Страшные сказки Бретани

Леон вернулся со своей ставшей уже привычной конной прогулки ненамного раньше Эжени — спешиваясь, он услышал вдалеке дробный стук копыт, а вслед за ним на дороге показался и Ланселот с сидящей на нём всадницей. Когда она подъехала ближе, Леон увидел, что Эжени не одна — за её спиной сидел тощий мальчишка с кудрявыми рыжеватыми волосами. На госпожу и её подручного он воззрился испуганно и в то же время с вызовом, а при виде Бомани его рот приоткрылся от удивления. Конюх не так часто бывал в деревне, и о нём ходили самые разные слухи — кое-кто даже считал негра колдуном. Впрочем, Эжени не позволила своему нежданному гостю вдоволь насмотреться на чернокожего слугу. — Пойдём со мной, — велела она и пояснила Леону, — это Оливье Дюбуа. Я встретила его сегодня утром у холмов и укрыла от гнева Абеля Турнье. По его словам, Оливье хотел поймать его в его же собственный капкан, и Турнье был очень зол. — Я не хотел ничего плохого, — буркнул мальчишка, следуя за хозяйкой замка в её кабинет. Леон шёл за ними, то и дело поглядывая на сгорбленную спину Оливье, хотя непохоже было, что тот собирается удрать. По пути до библиотеки он успел осмотреться, с нескрываемым любопытством глядя на картины в золочёных рамах, тяжёлые шторы и высокие потолки. В библиотеке Эжени села за стол, Оливье встал перед ней, насупившись и исподлобья глядя на девушку, Леон же отошёл к двери, раздумывая, что такого сделал этот мальчик, чтобы заставить Эжени привезти его к себе в замок. — Ну, что ты делал в доме Абеля Турнье? — она явно пыталась напустить на себя строгий вид, но ей это не очень удавалось, и Леон едва сдержал усмешку, подумав, что для строгого разговора Эжени следовало бы обратиться за помощью к нему. Впрочем, Оливье Дюбуа уже пришёл в себя, и по нему было видно, что он не даст так просто себя напугать. — Ничего, — пробормотал он, глядя в пол. — Ты лжёшь, мальчик, — покачала головой Эжени. — Нехорошо. А я ведь спасла если не твою жизнь, то хотя бы твою спину от побоев. — Турнье — дурной человек, — Оливье всё ещё глядел в пол. — Абель Турнье — это один из охотников, что помогали искать маленькую Луизу? — вмешался Леон. — Такой худой, бледный, черноволосый? — Именно он, — кивнула Эжени. — Он похож на крысу, — зло бросил мальчишка. — Он хочет навредить моей матери! — Каким образом? — спросил Леон. — Как будто вы не знаете, — Оливье скривил губы. Бывший капитан уже собрался гаркнуть, чтобы тот разговаривал с господами должным образом, но перехватил взгляд Эжени и увидел, как та еле заметно качает головой. — Откуда же нам знать? — мягко спросила она. — Я, к сожалению, не очень близко знакома с твоей матерью, но может быть, я смогу ей чем-то помочь? — Она не захочет, — мальчик затряс головой. — Она откажется от помощи, я знаю! — Почему? — Турнье угрожает ей. Он пристаёт к ней, хочет, чтобы она... была с ним, — ему явно с трудом давались эти слова, он тяжело сопел и бросал из-под бровей мрачные взгляды на госпожу. — Но он не хочет на ней жениться, так? — внесла ясность девушка. — Не хочет, — кивнул Оливье. — Мы не нужны ему, только моя мать. — Мы? — Я и Элиза, моя сестрёнка. — Сколько ей лет? — Шесть. — Чем Турнье угрожает твоей матери? — подал голос Леон. Мальчик оглянулся через плечо — не испуганно, а скорее затравленно. — Я не знаю, — он опустил глаза, и в его голосе сын Портоса безошибочно расслышал ложь. — Мы не сможем помочь тебе и твоей матери, если не будем знать всей правды, — снова заговорила Эжени. — У твоей мамы нет никого, кто мог бы защитить её от домогательств Турнье? Оливье помотал головой и снова уставил в пол. — А что ты делал в доме Турнье? — девушка чуть повысила голос. — Хотел поймать его в его же волчий капкан, — тихо ответил мальчик, не поднимая глаз. — Зачем? — Хотел проучить его. Чтобы он сидел дома и не лез к моей матери. Но он заметил меня, и мне пришлось удирать. Он догнал бы меня, если