Страшные сказки Бретани

Проснувшись, Леон дю Валлон не сразу сообразил, где он находится, — такое с ним бывало довольно редко. Голова слегка кружилась, всё тело болело, но это была приятная боль, как после долгого плавания или дальней поездки верхом. Он от души потянулся, перевернулся на другой бок — и вздрогнул, задев рукой что-то мягкое и шелковистое. Рядом с ним, на краю кровати, свернувшись в клубок, лежала Эжени де Сен-Мартен, её русые волосы разметались по подушке, и именно их Леон и коснулся, потягиваясь. Девушка, судя по её ровному дыханию, мирно спала, её длинные чёрные ресницы слегка вздрагивали, тонкая ночная рубашка поднималась и опускалась на груди в такт вдохам и выдохам. Леон мгновенно вспомнил и то, где он находится, и события прошлой ночи и едва не застонал сквозь зубы — остановил его только страх разбудить девушку. Очень осторожно, чтобы не потревожить Эжени, он повернулся к ней и прикрыл одеялом. Сквозь маленькое окошко уже пробивались первые лучи солнца, близился рассвет, пора было вставать и отправляться в путь, но бывший капитан и подумать не мог о том, чтобы вырвать свою спутницу из объятий сна. Она так сладко спала... и кроме того, Леон не мог представить, как посмотрит ей в глаза после случившегося ночью. Он готов был лежать так вечно, слушая дыхание Эжени и надеясь, что это утро никогда не закончится, но она в конце концов проснулась — а может, и не спала вовсе, просто лежала, прислушиваясь к каждому шороху и думая, как будет говорить с Леоном после произошедшего? В любом случае, она откинула одеяло, тоже потянулась и, сев на постели, обернулась на капитана. — Леон! — странно, но Эжени вовсе не выглядела смущённой. — Доброе утро! — Доброе, — кивнул он, нехотя поднимаясь с нагретой за ночь постели и садясь рядом с девушкой. — Вы не выспались? — она дотянулась до столика, взяла гребень и принялась расчёсывать растрепавшиеся после сна волосы. — Вы как будто чем-то расстроены. — Я... нет, я не расстроен, — Леон потряс головой, собираясь с мыслями. — Я хотел попросить у вас прощения за случившееся. — Вы сожалеете? — Эжени поникла и даже опустила руку с гребнем. — Вам не понравилось? — Почему же, очень понравилось, — тут же возразил он. — Но... я не должен был этого делать. — Почему? — она смотрела на Леона с недоумением. — Вы же этого хотели, как и я. Послушайте, Леон, вы не сделали ничего предосудительного, вам не о чем сожалеть. — И вам не было больно? — Разве что самую малость. Но мне доводилось переживать и куда более сильную боль. Поглядите, на простыне даже не осталось следов крови! — Это да, — пробормотал он. — И всё-таки... ваш первый раз должен был быть совсем не таким. Не в какой-то дешёвой гостинице на старой продавленной кровати с несвежими простынями... — Конечно, — в голосе Эжени зазвучала обида. — Мой первый раз должен был быть на поросшей вереском земле возле заброшенной церкви с Антуаном де Лавуалем, человеком, который меня не то что не любил, но даже не желал и решил заняться мною просто от скуки! — Я не это имел в виду, — Леон опустил голову. — Позвольте мне самой решать, где и когда должен быть мой первый раз! — Простите, — он не осмеливался поднять на неё глаза. — Но вы достойны большего. Хотя бы чистых простыней и более уютной кровати. — Вы тоже достойны большего, — вздохнула она. — А что насчёт простыней... в моём замке Сюзанна всегда следит за чистотой белья, и моя кровать вполне удобна. Когда вернёмся домой, можем повторить... если вы хотите, конечно, — поспешно добавила Эжени и внезапно испуганно взглянула на него. — Вы же не скажете сейчас, что это был наш первый и последний раз? — Я не смел и мечтать о повторении, — признался