Страшные сказки Бретани

Эжени, как и в случае с Филиппом Тома, удалось успокоить волнения местных жителей и объяснить ситуацию. Она рассказала им правду — или, по крайней мере, почти правду. По словам Эжени, она отправилась в соседнюю провинцию, откуда три года назад прибыл отец Клод, и узнала о нападениях на девушек. Девушки, как она утверждала, вспомнили некоторые приметы, по которым она и догадалась, что насильником, скорее всего, был священник. Одержимая гневом, она примчалась домой и расставила отцу Клоду ловушку: явилась к нему в церковь и объявила, что знает обо всех его преступлениях. Священник, разумеется, попытался заставить её замолчать навечно, не зная, что за дверью ожидает господин Лебренн. Леон защитил свою госпожу, хоть и получил пулю в плечо. За несколько минут до этого отец Клод признался Эжени, что задушил Агнессу Сенье своим поясом и своими чётками. Выходит, что безутешная ундина искала мести своему убийце, а теперь она упокоится с миром. Леон, все эти дни отлёживавшийся в замке, не знал, как Эжени избавилась от обгорелых останков Агнессы — закопала или утопила в реке — но был вынужден признать, что это было сделано очень ловко, потому что костей никто, к счастью, не нашёл. Отца Клода спешно похоронили, и ходили слухи, что на кладбище произошёл небольшой скандал — Гийом Лефевр плюнул в могилу и пожелал убийце его сестры гореть в аду. Впрочем, нельзя сказать, что крестьяне осуждали Гийома за этот поступок, да и Леон, то и дело вспоминавший свою собственную сестру, его прекрасно понимал. Сюзанна не без оснований предположила, что она из-за своей красоты, молодости и постоянных прений со священником могла стать его следующей жертвой, и теперь её отношение к Эжени и господину Лебренну стало чем-то вроде преклонения. Она разболтала всей деревне, что этот «страшный человек, исчадие ада в рясе служителя Бога» намеревался задушить её, как бедную Агнессу, и только храбрая госпожа и её верный помощник не допустили этого. Служанка то и дело предлагала Леону помощь с промыванием и перевязкой раны, но тот упорно отказывался, предпочитая, чтобы этим занималась Эжени. На это было две причины. Первая — ни Сюзанне, ни кому-либо другому не стоило видеть, что у Леона на плече не огнестрельное ранение, а след от укуса, иначе поползли бы ещё более нехорошие слухи, а покойная Агнесса из мученицы превратилась бы в кровожадное чудовище, да и к Леону стали бы относиться с подозрением: не заразен ли он? Вторая причина — хотя сын Портоса не признался бы в этом даже самому себе — заключалась в том, что ему было невыносимо приятно сидеть на кровати, ощущая тепло от свечей, горевших в стоящем рядом подсвечнике, и чувствовать мягкие прикосновения рук Эжени. Она ежедневно проверяла состояние его раны, смазывала своими чудодейственными мазями, меняла повязки, и Леон удивительно быстро пошёл на поправку. Слабость первых дней покинула его, рана затягивалась хорошо, боль в плече слабела с каждым днём, и вскоре бывший капитан готов был вернуться в седло и вновь служить Эжени де Сен-Мартен. О его так внезапно открывшемся происхождении они почти не говорили. Девушка пыталась пару раз задавать вопросы, но Леон отвечал уклончиво, уходил в себя, и скоро Эжени оставила напрасные попытки. Она больше не упоминала его фамилии — ни материнскую, ни отцовскую — а звала его по имени, что Леона вполне устраивало. О его отце, сестре, других мушкетёрах и их детях речи тоже больше не шло — Эжени не спрашивала об этом из тактичности, а сам Леон ей ничего не рассказывал, опасаясь вызвать новый водопад слёз. Он так и не