Страшные сказки Бретани

Эжени вернулась в гостиницу уже под вечер — Леон даже начал переживать, раздумывая, что могло так надолго задержать её в монастыре. Разговор с матерью явно не принёс ей облегчения: напротив, она выглядела гораздо более печальной, чем до поездки к Матильде. Сбросив накидку и сняв перчатки, Эжени с усталым вздохом опустилась на стул и поведала Леону о своей беседе с матерью. В заключение она вытащила из-за корсажа письмо и протянула своему спутнику. — Вот, прочитайте. Конечно, отец хотел сохранить это в тайне ото всех, но теперь, думаю, об этом можно забыть. Леон, нахмурившись, вгляделся в забрызганные чернилами неровные строки. Дойдя до фразы «выбирать между своим и чужим, между долгом и любовью», он вздрогнул, и это не укрылось от глаз внимательно наблюдавшей за ним Эжени. — Что такое, Леон? — Ваш отец пишет то же самое, что сказала мне гадалка Сильвия, — пояснил бывший капитан, ещё больше помрачнев. — Он говорит, что ему пришлось выбирать между своим и чужим, между долгом и любовью. Точно так же мне предсказала цыганка! — Так вот почему эти слова показались мне такими знакомыми! — воскликнула Эжени. — Как вы думаете, Сильвия могла предвидеть, что нам в руки попадёт письмо вашего отца? — Леон встревоженно посмотрел на девушку. — Быть может, у неё и правда дар предсказания? Помните, Изабелла де ла Шаллен говорила про какую-то ярмарочную гадалку, которая умела предсказывать будущее и боялась этого. Может, речь шла о Сильвии? — Не думаю, — Эжени покачала головой. — Сильвия не единственная предсказательница на свете, кроме того, Изабелла не упоминала, что её гадалка была цыганкой. И гадалка из её рассказа намеренно отказалась от своего дара, Сильвия же охотно пользуется своим — или просто очень умело дурачит людей. Как бы то ни было, это всё больше похоже на совпадение. Фраза про выбор между долгом и любовью очень расхожая, неудивительно, что её использовал и мой отец, и Сильвия. Вряд ли она знала про письмо. Ведь в её предсказании не было ни слова про моего отца, да и про меня тоже, если уж на то пошло. Вы помните, что именно она вам говорила? — Я не смог бы забыть, даже если бы захотел, — усмехнулся Леон. — Меня ждёт выбор между своим и чужим, между долгом и любовью, между тем, что я должен сделать, и тем, что мне хочется сделать. А ещё я не должен сворачивать с верного пути, иначе заблужусь в тумане. — Вот видите? Ничего о моём отце, его письме или загадочной Корнелии. Я склоняюсь к мысли, что Сильвия, как и гадалка из рассказа Изабеллы, просто говорит людям то, что они ожидают услышать. — И всё же она сказала, что меня ждёт любовь, здесь, в Бретани, — заметил Леон. — Как оказалось, она не ошиблась, — он нежно взял Эжени за руку, но девушка грустно улыбнулась и аккуратно высвободила ладонь из его пальцев. — Осторожнее с названиями, Леон. Слова тоже имеют силу, порой почти магическую. Не называйте любовью то, что может оказаться простым влечением, стремлением избежать одиночества, желанием тепла. Мой отец, возможно, тоже считал чувства к этой Корнелии настоящей любовью. Она надолго замолчала, глядя на письмо, которое Леон, прочитав, отложил на стол, и в задумчивости покачиваясь взад-вперёд. — Знаете, что я думаю? — Эжени бросила взгляд на дверь, словно проверяя, не подслушивает ли их кто-нибудь. — Эта Корнелия тоже могла быть волшебницей. — Неужели? — у Леона перехватило дыхание. — Судите сами. Отец заклинает её Гекатой — богиней колдовства и тьмы, которой поклонялись в древние времена в