Страшные сказки Бретани

Леон впал в то же состояние, что и при первом своём столкновении с потусторонним миром, — в тот день, когда он увидел идущего на двух ногах чёрного козла, внутри которого, как выяснилось, обитал дух Филиппа Тома. Тогда, как и сейчас, бывший капитан просто застыл на месте, потеряв счёт времени и тупо глядя в одну точку. Руки его разжались, Оливье Дюбуа ужом выскользнул из них и бросился к матери, не обращая внимания на её наготу. — Матушка! — он всхлипнул, протиснулся мимо Эжени и уткнулся в бок Катрин. — Ты жива! — Но я не понимаю... — пробормотала женщина, приподнимаясь и судорожными движениями ощупывая правый бок. Она по-прежнему была вся в крови, но рана, из которой исходила эта кровь, уже почти затянулась, и теперь на белой коже виднелся только багровый шрам. Пуля, похоже, прошла навылет. Катрин перевела изумлённый взгляд на Эжени, которая, откинувшись назад, жадно глотала ртом воздух и выглядела очень измученной. — Это вы... Вы исцелили меня! Но как... — Да, это я, — лицо Эжени стало смертельно бледным, и виной этому был не только свет луны. Она дрожащими руками стянула свой серый плащ и протянула Катрин — та закуталась в него, будто только сейчас осознав, что сидит на холодной земле совершенно раздетая. Она оглядела поляну, словно лишь теперь заметив Леона, вздрогнула, плотнее закуталась в плащ, и зубы её застучали. — Боже, здесь так холодно! — Где ваша одежда? — Леон с удивлением для себя обнаружил, что способен более-менее связно говорить. — Здесь, недалеко, — Катрин, шатаясь, встала на ноги, сын поднялся следом, цепляясь за её талию. — Но как вы здесь оказались? Оливье вас позвал? — Нет, мама, клянусь! — он затряс головой. — Нас никто не звал, мы сами обо всём догадались... точнее, мадемуазель де Сен-Мартен догадалась, — Леон кивнул в сторону девушки, при этом с тревогой взглянув на её бледное лицо. У Эжени был такой вид, как будто её вот-вот стошнит, и она всё ещё сидела на земле. Найдя в себе силы встать, Леон подошёл к ней и протянул руку, мельком заметив, что перчатка вся в крови, как, впрочем, и его плащ и штаны. Эжени молча оперлась на его руку и поднялась на ноги, при этом вся дрожа. — И вы кому-нибудь рассказали? — слабым голосом спросила Катрин Дюбуа. — Разумеется, нет! — Леон обернулся к ней, но тут же вновь отвёл глаза, опасаясь смотреть в распахнутый ворот плаща, и принялся отирать лицо, забрызганное кровью убитого охотника. — Мы на вашей стороне, мы мчались сюда, чтобы помочь вам... — И вы помогли, — выдохнула Катрин, осторожно высвобождаясь из объятий сына и хромая к краю поляны. — Вы, господин Лебренн, спасли моего сына, а вы, госпожа Эжени, уж не знаю как, но спасли меня. — Пожалуйста, оденьтесь поскорее, — полуобморочным тоном попросила Эжени. — Иначе вы простудитесь, и все мои усилия пойдут прахом. Вы ведь больше не оборотень и не неуязвимы... Тёплое платье, накидка и обувь Катрин лежали, связанные в узел, в укромной ямке между кустов. Крестьянка быстро оделась (Леон и Оливье при этом отвернулись, Эжени же просто стояла, прислонившись к дереву и безучастно глядя в землю), с поклоном вернула плащ хозяйке, быстро заплела косу, спрятала её под капюшон и прижала к себе мальчика. — Оливье, мой бедный Оливье! Неужели ты всё знал? Как долго? — С конца весны, — неохотно ответил он. — Как-то раз ночью я не спал и увидел, что ты выходишь из дома. Я пошёл за тобой, потому что думал, что ты идёшь... ну, к мужчине, — даже в неверном лунном свете было видно, как покраснел Оливье. — Я дошёл за тобой до леса и там увидел... — он сглотнул. — Как ты превратилась и убежала в лес. А потом пошли эти слухи про волка-оборотня, и ещё маленькая Луиза потерялась... а потом к тебе пришёл Турнье, и я подслушал, как вы с ним разговаривали. Я хотел тебя спасти! — он снова прижался к матери. — О Господи! — вздохнула та. — Глупый, глупый мальчишка! Зачем ты сегодня ночью сбежал из дома, ведь я приказала тебе сидеть с сестрой? — Я хотел тебя расколдовать, — Оливье упрямо наклонил голову. — Я нашёл способ, услышал, как старики об этом шептались. Надо ранить оборотня в волчьем