понял, почему девушка так бурно отреагировала на его историю — казалось, она испытывает из-за этого едва ли не более сильную боль, чем он сам. «Может, у неё тоже есть какая-то тайна, связанная с неизвестными отцами и незаконными детьми? Может, она сама была рождена вне брака?» — подумал было Леон, но вскоре отбросил эту мысль. Если бы это было так, то кто-нибудь бы проболтался — или всезнающая Сюзанна, или кто-нибудь из местных. В конце концов, Эжени могла просто очень сильно переживать за своего подручного, как она переживала за жену и дочь Жиля Тома, за Агнессу Сенье и других жертв священника, за всех слабых и беззащитных. Эжени призналась, что она написала старому шевалье из соседней провинции письмо, в котором подробно рассказала о злодеяниях отца Клода, хотя и сомневалась, что старик извлечёт из этого жизненный урок и впредь будет внимательнее к своим людям. Единственное, о чём она просила — передать известия сестре Агате. «Она, скорее всего, будет молиться о его душе, как истинная христианка, но надеюсь, сердце её успокоится, когда она узнает, что человек, причинивший ей столько боли, больше ни на кого не нападёт», — с грустью сказала она Леону. «Я бы и Эмилии Тере написала, но не знаю, где она». Между тем осень перевалила за половину, листья стали облетать, и теперь деревья стояли почти голые, зато земля была усыпана жёлтой, рыжей и красной листвой, шуршащей при каждом шаге. Птицы в большинстве своём покинули эти края, солнце появлялось всё реже и реже, небо затянуло беспросветным серым покрывалом, а холодные ветра больно резали лицо и приносили мрачные дождевые тучи. Несмотря на погоду, Леон и Эжени почти каждый день выбирались из замка и объезжали верхом окрестности, заглядывали в деревню, разговаривали с местными, скакали по лесу или вдоль реки. Эжени говорила, что зимой большая часть нечисти ложится в спячку, подобно лесным зверям, поэтому скоро должно стать поспокойнее. Правда, местные имели на этот счёт другое мнение. Ундина, пугавшая их с лета, упокоилась с миром, но ходили иные слухи: о чудовищном волке, который бродит по лесу в полнолуние и нападает на скот, о рогатых лесных духах, прячущихся среди деревьев и завлекающих запоздалых путников пением, о ночных пастухах, которые настолько безобразны, что не смеют показаться на свет и громкими жалобными криками предупреждают людей об их появлении. Леон и сам не раз слышал на исходе дня долгие протяжные крики, доносящиеся из леса, но придерживался мнения, что это кричат оставшиеся на зиму птицы или какие-то звери. Рана его зажила, и теперь он уверенно держался в седле, но зато больше не было этих вечеров, когда Эжени осторожными, почти нежными движениями втирала в его кожу мазь, а он сидел, боясь пошевелиться, стараясь дышать ровно и сдержать сумасшедше бьющееся сердце. «Уж не влюбляюсь ли я?» — на этот вопрос бывший капитан не находил ответа. Да, Эжени была хороша собой, несмотря на вечную печаль, храбра и умна, её чуткость помогла раскрыть уже два преступления. Леон невольно испытал восхищение, когда она рассказала ему, как обнаружила связь между изнасилованиями Агаты с Эмилией и гибелью Агнессы. Обеих девушек душили, а Агнесса после смерти лишилась дара речи, и, как предположил Леон, была либо задушена, либо зарезана. Нападения на Агату и Эмилию произошли, когда отец Клод жил бок о бок с ними, теперь же он переехал в земли Эжени, и пожалуйста — нападение на Агнессу! Если же вспомнить порванные чётки, то появлялось и орудие преступления, и священник становился более чем подозрительной фигурой. Такой ясный ум вызывал у Леона