Страшные сказки Бретани

От Леона дю Валлона не укрылось, как вздрогнула при словах Анри Эжени — она явно ждала и боялась, что он скажет что-нибудь в этом роде. Бывший капитан, посмотрев на бледное лицо возлюбленной, на котором застыло выражение мучительной тоски, уже хотел сослаться на усталость и перенести разговор на завтра, но обозлился на свою трусость и нерешительность. Он никогда ни перед кем не отступал, даже перед детьми мушкетёров, не отступит и теперь! — Я весь внимание, — он слегка склонил голову, краем глаза наблюдая за Эжени — она выпрямилась, точно натянутая струна, напряжённо ожидая, что скажет сын Арамиса. — Прежде всего мы все хотели бы попросить у вас прощения, — Анри поклонился, изящно взмахнув шляпой. — Пожалуй, мадемуазель де Сен-Мартен была в чём-то права: мы действительно порой вели себя недостойно и хотим искупить свою вину. Я прошу простить меня за насмешки в ваш адрес. Считайте это не выражением моего настоящего мнения о вас, а только попыткой раздразнить опасного противника и выбить его из колеи. — Я прошу прощения за отнятые кошелёк и шпагу, хотя вы и вернули их себе — кошелёк почти сразу, шпагу чуть позже, — с явной неохотой произнесла Жаклин. — И я беру назад свои слова про помощь гвардейцев: судя по тому, что мы узнали о вашей службе в Бретани, вы прекрасно сражаетесь в одиночку. — Я в десятый раз прошу прощения за то, что ударила тебя головой о стену! — выпалила Анжелика. — И за насмешки, и за украденную шпагу. Ты знаешь, брат, это было без злого умысла! — Я прошу прощения за своё поведение в ночь, когда вы пытались арестовать Огюста Вернье, — Рауль прижал руку к груди. — Он действительно был преступником, а мы с Анжеликой препятствовали закону, защищая его. Возможно, нахождение в Бастилии спасло бы его от столь печального конца... хотя привело бы к другому, не менее печальному. В любом случае, прошу простить меня за то, что я стоял на вашем пути, капитан Леон. Вы были достойным противником, но надеюсь, больше мы с вами не окажемся по разные стороны. — Извинения приняты, — после недолгого молчания отозвался Леон и услышал, как шумно выдохнула Эжени. Избегая смотреть на неё, он повернулся к детям мушкетёров, вглядываясь в их лица и стараясь сохранять свою обычную насмешливость. — А можно узнать, откуда это внезапно взявшееся смирение и признание собственной вины? — Нам нужна ваша помощь, — очень серьёзным тоном ответил Анри д’Эрбле. — После всего, что мы видели в Англии, в Париже, здесь, в Бретани, мы верим, что магия существует на самом деле. И наш противник, с которым мы рано или поздно столкнёмся в открытую, скорее всего, владеет ею. Нам требуется помощь человека опытного, уже сталкивавшегося с волшебством и нечистой силой, помощь того, кто разбирается в этом лучше нас. Вы почти год прожили в этих краях и, судя по вашему рассказу, повидали много всякой нечисти. Теперь мы просим вас о помощи — как потомка одного из мушкетёров, как брата одной из нас, как человека, которому небезразлична судьба других людей. В Париже появился жестокий и опасный человек, которого нельзя арестовать, потому что нам нечего предъявить ему, но его необходимо остановить. — И мы все надеемся, что ты поможешь нам! — Анжелика молитвенно сложила руки. Леон отстранённо отметил, что был прав лишь отчасти: дети мушкетёров действительно попросили его о помощи, но не послали Анжелику, а обратились к нему все вместе. Он сделал глубокий вдох, по-прежнему не глядя на Эжени, и ответил раньше, чем его голос успел задрожать: — Я согласен. — Нет! — вскрик Эжени де Сен-Мартен эхом раскатился по залу. Быстро застучали каблуки, и девушка, подбежав к Леону, остановилась возле него, пытаясь