бы не вы, — на последних словах он всё-таки поднял голову и посмотрел в лицо Эжени. — Возможно, я поступила неправильно, защитив тебя? — задумчиво протянула она. — Если хотите, можете отдать меня ему, — на этот раз мальчишка смотрел ей прямо в глаза. — Пусть выпорет меня, пусть побьёт! Но просить прощения я у него не буду! Он это заслужил! — Послушай, — кажется, Эжени уже приняла решение. — Так или иначе, мне придётся поговорить с твоей матерью насчёт Абеля. — Только не говорите ей про капкан! — вскинулся Оливье. — Даже если не расскажем мы, расскажет сам Абель, — заметил Леон. — Не догнав тебя, он первым делом отправится жаловаться твоей матери. — Она его на порог не пустит! — горячо возразил мальчик. — И не поверит ни одному его слову, — закончил он уже менее уверенно. — Ты должен пообещать не соваться больше к Абелю, — твёрдо сказала Эжени. — Удастся твоя очередная затея или нет, но тебя в любом случае ждёт большая беда. И твою матушку тоже. Ты ведь не хочешь, чтобы она пострадала из-за тебя? — Я знаю, что это было глупо, — сквозь зубы ответил Оливье. — Но я не знал, что ещё можно сделать. Вы бы слышали, что он ей говорил! — снова вспыхнул он. — Уж я догадываюсь, — усмехнулся Леон. — Если бы я был старше, я бы взял ружьё и застрелил его! — Оливье повернулся к нему, его сверкающие светлые глаза остановились на шпаге, висящей на боку капитана. — Если бы у меня была такая шпага, как у вас, я бы заколол его! — И отправился бы в тюрьму, а потом на виселицу, — охладил его пыл Леон. — Мы поговорим с твоей матушкой и постараемся защитить её, — вмешалась Эжени. — Но ты должен пообещать больше не вмешиваться в дела взрослых — и сдержать своё слово. — Это и мои дела тоже, — упрямо заявил мальчик. — Я уже почти взрослый. Мать всегда говорит, что я её защитник, её и Элизы. — И всё-таки ты должен поклясться, — строго сказала Эжени. Оливье дёрнул головой, словно воротник внезапно стал ему тесен. — Хорошо, я клянусь. Своей... своей жизнью. — Которая, не сомневаюсь, очень дорога для твоей матери, — кивнула Эжени. — Всё, теперь можешь идти. И постарайся не попасться на глаза Абелю Турнье. Мальчишка припустил со всех ног. Леон последовал за ним — не то чтобы он всерьёз опасался, что Оливье что-нибудь украдёт или сломает, но осторожность никогда не помешает. Эжени тоже пошла следом, но держась в некотором отдалении. Уже перед самым выходом Оливье развернулся и посмотрел Леону в лицо. — Можно подержать? — Что? — не понял бывший капитан. — Вашу шпагу. Можно посмотреть? Леон поймал себя на том, что закатывает глаза, однако вынул оружие из ножен и протянул мальчику, мгновенно вспомнив себя в детстве, вместе с другими мальчишками заглядывавшегося на мушкетёров короля и гвардейцев кардинала и мечтавшего быть одним из них, протыкать шпагой врагов, гарцевать на коне, кланяться, эффектно взмахивая шляпой, и ловить девичьи взгляды... — Осторожней, не уколись! — Я знаю, каким концом держат шпагу! — возмутился Оливье, с величайшей осторожностью принимая оружие обеими руками. — Я не про остриё, я про эфес, — пояснил Леон. Мальчик немедленно повернул шпагу эфесом к себе и с восхищением уставился на виноградные грозди и колючие рожки Вакха, провёл пальцем по буквам девиза, взвесил оружие на руке и наконец, с трудом оторвав от него взгляд, вернул Леону. Потом он неловко кивнул, развернулся и опрометью кинулся прочь. Проследив за ним взглядом, Леон обернулся к Эжени и увидел, что она пытается сдержать улыбку. — Простите, — потупилась она, заметив его взгляд. — Просто это было так трогательно... Видите, для кого-то вы уже стали кумиром. — Раньше мы мечтали стать д’Артаньянами, а теперь крестьянские мальчишки хотят стать нами, — заметил Леон. — И нельзя сказать, что это меня радует. Не думаю, что я — хороший пример для подражания. Хотя этот Оливье напомнил мне меня в детстве. — Вы были таким же угрюмым волчонком? — она всё ещё улыбалась. — Вы