уважение, равно как и стремление защитить обиженных и угнетённых, будь они живыми людьми, мертвецами или духами. Но при этом он хорошо помнил слова, сказанные Эжени при первой встрече: «Я не собираюсь замуж». Что ж, он тоже не собирался жениться на ней, а быть её любовником... Леон был уверен, что такая серьёзная и порядочная девушка как Эжени де Сен-Мартен просто не может позволить себе завести любовника. Да и к чему портить такой хороший союз любовными дрязгами? Что касается Эжени, то она была по-прежнему вежлива, не скрывала своего восхищения храбростью капитана, хоть и упрекнула его за то, что он отправился ночью на встречу с ундиной («А если бы в ней не осталось уже совсем ничего человеческого, и она бы набросилась на вас прямо там?»). Кроме того, Леону казалось, что она испытывает к нему жалость из-за всей этой истории с мушкетёрами и сокровищами, и это его злило. Честное слово, уж лучше бы презирала его за незаконное происхождение, чем жалела! В начале зимы произошло одно событие, которое положило начало новому приключению, втянувшему в свой водоворот Леона и Эжени. Пропала маленькая Луиза Мерсье — дочь той самой Эммы Мерсье, подруги Сюзанны и одной из главных местных сплетниц. Девочка выбежала погулять, а мать, занятая своими хлопотами, спохватилась только тогда, когда уже стемнело. Луиза так и не пришла домой, дети постарше, игравшие с ней, могли сказать только, что они играли в прятки возле леса, и девочка, должно быть, заблудилась среди деревьев. Немедленно поднялась тревога. Крестьяне жгли факелы, заряжали ружья, кое-кто запасался чесноком, солью и всякими оберегами против нечисти. Как назло, было полнолуние, и мертвенно-белая, идеально круглая луна взирала на творящуюся внизу суету словно с насмешкой. Эмма Мерсье, когда-то красивая, но теперь располневшая после череды родов и выкидышей женщина, безудержно рыдала, даже не пытаясь поправить выбившиеся из-под чепца тёмно-каштановые пряди и громко хлюпая носом. — Луиза, девочка моя... Ох, ей же семь лет всего! Она пропадёт, замёрзнет, её там убьют, съедят... ох! Сюзанна, сестра Эммы Лили, соседки и подруги окружили её, гладили по волосам, поили водой и приговаривали, что всё будет хорошо, что все мужчины уже собрались и сейчас пойдут в лес, искать Луизу, что она хоть и маленькая, но смышлёная, она выживет, что здесь уже госпожа Эжени и господин Леон... Эмма, никого не слушая, билась в истерике, падала на колени и причитала: — Потеряла я её, мою доченьку... За что караешь, Господи? За чтооо? — её плач перешёл в протяжный надрывный крик. Не в силах выслушивать это, Леон отошёл к мужу Эммы, невысокому невзрачному мужчине с тоскливыми выцветшими глазами пьяницы. Он смотрел в землю и тихим голосом повторял: «Как же так? Не уберегли девчонку. Как же так?». — Как она выглядит, твоя дочь? — Леон встряхнул его за плечо и тут же обругал себя: можно подумать, в лесу в полнолуние блуждает много маленьких девочек! Впрочем, Мерсье не услышал в этом вопросе ничего странного и с охотой ответил: — Белокурая она, сударь, маленькая и белокурая. И плащик я ей сшил с капюшоном... я ведь портной, сударь. Красный плащик, чтоб она, значит, была среди девчонок самая нарядная. Как же так? Не уберегли... — Красный — это хорошо, — Леон изо всех сил старался, чтобы голос звучал бодро. — Красный издалека видно. Нам легче будет её найти. Эжени на Ланселоте уже кружилась на улице, тревожно оглядываясь. Её лицо по бледности могло соперничать с лунным ликом, тёмные волосы выбились из-под капюшона серого плаща. Леон заметил, что она взяла с собой пистолет, и хотел