Страшные сказки Бретани

После того долгого разговора в библиотеке, когда Эжени раскрыла Леону свою великую и страшную тайну, она стала избегать его, будто стыдясь своей откровенности, и за последующие несколько недель они едва ли перемолвились парой слов. Эжени стала такой же тихой и молчаливой, какой была в самом начале их знакомства, Леон же боялся заговаривать с ней, не зная, какие ещё секреты выплывут наружу из этого тихого омута. Ему было безумно жаль молодую хрупкую девушку, жизнь которой хотел растоптать какой-то заезжий негодяй — даже не из ненависти к ней, а просто от скуки. И ему почти удалось это сделать — ведь не владей Эжени магией, непоправимое бы случилось. Отныне каждый раз при виде хозяйки замка Леон представлял её, измученную и растрёпанную, отбивающейся от насильника, и сердце его сжималось от боли и жалости. Эжени казалась ему хрупкой, сделанной из тончайшего фарфора или хрусталя, и было совершенно невыносимым даже думать о том, чтобы прикоснуться к ней. Воспоминания о том, как она осторожными, почти ласковыми движениями касалась его, втирая в прокушенное ундиной плечо целебный бальзам, теперь наполняли Леона стыдом, но в то же время он был уверен, что Эжени эти прикосновения тоже были приятны. Получается, после всего пережитого она не возненавидела мужчин, не стала испытывать к ним отвращение — ни в духовном смысле, ни в физическом? Такие мысли могли завести очень далеко, поэтому Леон всякий раз, когда в его памяти всплывали те аккуратные действия девушки, старался подумать о чём-нибудь другом, лишь бы не вспоминать те тихие вечера при свете свечи. Эжени, скорее всего, видела его отношение к ней, и её это, скорее всего, задевало, но она ничего не говорила вслух. Общих дел у них больше не было: нечисть, как и предсказывали легенды, улеглась в спячку, и в землях де Сен-Мартен наступил относительный покой. Зима по-прежнему тянула свои холодные лапы к человеческому жилью, беспрестанно завывал ветер, изредка выпадал снег, по ночам в лесах выли волки, а днём небо почти никогда не меняло свою белёсую или серую окраску на голубую. В такую погоду хотелось сидеть у камина, согреваясь горячим супом или вином с пряностями, но Эжени то и дело выезжала проведать крестьян, а Леон скакал по холмам и упражнялся со шпагой. Возвращался он чаще всего в сумерках и даже не огрызался в ответ на упрёки Бомани: «Себя не жалеете, так хоть кобылу пожалейте! Загоняли вы её совсем!». В жизни местных произошли некоторые перемены. Стали поговаривать, что за Розой Тома ухаживает подмастерье кузнеца, и вроде как девушка расцветает каждый раз, как он проходит мимо её дома; что Кларисса Лепети на сносях (уж не от Этьена ли Леруа она понесла, усмехнулся Леон, узнав об этой новости); что от мальчишек шорника Лефевра никому нет покоя, а теперь за ними увязалась ещё и Луиза Мерсье, которая, похоже, совсем перестала бояться чего-либо после той истории с волком и лесом. С Абелем Турнье всё вышло так, как и говорила Эжени: его тело вскоре нашли в соседнем лесу и списали гибель охотника на волка-оборотня. Катрин Дюбуа с детьми всё ещё оставалась у свекрови, но Леон однажды навестил её, сдержав данное маленькой Элизе слово, и привёз множество красных ленточек и лоскутков. Эжени была готова отдать ему для девочки какую-нибудь свою косынку, накидку или даже старое платье, но Леон решил пожертвовать алой подкладкой своего плаща — Сюзанна отстирала его так, что сын Портоса засомневался: а не владеет ли и служанка какой-нибудь магией, позволяющей очищать кровь и грязь? Зима шла на излом, и в воздухе едва ощутимо повеяло первым дыханием весны, когда та же Сюзанна во время очередной трапезы принесла радостные вести: в их края приехал бродячий цирк. Леон, услышав это, только нахмурился и вернулся к своему супу с кусочками говядины и пирогу с вишнёвым вареньем, Эжени же, напротив, встрепенулась и стала засыпать служанку вопросами. — Откуда они приехали? Много ли у них человек? Что они показывают? — Ой, не знаю, откуда они, эти циркачи вечно колесят по всей стране, так что они и сами, пожалуй, не знают, откуда они, — затараторила Сюзанна. — Я видела их хозяина — он называет себя дядюшкой