не представляете, насколько точно сюда подходит слово «волчонок», — вздохнул Леон. — Когда я ещё не владел отцовской шпагой, готов был искусать любого, кто дурно отозвался бы о моём происхождении. Как вы понимаете, мне довольно часто приходилось пускать в ход зубы. Улыбка Эжени померкла, и Леон в очередной раз мысленно обругал себя: зачем он только заговорил о своём детстве! Девушка так редко улыбается, и нужно же ему было разрушить один из таких редких моментов! К Катрин Дюбуа они отправились вскоре после завтрака. Зима окончательно вступила в свои права, дул резкий порывистый ветер, кое-где уже лежал снег, небо было по-прежнему затянуто серым, и оба всадника дрожали от холода. Леон плотнее кутался в плащ — Эжени сама отстирала и зашила ему разорванные ундиной плащ и жилет так, что швы были едва заметны. Сама она тоже куталась в подбитый мехом плащ, на руках у неё были тёплые перчатки, голову укрывал капюшон. Она не изменила своей любви к серому цвету, а Леон — к чёрному, так что вдвоём они должны были смотреться двумя тенями на дороге, белой по бокам и серой посередине. Муж Катрин, по словам Эжени, утонул пару лет назад, во время весеннего половодья. Девушка особенно подчеркнула, что это связано скорее с любовью покойного к горячительным напиткам, а не с какой-нибудь лесной нечистью. Катрин, должно быть, очень любила своего мужа, потому что она долгое время носила траур и не была замечена ни в каких связях с мужчинами. Она прекрасно стряпала и зарабатывала на жизнь тем, что помогала трактирщику, но в этот день должна была быть дома. Домик семьи Дюбуа выглядел чрезвычайно опрятным, и с первого взгляда никак нельзя было сказать, что здесь живёт вдова с двумя детьми, которой приходится в одиночку тянуть на себе всё хозяйство. Дверь открыла женщина лет тридцати, стройная, белокожая, с узким лицом и большими голубыми глазами. Из-под чепца выбивались вьющиеся рыжеватые пряди — Оливье явно унаследовал свои каштановые кудри от матери. Вообще в чертах Катрин Дюбуа было что-то утончённое и даже аристократическое, заставившее Леона задуматься, не была ли сама Катрин или кто-то из её предков незаконным отпрыском какой-нибудь знатной особы. Женщина молча поклонилась гостям и посторонилась, пропуская их в дом. Внутри было хоть и не очень просторно, но зато чисто и аккуратно. Возле печки сидела девочка, по виду ровесница Луизы Мерсье, и старательно наряжала тряпичную куклу, оборачивая её в какие-то синие и красные лоскутки. При виде гостей она поднялась и поклонилась с достоинством истинной леди, напомнив Леону юную герцогиню Орлеанскую, которая изображала Францию на празднестве в честь отцов-мушкетёров. Элиза Дюбуа была похожа на мать ещё больше, чем её старший брат. — Где Оливье? — был первый вопрос, сорвавшийся с языка Леона. — Собирает хворост, — голос у Катрин оказался неожиданно низким и грудным. — Это из-за него вы пришли ко мне, верно? Он рассказал мне, что натворил. — Про капкан и Абеля Турнье? — уточнила Эжени. — Про них, — лёгкая тень пробежала по лицу женщины при упоминании имени охотника. — Глупый мальчишка... впрочем, прошу не судить его слишком строго. Он всего лишь хотел защитить меня. — Мы об этом и пришли поговорить, — Эжени оглянулась на играющую у печи девочку и понизила голос. — Если Турнье домогается вас, возможно, мы сможем вам помочь. — Оливье вам всё рассказал... и как только узнал, — горестно покачала головой Катрин. — Должно быть, подслушивал за дверью, когда Турнье приходил, — она вздохнула. — Благодарю за заботу, госпожа, но боюсь, вы мне ничем не сможете помочь. — Я могу поговорить с ним. По-мужски, — предложил Леон. Катрин слабо усмехнулась: — Вот как? И надолго после этого он оставит меня в покое? — Я могу устроить так, что очень надолго, — пообещал сын Портоса. — И чем же мне придётся заплатить за это? — она перестала улыбаться. — Заплатить? — на мгновение Леон растерялся, а затем