обличье, тогда он перестанет быть оборотнем, — он вытащил из сапога ножик с блестящим лезвием. — Я бы не сделал тебе сильно больно, правда! — А старики не сказали тебе, что происходит с человеком, снимающим проклятье? — вскинулся Леон. — Что он может сам превратиться в волка, умереть на месте, умереть через год? Об этом ты не подумал? Каково было бы твоей матери, если бы ты упал замертво у неё на глазах? — Чушь всё это, — мальчишка сердито дёрнул плечом и потупился, пряча ножик обратно в сапог. — Вы уехали сюда подальше от Турнье, но он всё равно выследил вас и захватил Оливье в заложники, так? — Леон повернулся к Катрин. На Эжени он старался не смотреть, не думать о золотом свечении под её пальцами и быстро затягивавшейся ране, думать о чём угодно, только не об этом. — Он напал на меня из-за дерева — я даже нож выхватить не успел, — буркнул Оливье, глаза его заблестели подозрительно ярко, и он зло вытер их рукавом. — Напал и потащил на поляну. — Я услышала крик и сразу поняла: с моим мальчиком беда, — Катрин опустила голову. — Бросилась на голос, а там... Впрочем, вы всё сами видели. — Но теперь ты расколдована? Скажите, она ведь расколдована? — Оливье с отчаянной мольбой заглянул в лицо поочерёдно матери, Леону и Эжени. Последняя наконец-то подала голос — он звучал глухо, лицо её было таким же бледным, но она уже твёрже держалась на ногах. — Судя по тому, что ночь полнолуния продолжается, а вы приняли человеческое обличье, то да, вы расколдованы, — Оливье при этих словах бросился к матери, крепко обнял и прижался к её груди. — Но скажите, как вас так угораздило? Вы были укушены? Прокляты? Катрин Дюбуа издала тихий звук, и Леон не сразу сообразил, что она смеётся. — Нет, госпожа Эжени, всё намного проще. Прошлой осенью меня занесло на холмы дальше обычного — я собирала лекарственные травы и среди прочего нарвала множество маленьких цветов с коричневыми головками. Я никогда прежде не видела таких цветов. Они были колючие, я уколола палец и сунула его в рот. Наверное, тогда это и случилось. Когда я вернулась домой, они уже почернели, и я выбросила их в огонь. А в первое полнолуние после этого произошло моё превращение. Катрин надолго замолчала и передёрнулась всем телом. — Боже, как мне тогда было страшно! Я молила Бога избавить меня от этого проклятья, убить меня, думала сама наложить на себя руки, но кто бы тогда позаботился о моих бедных детях? В теле волчицы я ни разу не потеряла рассудка, но я так боялась, что это случится, что я растерзаю кого-нибудь из деревни... даже своих собственных детей! А бедная Луиза Мерсье... она так замёрзла, что почти не испугалась, когда я подошла к ней. Она умоляла не есть её и обещала накормить меня пирогом с бараниной, подумать только! — по лицу Катрин потекли слёзы. — Я облизала её лицо, свернулась вокруг неё и согревала всю ночь — что ещё я могла сделать? Под утро я отвела её на запах охотников, а сама убежала прочь. Кто же знал, что Абель Турнье заметит меня, рано утром выходящую из леса, и обо всём догадается! Она закрыла лицо руками, не в силах больше сдерживать переполнявшие её чувства. — Он говорил, что я только зря берегу свой мёд и не хочу поделиться с ним, что мне нужен мужчина, а ему — женщина, что мой муж давно остыл в могиле, и незачем мне строить из себя безутешную вдову. Потом, когда это не помогло, он заговорил по-иному. Что он выследит меня в полнолуние и подстрелит серебряной пулей, а на следующее утро расскажет всей деревне, как он охотился на оборотня, и они узнают меня по ранению. Что меня сожгут на костре, а детей моих отправят в приют, и Оливье придётся просить милостыню, а Элиза... Элиза... — она захлебнулась рыданием. — Ну-ну, тише, всё ведь уже закончилось, — Леон, как обычно, испытывал неловкость, когда ему приходилось успокаивать плачущих женщин. — Как вы догадались? — Оливье, по-прежнему обнимая мать, повернул голову с любопытством уставился на Леона. — Давайте пойдём к вам, точнее, к вашей свекрови домой, а по пути я всё расскажу, — вновь заговорила Эжени. — Вы вся в крови, да и господин Лебренн тоже, а бедная Элиза никак не может уснуть.