заглянуть в глаза, которые он упорно опускал. — Нет, вы не должны! — Именно, что должен, — ответил он, всё ещё глядя в пол. — Выбор между своим и чужим, между долгом и любовью, между тем, что я должен сделать, и тем, что мне хочется сделать, вы помните? Предсказание цыганки Сильвии? — Да к чёрту это предсказание! — вспыхнула Эжени. — Неужели вы оставите меня ради людей, которых вы почти не знаете, бросите свою службу ради погони за неуловимым Виктором Туссаком, который, возможно, и колдуном-то вовсе не является? — Если вы сами не прогоните меня со службы, я её не брошу, — Леон нашёл в себе силы посмотреть в лицо Эжени — её щёки пылали, а глаза испускали молнии. — Покину вас на время, помогу господам мушкетёрам, а затем вернусь. Если же вы разозлитесь и выгоните меня... что ж, вам тогда придётся искать нового стражника, а мне — новую службу, — он грустно усмехнулся. — Вы не вернётесь, — в голосе Эжени зазвучало отчаяние, а в серых глазах заблестели слёзы. — Вы либо погибнете в схватке с Туссаком, либо найдёте сотню причин остаться в Париже или уехать в своё имение. Если вы сейчас покинете меня, то уже не вернётесь, я чувствую это. — Предчувствия иногда бывают ошибочны, — Леон собрал в кулак всю свою волю, чтобы не броситься к Эжени и не начать осушать её слёзы поцелуями. — Вы знаете, что я всем сердцем хочу остаться с вами, но знаете также, что Анри прав: мой долг — помочь сестре и её друзьям, и я должен делать то, что должен, а не то, что мне хочется. — То, что в вас обоих течёт кровь Портоса, ещё не делает вас братом и сестрой, — Эжени покачала головой, слёзы уже текли по её щекам. — Возможно, — не стал спорить он. — Но я спас Анжелике жизнь в Англии, а она заступилась за меня перед отцом и остальными. Это чего-то да стоит! — И вы и правда оставите меня, уедете вместе с людьми, из-за которых вы пережили столько бед, которые вас не ценят, которые попросили прощения только тогда, когда вы стали им нужны? — Это неправда! — возмутилась Анжелика. — Я и до этого просила прощения! И остальные тоже! — Возможно, так и было, — Леон вновь склонил голову. — Просто я этого не слышал — или не хотел слышать. И потом, у меня свой долг перед ними. Всё-таки я лишил жизни отца Анри д’Эрбле, Арамиса... — Анри при этих словах со скрипом стиснул зубы. — И теперь вы до конца жизни будете выплачивать свой долг? — Эжени смотрела на своего стражника с отчаянием, и он мог поклясться, что впервые видит на её лице такой страх. Потерять его она боялась больше, чем призраков, вампиров, допплеров и другой нечисти. — А кто же выплатит долг вам? — Как-нибудь сочтёмся, — Леон дёрнул плечом. — Кроме того, вы можете поехать со мной, — он ухватился за эту мысль, как за спасительную соломинку. — Поможете с расследованием, заодно и Париж увидите. Вы, помнится, хотели побывать на представлении Мольера? — Шутите? — она даже не улыбнулась. — Я не могу оставить свои земли. Стоило мне немного расслабиться, и вот пожалуйста: воскресший мертвец, попытка изнасилования и четыре трупа! Я не могу всё бросить и уехать с вами! Да и мне, по правда говоря, не очень-то хочется помогать господам мушкетёрам, — она бросила на них взгляд исподлобья. — Вы его любите! — внезапно ахнула Жаклин и прижала руку ко рту. — Боже мой, вы его и правда любите! Вот почему вы так не хотите отпускать Леона — вовсе не потому, что боитесь остаться без охраны! — Да, я его люблю! — Эжени вскинула голову и пронзила дочь д’Артаньяна сверкающим взором. — Что же вы не смеётесь? Посмейтесь, это ведь так смешно — чужие чувства и влюблённости! Смейтесь, господа, смейтесь от души, хотя может статься, что это будет последним, что вы сделаете в своей жизни! — её