вспыхнул. — Не нужно мне никакой платы! Мне ничего от вас не нужно! — обычно он обращался к крестьянам на «ты», но у него не повернулся язык сказать «ты» этой строгой женщине, больше похожей на сошедшую со старой картины Мадонну, чем на простую крестьянку. — И вы готовы по доброте душевной избавить меня от моего преследователя? — Катрин перевела взгляд с Леона на Эжени. — Слишком хорошо, чтобы быть правдой, да? — спросила та. — Что ж, считайте, что я слишком молода и наивна, поэтому готова творить добро и помогать всем, кому в силах помочь. В конце концов, не без моих усилий из нашей церкви было изгнано чудовище в человеческом обличье — отец Клод. — Я знаю, и я искренне благодарна вам за ваши усилия, — Катрин Дюбуа склонила голову. — Но боюсь, в моих отношениях с Абелем Турнье я должна разобраться сама, без чужой помощи. — Он вам нравится? — прямо спросил Леон. Крылья носа его собеседницы чуть дрогнули, а по лицу вновь пробежала тень. — Что? Нет, совсем нет! — Он вам чем-то угрожает? — вставила Эжени. Голубые глаза Катрин потемнели. — Нет... Да... Неважно. Что бы он ни делал, это касается только меня и его. И мой сын совершенно напрасно полез в это дело... и напрасно рассказал обо всём вам. В её голосе было столько твёрдости и уверенности, что Леон сразу понял — спорить бесполезно. Эжени, видимо, тоже это поняла — она поднялась с места и уже у дверей обратилась к Катрин: — Сегодня Оливье удалось сбежать. Но что будет, когда он всё-таки попадётся на глаза Абелю Турнье? — Турнье — человек отходчивый, — пояснила та. — Несколько дней он будет бушевать, и тогда Оливье лучше пересидеть дома, но потом Турнье утихнет и будет только грозить кулаком в сторону моего мальчика. Надеюсь, — прибавила она совсем тихо. — Если вам всё же нужна будет наша помощь... — начал Леон, необыкновенно остро ощущая своё бессилие и в то же время желание помочь этой женщине. — ... я знаю, где вас найти, — закончила она, смиренно склонив голову. — В замке Сен-Мартен. Покинув дом Дюбуа, Эжени и Леон долгое время ехали в молчании, пока девушка не решилась нарушить его с тяжёлым вздохом: — Как помочь человеку, который не позволяет себе помочь? Ох, чувствую, повторяется история с Розой Тома и её матерью... — Катрин не Роза, она не выглядит запуганной и забитой, — возразил Леон. — Тогда она может разделить судьбу Филиппа Тома. Он хотел защитить мать и сестру, она хочет защитить своих детей. Турнье её явно чем-то шантажирует, но чем? Благополучием Оливье и Элизы, скорее всего. Катрин не хочет спать с ним, он ей противен, но и прямо отказать ему она не может, потому что в таком случае он причинит вред её семье. — Моё предложение в силе, — заявил Леон. — Я могу поговорить с Турнье... для начала просто поговорить, — добавил он, заметив подозрительный взгляд Эжени. — Если это не сработает, могу и силу применить. — Местные вообще очень упрямы, а уж охотники особенно, — ответила она. — Турнье не отступится от своей цели. Если вы изобьёте его, он на время затаится, а потом обрушит весь свой гнев на Катрин и её детей. К тому же, мы ведь не знаем, чем он ей угрожает. Может, он распустит какой-нибудь слух... о происхождении её детей или о её связи с каким-нибудь мужчиной. Может статься так, что мы своим вмешательством сделаем только хуже. — И что же вы предлагаете? Просто сидеть и ждать? — вскинулся Леон. — Боюсь, ничего другого нам не остаётся. Катрин Дюбуа весьма непрозрачно намекнула, что всё, происходящее между ней и Абелем Турнье, — не наше дело. И мы должны не лезть сюда... точно так же, как и Оливье Дюбуа. Просто оставить их в покое и надеяться, что у Катрин и Турнье хватит благоразумия, чтобы решить это дело миром. — Надеяться на благоразумие матери, защищающей своих детей, и охотника, преследующего двуногую добычу, — буркнул Леон. — Знаете, я бы с большей вероятностью надеялся на благоразумие кусачей утопленницы и козла, рисующего картинки.

