно близко меж ног. Бедра мягко целуют, да так чувственно, что аж неловко от мысли, каких именно мест касаются губами. Приятно. Хорошо. Но через мгновение откидывается на спину, хватается за простыни, и заходится таким протяжным стоном, что вопрос следом кажется вполне уместным.       — Т-тебе б-больно?! Ч-что-то не так?!       Она молчит, глаза из угла в угол бегают, но фиксируются на любимой лазури. Вся дрожит, но чуть успокаивается, когда ноги аккуратно укладывают на постель. Грудь свою мнет. Губы вздрагивают. Щеки горят, от чего веснушки видны ещё сильней. Такая красивая, нежная. Это сейчас не просто любовь. Это желание. Это что-то сильней и больше, чем всё существующее в мире.       — Я люблю тебя, — выдаёт пересушенной глоткой и хватает за волосы, притягивая к себе.       — В-всё точно хорошо?       — Я люблю тебя! — почти кричит хрипло, да в улыбке расплывается, ведь пришло осознание простой и важной истины.       — А я тебя, Кармэн...

***

      Сидеть у её могилы... уже не больно. Тоскливо, одиноко, но не больно. Курить её любимые сигареты тошно, и всё же тянется за пачкой на регулярной основе, словно за спасательным кругом. Проходить иногда мимо школы и видеть детей, что носятся, держась за руки — невыносимо. Проводить ночи с другими... хочется и, к счастью, уже не кажется это жутким предательством или изменой. Но всё же произносятся извинения перед каменным ангелом. После каждой ночи. После каждой, кто не Кармэн. Но стоит понимать, что почти восемь лет в одиночестве в плане любви и близости — это огромный и тяжёлый срок.       — Ты же в других реальностях выбрала не меня, а нашего одноклассника. Ты же выбрала его. Так почему я не могу быть с другими?       Эти слова произносятся всякий раз, как появляется время на разговоры с тем, что осталось от давней подруги. Благо не режут они по сердцу. Уже нет угрызений совести. Ведь всё равно не держит зла на её выбор. И потому после них всегда звучит самое важное.       — Для меня ты всегда будешь первой. В любви. В постели. И в сердце. Ты — что-то большее, чем весь этот мир для меня. До сих пор. Так что не злись. — тихо усмехается, потирая на шее свежий засос, оставленный коллегой. А на языке всё равно горечь. — Чёрт...