глаза снова сверкнули, и Леону показалось, что сам воздух вокруг начал закипать от её гнева. — Прекратите! — сердито воскликнула Жаклин. — Я вовсе не собираюсь смеяться над вами! Я просто не могла представить, что... — она умолкла, хмуро косясь на Леона. — Что кто-то способен влюбиться в меня? — подсказал он. — Я тоже не мог такого представить. Но оказалось, что у нас с вами слишком бедная фантазия! — Неужели вы не останетесь даже ради любви ко мне? — тихо спросила Эжени, глядя на него сквозь пелену слёз. — Вы же сами просили быть осторожнее с названиями, — вздохнул Леон, чувствуя, что сердце его рвётся от боли, почти как тогда, на берегу, когда он был вынужден выбирать между отцом с Анжеликой и Кольбером. Тогда он подчинился зову сердца, а не долга, почему же теперь ему приходится делать иной выбор? — Что, если это не любовь? Если это всего лишь простое влечение, желание тепла? И потом, подумайте сами: если бы вам пришлось выбирать между возлюбленным и сестрой, кого бы вы выбрали? — Я не знаю, — надрывно ответила Эжени: казалось, она едва сдерживается, чтобы не сорваться на крик. — У меня никогда не было братьев и сестёр. Да и у вас тоже... А что касается Анжелики... Какая она вам сестра? — Какая есть, — хрипло ответил Леон. Слёзы душили его, мешая нормально говорить, а перед глазами всё расплывалось. Анжелика пару раз шмыгнула носом, и Жаклин, приблизившись, ободряюще похлопала её по плечу. — Вы и правда можете поехать с нами, и тогда никому не придётся делать выбор, — предложил Рауль, но Эжени покачала головой. — Нет, не могу. Мне нужно уладить здесь дела — особенно после того, что случилось с Пьером Жаккаром и его сыном. Да и капитан Леон уже сделал свой выбор, — она резко встряхнула головой, отбрасывая прочь сомнения и откинув со лба выбившуюся из причёски прядь волос. — Когда вы отправляетесь? — Мы собирались выехать завтра утром, — Анри оглянулся на своих друзей. — Но мы можем подождать, пока вы с Леоном попрощаетесь, пока он соберёт свои вещи... — Что мне собирать — шпагу, плащ и пистолет? — хмыкнул он. — А насчёт попрощаться... Он шагнул к Эжени, намереваясь взять её за руку, но девушка отступила, резко отдёрнув кисть. — Не прикасайтесь ко мне! Эти слова прозвучали подобно удару хлыста. Леон опешил, потом сделал ещё шаг, но Эжени снова отступила, её пальцы сжались в кулаки. — Не трогайте меня! Иначе я за себя не отвечаю! Вы что, хотите как Антуан де Лавуаль? — Значит, вот кто я теперь для вас? — горько спросил сын Портоса. — Антуан де Лавуаль? — Если не хуже, — лицо Эжени побелело, губы сжались в одну узкую линию. — Он стремился разрушить только моё тело, вы сделали это с моей душой. — Я этого не хотел! — вспыхнул Леон. — Неужели только из-за того, что я выбрал свою сестру, а не вас, вы возненавидите меня? — Я бы хотела, но не смогу, — её голос прозвучал совсем глухо. — Поэтому я прошу вас собрать вещи и завтра же утром покинуть мой дом. Отправляйтесь на поиски приключений, если вам так хочется, а меня оставьте в покое. Эжени развернулась и пошла к лестнице, бормоча на ходу: — Отец, мать, мой ручной ворон, теперь вы — все покидают меня! Только и остаётся, что гадать, кто уйдёт следующим — Сюзанна или Бомани? Уже на ступеньках она повернулась и окинула детей мушкетёров взглядом, полным боли и глухой беспросветной тоски. — Что ж, господа мушкетёры, можете торжествовать: вы победили. Вы забрали у меня самое дорогое, человека, которого я любила больше всего на свете. Произнеся эти слова, Эжени де Сен-Мартен скрылась в темноте коридора, и над залом повисла гнетущая тишина, нарушаемая только свистом ветра на улице да стуком ветвей, равномерно колотящихся в окна замка.