Греции. Далее он упоминает о некоем «искусстве», в котором Корнелия очень сильна. Мне кажется, что сначала он хотел написать «волшебство», но потом зачеркнул его и заменил словом «искусство». Должно быть, отец боялся, что письмо попадёт не в те руки. Впрочем, моя умная и рациональная мать никогда не поверила бы, что речь идёт о настоящем волшебстве, — со вздохом добавила Эжени. — Она решила бы, что отец выражался фигурально, имея в виду любовное волшебство, страсть, постельное искусство... что-то в этом духе. — Значит, ваш отец знал о творящемся в здешних краях? — Леон недоверчиво взглянул на неё. — Знал всё это время? — Возможно, не обо всём и не всё время, — уклончиво ответила Эжени. — Он и правда интересовался тайнами, загадками, ритуалами и целебными травами — недаром в библиотеке столько книг по магии! Но я всегда думала, что он воспринимал это всё как старинные легенды или сказки, которые можно рассказать на ночь ребёнку, но не верить в них всерьёз. Но если Корнелия и вправду была колдуньей, и отец знал это, то он знал хотя бы о существовании чародеев — одной чародейки. Неудивительно, что он так боялся её! Возможно, она обладала ещё более сильной магией, чем я, гораздо более сильной. — Тогда ваша мать права, и вам действительно угрожает опасность, — начал Леон, но она покачала головой. — После смерти моего отца прошёл почти год, и никакая ведьма Корнелия не явилась ко мне или к моей матери, чтобы строить нам козни. С чего ей вдруг делать это сейчас? Совет матери расспросить старых друзей отца о Корнелии не так уж плох, но беда в том, что у него было не так уж много друзей, а теперь их днём с огнём не сыщешь — одних уже нет в живых, другие в дальних краях. Да и глупая это затея — искать ведьму, которая, скорее всего, ненавидела моего отца, мать и, наверное, возненавидит меня. Нет, если уж я нужна ей, пусть сама явится в мои края, и тогда посмотрим, чья магия сильнее. Я не стану её разыскивать и расспрашивать о ней других тоже не стану. — С ума сойти, — Леон залюбовался гордо вскинутой головой Эжени и решительным блеском в её глазах — она явно была настроена на битву с загадочной Корнелией, если та решит встать на её пути. — Каждый раз, когда я думаю, что здешние края ничем меня не удивят, они преподносят мне новый сюрприз! Ещё одна ведьма, подумать только! — Я же говорила, что я не одна такая на свете, — заметила Эжени. — Единственное, на что я надеюсь, это на то, что Корнелия окажется ведьмой, а не вампиршей, — добавил сын Портоса. — Я по горло сыт двумя вампирами — одна отпила порядочно моей крови, второй едва не пробил моей головой стену! — А может, это всё наши домыслы, и Корнелия на самом деле обыкновенная женщина, а отец просто хотел эффектно выразиться, — на губах девушки появилась слабая улыбка. — Как в той истории с привидением в замке Луи де Матиньи, где мы едва не перехитрили сами себя. Она снова ненадолго замолчала, а потом неожиданно вскинула голову. — За разговорами об этой Корнелии я едва не забыла рассказать вам о Камилле Башелье! В монастыре с одной девушкой творятся странные дела — мне об этом рассказала мать, а я хочу рассказать вам. Выслушав историю о молодой воспитаннице, то и дело теряющей память и тайно встречающейся с садовником, Леон не смог сдержать усмешку. — Вот, значит, чем они там занимаются за стенами монастырей! Я-то думал, они целыми днями постятся, молятся и славят Господа, но нет! Чёрт, теперь я даже начинаю жалеть, что не расспросил Анжелику о времени, проведённом в