***

Обратный путь из леса домой был более долгим, потому что на этот раз Ланселот и вороная кобыла не неслись галопом, а шли медленным шагом. Эжени сидела верхом на Ланселоте, Леон же уступил свою лошадь Катрин — та больше не была оборотнем, и вороная приняла свою всадницу совершенно спокойно. Сын Портоса и сын Катрин брели рядом: Леон вёл свою лошадь под уздцы, Оливье беспрестанно оглядывался, словно боялся, что Абель Турнье может воскреснуть и снова начать преследовать их. Катрин Дюбуа поразилась, когда Эжени пересказала ей все свои умозаключения, приведшие её к выводу, что мать Оливье и Элизы является оборотнем. Женщина покачала головой, и тёмно-рыжие пряди при этом выбились из-под капюшона. — Значит, вы догадались обо всём по паре лоскутков, рассказу старушки Жанны и словам бедняжки Луизы? Право, вам стоит опасаться, что вас назовут ведьмой, — тут она закашлялась и искоса посмотрела на свою собеседницу. — Впрочем... простите, госпожа... вы и вправду ведьма? Леон, которого тоже очень интересовал этот вопрос, вывернув шею, взглянул на Эжени — та лишь вздохнула и ещё ниже опустила голову. — Да, это так. Это мой дар и моё проклятие. Я могу исцелять людей, но после каждого применения магии приходит расплата — я чувствую слабость, головокружение, из носа идёт кровь, и я даже могу лишиться чувств. Кроме того, по понятным причинам я вынуждена это скрывать. — И всё же вы рискнули, вы колдовали, чтобы спасти меня! — Катрин восхищённо посмотрела на Эжени. — Вы не только умны, вы ещё храбры и милосердны! — Кем бы я была, если бы позволила матери умереть на глазах у сына? — укоризненно спросила девушка. — И моё плечо вы тоже исцелили магией? — Леон живо вспомнил, как раздирающая его боль утихла, после того как Эжени осторожно коснулась укушенного ундиной плеча. — Скорее, немного помогла, — отозвалась она. — Сняла боль, только и всего. Ваше плечо и так замечательно зажило благодаря целебной мази. — С ума сойти, — бывший капитан потряс головой. — Не успел я привыкнуть к тому, что у вас тут водятся призраки, живые утопленницы и оборотни, как выясняется, что вы владеете магией! — Я не зря рассказывала вам про Мерлина и волшебство, которым наполнены эти края, — напомнила ему Эжени и повернулась к их спутнице. — Надеюсь, вы понимаете, что всё, что вы узнали, следует хранить в тайне? — Да я... Да вы... Да я никогда... Да я лучше умру, чем выдам ваш секрет! — выпалил Оливье. — Госпожа Эжени, — мягко произнесла Катрин Дюбуа, вновь становясь похожей на Мадонну со старой картины. — Вы спасли мне жизнь, и меньшее, чем я могу вам отплатить, это сохранить вашу тайну. От меня никто никогда об этом не узнает... и от Оливье тоже, будьте уверены. — Никогда и никому, — повторила Эжени. — Даже во сне, даже под воздействием хмеля, даже в шутку, даже в сказке, рассказываемой ребёнку на ночь. Даже Элизе нельзя знать. — Конечно же, нет! — воскликнула Катрин и перекрестилась. — Боже, надеюсь, Элиза не догадается