***

Весь остаток ночи и последовавшее за ним утро стали для Леона настоящей пыткой. Он почти не спал, обдумывая слова, которые можно сказать Эжени, чтобы усмирить её ярость, и как только рассвело, сразу же направился к её спальне, но та была заперта. Леон стучал в дверь, звал девушку, произносил заготовленные фразы, убеждал её сменить гнев на милость, но из-за двери не доносилось никаких звуков. Сюзанна и Бомани наверняка были свидетелями этой сцены — служанка всё утро странно косилась на бывшего капитана и старалась проскользнуть мимо него как можно незаметнее, конюх же прожигал Леона глазами, почти как в первые дни после его появления в замке. Эжени не вышла к завтраку, не встретила прибывших детей мушкетёров и не проводила Леона. Он, бледный после бессонной ночи, долго гарцевал на своей вороной кобыле возле замка, пытаясь разглядеть в окне силуэт хозяйки, но шторы были плотно задёрнуты, и ни одна из них ни разу не пошевелилась. В конце концов Леон развернул лошадь и пустился вскачь за остальными детьми мушкетёров, так и не попрощавшись с Эжени. — Клянусь вам, обычно она ведёт себя совершенно иначе, — начал он после немалого отрезка пути, проделанного в полном молчании, испытывая непонятную потребность оправдать действия девушки. — Ваше появление нарушило привычный для неё ход вещей. — Привычный ход вещей — это охота за призраками и вампирами? — с иронией осведомился Анри д’Эрбле. — Да, в перерывах между обычными хлопотами по хозяйству и управлением замком, — серьёзно ответил Леон. — Я готов поклясться чем угодно: Эжени всегда готова помочь слабому и попавшему в беду, она не боится ни нечистой силы, ни насильников и убийц. Должно быть, моё решение уехать подкосило её сильнее, чем я ожидал. Нам с ней и раньше случалось расставаться, но это никогда не было столь трагичным. — А кто этот Антуан де Лавуаль, которого она упомянула? — поинтересовалась Жаклин, и Леон сразу помрачнел. — Это её тайна, и я не имею права раскрывать её. Скажу так: это один очень дурной человек, которого уже нет в живых. — А другие истории? Про вампиров, про оборотня, про допплера? Про то, как ты получил свой шрам? Ты ведь нам расскажешь? — полюбопытствовала Анжелика. — Расскажу, — кивнул Леон. После такого тяжёлого расставания с Эжени всякая мысль о ней причиняла ему боль, но что ещё он мог сделать? Ему необходимо было поделиться с детьми мушкетёров всем, произошедшим с ним за последний год, чтобы они как можно больше узнали о нечисти и способах борьбы с ней. Таким образом, большая часть пути до Парижа прошла за разговорами, причём говорил в основном Леон. Он и впрямь много поведал своим спутникам о повадках нечистой силы, хотя они не всегда воспринимали его слова всерьёз — Анри то и дело недоверчиво хмурился и переглядывался с Раулем, имевшим крайне задумчивый вид, Жаклин закатывала глаза, Анжелика звонко прыскала, но бывшему капитану было всё равно. Разумеется, он умалчивал о некоторых событиях и, конечно же, не рассказал детям мушкетёров, что Эжени владеет магией — раскрывать такую тайну, как и тайну гибели Антуана де Лавуаля, было слишком опасно. Дети мушкетёров не станут болтать о таком направо и налево, но как они будут относиться к Эжени, с которой у них и так очень напряжённые отношения, неизвестно. Всю дорогу Леон с трепетом прислушивался к доносившемуся из-за поворота дороги стуку копыт, в гостиницах плохо спал по ночам, ожидая, что Эжени де Сен-Мартен вот-вот догонит их небольшую процессию верхом на верном Ланселоте или поздно вечером ворвётся в его номер, сверкая глазами. Он был готов выслушать новый поток обвинений, пускай даже несправедливых, лишь бы Эжени была рядом, но её не было. Должно быть, она целиком погрузилась в заботу о людях, живущих на её землях, пытаясь отвлечься от мыслей о покинувшем её стражнике и возлюбленном. Леон тоже был бы рад забыться в работе, но работы не было, и под конец пути он уже изводил своих спутников постоянными расспросами о Викторе Туссаке. — Как так получилось, что нанятый им бродяга чуть не убил вас? — обратился бывший капитан к Анри д’Эрбле. — Если бы я знал! — тот усмехнулся, явно пытаясь скрыть за бравадой волнение. — Я возвращался из Лувра домой, где меня ожидала Жаклин — она в тот день покинула дворец раньше. Был уже вечер, смеркалось, я спешил, особо не глядя по сторонам, и, конечно, не ожидал нападения! Этот человек шёл навстречу мне вдоль стены — весь заросший бородой, в потрёпанном коричневом плаще, один из множества бездомных, воров и бродяг, которых в изобилии водится в Париже. Помнится, я