Леон, — но если уж вы настаиваете, то я всегда к вашим услугам. — И вы не переспали со мной просто из жалости? — Что я вам, какой-нибудь де Лавуаль, оказывающий женщинам «милость»? — вскинулся он. — И я вам действительно нравлюсь? — Очень нравитесь. — Хорошо, — она вздохнула с явным облегчением и снова принялась расчёсываться. Слабый утренний свет проник в окно, упал на волосы Эжени, и они неожиданно приобрели чудесный золотисто-каштановый оттенок. Леон поразился, как раньше они могли казаться ему серыми. Да и сама Эжени — как он мог считать её серой мышкой? На её обычно бледной коже появился нежный румянец — то ли от лучей солнца, то ли от воспоминаний о прошедшей ночи, глаза за ночь будто стали темнее и глубже и ярко заблестели, в волосах плясали солнечные блики, на губах заиграла ласковая улыбка. Впрочем, заметив направленный на неё взгляд Леона, девушка снова поникла, и улыбка её погасла. — Вы так красивы! — он попытался вернуть эту улыбку на её уста, но Эжени, похоже, не поверила в искренность его слов или же думала уже совсем о другом. — Нельзя, чтобы в замке узнали об этом, — сказала она, забирая волосы наверх своей неизменной заколкой с совой. — Ни Бомани, ни Сюзанна. В деревне, конечно, давно уже ходят слухи о нас, но я не хочу, чтобы эти слухи подтвердились. Если мы... если вы согласитесь и дальше состоять со мной в любовной связи, нам придётся всё держать в секрете. — Я могу жениться на вас, — немедленно предложил Леон. Эжени грустно взглянула на него. — Не самая удачная шутка. — Это не шутка! — возмутился он. — Я и правда могу взять вас в жёны, и тогда нам ни от кого не придётся скрываться, а злые языки умолкнут. — Нет, — она совсем погрустнела и покачала головой. — Не поймите меня неправильно, Леон, вы прекрасный спутник, защитник и советчик, а теперь, как выяснилось, прекрасный любовник, но откуда мне знать, каким мужем вы будете? Я пока что ещё не готова рисковать своей свободой... даже ради вас. — До сих пор я подчинялся вам, а не вы мне, — ответил он. — Почему вы думаете, что после свадьбы что-то изменится? — Потому что брак меняет человека и не всегда в лучшую сторону. И потом, всё равно пойдут слухи, что вы женились на мне ради денег и замка. — Но вы же знаете, что это не так! Я бы мог стать бароном дю Валлоном, если бы захотел. Возможно, ещё не поздно вернуть себе титул и хотя бы часть отцовских владений... — И тогда будут говорить, что это я вышла за вас ради замка и титула, — покачала головой Эжени. — Пусть только попробуют! — вспыхнул Леон. — Вы готовы так яростно защищать меня от любой опасности! — она посмотрела на него с нежностью. — Где же вы раньше были, господин капитан? — В Париже, — буркнул он, неожиданно вновь испытав смущение. — Охотился на государственных преступников. — Как жаль, что мы не встретились раньше! — Эжени снова вздохнула. — Но в одном де Матиньи был прав: браки редко заключаются по любви, а если и заключаются, то почти никогда не оказываются счастливыми. Я уже не та глупенькая маленькая девочка, верившая в свадебные процессии, роскошные платья и прекрасного жениха-принца. Мы с вами, как мне кажется, стали хорошими союзниками, так давайте же не будем разрушать наши отношения браком. — Как вам будет угодно, — Леон склонил голову. Эжени обеспокоенно взглянула на него. — Вы не обиделись на меня? — Что вы, как я могу! Просто я редко встречал женщин, которые так дорожат своей свободой. Даже Анжелика, даже Жаклин д’Артаньян — обе были совсем не прочь выйти замуж, — едва договорив, Леон вспомнил про де Круаль, женщину, которая точно дорожила своей свободой больше всего на свете, и лицо его помрачнело. Неужели воспоминания о рыжеволосой шпионке