спросить, не заряжен ли он серебряными пулями, но не успел — девушка уже мчалась к лесу. В эту ночь, наверное, не было ни одного спящего жителя во всей деревне — как и во всём лесу. Люди ворвались в него нежданными гостями, разбудили зверей и птиц криками, ударами палок о стволы, выстрелами, топотом копыт, разогнали ночную тьму светом факелов. Всю ночь звучали, перекликаясь и отдаваясь эхом, голоса: «Луиза!», «Луиза Мерсье!», «Отзовись!», «Где ты?». Нечисть, если она и была, попряталась по углам, должно быть, проклиная вторгшихся в её края людей, как горные тролли проклинали епископа Гудмунда. Ночь уже подходила к концу, руки и ноги Леона сводило от усталости и холода, он совершенно сорвал голос, выкрикивая имя Луизы, а толку всё не было. Эжени то появлялась, то исчезала, её звонкий вначале голос звучал теперь почти как шёпот, а на бледном лице Леон заметил дорожки слёз. Окружавшие их мужчины становились всё мрачнее и, уже не стыдясь госпожи, отпускали проклятья в сторону леса, живущей в нём нечисти и глупых детей, которым обязательно надо убежать в самую чащу, несмотря на строжайшие запреты родителей. Мелькнувшее справа красное пятно Леон сначала принял за обман зрения, потому что перед глазами у него от бессонницы то и дело появлялись цветные круги. Но вот он моргнул, присмотрелся повнимательнее и вздрогнул: среди деревьев стояла девочка, закутанная в красный плащ, на первый взгляд вполне живая и невредимая. Из-под капюшона падали светлые пряди, голубые глаза хоть и покраснели от слёз, но глядели на людей с любопытством. Леон не мог кричать, поэтому просто протянул руку и указал на девочку. Охотники и крестьяне тут же загалдели, бросились к ней, один из них подхватил Луизу и усадил на седло перед собой. — Живая? Целая? Замёрзла? — он лихорадочно осматривал девочку. — Ну не молчи, скажи что-нибудь! — Дядя Бернар! — Луиза всхлипнула и прижалась к его груди, уткнувшись лицом в густую тёмную бороду. — Я к маме хочу... Леон никогда ещё не видел такого подъёма духа в местных, да если уж на то пошло, и в людях вообще. Окружавшие его люди радовались так, словно они победили в решающем сражении, которое должно положить конец войне, — они горланили песни, просто кричали, снова колотили палками по деревьям, кто-то даже пару раз выстрелил в воздух. Неожиданно Леон ощутил странное чувство восторга, вызванное причастностью к этому событию, — он ведь тоже был с ними, помогал найти девочку, это ведь он первый её заметил. Кинув взгляд на Эжени, он увидел, что девушка плачет, не скрывая слёз. Когда торжественная процессия остановилась возле дома Мерсье, Эмма кинулась к ним навстречу, но упала на колени, не добежав. Бернар опустил Луизу на землю, и та бросилась в объятия матери. Эмма обхватила дочь и прижала к себе так крепко, словно собиралась никогда больше не разжимать рук. — Доченька моя... вернулась... хвала небесам... ангелам и Господу... — расслышал Леон среди её неразборчивых причитаний. — Прости, мамочка, — Луиза прильнула к матери и потёрлась щекой о её подбородок. — Я больше никогда-никогда не буду, обещаю! Я только хотела спрятаться в дупло, чтобы Оливье меня не нашёл, а потом выпрыгнуть и напугать его. Но того дерева, где было дупло, я не нашла, стала искать дальше, а потом стала кричать, но уже стемнело и никого не было... — Доченька моя! — всхлипывая, повторяла Эмма. Её муж судорожно крестился, прижимая к себе заспанного мальчика лет трёх — видимо, младшего ребёнка. Луиза вытерла опухшие глаза, чуть отстранилась от матери и решительно заявила: — А я ничуть не испугалась! То есть испугалась