подумал, что он сейчас поравняется со мной и будет просить милостыню, и стал вспоминать, не осталось ли у меня в кошельке мелких монет. Он и правда поравнялся со мной, но просить милостыню не стал — просто выхватил нож и набросился на меня. Анри поёжился, снова переживая жуткое воспоминание. — Я только что шёл к своему дому, думая о том, как поскорее встречу любимую, и вот я уже лежу на грязной земле, а этот бродяга навалился на меня сверху и шипит, пытаясь перерезать мне горло. Не знаю, как мне удалось перехватить его руку — должно быть, просто повезло, — д’Эрбле покачал головой, словно удивляясь собственной ловкости. — Я даже не мог позвать на помощь — все силы уходили на то, чтобы удерживать нож, не давая ему воткнуться в меня. Я видел глаза этого человека — пустые, безумные, без малейшего следа мысли или чувства — и клянусь, лишь тогда мне стало по-настоящему жутко. И если бы не появилась Жаклин, я бы, скорее всего, рассказывал эту историю не вам, Леон, а своему отцу и его друзьям. — Обычно я дожидаюсь Анри дома, если возвращаюсь раньше него, но тут меня словно что-то толкнуло, — подхватила Жаклин, только и ждавшая этого момента. — На улице уже темнело, женщине небезопасно выходить в такую пору одной, поэтому я переоделась в мужской костюм и захватила с собой шпагу. — А кочергу или горсть песка вы с собой случайно не захватили? — усмехнулся Леон, вспомнив, как Жаклин отбилась от двух его гвардейцев, а также об их стычке на берегу. — В этом не было нужды — мне хватило и шпаги, — сухо ответила она. — Выбежав из дома, я направилась в сторону, откуда должен был прийти Анри. Там было пусто, никто не шёл мне навстречу, и я уже собиралась идти обратно, как вдруг услышала за углом какое-то хрипение и шум борьбы. Я заглянула за угол и увидела... — она втянула носом воздух и прижала руку к животу, пытаясь успокоить не то себя, не то своё нерождённое дитя. — ... как я валяюсь на земле, героически пытаясь отсрочить момент своей отправки на небеса, — подхватил Анри нарочито шутливым тоном. — Как вы понимаете, мне некогда было играть в благородство, — продолжила Жаклин. — Я выхватила шпагу и вонзила её в спину этому бродяге. Клинок проткнул его насквозь и вышел возле самого сердца. После такого удара смерть наступает почти мгновенно, но Анри клянётся, что убийца ещё пытался дотянуться до его горла, пока он не скинул его с себя. — Именно поэтому я считаю, что это не могло быть обычной попыткой ограбления, — убеждённо сказал Анри. — Грабители не нападают на мужчин, вооружённых шпагами, по крайней мере, не в одиночку. И грабители закрывают своё лицо масками или шарфами, а у этого лицо было открыто. Нет, он хотел убить меня, именно меня! — Вы рассказали об этом кому-нибудь? — после длительного молчания спросил Леон. — Мы решили, что чем меньше человек знает об этом, тем лучше, — ответил Анри, переглянувшись с женой. — В тот вечер мы с Жаклин добрались до дома, я привёл себя в порядок, а на следующее утро мы всё рассказали Раулю и Анжелике. Тела бродяги наутро в том переулке уже не было — не хочу знать, куда его утащили и что с ним сделали. Мы не могли выяснить, кто он и откуда, но решили, что за этим стоит Туссак. — А что это за история с Симоном д’Ошенье, убитым на дуэли? — протянул Леон, опустив голову и глядя на пыль, выбиваемую копытами медленно идущей лошади. — Пожалуй, об этом больше всего знает Жаклин, — после паузы ответил Рауль, покосившись на дочь д’Артаньяна. — Она, так сказать, получила сведения из первых уст. — Прежде всего я попрошу вас никому не рассказывать об этом, — она выпрямилась в седле. — Здесь замешана одна дама, которая серьёзно пострадала. Мне удалось вытянуть из неё правду, но под большим секретом, и она сама толком не знает, в чём правда. Она рассказала это мне и вряд ли расскажет кому-нибудь из вас, поэтому бесполезно просить о встрече с ней. — Понял, — кивнул Леон. — Мне знакома эта дама? — Имя Констанс Бланш вам о чём-нибудь говорит? — Констанс Бланш? — он прищурился, перебирая в памяти лица и имена. Вскоре перед его внутренним взором всплыло лицо изящной блондинки с длинными чёрными ресницами, родинкой над верхней губой и соблазнительной лебединой шеей. — Мадам Бланш, жена члена парламента? — Она самая, — кивнула Жаклин. Леон невольно хмыкнул, вспомнив, какие слухи окружали имя этой дамы. Поговаривали, что муж с женой уже давно не делят супружескую постель: мужа часто замечали в обществе молоденьких певичек и танцовщиц, а жена покровительствовала не менее молодым певцам и актёрам. Последним её увлечением