Кольбера будут преследовать его всю жизнь, настигая даже в самые радостные моменты? — Кроме того, вы рискуете своей репутацией, — добавил он. — Незамужняя девушка и мужчина, живущий с ней под одной крышей, выполняющий её поручения, в том числе самые деликатные... — Боюсь, моей репутации уже ничто не поможет, — откликнулась Эжени. — Я же говорила: слухи в деревне поползли, как только вы поселились в замке, и будут расползаться и дальше. Ничего, пока это только слухи без подтверждения, мне нечего опасаться. Она поднялась и подошла к своей кровати, чтобы одеться. Леон сначала хотел отвернуться, но потом подумал, что это будет глупо после того, что произошло ночью, и что Эжени, чего доброго, ещё обидится, решив, что он считает её недостаточно привлекательной, чтобы смотреть на неё при свете дня. В конце концов он нашёл компромисс: не стал отворачиваться, но отвёл глаза и смотрел в угол всё время, пока Эжени шелестела тканью, возилась с лентами и шнурками и оправляла нижние юбки. Закончив, она села на постель и в ожидании уставилась на своего спутника. — Ну что же вы, Леон? Нам уже пора ехать. Мы и так долго пробыли здесь. Разозлившись на себя за непонятно откуда взявшуюся стеснительность, сын Портоса оделся, стараясь двигаться как можно быстрее, завязывая шнурки и застёгивая пуговицы по-военному быстрыми точными движениями. Эжени и не подумала отводить глаза — напротив, она смотрела на него, не скрывая своего восхищения, и только слегка порозовевшие щёки выдавали её смущение. Леон подумал, что она точно так же любовалась им, когда лечила рану от зубов ундины Агнессы, но он тогда не заметил этого, потому что боялся поднять глаза. «А если бы поднял и встретился взглядом с Эжени, то произошедшее нынче ночью случилось бы намного раньше», — подумал он с внезапной досадой, но тут же одёрнул себя. «Тогда ты ещё не знал о нападении де Лавуаля и мог бы позволить себе вольности, каких Эжени бы не простила. И тогда ни сегодняшней ночи, ни предыдущих, ни последующих за ней вовсе бы не было». Как бы то ни было, Леон оделся, взял свою шпагу, они собрали свои немногочисленные пожитки и вскоре уже покинули гостиницу. До замка оставалась всего пара дней пути, и впервые бывший капитан пожалел, что их путь так недолог. Дни они с Эжени проводили в дороге, делая небольшие привалы, во время которых почти не разговаривали, ночи же — на постоялых дворах, на этот раз в разных номерах, потому что гостиницы не были настолько переполнены. Тем не менее Эжени каждый раз приходила к своему спутнику вечером и оставалась до утра в его комнате и в его постели. Она говорила, что приходит стеречь сон Леона, но кошмары ему больше не снились. Тот сон, от которого его тогда разбудила Эжени, оказался единственным за долгое время кошмаром. В нём смешалось всё — и заколотый на берегу моря Арамис, и заваленный каменными глыбами отец, и Анжелика, которую Леон в своём сне не успевал вытащить из горящей гостиницы, и она сгорала заживо, и другие дети мушкетёров, которые смеялись над ним, упрекали его, обвиняли его. В тоже время во сне перед ним бесконечным хороводом кружились привидения, оборотни и ундины, встреченные им в Бретани. Призраки прошлого и настоящего терзали Леона, и он не мог вырваться из этого кошмара, пока не ощутил на своём лице успокаивающее тепло прикосновений Эжени и не увидел бьющее в глаза спасительное пламя свечи. Когда девушка начала гладить и целовать его, Леон был потрясён. Сначала он даже подумал, что это продолжение сна, и сидел неподвижно, боясь спугнуть сладостное видение и в то же время опасаясь, что оно превратится в очередной кошмар. Потом, сообразив, что это явь, а не сон, он боялся напугать Эжени своей