сначала, а потом мне уже не было страшно. Потом, когда волк пришёл. — Какой волк? — Эмма вздрогнула и быстро перекрестилась. — Большой, — Луиза встала на цыпочки и подняла руки, силясь показать размер волка. При этом её плащик распахнулся, и стало видно, что он порядком изорван — очевидно, девочка цеплялась за ветки и кусты, пытаясь выбраться из леса. — Я думала, он меня съесть хочет, и заплакала, стала просить не есть меня, потому что меня дома мама с папой ждут. Я сказала, что принесу ему еды, если он меня не съест. А он меня облизал, — Луиза провела ладошкой по лицу, — а потом лёг рядом и прижал меня лапой. Он был большой и тёплый, только от него плохо пахло, — она наморщила носик. — Он так долго меня согревал, почти всю ночь, я даже немного поспала. А потом он меня вывел на полянку, а сам ушёл. И тут меня нашли, — девочка обернулась, глядя большими восхищёнными глазами на Бернара. — Господи Боже, доченька, ты умом тронулась? — жалобно простонала Эмма. — Какой волк, о чём ты? — Успокойся, Эмма, — Бернар похлопал её по плечу и наклонился к девочке. — Наша Луиза бродила по лесу много часов, напугалась, может, заснула где-нибудь под кустом, вот ей и привиделся волк. Чудом ещё, что не замёрзла! — Он правда был! — девочка топнула ножкой. — Он меня спас! Я вся пахну волком, ты понюхай! — Лесом ты пахнешь, — терпеливо объяснил охотник. — Лесом и шерстью. Там в лесу волчьи следы были, это правда. Так мало ли в лесу волков водится! Тебе повезло, глупышка, что они тебя не растерзали! — А может, это был не обычный волк? — Луиза с опаской посмотрела в светлеющее небо, где таяли очертания луны. — Может, это был волк-оборотень? — Да что же это такое! — Эмма всплеснула руками, поднимаясь с колен. — Одну ночь в лесу побыла и головой тронулась, бедняжка! Пойдём, я тебя искупаю, ты же вся дрожишь! — Оборотней не бывает. Это всё сказки, — вставил отец девочки, поднимая на руки сына. — Сказки — не сказки, не знаю, — протянул ещё один охотник, молодой человек с худым длинным лицом и чёрными волосами, собранными в хвост. — А только оборотень её бы загрыз, как пить дать, и косточек бы не оставил! — Типун тебе на язык, Турнье! — ругнулся Бернар. — Не видишь, девочка и так еле жива от страха? Враки это всё — про оборотней и про добрых волков! Просто примерещилось Луизе, со страху. Или выдумывает она. — Зачем? Это короткое слово было произнесено Эжени, и все взгляды невольно обратились к ней — за всё время после спасения девочки она не произнесла ни слова. — Почём я знаю, госпожа, — Бернар почесал бороду. — Дети, они такие, их хлебом не корми, дай что-нибудь сочинить. Помнится, я в детстве играл с мальчишками в рыцарей и драконов. И спроси меня кто тогда, как выглядел дракон, я бы сказал, что у него из пасти валил дым, а вместо глаз были огромные сапфиры — и я свято верил, что видел этого дракона наяву! А Луиза, значит, придумала волка. Ну да ладно, по мне, так неважно — сама она спаслась, мы вовремя её нашли, вывел её волк-оборотень или ночной пастух. Главное, что жива! — Это верно! — поддержали его криками остальные охотники. Леон молча кивнул, Эжени перекрестилась. Всю обратную дорогу до замка они ехали, не переговариваясь. К девушке вернулась её обычная задумчивость, и только перед самым подъездом к замку она обратилась к своему спутнику. — Я, конечно, счастлива, что всё завершилось хорошо и Луиза вернулась в лоно семьи. Но... какая всё-таки странная история про волка-спасителя! Сдаётся мне, здесь замешана магия. Леон в ответ только пожал плечами — он всё равно не знал, что сказать, даже если бы и мог говорить.