Селестеном, танцовщицу и карлика, но они говорят, что у них есть силач, человек-волк и, — она перешла на заговорщический шёпот, — сросшиеся девушки-близнецы! Господи, чего только не бывает на свете! — Сюзанна поспешно перекрестилась. — Нам сейчас только ещё одного человека-волка не хватало, — пробормотал Леон и тут же понял, что поступил опрометчиво, по тому, как Эжени прошила его взглядом. — О чём вы, господин Лебренн? — служанка удивлённо уставилась на него. — О волке-оборотне, что якобы бегает по здешним лесам и уже растерзал одного охотника, — поспешил исправиться Леон, злясь на самого себя. — Даже если это не оборотень, то он доставил нам немало хлопот, верно? — О... ну так волк из цирка совсем не такой! — Сюзанна снова перекрестилась. — Наверное, это просто человек в маске... но всё равно любопытно посмотреть! Где циркачи, там всегда веселье и смех! Эта танцовщица, она проделывала всякие удивительные штуки — крутилась колесом, так что юбка задиралась и всем были видны её ноги. Немало мужей, проходящих мимо, получили нагоняи от своих жён за то, что засмотрелись на неё! — она прыснула. — А этот карлик, он шутит такие смешные шутки... хотя и не для ваших ушей, госпожа, — Сюзанна скромно опустила глаза. — Как интересно, — задумчиво протянула Эжени. — Надо будет сходить на их представление. Леон был уверен, что она сказала это просто из вежливости, поэтому его немало удивило то, что на следующий день Эжени и правда собралась ехать к бродячему цирку. Она и его позвала с собой, и бывший капитан, хоть и дал себе слово всюду следовать за Эжени и защищать её от любой опасности, не смог сдержать своих чувств: — Признаться, я не очень-то люблю всех этих циркачей, комедиантов, шутов... В Париже у меня была одна очень неприятная история, связанная с театром и суфлёром. — Огюст Вернье и ваша сестра, вы рассказывали, — Эжени опустила глаза. Это был едва ли не первый раз с того вечера, как Леон поведал свою историю, когда они вновь заговорили о его прошлом. — Верно, и потом мне ещё пришлось допрашивать это наглого надутого сына мебельщика, а он всеми силами покрывал детей мушкетёров, — даже сейчас Леон поморщился при мысли о давнишней неудаче. — Что за сын мебельщика? — не поняла Эжени. — Да Мольер же, проклятый актёришка! Как по мне, так будет лучше для него и для всех, если он падёт замертво посреди сцены: это хотя бы расшевелит скучающих зрителей и запомнится людям! — Мольер? Сам Жан-Батист Мольер? Вы знакомы? О Боже, и вы молчали! — Эжени всплеснула руками: она явно не разделяла презрения Леона к театру. — Если я поеду... если я когда-нибудь окажусь в Париже, пообещайте, что познакомите меня с господином Мольером! До нашей провинции долетали только слухи о его громкой славе, а вы знакомы с ним лично! — И весьма об этом сожалею, — ввернул Леон. — Поверьте, слухи преувеличивают достоинства Мольера. Он дерзкий и наглый человек, считающий, что ему всё позволено, смеющийся над всем на свете... и помогающий преступникам избежать правосудия. — Но всё же он талантлив, разве нет? — робко возразила Эжени. — Я не говорю, что мечтаю подружиться с ним, но всё-таки было бы любопытно... Я ведь выросла в глуши и редко встречала по-настоящему интересных людей. — Зато интересных нелюдей вы встречали более чем достаточно, — ответил Леон. — С этим не поспоришь, — на лице Эжени появилась тень улыбки. — И всё-таки, раз уж я пока не могу посетить спектакль господина Мольера, я пойду посмотреть на приезжих циркачей. Надо уметь находить удовольствие в малом. Конечно, я не заставляю вас ехать со мной... — Я поеду, — быстро сказал он. — Не хочу оставлять вас одну в обществе множества незнакомцев. Циркачи расположились между холмов: поставили свои телеги, распрягли лошадей и раскинули большой пёстрый шатёр. Несмотря на пронизывающий ледяной ветер и серое небо, грозящее в любой момент разразиться снегом или дождём, зрителей собралось множество. В воздухе не смолкал весёлый шум, звенел детский смех, что-то задорно выкрикивали женщины, им рокочущим баском отвечали мужчины. В толпе мелькали знакомые лица: Леон увидел Гийома Лефевра, к которому на плечи взгромоздился один из сыновей и с восторгом