неловкостью или своим напором, боялся, что её внезапный порыв оборвётся, что она попросит прощения за свою дерзость и вернётся в кровать, а он будет лежать без сна, терзаясь мыслями о неслучившемся. Этот страх развеялся только тогда, когда Эжени утянула его за собой на кровать. И в ту ночь не он овладел ей — она овладела его телом и душой, мыслями и чувствами, приковала его к себе самыми крепкими оковами, хотя, скорее всего, совсем и не осознавала этого. Леон понял, что готов служить ей до конца жизни, быть для неё стражником, помощником, защитником, другом, любовником — кем угодно, и именно поэтому на следующее утро предложил Эжени жениться на ней, хотя позже испытывал облегчение от того, что она отказалась. Когда путники вернулись в замок, Сюзанна забросала их вопросами, но оба отвечали очень уклончиво, помня о данном Луи де Матиньи обещании не рассказывать о фальшивом призраке и не желая рассказывать о настоящем. Бомани со ставшим уже привычным ворчанием повёл лошадей в конюшню, бормоча, что в этих придорожных гостиницах «бедных лошадок» ни покормить нормально не могут, ни напоить, ни искупать. Эжени тут же кинулась разбираться с делами, накопившимися за время её отсутствия, а Леон отправился отдыхать, удивляясь, откуда у девушки столько энергии после столь утомительного путешествия. Впрочем, ответ на этот вопрос нашёлся довольно быстро — Эжени сама рассказала ему, когда вечером он пришёл к ней в библиотеку. На этот раз скромный кабинет хозяйки замка использовался не для подсчётов доходов и расходов и не для обсуждения планов охоты на очередную нечисть, а для других, куда более приятных занятий. Когда оба они уже лежали на ковре, приходя в себя, Леон чувствовал усталость и желание спать, Эжени же, напротив, только что не светилась от переполнявшей её бодрости. Сидя на полу, она лёгкими взмахами рук зажигала свечи, разгоняя окутавший библиотеку полумрак. — И откуда у вас столько сил? — полюбопытствовал Леон, наблюдая за огоньками, которые один за другим вспыхивали в темноте. — Разве магия не вытягивает из вас все соки? — Вытягивает, — девушка повернулась к нему, блеснув глазами. — Но, во-первых, это не настолько сильная магия — исцелять Катрин Дюбуа, к примеру, было куда труднее. — Помню, вы тогда едва стояли на ногах, — кивнул он. — А во-вторых, у меня теперь есть надёжный источник, из которого я могу подпитывать свои силы, — она кивнула на Леона. — Видите ли, магия, как я уже говорила, проявляется в минуты сильнейших всплесков человеческих чувств — горя, гнева, страха... и счастья тоже, хотя мне до недавних пор не так часто доводилось это испытать. И подпитываются магические силы либо болью, либо наслаждением. Так, мои силы пробудились, когда на меня напал де Лавуаль, готовы были пробудиться, когда меня душил священник. До недавних пор моя магия питалась лишь болью. Лицо Эжени потускнело, и она печально склонила голову. — Я знаю, так делать неправильно, но иногда я сама причиняла себе боль — колола иголкой, тыкала шпилькой, обжигалась или погружала руки в ледяную воду и тому подобное. Это было неприятно, но заставляло мою магию проснуться. Теперь же благодаря вам я нашла... эээ... иные, менее болезненные способы поддерживать свои силы. — Неужели? — хмыкнул Леон. — Получается, вы вытягиваете из меня жизненную силу, как вампиры кровь? Не то чтобы я был против, но... — Нет-нет, что вы! — Эжени всплеснула руками. — Ваша жизненная сила остаётся при вас, я всего лишь получаю удовольствие, которое помогает мне поддерживать магию. — Пожалуй, я польщён, — усмехнулся бывший капитан. — Вы позволите мне ещё немного подпитать вашу магию? — Разумеется, — Эжени с улыбкой склонилась к нему.