о том, что я оборотень... была оборотнем. Я всеми силами старалась скрывать это от детей, но разве от Оливье что скроешь? — Я ничего не говорил Элизе — и не скажу, клянусь, — пообещал мальчик. — А Турнье? — Катрин порывисто оглянулась. — Он ведь лежит там, в лесу... Его рано или поздно найдут. — Найдут, — пожал плечами Леон. — Решат, что его загрыз волк. Мало ли волков в здешних лесах? — У него в пистолете серебряные пули, — вспомнила женщина. — Обычной он бы меня не ранил так сильно. Их тоже найдут! — Подумают, что он охотился на оборотня, — ответил Леон. — А уж кто его загрыз, обычный волк или оборотень, решать местным. Придумают себе байку про человека-волка, попугают ею детей и пьяниц в трактирах, да и забудут. Ведь настоящих оборотней здесь теперь нет, не так ли? — Надо найти эти цветы и уничтожить их, пока ещё кто-то не заразился, — Эжени выпрямилась в седле. — Правда, я бы хотела взять себе хоть один цветок для исследований... хотя я понимаю, что это опасно. — Не получится, — мрачно ответила Катрин. — Весной, как только эти проклятые цветы снова показались из-под земли, я отправилась на холмы, вырвала их все с корнем и сожгла. Больше никто не превратится в волка из-за этих кажущихся невинными цветов! — Ну и слава Богу, — отозвался Леон. Оставшийся путь они проделали в молчании. Им повезло — Катрин, бесшумно войдя в дом, обнаружила, что и матушка Дюбуа, и Элиза спят крепким сном. Она поманила за собой гостей, налила в таз воды и любезно предложила Леону первому смыть с себя кровь, но тот отказался. — Благодарю, но вам сейчас нужнее. Мойтесь, приводите себя в чувство и думайте, что сказать на следующее утро Элизе — она наверняка спросит, где вы были ночью. — Боюсь, матушка Дюбуа уже сказала ей, что я отправилась к какому-нибудь мужчине, — Катрин слабо улыбнулась. — Старушка свято верит в то, что я тайком навещаю какого-нибудь кузнеца или плотника, и Элиза тоже — впрочем, она пока не понимает, что это значит. И её любовь ко мне от этого не станет слабей. Ничего, я придумаю, как её успокоить. Турнье мёртв, я снова человек, и все мои беды позади. Но думаю, лучше мне на время остаться у матушки Дюбуа — неизвестно, что говорил обо мне Турнье в нашей деревне, что он мог по пьяни сболтнуть своим друзьям. — Надеюсь, никто не обнаружит связь между вашим отъездом сюда и гибелью охотника в этих же краях, — озабоченно произнесла Эжени. — Помилуйте, не у всех же такой острый ум, как у вас, — Катрин устало улыбнулась. За окном понемногу начинало светлеть, и первые лучи зари осветили лицо бывшей волчицы — бледное и измождённое, с тёмными кругами под глазами. Оливье уже начал клевать носом, и Катрин, уложив его спать, попрощалась со своими спасителями. Уже у самого входа Леон обернулся, вспомнив кое-что очень важное. — Да, чуть не забыл! Мне придётся заехать к вам ещё раз. — Зачем? — встревожилась Катрин. — Я обещал вашей дочери новой ткани на платья для куклы, а я всегда держу своё слово.