***

Прошло около двух недель после той страшной ночи, когда пропала маленькая Луиза Мерсье. Никаких волков поблизости не возникало, девочка полностью оправилась и чувствовала себя прекрасно, так что не могло быть речи о том, что её околдовали или подменили в лесу. Эжени, узнав об этом, выдохнула с облегчением. В последнее время она пыталась найти сведения об оборотнях в своих многочисленных книгах, но для этого нужно было сначала привести эти книги в порядок, расставить их по именам авторов, названиям, году написания, тематике... При этом книги о колдовстве, магических обрядах, волшебных тварях и нечистой силе должны были стоять и не слишком далеко — чтобы к ним можно было обратиться в любое удобное время; и не слишком близко — чтобы не попасться на глаза кому не надо. Так что в последние дни Эжени приводила в порядок свою библиотеку. Сначала она хотела привлечь к этому делу Леона, но потом подумала, что он скорее согласится вновь столкнуться с ходящим на задних ногах козлом или взбесившейся ундиной, чем будет расставлять книжки по пыльным полкам. Поэтому бывший капитан то уезжал в деревню, то отправлялся в конную прогулку по окрестностям, то оттачивал своё мастерство фехтования, а Эжени разбирала книги и старалась не вспоминать те дни после ранения, когда она была вынуждена заботиться о плече Леона. Нет, ей и раньше случалось видеть полуголых, да и совсем голых мужчин — на картинах, скульптурах, на рисунках в одной очень интересной книжке, некогда привезённой отцом не то из Индии, не то из Китая, заботливо спрятанной в самый дальний угол и, конечно же, найденной любопытной Эжени. Когда она была помладше, то иногда бегала на речку и подсматривала за купающимися мальчишками — ведь любопытство, как известно, не порок, а черта женского характера. Но одно дело — смотреть, а совсем другое — прикасаться, ощущать тепло чужого тела, чувствовать, как оно вздрагивает и напрягается под её рукой... Кроме того, Эжени догадывалась, что Леону эти прикосновения вовсе не были неприятны. Нет, надо думать о чём угодно, только не об этом! Леон стал для неё верным союзником, защитником, помощником, даже, возможно, другом, но она ведь сама сказала ему — никакого замужества! В деревне, конечно, ходят слухи о них, проклятый священник был уверен, что Эжени и Леон состоят в любовной связи, но слухи ходили бы в любом случае. Вначале она настороженно относилась к своему новому стражнику, готовясь выгнать его, если он позволит себе хоть какую-то вольность, но Леон всегда был учтив по отношению к своей госпоже, и Эжени немного успокоилась. Может, у него есть трагичная история любви в прошлом — он ведь упоминал о какой-то де Круаль... Может, он нашёл себе даму сердца в какой-нибудь местной красавице — да хоть в Сюзанне! Хотя это вряд ли — тогда об этом бы точно говорила вся деревня. Может, его вообще не женщины интересуют... «Так, остановись! Это уже точно не твоё дело! И вообще, такие мысли тебя ни к чему хорошему не приведут», — строго сказала Эжени самой себе и на следующее утро отправилась в поездку верхом, чтобы развеяться и привести в порядок свой разум. Это произошло, когда она летела на Ланселоте по склону холма в сторону леса. Откуда-то из кустов, едва ли не наперерез ей, выскочил мальчишка, кубарем скатился по склону, поднялся, сделал несколько шагов и упал. В тот же миг издалека донёсся неясный, но полный злобы и ругательств крик мужчины. Эжени подъехала к лежащему и, соскочив с седла, склонилась над ним. Она знала этого мальчишку — это был Оливье Дюбуа, сын Катрин Дюбуа, овдовевшей пару лет назад. Мальчику было не то одиннадцать, не то двенадцать лет, высокий для своего возраста и худой, он смотрел на Эжени огромными