***

Так и началась для Леона и Эжени эта странная новая двойная жизнь. Днём они вели себя так же, как обычно — разговаривали друг с другом подчёркнуто вежливо, обсуждали бытовые проблемы, дела крестьян, запасы провизии, планы на следующий год, говорили про управление владениями де Сен-Мартен и необходимые закупки, реже — обсуждали нечисть, которая вроде как попритихла после зимы. Сюзанна, беспрестанно хлопочущая по хозяйству, успевала жаловаться на очередного своего поклонника — не то плотника, не то кузнеца — и как будто бы не замечала никаких изменений в своей госпоже и её стражнике. Бомани тоже жаловался — на кости, которые стали ныть в плохую погоду, на то, что силы у него уже не те, что раньше, на лошадей, с которыми возни больше, чем с малыми детьми: то они съедят что-нибудь не то, то захромают, то подхватят простуду... Негр, казалось, тоже ничего не замечал, и Эжени постепенно успокоилась, хотя ей было немного стыдно обманывать людей, который служили ей верой и правдой, в особенности Бомани, который был так предан ей, а до неё — её родителям, который никогда не раскрыл бы её тайну чужим и не стал бы сплетничать. «Но я делаю это ради их же блага», — успокаивала она себя. «Если правда о нашей с Леоном связи выплывет наружу, пострадает и моя репутация, и его, да и слугам тоже придётся несладко. Бомани, если узнает, конечно, промолчит, но будет страшно недоволен — он до сих пор до конца не принял Леона, по-прежнему считая его чужаком. Сюзанна же, если узнает, будет стараться всеми силами сохранить тайну, но в конце концов кому-нибудь непременно проболтается и сама же будет страдать из-за этого. Нет, слугам нельзя знать!». Дни их проходили даже более обыденно, чем раньше, поскольку не приходилось гоняться за привидениями и оборотнями, разыскивать ундин, плясать с лесными духами и прочей нечистью. Ночи же Эжени и Леон проводили вместе — иногда он приходил к ней в спальню, иногда она к нему, порой же они уединялись в каком-нибудь укромном месте — чаще всего в библиотеке. Пижма, купленная у травницы Жанны ещё зимой, в конце концов пригодилась — Эжени исправно заваривала из неё чай и пила, добавляя мёду, чтобы перебить его неприятный вкус. Родить ребёнка от Леона, да и вообще родить от кого-либо никак не входило в её планы. Ей не приходилось близко общаться с беременными женщинами, но Эжени достаточно хорошо представляла, какие мучительные превращения происходят с телом будущей матери и насколько велик риск лишиться жизни при родах. Кроме того, она была уверена, что Леон скорее умрёт, чем станет отцом бастарда и обречёт своё дитя на то, через что прошёл сам, и если она забеременеет, он женится на ней любой ценой, хотя бы и силой. Но такие мысли приходили в голову Эжени не так уж часто. Гораздо больше в эти сумасшедшие весенние дни было приятных мыслей, слов и дел. Весна тем временем уверенно вступала в свои права — небо наконец-то сменило цвет с тускло-серого на нежно-голубой, солнце стало появляться на нём гораздо чаще, редкий снег вовсю таял, оставляя после себя грязные черноватые лужицы, с юга потянулись стаи перелётных птиц, и воздух огласился их звонкими трелями. Ветер из холодного и пронизывающего превратился в свежий и доносил тревожащие, будоражащие запахи, из-под земли стали пробиваться первоцветы, а в деревне по ночам запели свои весенние песни коты. В такое время сама природа будто шептала «Любите!», и Леон с Эжени с радостью последовали этому призыву. Почти месяц прошёл в блаженном спокойствии, а на изломе апреля, когда снег полностью сошёл, на деревьях уже набухали почки, птичий пересвист набрал силу, а коты, напротив, попритихли, Эжени и её верного спутника, а ныне и возлюбленного, ждало новое приключение. Вестником его стал нежданный гость, а новость о госте принесла, как сорока на хвосте, Сюзанна. Однажды во второй половине дня она вбежала в гостиную, полыхнув