***

Обратный путь во владения Эжени прошёл для неё как в тумане. От усталости и недосыпа глаза у неё слипались, голова кружилась, она то и дело расслабляла руки, едва не выпуская поводья, и спохватывалась в самый последний момент, вновь сильнее сжимая их. Леон тоже был бледен, но прямо держался в седле и то и дело бросал на свою спутницу взгляды, полные тревоги. Эжени не могла понять, боится он её или за неё, и это наполняло душу неясной тоской. Было обидно сознавать, что человек, который дважды спас ей жизнь, которому однажды жизнь спасла она, которому она залечила рану, станет опасаться её, но в то же время это было ожидаемо. Ей следует радоваться, что Леон вообще продержался так долго, что он не сбежал из Бретани, едва увидев козла, идущего на двух ногах! В замок они прибыли, когда солнце уже поднялось и заливало своим светом округу. Бомани с обычным тихим ворчанием повёл в конюшню измотанных до невозможности лошадей, Сюзанна с обычными причитаниями бросилась помогать госпоже. Служанка пришла в ужас при виде залитой кровью одежды Леона, и её не успокоили даже заверения капитана, что кровь не его. У Эжени не оставалось сил на хоть сколько-нибудь правдоподобные выдумки, поэтому она понадеялась, что труп Турнье обнаружат не сразу и не свяжут его гибель с их ночной поездкой. Леон в ответ на настойчивые расспросы Сюзанны бросил что-то насчёт охоты на оборотня, и это заставило служанку замолчать. По её вмиг засиявшим глазам и загадочному виду Эжени поняла, что Сюзанна уже сочинила у себя в голове героическую историю про то, как её хозяйка и господин Лебренн охотились на оборотня, и к обеду эту историю будет знать уже вся деревня. «Вот и хорошо», — устало подумала она. «Все решат, что мы охотились на оборотня, который загрыз Турнье, но потерпели неудачу. Главное, что никто не свяжет с этим Катрин и её детей». Сюзанна тут же принялась хлопотать — поставила нагреваться воду для ванны, забрала окровавленные вещи Леона и мужественно заявила, что отстирает их во что бы то ни стало. Сын Портоса отправился смывать с себя кровь, пот, волчий запах и усталость, а Эжени поднялась в свою комнату и без сил упала на постель. Перед тем, как провалиться в глубокий сон без сновидений, она успела представить Леона, нежащегося в ванне, и это зрелище почему-то вызвало у неё улыбку. Важный разговор, которого так ждала и боялась Эжени, состоялся у них только к вечеру. Леон, как обычно, пришёл к ней в библиотеку — он выглядел таким смущённым, каким не был даже в первое своё появление в замке. Казалось, он не знает, куда ему деться: бывший капитан беспрестанно оглядывал книжные полки и избегал смотреть в лицо Эжени. Она немного пришла в себя после долгого сна, напомнила себе, что вообще-то её долг заключается не только в поисках нечисти, но и в управлении поместьем, и теперь сидела, вооружившись пером и выписывая на лист бумаги ровные ряды цифр. Ей тоже было тяжело смотреть на Леона, но она всё же осмелилась поднять на него глаза. — Если вы хотите уехать, то так и скажите, — прямо заявила она, решив сразу ударить по самому больному для себя. — Я не стану вас удерживать... ни магией, ни как-либо иначе. Вы были со мной всего три месяца, но многое успели сделать, и я вам бесконечно благодарна. — Да подождите вы, — Леон с досадой поморщился. — Я не имею ни малейшего желания покидать вас, просто... Весь мир перевернулся с ног на голову, уже второй раз! Сначала я узнал, что призраки, вампиры, оборотни и прочая нечисть существуют на самом деле, теперь я узнаю, что вы и сама... нечто в этом роде. — И в промежутке я узнала, что вы — сын Портоса, — напомнила ему Эжени. — Вы понимаете, почему я это скрывал, — поник Леон. — Как и я понимаю, почему вы скрываете свою силу. Скажите, если бы это не открылось так неожиданно, сколько ещё вы бы скрывали от меня правду? — Сколько получится, — без колебаний ответила она. — Это не та вещь, которую рассказывают даже