оглядывался вокруг. Другой сын пытался вырваться из цепких рук матери, которая оттирала ему лицо платком. Этьен Леруа что-то оживлённо рассказывал худенькому рыжеволосому юноше, а тот слушал с рассеянным вниманием, водя взглядом по сторонам. Луиза Мерсье едва поспевала за матерью, крепко сжимавшей её ручку, и что было сил вертела головой по сторонам. Даже старая Жанна Буле, травница, про которую рассказывала Эжени, была здесь: она куталась в шерстяную шаль и широко улыбалась шуткам карлика, который сновал между зрителями. — Притащил я как-то в бордель осла и пчелиные соты... — долетел до Леона обрывок его речи. Маленький, чернобородый, с непропорционально большой головой и приплюснутым носом, карлик не переставал корчить рожицы и не упускал случая залезть к какой-нибудь девушке под юбку, отпуская при этом неприличные комментарии. Чаще всего мишенью для его острот становилась танцовщица, крутившаяся рядом: впрочем, она не обижалась, а только весело хохотала. Возможно, она была красива, но это сложно было понять из-за грима, закрывавшего всё лицо и делавшего его неестественно белым. Высокая и худая, с огненно-рыжими волосами, она, похоже, не испытывала холода и танцевала в лёгком платье, с непокрытой головой. Из-под задиравшейся юбки то и дело мелькали стройные длинные ноги, мужчины одобрительно улюлюкали, женщины громко возмущались, и Леон поскорее заставил себя отвести взгляд. Посмотрев на Эжени, он с удивлением заметил, что она явно не на стороне возмущённых женщин. Её рот слегка приоткрылся, на губах снова возникла тень улыбки, глаза засияли, и девушка вся подалась вперёд, с наслаждением впитывая в себя краски, запахи и звуки. Похоже, солёные шутки карлика ничуть не смущали её, как и тот момент, когда танцовщица приподняла юбку, а карлик стал путаться между её ног. Леон покачал головой — за сегодняшний вечер Эжени улыбнулась больше раз, чем за весь предыдущий месяц! И кто мог подумать, что она так любит цирк? Дядюшка Селестен, хозяин цирка, был полноватым круглолицым человеком с сильными залысинами на голове и поразительно ловкими руками. Колода карт порхала в них, то появляясь, то исчезая, бумажные цветы растворялись в воздухе, чтобы потом возникнуть за ухом у какой-нибудь крестьянки, тонкие шёлковые ленты распадались на куски и соединялись вновь. Селестен широко улыбался и представлял своих подопечных звонкими выкриками, придумывая им звания и титулы прямо на ходу. Все у него были наилучшие, непревзойдённые, никем ранее не виданные... Впрочем, даже Леон, со всей его неприязнью к артистам, не мог не признать, что выступают они достойно. Рыжеволосая танцовщица, которую звали Грета, казалась неутомимой. Она ходила колесом, извивалась змеёй, трясла всем своим худым телом, прикрытым разноцветными тканями, так что Леону снова невольно пришлось отвести глаза и заставить себя отвлечься от неподобающих мыслей. Дядюшка Селестен с необыкновенной для его комплекции ловкостью один за одним метал кинжалы в доску, перед которой стояла Грета. Лезвия со стуком втыкались в дерево рядом с ней, но она только слегка вздрагивала и продолжала дразняще улыбаться Селестену, зрителям и всему миру. Карлик со звонким именем Эцци жонглировал шариками, не забывая отпускать неприличные шутки и прихлёбывать из маленькой фляжки, висевшей у него на боку. Потом он вывел огромную лохматую рыжевато-белую собаку — вид у неё был такой, как будто она готова завалиться спать прямо здесь. Но впечатление оказалось обманчиво: собака бегала то за карликом, то от него, отнимала у него фляжку («Эй, а псина точь-в-точь как моя жена!» — крикнул кто-то из толпы), стягивала зубами штаны, потом падала на бок, позволяла чесать себе живот и под конец увезла на своей спине победно размахивавшего фляжкой Эцци. Силач Аякс, крупный мужчина с густой курчавой бородой, крутил над головой тяжёлые скамейки, с лёгкостью поднимал Грету и усаживал её себе на плечи, при этом добродушно улыбаясь зрителям, и на этот раз уже мужчины неодобрительно ворчали, а женщины вытягивали шеи, стремясь поближе рассмотреть мускулы Аякса. Леон опустил голову, пронзённый внезапной болью: этот улыбчивый гигант напомнил ему Портоса, способного