***

С того дня, как Эжени и Леон предприняли неудачную попытку помочь Катрин Дюбуа, прошло около недели. На улице стояла промозглая ветреная погода, дожди лили не переставая, изредка сменяясь снегом, который таял на дороге и оставался лежать сероватыми холмиками в низинах, солнце почти не показывалось из-за туч, было сыро и неуютно. Эжени не покидала замка, продолжая приводить в порядок библиотеку и распоряжаясь по хозяйству. По вечерам, когда на неё наваливалась гнетущая тоска и становилось совсем невмоготу, она куталась в плед, усаживалась возле камина с чашкой травяного чая, грела об неё руки и глядела в огонь. Как проводит свои вечера Леон дю Валлон, кто согревает его в эти холодные дни и согревает ли его кто-нибудь вообще, Эжени не знала и злилась на себя за желание это узнать. Они в последнее время виделись редко — Леон целые дни проводил вне замка, и девушка всякий раз поражалась: его гонит на улицу, в дождь и слякоть, упорство, скука или желание навредить себе? Именно опасения, что Леон простудится или, что ещё хуже, подхватит воспаление лёгких, и заставили Эжени в конце концов выбраться за пределы замка. Она помнила, как в одночасье угас от, казалось бы, обычной простуды её отец — впрочем, насчёт его смерти у неё были свои соображения, весьма мрачные. Помнила, что та же простуда погубила мужа Агнессы, Жильбера Сенье, и его жена осталась совсем одна, без защиты. Вспомнилась ей и рана, нанесённая Леону острыми зубами ундины, и слухи о волке-оборотне, бродящем по лесу... Словом, Эжени требовалось немедленно пополнить запас целебных трав и мазей, и именно за этим она отправилась в деревню. Жанна Буле, местная знахарка, проживала на окраине деревни, как и положено любой добропорядочной колдунье из сказки. Впрочем, никто, даже самые злые языки, не называл Жанну колдуньей или ведьмой — только целительницей или травницей. Никто не знал точно, сколько ей лет, но эта седовласая грузная женщина с морщинистым лицом и большими руками двигалась необыкновенно проворно для своего возраста и комплекции. Рот у неё постоянно пребывал в движении — она или говорила, или улыбалась, или напевала какие-то песенки, похожие больше на колыбельные, чем на колдовские заговоры. За всю свою жизнь Жанна, как поговаривали, ни разу не была замужем, но вырастила двоих сыновей, которые покинули Бретань и отправились искать счастья в Париже. Местные обращались к ней за помощью, все подряд, от мальчишки, который зашиб камнем палец, до девушки, которой нужно было срочно избавиться от последствий любовной связи, и целительница никому не отказывала. Эжени она встретила низким поклоном и широкой улыбкой, провела в свой дом, посетовала на погоду и пригласила гостью располагаться у очага. Скинув промокший плащ и поудобнее усевшись у огня, Эжени вынула из рукава записку с перечнем необходимых ей ингредиентов и прочитала их целительнице. Жанна Буле после каждого слова мерно кивала головой, а дослушав, начала суетиться: доставала из многочисленных шкафчиков баночки с мазями и зельями, тянулась наверх, чтобы снять пучки сушёных трав, собирала коробочки с какими-то порошками и при этом постоянно приговаривала: — Вот это — от жара и лихорадки, это снимает зубную боль, эта мазь заживляет раны. Здесь где-то у меня был бальзам... ах, какая жалость, его осталось совсем немного! Катрин Дюбуа приходила ко мне на неделе, просила оставить ей немного целебного бальзама. Но если он вам нужен, госпожа Эжени... — Не настолько, — тут же откликнулась девушка. — Я охотно уступлю его Катрин, ей нужнее, ведь у