близким друзьям. — Сюзанна, я так понимаю, не знает. А Бомани? — Нет, — отрезала Эжени. — Не думаю, что он даже догадывается об этом. — А ваши родители? — Нет... хотя мне кажется, что мать о чём-то догадывалась. Именно поэтому она и ушла в монастырь — молиться за меня, за колдунью. Но ни у кого из них не было таких способностей. Должно быть, я унаследовала их от какой-нибудь прабабки или от прадеда. — Давно они у вас? — Думаю, что с самого рождения. Но магия стала проявляться, когда мне было лет пять-шесть. Я смутно помню, как заставляла лепестки цветов кружиться в воздухе и, кажется, даже показывала этот фокус каким-то далёким кузинам. К счастью, они были не старше меня, их рассказам о волшебстве всё равно бы никто не поверил, а потом они подросли и всё забыли. Я же поняла, что в этих способностях кроется большая опасность, и стала осторожнее. — Кружили лепестки цветов, — медленно повторил Леон, осознавая смысл этой фразы. — То есть вы можете не только исцелять? — Господи, ну разумеется, нет! Я могу заставлять летать предметы... небольшие, конечно, поднять каменную плиту мне не под силу. Могу зажигать и гасить огонь, развязывать верёвки и отпирать замки по щелчку пальцев. Правда, многие вещи мне неподвластны. Я не могу видеть прошлое и предсказывать будущее, не могу читать мысли, менять свой облик, превращать людей в животных, оживлять предметы... — она осеклась, увидев выражение лица Леона. — Не можете, — ещё медленнее повторил он. — То есть кто-то другой может? — Не могу исключать, — осторожно ответила она. — Если обо всём этом написано в сказках и легендах, то они ведь не на пустом месте возникли, правда? — Значит, кроме вас существуют и другие колдуны и колдуньи? — Вполне возможно. — А разговаривать с призраками вы тоже можете? — Леон удивился, как эта мысль не пришла ему в голову сразу после истории с Филиппом Тома. — Не могу, — Эжени покачала головой. — Я могу попробовать вызвать их, но придут они, только если сами захотят. И увидеть их, и услышать я тоже могу, только если они этого пожелают. — Почему никто из убитых негодяев не стал призраком и не является нам? — Леон наконец сформулировал взволновавший его вопрос. — Мог, например, Жиль Тома вселиться в свою собаку и начать нападать на жену и дочь? — Это хороший вопрос, — протянула Эжени. — И я не знаю на него ответа. Единственное, что я могу сказать на этот счёт: я верю в высшую справедливость. Бог позволил Филиппу Тома стать призраком и вселиться в козла, чтобы покарать своего отца, но он не позволит Жилю и с того света мучить жену и Розу. Здешняя магия воскресила Агнессу Сенье, но она не воскресит священника-убийцу. Не знаю, куда после смерти попали Тома, отец Клод и Турнье, но их душам место в аду или в чистилище, а не в наших краях. Они не станут бродить бесплотными духами по земле... по крайней мере, я хочу в это верить. — Мне бы тоже хотелось верить, — признался Леон. — А ещё мне бы хотелось больше узнать о вашей силе. Насколько она велика? — По-разному, — девушка слабо усмехнулась. — Сегодня, например, я потратила огромное количество магии для спасения Катрин, а это значит, что в ближайшее время я и свечу зажечь не смогу. Имею в виду, что не смогу зажечь свечу щелчком пальцев, — пояснила она с кривой улыбкой. — Но ваша сила может не только исцелять, верно? Она может быть и опасной? Именно поэтому вы не оставили меня тогда в лесу и не бросились за помощью — вы готовились к схватке с Жилем Тома, если бы он убил меня. И поэтому вы в одиночку отправились в церковь к отцу Клоду — вы его не боялись, вы хотели его покарать! — Как вы догадливы, — всякая улыбка исчезла с лица Эжени. — Что ж, вы правы. Моя магия действительно может быть опасна. И я расскажу вам, насколько она опасна. А там вы уж сами решите — оставаться со мной до самого конца или уезжать прочь, к сестре и её друзьям. И Эжени закрыла глаза, медленно погружаясь в одно из самых страшных своих воспоминаний.