монастыре. Наверняка у неё нашлась бы пара интересных историй! — Леон, это всё далеко не так смешно, как вам кажется, — с упрёком ответила Эжени. — Мать Христина командует монахинями, особенно юными, едва ли не более сурово, чем вы — своими гвардейцами. Леон громко фыркнул, услышав такое сравнение. — Иногда в монастырях творятся ужасные вещи, — продолжала она. — Я, пожалуй, рада, что переменила своё решение уходить в монастырь — а ведь было время, когда я всерьёз собиралась принять постриг! Но если все настоятельницы похожи на мать Христину, то я никогда не стану монахиней! — И меня это, безусловно, радует, — бывший капитан придвинулся чуть ближе и положил руку ей на колено. Эжени вздохнула — сейчас она явно была далека от мыслей о любовных ласках — но не отстранилась, только накрыла его руку своей. — Леон, потерпите ещё немного. Я хотела помочь Камилле, но по своей глупости всё испортила. Теперь она ни за что не доверится мне, да и мать Христина может не разрешить вторую встречу с ней. Если я буду чересчур настойчиво проявлять интерес к Камилле, это вызовет подозрения у настоятельницы и других сестёр. — Вы можете попросить вашу мать поговорить с ней, — Леон продвинул ладонь чуть выше, сминая тяжёлую ткань дорожного платья. — Я не хочу впутывать её во всё это, да она и сама не согласится, — покачала головой Эжени. — Матушка и так пыталась помочь Камилле — мне кажется, в этой девушке она видит дочь — дочь без недостатков, красивую, добрую, храбрую и преданную, какую она всегда желала. — Она бы желала, чтобы её дочь тайком целовалась с садовником? — хмыкнул Леон, опуская другую руку на плечо девушки и медленно скользя ею вниз. — Я уверена, матушка ничего не знает про Камиллу и Поля, — Эжени чуть выгнула спину, подаваясь грудью навстречу его ладони. — В любом случае, её родная дочь целуется не с садовником, а с бывшим капитаном королевских гвардейцев — и не только целуется, но и спит с ним, и охотится на нечисть. Не знаю, что из этого больше напугало бы мою матушку, если бы она узнала. Так что Камилла, возможно, всё же лучшая дочь, чем я. — И вы всё же хотите ей помочь? — Леон осторожно толкнул Эжени на постель, и та, повинуясь его движениям, упала на спину. — Хочу. Но ещё больше хочу узнать правду, — она обняла склонившегося над ней капитана за плечи и заглянула ему в лицо. — У меня вряд ли получится поговорить с Камиллой, но вы можете попробовать поговорить с Полем. Вы мужчина, вам легче будет договориться с ним. Узнайте, не вела ли себя Камилла в последнее время странно — в особенности с ним! Если он и правда её любит, он должен хорошо знать её и заметить мельчайшие изменения в поведении. — А что вы обо всём этом думаете? — Леон запустил руку ей под юбку, и Эжени прерывисто вздохнула. — Я не верю... охх... что в монастыре может появиться одержимая демоном. Если же в Камиллу вселяется чей-то призрак, то он... не так быстро, Леон... ведёт себя странно. И потом, почему именно в Камиллу? Если бы он вселился в мать Христину, у него было бы куда больше власти! Хотя, с другой стороны, Камилла очень красива... Но я скорее уж поверю, что она... о Боже!.. что она больна или же — что не исключено — искусно притворяется, чтобы избежать наказания за споры с настоятельницей. Эжени взялась за шнуровку на жилете Леона, но перед тем, как начать развязывать её, снова заглянула ему в глаза. — Поговорите с Полем, ладно? Могут выясниться очень любопытные детали. — Понял, — по-военному ответил Леон и с наслаждением прижался к её губам.