неё, насколько я помню, двое маленьких детей? — Девочка маленькая, это верно, а мальчишка постарше и уж такой бедовый! — покачала головой Жанна, продолжая собирать снадобья и расставлять их на столике перед гостьей. — Вечно он то в какую-нибудь яму свалится, то с дерева упадёт, то с другими мальчишками подерётся! Бедная Катрин не успевает покупать у меня мазь для заживления ран, хоть на её Оливье всё и заживает, как на собаке. Ох, мои сыновья были порядочными шалопаями, но этот, чую, перегонит их обоих! — Вот как? — Эжени почувствовала, что по позвоночнику пробежал холодок. Может, это Абель Турнье подкарауливает Оливье и бьёт его, чтобы отомстить Катрин за отказ? Или сама Катрин поднимает руку на мальчика? При встрече она показалась Эжени очень порядочной женщиной, но кто знает... Или целебные снадобья нужны не Оливье, а самой Катрин, но она скрывает это? — Пижма у меня осталась, госпожа Эжени, — Жанна выстраивала баночки ровными рядами. — Нужна вам пижма? — Пижма... — задумчиво протянула девушка, глядя в огонь. На миг ей снова вспомнилась окровавленная рубашка, падающая на пол, искусанное плечо Леона и то, как он вздрагивал от прикосновений к его обнажённой спине. — Пижма. Пожалуй, я возьму её. Жанна Буле, явно не заметив никаких перемен в поведении гостьи, кивнула и принялась снова возиться со своими баночками и пучками. Эжени же продолжала глядеть в огонь, думая о пижме. Чай из неё использовался для прерывания беременности — об этом знала каждая девушка, имеющая голову на плечах. До сих пор Эжени и подумать не могла, что ей понадобится подобное средство, но сейчас... Нет, конечно, она и не думала ничего такого про капитана Леона, но всё-таки пижмой необходимо было запастись. На всякий случай. — ... уж так боится, так боится! — журчал тем временем голос целительницы. — Катрин ей говорила: нет никаких оборотней в лесу, выдумки это всё, а малышка Элиза и слушать не хочет. Бедная мать ко мне: расскажи, говорит, всё, что знаешь об оборотнях, а то у меня уже все сказки закончились, не могу дочку успокоить. Ну я и рассказала, что могла: о том, что в оборотня перекидывается человек, укушенный другим оборотнем или проклятый колдуном, что каждое полнолуние он бродит в волчьем обличье и ищет добычу, а убить его можно только серебряной пулей. — Катрин Дюбуа спрашивала про оборотней? — Эжени медленно вынырнула из своих мыслей и, с трудом оторвавшись от огня, уставилась на Жанну. — Ну да, я и говорю! Рассказала ей всё, что знала, а она мне: а есть ли какое-нибудь средство излечиться? Моя Элиза, мол, только об этом и спрашивает. Я и рассказала: про молитву, про заколдованный пояс, про прыжок через остро заточенные ножи. Думаю, Катрин теперь хватит сказок для дочери на всю зиму, только вряд ли девочку это успокоит. Ей бы попить травяного чая... — Благодарю, — Эжени поднялась, медленными движениями, словно во сне, вынула из кошелька необходимое число монет и расплатилась с целительницей, затем так же медленно забрала сумку с аккуратно сложенными Жанной лекарствами, накинула не просохший до конца плащ и пошла к выходу. Она ехала к замку, подгоняя Ланселота, не видя дороги, а перед глазами у неё стояли две картины, беспрестанно сменяющие одна другую. Первая: малышка Луиза Мерсье рассказывает про спасителя-волка, поднимается на цыпочки, чтобы показать его размер, разводит руки, и широко распахивается её красный плащ, весь в прорехах от веток, цеплявшихся за ткань. Вторая: другая малышка, Элиза Дюбуа, наряжает свою тряпичную куклу в лоскутки, и цвет этих лоскутков — ярко-красный.