своим ярко-розовым платьем, ещё более взволнованная и быстрая, чем обычно (Леон и Эжени едва успели отдёрнуть руки друг от друга — он поспешно отступил на несколько шагов, она склонила голову над книгой, которую якобы читала). Но Сюзанна явно была обеспокоена настолько, что не заметила ничего подозрительного. — Госпожа Эжени, господин Лебренн! — грудь служанки часто вздымалась и опускалась, на щеках пылал румянец. — Ко мне на днях приехал кузен Франсуа, из владений графа д’Эрвье, что у самого берега моря. Я-то думала, он просто навестить меня хочет, соскучился по родной душе... А он надумал насовсем сюда переезжать. У них там дурные дела творятся, — Сюзанна почему-то огляделась и понизила голос. — Говорят, у них там вампир завёлся, а может, даже и не один. — Вампир? Настоящий вампир? — резко спросил Леон. Эжени знала, что он, не глядя на неё, почувствовал, как она напряглась, и пожалела, что он не может сейчас взять её за руку, обнять и успокоить. — Франсуа клянётся, что да, — Сюзанна кивнула, глаза её стали совсем круглыми от испуга. — Говорит, что на него самого однажды напали, и он чудом остался жив. Вот и решил уехать от греха подальше. — И он приехал сюда, во владения госпожи де Сен-Мартен? — Леон бросил на хозяйку быстрый взгляд. — Не самое лучшее место, чтобы укрываться от нечисти, тебе не кажется? — Франсуа знает, что у нас здесь творится, — служанка снова закивала. — Только он слышал, что в последнее время нечисть вроде притихла... что вы и госпожа Эжени кого изгнали, кого успокоили. Да и кровопийц у нас вроде замечено не было, — она перекрестилась. — Вот он и решил сюда перебраться — тут всё-таки я, родная кровь, да и безопаснее тут — вы ведь, если что, его в обиду не дадите... Эжени и Леон переглянулись. — Интересная история, — медленно произнесла девушка. — Где остановился твой кузен? — У моих родителей, — лицо Сюзанны осветилось надеждой. — Там, конечно, тесно, ну так в тесноте, да не в обиде! Вы ведь его выслушаете, правда? А то он как начал мне рассказывать про вампиров да про лес, а я слушать не могу — всю дрожь пробирает, мурашки по телу бегут! — она нервно обхватила себя руками, словно и впрямь дрожала от холода. — Надо будет навестить Франсуа, послушать, что он скажет, — Эжени повернулась к Леону и увидела в его глазах отражение собственных чувств — надежду на новое приключение. Кузен Сюзанны оказался молодым человеком, имевшим значительное сходство со своей сестрой, — у него были такие же вьющиеся светлые волосы, нежный румянец и глаза зеленовато-серого цвета. Вообще Франсуа был на редкость хорош собой, хоть и смахивал больше на девушку, чем на юношу, и его белозубая улыбка, должно быть, покорила немало девичьих сердец, но сейчас он не улыбался, а румянец его, едва он принялся рассказывать историю о вампирах, исчез, и кожа приобрела сероватый оттенок. — Госпожа Эжени, господин Лебренн, — после бесчисленных поклонов и уверений в бесконечной преданности Франсуа наконец-то начал свой рассказ. — Знаю, что вы мне не поверите, но клянусь, честное слово, не вру, да и не смог бы я такого выдумать, Богом клянусь... — Да говори уже! — шикнула на него стоявшая неподалёку Сюзанна. Франсуа укоризненно посмотрел на сестру, но всё-таки перешёл к делу. — У нас в землях господина графа с месяц назад стали твориться странные дела, — наклонившись вперёд, зашептал он. — То мёртвую корову найдут, то лошадь, и все без единой капельки крови! А на шее следы от клыков. Для волка или медведя вроде маловаты, для лисы тоже, да и не справится лиса со взрослым конём или быком! Ну тут, понятное дело, слухи пошли, что завелись у нас вампиры. Хозяева стали скотину понадёжнее запирать, детей по вечерам на улицу не отпускать, осиновые колья приготовили, кое-кто даже серебряные пули отлил. Да только не больно-то оно помогло... Франсуа перевёл дух и с тоской во взгляде обернулся на