с такой же лёгкостью подхватить и женщину, чтобы заключить её в объятия, и противника, чтобы отшвырнуть его прочь, и неподъёмный камень, чтобы открыть проход. Эти воспоминания несколько омрачили его состояние, и дальнейшее представление сын Портоса смотрел как в тумане. Франческа и Франсуаза, сросшиеся близняшки, несмотря на свою природную особенность, не вызывали ни страха, ни отвращения. Это были молодые девушки с аккуратно причёсанными тёмно-каштановыми волосами, нежными кукольными личиками и белой кожей. Сшитый по особым меркам наряд скрывал то, что в области бёдер и талии сёстры являются единым целым, и со стороны можно было подумать, что две одинаковые девушки в одинаковых бледно-розовых платьях просто стоят очень близко друг к другу. Трогательная история о том, как мать близняшек умерла при родах, а отец сначала хотел утопить «уродок» в речке, но потом одумался и подбросил их к порогу монастыря, может, и не была правдивой, но вызвала слёзы у множества зрительниц. Покосившись на Эжени, Леон заметил, что она утирает глаза перчаткой. Но потом девушки повеселели, на два голоса объявили, что лучше быть артистками цирка, чем монахинями, и очень ловко исполнили танец, вызвавший у зрителей неистовые хлопки и бурные возгласы радости. «Человек-волк» и впрямь мог напугать кого-нибудь, кто не сталкивался с настоящей волчицей-оборотнем, огромной и острозубой, пахнущей кровью и горячо дышащей в лицо, как до этого не сталкивался с воскресшей утопленницей и козлом, ходящим на задних ногах. На самом деле «человек-волк» был похож скорее на обезьяну: его лицо и кисти рук были покрыты густой коричнево-серой шерстью, из-за чего невозможно было понять, сколько ему лет, или разглядеть черты его лица. Он прытко двигался, передвигался на четвереньках, приседал, потом делал большие прыжки и оглушительно лаял на публику. Дети визжали, не то в настоящем, не то в притворном ужасе, женщины шарахались и махали руками (Леон заметил, что Кларисса Лепети испуганно схватилась за живот), мужчины сплёвывали на землю и ругались. В целом это номер показался бывшему капитану самым провальным, и он даже посочувствовал человеку-зверю, увидев в его чёрных глазах проблеск живого ума. — А теперь я имею честь представить вам Сильвию! — дядюшка Селестен раскинул руки так широко, словно хотел обнять всех, кто пришёл к нему в этот вечер. — Она — наша предсказательница, сивилла, Кассандра. Она — та, кто поднимет занавес тайны над будущим. Всего за несколько монет Сильвия ответит на самый сокровенный ваш вопрос. Подумайте хорошенько: быть может, от вопроса, который вы сейчас зададите, зависит вся ваша жизнь. Идите сюда, если хотите узнать свою судьбу! Но Сильвия за один раз может ответить только на один вопрос, поэтому не спешите! Зрители едва ли не впервые за всё время с начала представления притихли, по рядам пробежали шепотки. Сильвия, как и предполагал Леон, оказалась цыганкой — не юной, с сединой в чёрных вьющихся волосах и тонкой сеткой морщин на щеках, погрузневшей телом, но всё равно очень красивой. Голову она держала так, как будто была королевой или императрицей, а её чёрные глаза, казалось, пронизывали каждого насквозь. Сильвия грациозно опустилась на расстеленный коврик, скрестив ноги по-турецки, неторопливыми движениями оправила юбку платья — как ни странно, не пёстрого, а тёмно-вишнёвого — и ловкими движениями перетасовала колоду карт. Наблюдая, как изрядно потрёпанные, но не засаленные карты мелькают между смуглых пальцев гадалки, Леон неожиданно почувствовал смутный необъяснимый порыв, сродни тому, что привёл его в эти земли, порыв, который невозможно было понять, но которому нельзя было противиться. Кинув быстрый взгляд на перешёптывающуюся толпу, он решительно зашагал к цыганке. Шепотки за спиной стали громче, но бывший капитан заставил себя не думать о них, не думать вообще ни о чём, даже о безрассудности своего поступка. Сильвия приветствовала его кивком, но не поднялась с места, и Леон, поколебавшись, опустился перед ней на одно колено — вставать на колени перед цыганкой казалось ему глупым, нависать над ней — неучтивым, садиться же на холодный дощатый настил не хотелось. — Что