***

Следующий день выдался не менее солнечным, ясным и жарким, чем предыдущий. Казалось, что небо зачерпнуло зелень листвы, а листва окунулась в синеву неба, поэтому всё вокруг переливалось сине-зелёным, а сверху на всё это проливались ослепительные золотые лучи солнца. Эжени с утра съездила в монастырь и вернулась с письмами отца, рассказом о невероятно алых розах с пьянящим ароматом и сожалениями, что Камилла Башелье, едва заметив гостью на лестнице, поспешила скрыться. Матильда де Сен-Мартен страдала мигренью, поэтому разговора с ней не получилось, и её дочь вернулась домой — перечитывать письма, полученные Венсаном от загадочной Корнелии, и искать крупицу истины в море загадок. Что касается Леона, то он отправился в близлежащий городок — расспросить местных о садовнике. Поля Ожье здесь знали хорошо, и сын Портоса, побывав всего в паре таверн, уже сумел составить для себя портрет юноши. Его называли славным парнем, не красавчиком, но симпатичным, женщины, даже те, что в возрасте, мечтательно закатывали глаза и вздыхали, мужчины же отмечали его трудолюбие и явный талант: ни у кого не росли такие пышные и яркие цветы, как у Поля! Вместе с тем о нём говорили как о редкостном упрямце, который добьётся всего, чего захочет, даже если ему для этого придётся себе шею свернуть. Камиллу Башелье знали хуже, поскольку она прибыла из более далёких краёв, и Леон не выяснил почти ничего нового о девушке, которая так интересовала Эжени де Сен-Мартен. День уже клонился к вечеру, когда бывший капитан закончил свои расспросы и сидел в дальнем углу таверны с кружкой вина, ожидая, когда сюда заглянет Поль Ожье — местные говорили, что это его любимое местечко. Ждать пришлось достаточно долго, но вот садовник в конце концов появился — Леон легко узнал этого статного широкоплечего парня с густой светло-русой шевелюрой благодаря рассказам местных. Поздоровавшись с хозяином таверны и несколькими знакомыми, Поль заказал кружку пива и сел возле окна. Вид у него, как показалось Леону, был встревоженный — несмотря на то, что все в округе называли его весельчаком, сейчас он ни разу не улыбнулся. Выждав ещё немного, сын Портоса поднялся и, оставив своё вино нетронутым, в несколько широких шагов преодолел разделявшее их расстояние, опустившись на скамью напротив садовника. Тот вздрогнул и поднял свои тёмно-серые глаза. — Сударь, я вас знаю? — Леон Лебренн, — он по обыкновению представился фамилией матери. — А ты — Поль Ожье, верно? — Верно, — в его глазах появилось настороженное выражение. — Садовник при монастыре святой Катерины? — Так точно, — Поль отхлебнул из кружки и утёр губы. — А вам что от меня нужно-то, сударь? — Ты знаешь госпожу де Сен-Мартен? — спросил Леон и тут же поправился. — То есть сестру Терезу? — Знаю, — кивнул его собеседник. — Хорошая женщина, храни её Бог, всегда доброе слово скажет, не то что мать настоятельница... Нет, о людях Божьих, конечно, или хорошо, или ничего, но уж больно она строгая! Розы мне запрещает садить, говорит, это грех и соблазн! Про розы-то, Божье творение! — Про розы знаю, — не дал сбить себя Леон. — Мне рассказывала Эжени де Сен-Мартен. Дочь сестры Терезы. Я у неё на службе. — Ну, — по лицу Поля невозможно было понять, знакомо ли ему имя Эжени де Сен-Мартен и рассказала ли ему Камилла о расспросах девушки. — Мадемуазель де Сен-Мартен говорит, что её мать в монастыре очень сдружилась с одной молодой воспитанницей, Камиллой Башелье, — Леон не отрывал взгляда от лица садовника, но то при упоминании Камиллы вмиг сделалось непроницаемым, будто высеченным из камня. — Знаешь такую? — Знаю, — кивнул Ожье. — Тоже хорошая девушка, добрая, всегда розы мои хвалит, не ворчит, как другие сёстры. — Мать рассказала мадемуазель де Сен-Мартен, а та передала мне, что Камилла с недавних пор страдает потерей памяти. Будто бы она говорит и делает что-то непристойное, бродит ночами по монастырю, но потом этого не помнит. Сестра Тереза