считался синьор Бартоломео Тоцци, который около года назад уехал в Италию, чтобы выступать перед самим папой римским. — Она, кстати, побывала в Англии почти в то же самое время, что и мы, столкнулась с братом д’Олива и его монахами и осталась жива, — продолжала удивлять Жаклин. — Д’Олива принял её за любовницу Мазарини и едва не утопил возле мельницы, но быстро выяснил, что она в Англии встречалась с другим итальянцем, и отпустил её, приказав молчать. Впрочем, не в её интересах было рассказывать о своих приключениях в Англии. — Надо же, — Леон даже развеселился, вообразив, что кто-то всерьёз мог посчитать гордую красавицу Бланш любовницей низенького толстого Мазарини, седеющего, лысеющего и жутко вредного. — Что ж, ей крупно повезло! — А потом так же крупно не повезло, — вздохнула Жаклин. — Муж её в очередной раз был в отъезде, и Констанс закрутила роман с Симоном д’Ошенье. Бедный юноша так влюбился, что всё порывался вызвать её мужа на дуэль, сделать Констанс вдовой, а потом жениться на ней. Примерно в то же самое время в Париже появился Виктор Туссак и сразу положил на неё глаз. Как-то около полуночи он навестил её в её доме, и они провели вместе ночь... — Вот так сразу? — не сдержался Леон. Жаклин бросила на него огненный взгляд. — Дослушайте сперва, что я скажу! Констанс потом призналась мне, что плохо помнит случившееся. Туссак приехал к ней под предлогом, что у него какие-то дела с её мужем, и сначала был очень учтив, но потом... Она не помнила, что произошло, но Туссак каким-то образом принудил её к близости. Одурманил чем-то, что подсыпал в вино, как думает она, или околдовал, как считаем мы. Констанс, разумеется, никому об этом не рассказала — у неё и так не самая лучшая репутация, а если ещё узнают, что она поздно ночью принимала у себя мужчину... — Жаклин покачала головой. — Если женщина изменяет мужу, пусть даже и с его согласия, кое-кто считает, что она готова спать с любым мужчиной, заявившимся к ней домой. И Виктор Туссак явно из тех, кто считает так. — Потом она, видимо, всё же призналась Симону д’Ошенье, — тихо добавил Анри. — И Симон, взбешённый, тут же вызвал Туссака на дуэль. Тот принял вызов... и победил. И теперь Симон мёртв, мадам Бланш обесчещена и унижена... — ... а Туссак требует от неё новых свиданий и угрожает всем рассказать о её позоре! — Жаклин сверкнула глазами. — Сейчас он уехал, и она тоже покинула Париж, но он может вернуться и начать преследовать её! Или найти себе новую жертву... — Значит, этот человек может подчинять себе чужую волю, — задумчиво проговорил Леон. — Заставить людей спать с собой или убивать за себя. Интересно знать, сколько человек за раз он может подчинить... — Очень надеюсь, что не больше одного! — вздрогнула Анжелика. — Иначе я не представляю, как его вообще возможно победить. Он ведь может, — она торопливо перекрестилась, — заставить нас перебить друг друга! — Думаю, если бы он мог это сделать, то уже сделал бы, и ему не потребовался бы тот бродяга, — Леон попытался успокоить сестру. — Колдуны не всесильны — за обладание каждой силой приходится платить, и чем больше сила, тем выше цена. Ладно, как только прибудем в Париж, я постараюсь выяснить как можно больше о его способностях... В Париж дети мушкетёров прибыли дождливым вечером, больше похожим на осенний, чем на летний, под нескончаемое завывание ветра и шорох листьев, срываемых с деревьев. Грязь и брызги разлетались из-под копыт лошадей, стёкла звенели, а дома жалобно скрипели под порывами ветра и струями дождя, хлещущими с серого неба. Леон без особого труда разыскал дом, в котором он жил непродолжительное время между своей отставкой и отъездом из Парижа, и снял ту же самую комнату. Он как раз повесил сушиться промокший плащ, налил в бокал вина с пряностями и мерил спальню шагами, раздумывая над дальнейшим планом действий, когда в дверь слабо постучали. Сын Портоса, уверенный, что это кто-то из детей мушкетёров решил навестить его, широко распахнул дверь и запоздало подумал, что надо было захватить шпагу. Впрочем, шпага ему не понадобилась, поскольку нападать на него никто не собирался. Внутрь дома тенью скользнула женщина в синем платье и такой же накидке, и Леон успел ощутить безумную надежду, что это Эжени каким-то чудом разыскала его в огромном городе, перед тем как незваная гостья рухнула ему на руки. Леон подхватил её, голова женщины бессильно запрокинулась, капюшон упал с неё, по плечам рассыпались густые рыжие волосы, и бывший капитан осознал, что держит в объятиях ещё одну гостью из прошлого — Луизу де Круаль.