голубыми глазами и отчаянно пытался перевести дыхание. Грудь Оливье ходила ходуном, над верхней губой и на висках блестели капли пота, вьющиеся каштановые волосы в беспорядке рассыпались по плечам. — От кого ты бежал? — спросила Эжени, стараясь придать своему голосу строгость. Это не очень-то удавалось: Оливье слыл хулиганом и сорвиголовой, а она не особо умела ладить с детьми. — От Абеля Турнье, — выдохнул мальчишка. Тут же, словно в подтверждение его слов, донёсся громкий крик, в котором явственно звучали проклятия. Оливье быстро оглянулся, похожий в этот миг на затравленного, но всё ещё способного кусаться волчонка. — Что ты ему сделал? Мальчик что-то невнятно пробурчал сквозь зубы, а потом вдруг потянулся вперёд и схватил Эжени за подол платья — она от неожиданности отшатнулась. — Помогите мне! Он дурной человек, он хочет погубить меня и мою матушку! — Я защищу тебя. При мне он не посмеет тебя тронуть, — произнесла Эжени, мысленно молясь, чтобы это действительно было так. — Потом будет хуже, — замотал головой Оливье. — Спрячьте меня! Эжени лихорадочно огляделась. На дороге уже слышались тяжёлые шаги, неумолимо приближавшиеся к ним. На миг девушка поддалась панике, поняв, что она тут совсем одна, не считая мальчика, а Абель Турнье сильный мужчина, и репутация у него не из лучших, а она даже не взяла с собой пистолет... — Беги в овраг! — у неё перед глазами ярко вспыхнула картинка из детства — тогда она иногда играла с соседскими детьми, и любимой игрой её были прятки, а любимое место для пряток было как раз здесь. — Спрячься за большим валуном, там небольшая яма! Оливье без лишних слов кинулся в указанном направлении. Эжени успела вернуться в седло и привести в порядок дыхание, когда на холме показался Абель Турнье. — Госпожа Эжени! — он на ходу поклонился, махнув шляпой. — Вы видели тут мальчишку? Оливье Дюбуа? — Видела, — она заставила себя не смотреть в сторону, куда убежал мальчик. — А что он вам сделал? Вы злитесь, как будто в вас дьявол вселился! — Этот дрянной мальчишка пробрался ко мне в дом и пытался поймать меня в мой же капкан, — сквозь зубы ответил Турнье. — Поймаю — уши оторву, чтоб неповадно было! Куда он побежал? — Туда, — Эжени махнула рукой в сторону, противоположную той, куда скрылся Оливье, и охотник, слава Богу, без лишних вопросов кинулся прочь. Подождав, пока он скроется из виду, Эжени подъехала к валуну и остановилась. — Эй, можешь вылезать. Он убежал. — Спасибо вам! — мальчишка змеёй выполз из-за огромного камня и выпрямился, тщетно пытаясь отряхнуть испачканную землёй одежду. — Но тебе придётся объяснить, что это за история с капканом, — строго сказала она. — Зачем ты пролез в чужой дом и пытался поймать его хозяина в капкан? — Я не пролезал, — процедил Оливье, оглядываясь в поисках путей к отступлению. — Значит, Абель Турнье солгал? Я могу позвать его и спросить, кто из вас говорит правду, — пригрозила Эжени. — Эй, если ты сейчас убежишь, я всё расскажу твоей матери, — она сказала первое, что пришло в голову, но это возымело чудодейственный эффект. Оливье вздрогнул всем телом, кинулся к ней и схватился за стремя. — Нет, прошу вас! Не надо! — Тогда ты всё расскажешь мне. И господину Лебренну, — добавила она, подумав. — Мне не нравится, когда в моих землях творятся странные вещи. — Так они всегда здесь творятся, — дерзко усмехнулся мальчишка, но тут же потупился и вновь испуганно огляделся. — Надо поскорее уходить отсюда, а то Турнье вернётся! — Садись сзади, — Эжени подождала, пока Оливье заберётся в седло и схватится за её талию, и решительно подстегнула коня. — Не знаю, мечтал ли ты когда-нибудь увидеть замок Сен-Мартен изнутри, но сегодня тебе представился шанс в нём побывать.