опасается, не больна ли её подруга. — Плохо, если это так, — Поль опустил глаза в кружку. — Ей тогда надо лекаря вызвать или священника... Я-то чем могу помочь? Я ведь, сударь, не лекарь. — Не лекарь, это верно, — кивнул Леон. — Но ты садовник — хороший садовник, все так говорят. И Камилла — самый драгоценный твой цветок, да? Леон после произнесения этих слов ожидал чего угодно — прежнего каменного выражения лица, непонимания, удивления, отпирательств — но только не того, что произошло. Поль вскочил с места и замахнулся, целя в голову, но Леон успел отклониться, и сильный удар в плечо сбросил его со скамьи. От удара об пол сразу же заныли старые синяки, полученные в схватке с вампиром, но разлёживаться было некогда — Ожье уже подскочил к нему, готовясь ударить снова. — Господа, господа, только не здесь! — послышался откуда-то сверху умоляющий голос хозяина. Леон чудом увернулся от нового удара, вскочил и отбросил Поля от себя — тот не удержался на ногах и полетел на пол. Он быстро поднялся, но Леон, пышущий яростью, уже выхватил шпагу и направил на противника. — Ни с места! — Господа, ссорьтесь на улице, прошу вас! — снова воскликнул хозяин. Толпа гудела, не то радостно, предвкушая бесплатное развлечение, не то с досадой, видя поражение их обожаемого Поля. Он тяжело дышал, потирая кулаки и не отводя взгляда от направленного на его грудь острия шпаги. — Пошли, — Леон мотнул головой в сторону двери. Они проследовали к выходу под возмущённый стон посетителей, осознавших, что веселья не будет. Отойдя подальше от таверны, оба остановились. Грудь Поля ходила ходуном, он косился на клинок своего противника, но при этом, как ни странно, вовсе не выглядел напуганным. — Хотите меня убить — валяйте, — озлобленно бросил он. — Только Камиллу я бесчестить никому не позволю! — Я помочь пытаюсь, болван! — вспыхнул Леон. — И тебе, и ей! Это правда, что вы с ней встречаетесь? Правда? Поль промолчал, отведя взгляд в сторону, но по тому, что случилось пятью минутами ранее в таверне, и так всё было понятно. — Я никому об этом не расскажу, — бывший капитан попытался успокоить свой гнев и говорить сдержанней. — Матери Христине уж точно. Мне просто нужно знать, что происходит с Камиллой. И Эжени де Сен-Мартен тоже. — Вот сами у Камиллы и спросите, — огрызнулся Поль. Леон невольно усмехнулся. — Кто ж меня пустит в женский монастырь? — Пусть ваша хозяйка спросит, она ведь уже была в монастыре, — предложил Ожье. — Она мне не хозяйка! — вскинулся Леон, но тут же опомнился и вновь смягчил свой голос. — Эжени пыталась поговорить с Камиллой, но та боится раскрывать свой секрет посторонним, и разговора не вышло, а поговорить второй раз мать Христина им не позволит. Если ты и правда любишь Камиллу, помоги нам с Эжени помочь ей. Что ты знаешь о её провалах в памяти? — Ничего, — буркнул Поль. — С чего я должен вам доверять? — А кому тебе ещё доверять? Кто ещё может помочь вам с Камиллой? Кто ещё знает вашу тайну, но не выдаст её и не причинит вам никакого вреда? — Сами как-нибудь разберёмся, — проворчал юноша. — А если я откажусь вам помогать, вы что, меня убьёте и бросите прямо здесь? — Зачем? — пожал плечами Леон. — Отпущу, и ты пойдёшь назад, в таверну, допивать своё пиво. Только потом не лей слёзы, когда твоя Камилла забудет и тебя, и ваши поцелуи под розовыми кустами! — Последний раз я лил слёзы в десять лет, когда умерла моя мать, — сквозь зубы проговорил Поль. — И откуда вы вообще знаете про нас с Камиллой? Кто вам сказал? — Эжени видела, как вы целуетесь среди кустов. Вы выбрали не самое надёжное место. — Чёрт, — садовник ругнулся сквозь зубы. — А ведь Камилла говорила мне, что надо быть осторожнее! Он перевёл взгляд на собеседника и осторожно отступил на пару шагов — Леон медленно отвёл шпагу от груди Поля и опустил её, но всё ещё был наготове. — Ладно, — процедил Ожье. — Так и быть. Только вам это не поможет, потому что я всё равно ничего не понимаю! Он несколько раз