Сюзанну — та подбадривающе кивнула ему. — А потом ещё хуже стало. Кровосос этот на людей нападать начал. Филипп Робер, наш мельник, рано утром шёл на мельницу. Вроде и не темно уже было, сумерки, да и солнце вот-вот встать должно было... Вампиры, они же, известное дело, по ночам нападают, свет солнца их жжёт! Идёт, значит, Филипп и слышит вдалеке топот, как будто человек бежит, да быстро так. Оглянулся он — а за ним мчится чёрный, страшный, да с такой скоростью, с какой не всякая лошадь скачет! Ну Филипп не дурак, вспомнил про обескровленную скотину, смекнул, что к чему, да и припустил. Говорит, никогда так быстро не бегал — сердце из груди чуть не выпрыгнуло, а этот гонится за ним и не отстаёт! Хорошо, путь Филиппа мимо церкви пролегал — он рванулся, залетел внутрь и затаился. Нечисть-то в святой храм войти не может, крест её не пускает, да и святая вода там была — Филипп уже готов был плеснуть в вампира, но тот походил-походил вокруг да исчез. Филипп потом долго ещё в церкви ждал — вышел, когда уже солнце вовсю стало палить. — Он разглядел преследователя? — Эжени приняла свой обычный задумчивый вид. — Да какое там! — юноша поёжился. — Он едва ноги унёс! Говорит, вроде как мужчина — высокий, весь в чёрном, страшный... Да там разве разглядишь? Жив остался, и ладно. Теперь после темноты носа на улицу не кажет. Франсуа вздохнул и надолго замолчал. — Ему ещё повезло... Анастази Мунро — была у нас одна такая вдова. Жила тихо, ни с кем не враждовала, ни с кем не дружила, платья шила, тем и зарабатывала на хлеб. И чего её к морю понесло? Говорили, правда, что в молодости была она влюблена в одного моряка, обещала его ждать, а он уплыл и не вернулся. Воспоминания, что ли, на неё нахлынули? — он покачал головой. — Нашли её поутру на берегу — лежит, вся белая, как мел, на лице ни кровинки и в теле тоже. И на шее две точки от клыков, точь-в-точь как у тех коров с лошадьми. Высосал из неё вампир всю кровь, да и бросил на берегу. — А что же граф д’Эрвье? — подняла голову Эжени. — Неужели он никак не пытался остановить таинственные нападения в своих землях? — Эх, да что граф! — Франсуа махнул рукой. — Граф в своих владениях бывает только наездами, а сам всё больше путешествует. Он, поди, и не знает, что у него там нечисть завелась! А управляющий, слуги его, все остальные, кто в замке — они и не верят в вампиров! Может, поверят, когда из них самих кровь сосать начнут, да только уже поздно будет. Да и боятся они господина графа, шагу без его разрешения ступить не смеют. Одна надежда на вас, — он молитвенно простёр руки к Эжени. — Я слышал, вы и не такую нечисть укрощали! Ундину вот на тот свет отправили, оборотень у вас по лесам бегать перестал, очарованных юношу и девушку расколдовали... Может, съездите в наши края, посмотрите, что там и как? Говорят, граф скоро приехать должен, так вы поговорите с ним, вы ему ровня, вас он послушает! Я-то сбежал, да только там у меня семья, друзья... Страшно за них! — Может, и съездим, — проговорила девушка. — Но Сюзанна упомянула, что на тебя самого напали. Ты нам об этом пока ничего не сказал. Франсуа обернулся на сестру и обиженно бросил в её сторону «Болтунья!» — та в ответ скорчила гримаску. Потом он вновь повернулся к Эжени и Леону и глубоко вздохнул, видимо, готовясь к самому страшному. — Мне об этом и вспомнить жутко, — признался юноша. — Да и не знаю я, наяву всё это было или во сне. Иногда думается, лучше бы всё это был сон. А потом как вспомню: ночь, лес, этот чёрный за мной гонится — так и не сон вовсе. Ладно, расскажу всё, как помню, а вы там уже сами решайте, верить мне или нет, отправляться в наши края или рукой на всё махнуть и остаться здесь. Франсуа перекрестился, метнул ещё один быстрый взгляд в сторону Сюзанны и начал свой сбивчивый пугающий рассказ о том, как ему выпало столкнуться с вампиром (или вампирами?) и остаться в живых.