вы хотите узнать? — голос у Сильвии оказался тёплым, глубоким и грудным; было трудно представить голос, более подходящий к её внешности и занятию. — Что меня ждёт? — через секунду Леон уточнил: — Здесь, в Бретани. Она кивнула и с крайне сосредоточенным видом принялась раскладывать карты. Густые чёрные брови, похожие на соболиные хвостики, нахмурились, полные тёмные губы что-то зашептали, карты одна за другой выскальзывали из пальцев и ложились на коврик. Леон следил за ними, ни о чём не думая: он всё равно не знал, что значит та или иная карта или их сочетание, а если бы и знал, то в любом случае не поверил бы в это. Позади всё стихло — видимо, местные сгорали от любопытства, ожидая, что Сильвия нагадает господину Лебренну, верному спутнику их госпожи. Наконец предсказательница закончила свой обряд и подняла голову. — Выбор, — изрекла она. — Трудный выбор. Между своим и чужим, между долгом и любовью, между тем, что вы должны сделать, и тем, что вам хочется сделать. Пока что вы идёте по верному пути. Не сворачивайте с него, иначе заблудитесь в тумане. — Меня ждёт любовь? Здесь? — не понял Леон. — Это уже второй вопрос, — Сильвия всё с тем же серьёзным видом покачала головой и протянула руку, явно ожидая платы. Деньги Леон ей заплатил, но когда он возвращался, голова его была полна самых сумбурных мыслей. Логичней всего было бы предположить, что цыганка просто говорит расхожие фразы, которые подойдут любому, ведь кто в своей жизни не стоял перед трудным выбором? Но что-то в её словах не давало покоя Леону, мешало, заставляло смущённо опускать голову и не смотреть в глаза Эжени, когда он подошёл к ней. — Цыганка может быть колдуньей, верно? — вполголоса спросил Леон. — Из тех, кто предсказывает будущее? — Вообще-то может, — с удивлением ответила Эжени. — Но я бы скорее решила, что она просто дурачит публику, говоря им то, что они хотят услышать. Или она действительно верит в свои силы, но всё, что у неё есть — это колода карт, и Сильвия толкует её ответы как может — или как считает нужным. Она внимательнее посмотрела на своего спутника и нахмурилась. — Леон, вы бледны. Вас так расстроило предсказание? Но ведь Сильвия сказала, что вы идёте по верному пути! — Глупости, — бросил он. — Не надо было вообще идти к ней. Не знаю, зачем я это сделал. Послушайте... мы может уйти отсюда? Всё равно сейчас все будут узнавать свою судьбу у гадалки, и представления больше не будет. — Хорошо, — кивнула Эжени, всё ещё кидая на Леона обеспокоенные взгляды. — Только я брошу горсть монет в шляпу Эцци. Такое представление должно быть вознаграждено! — Вы очень щедры, — отметил Леон, когда они покинули шатёр и медленно удалялись от толпы, продолжавшей гудеть, пищать, смеяться, плакать, переговариваться и жить своей жизнью. — Они это заслужили, — ответила девушка. — Грета прекрасно танцует, Эцци забавен, Селестен талантлив, Аякс обаятелен. Бедные девушки и человек-волк... они всего лишь жертвы природы! Я не знаю, как подобные создания появляются на свет, но если их создаёт Бог, то он жесток. Подумать только, Франческу и Франсуазу хотел утопить родной отец! А этот юноша, заросший шерстью, вынужден притворяться диким, хотя он прекрасно всё понимает — я видела это по его глазам. — А Сильвия? Что вы скажете о ней? — Безусловно, она красива, — Эжени вновь стала задумчивой. — Я бы хотела сходить к ней, чтобы она погадала мне. В худшем случае я просто отдам пару монет за пустое предсказание. В лучшем, если она и впрямь окажется волшебницей, как и я, мы могли бы объединить наши усилия... Нет, боюсь загадывать, лучше промолчу! Весь дальнейший путь они проделали молча. Солнце уже скрылось за горизонтом, на землю легли вечерние тени, из-за облаков тускло светила луна, а над дорогой клубился туман, и Леону снова вспомнилось предсказание Сильвии. Не сворачивать с пути, чтобы не заблудиться в тумане... Но рано или поздно ему всё равно придётся свернуть на развилке, сделав тот самый сложный выбор. Выбор между своим и чужим, между долгом и любовью... Леон никогда ещё так не жалел, что все гадатели напускают туману и говорят общими фразами, вместо того чтобы прямо сказать, что ждёт человека в будущем.