глубоко вздохнул, собираясь с духом, и начал свой рассказ. — Всё это началось пару месяцев назад. Камилла и раньше дерзко отвечала матери Христине, но тут она сказала что-то такое, из-за чего настоятельница взбесилась и собственноручно её высекла. У неё вся спина была иссечена! — Поль содрогнулся от воспоминания. — Но Камилла потом, придя в себя, не помнила, что именно она говорила настоятельнице. Потом другие сёстры замечали её по ночам в коридорах, но она утверждала, что крепко спит, и вообще она раньше никогда не ходила во сне! Ещё она якобы учила других воспитанниц непристойным песенкам, но позднее не смогла вспомнить ни слова. А пару ночей назад... Он прервался, снова сделал глубокий вдох и громко сглотнул. — А пару ночей назад она пришла ко мне. Вообще-то мне запрещено ночевать при монастыре, но я пробираюсь через калитку и прячусь среди кустов, а Камилла приходит ко мне, — Поль внимательно посмотрел на Леона, готовясь кинуться на него, если тот позволит себе хотя бы крошечную усмешку, но капитан был далёк от того, чтобы смеяться. — И в ту ночь она была... какая-то не такая. Что-то в ней было не так. — Что именно? — решился нарушить молчание Леон. Поль побледнел и покачал головой. — Если бы я знал, сударь! Она всё время чему-то улыбалась, а ведь обычно Камилла такая серьёзная, — «прямо как Эжени», мелькнуло в голове у Леона. — Что-то напевала, целовала меня, гладила и совсем не хотела меня слушать. А потом она полезла ко мне под рубашку, — он снова сглотнул, — и вдруг отшатнулась, будто я ей стал неприятен. Или как будто она обожглась. — Обожглась? — переспросил Леон. — Вот именно! Она быстро убежала, и я не стал её останавливать, потому что подумал, что сделал что-то не так, чем-то обидел её, она больше не любит меня... Чего я только тогда не передумал! А потом, уже под утро, стал одеваться и вспомнил... Поль запустил руку в вырез рубашки и вытащил оттуда маленький крестик, тускло поблёскивавший в неверном лунном свете. — Она обожглась, прикоснувшись к моему кресту, — очень тихо проговорил он, побледнев ещё сильнее. — Может, она и вправду... того? Одержима? — А на ней самой был крест? — нахмурился Леон. — Она ведь монахиня, не может же она не носить креста! — Не помню, — Поль почесал затылок. — Она ведь была в плаще, а под ним — ничего, кроме рубашки. Может, в ту ночь на Камилле и не было креста — но днём-то точно был! А ведь матери Христине она нагрубила днём, все это видели! Я-то думал, бес вселяется в неё по ночам, но выходит, это не так... — Успокойся, — Леон подавил желание встряхнуть юношу за плечо. — Может, это и не бес вовсе. — А что же тогда? Болезнь? Тогда лекаря надо звать, а Камилла боится говорить настоятельнице, боится, что её тогда выгонят или, наоборот, заточат в темницу! — Не заточат, — проговорил Леон, размышляя, что делать дальше. — Не успеют. Ты вот что... Ты молчи обо всём — впрочем, ты и так молчишь. Я поговорю с Эжени... с мадемуазель де Сен-Мартен, и вместе мы решим, что делать дальше. Постарайся расспросить Камиллу — может, она что-нибудь вспомнит. И не попадайся на глаза матери Христине. — Понял, — кивнул садовник. Похоже, прежняя неприязнь к Леону у него прошла, сменившись заинтересованностью и чувством надежды. — И в следующий раз не кидайся на людей, если не хочешь, чтобы тебя проткнули шпагой, — напутствовал его Леон, пряча оружие в ножны. — Не надо было шутить про цветы, — буркнул Поль, но уже без прежней враждебности. Они разошлись, и Ожье направился домой — видимо, желание пить в таверне у него пропало; Леон же быстро добрался до гостиницы, поднялся наверх, вошёл внутрь номера, уверенный, что Эжени уже спит, и вздрогнул. В номере не было темно: на столе горела свеча, а за столом сидела Эжени, лицо её было бледно, на нём виднелись следы непросохших слёз. — Леон, — выдохнула она, увидев своего постоянного спутника и любовника. — Мне надо с вами серьёзно поговорить. Моя мать знает о нашей с вами связи.