Где-то посреди ночи

      Чего?       Чего он только что сказал?       Самое главное — про кого? Зачем и почему?       Такси едет настолько быстро, что огоньки мелькают перед глазами, не давая взгляду сфокусироваться. Кирилл надевает свои наушники, начав слушать какое-то голосовое от неизвестного мне человека. Удивленно смотрю на него, поднимая тяжелые веки.       — Отвернись.       И я правда отворачиваюсь. Слишком грубый его тон. Внутри таится страх, я не понимаю, по какой причине. Мне нужно разобраться в себе, а самостоятельно я это сделать точно не смогу. Я и правда слишком глупая — даже своих чувств не понимаю.       Приехали мы быстро. Кира не отлипал от экрана всю поездку, а я просто опечаленно смотрела в окно, пытаясь уследить за дорогой. Дорогая грусть, скорее бы ты ушла и не возвращалась.       Мы заходим в лифт отеля. Кирилл выглядел малость разозленно, поэтому говорить я ему ничего не стала, чтобы не попасть под горячую руку.       В номере тепло и уютно, но по моему телу по прежнему бежит холод. Я разуваюсь и быстрым шагом иду на кухню, чтобы проверить штору и, к моему счастью, на месте сгоревшей уже была новая, точно такая же.       — Рассказывай, — усаживается на стул, закинув ногу на ногу и подперев лицо рукой, которой облокотился о стол. — надеюсь, не будешь мямлить, как делаешь это обычно.       — Я не знаю, правда, — подхожу к нему ближе оглядывая хмурое лицо. Чувствует себя, как всегда, плохо. — я не знаю, что мной руководило тогда.       — Что надо сказать? — берет меня за руку, сжимая запястье.       — Спасибо. — говорю я, даже не пытаясь указать ему на то, что я уже давно не маленькая и знаю всё сама.       — А ещё?       Плавно перемещает руку мне на шею, легко касаясь кожи. Нервно сглатываю.       — Не надо, — голос задрожал, а я попятилась назад, но Кирилл снова притянул за шею, немного сжимая её сзади. На момент мне показалось, что у меня треснут позвонки. — Кирь, не надо, пожалуйста. — переключаюсь на ласковый тон, но взгляд отвожу. Закусываю губу до боли.       — Снова предложишь мне себя? — фыркнул он.       Когда я говорила о своем статусе в его глазах, я была права. Я даже ниже, чем думала.       Кира поднимается с места, смотря на меня сквозь волосы, которые так навязчиво лезли ему в глаза. Я без раздумий бросаюсь ему на шею, этим самым вырываясь из его рук.       — Прости, пожалуйста, — проговариваю быстро, утыкаясь лицом в его плечо. Он обвивает мое тело руками, сжимая ребра. — больно. — говорю я в надежде, что он остановится, а мысленно уже готовлюсь к своей привычной участи.       Кира прикусывает кожу на шее, отчего из моих уст вырывается стон, но не тот, о котором можно было подумать. Это от боли.       — Знала бы ты, как я тебя ненавижу.       Отталкивает от себя с такой силой, что я лечу прямо на пол. Тело соприкасается с холодной плиткой с характерным грохотом. Все конечности заболели.       Ненавидит. Он меня ненавидит.       — Почему?! — слёзы боли и обиды. Боль физическая, а обиду не скроешь. Кирилл только поглядывает сверху, надменно поднимая голову.       Не отвечает. Теперь его очередь молчать.       Садится на корточки, а я снова прижимаюсь к нему всем телом.       — Пожалуйста, прости, — я извиняюсь, не зная, за что. За штору или вообще?       — Зачем ты позавчера это сделала?       «Это». Мы оба знаем, о чем говорим, но не хотим произносить вслух. Я хватаюсь за его колени руками, начиная рыдать еще громче.       — Я не знаю! — кричу ему в лицо, чтобы наконец понял, но в ответ лишь прилетает одинокая пощечина, от которой становится больно еще и морально.       — Я ненавижу тебя, — его слова совсем не схожи с лицом. Оно спокойно настолько, что не сравнится даже с морем после шторма.       — Я люблю тебя! — утыкаюсь лицом в его ноги, чтобы он не услышал мой крик, состоящий из, как я думала, случайной фразы, пришедшей в голову.       — Да за что меня любить?       На миг мой плач утих. Я поднимаю взгляд с немым вопросом.       — А за что меня ненавидеть? — озвучила.       Я знаю, что ему нечего ответить. Именно поэтому он и молчит. Многозначительное молчание, убивающее меня изнутри. Мне не больно, когда он толкает меня на холодный пол, мне больно, когда он молчит, не отвечая на важные вопросы.       Кира вновь хватает меня за шею, начиная душить. Со рта слетают только хрипы. Мне всё равно на его действия. Совсем.       Страх пробрал уже настолько, что мне от удушья ни холодно, ни горячо. Просто плевать на всё. Так даже лучше. Он либо меня убьет, либо снова заставит валяться с галлюцинациями в отключке.       Чувствую, как касаюсь спиной жесткой плитки. Не вижу уже ничего, в глазах потемнело. Руки, сжимающие мое горло даже делают мне приятнее. Я обожаю этот недо-трип, признаю честно.       — Прости, — снова хриплю я, чтобы не умереть.       Именно в такие моменты я осознаю, что хочу жить.       Всегда, когда не хочешь жить, ситуацию можно идентифицировать, как плохую, но тогда, когда хочешь — она еще хуже. Это называется отчаянием.       И Кирилл правда отпускает меня. Ну, как отпускает — перемещает руки на плечи, сжимая теперь их.       — Ненавижу тебя за то, что тебе поебать, — поднимает меня на руки, несет в комнату.       Бросает на кровать так, что отпружиниваю от нее, а после ложится рядом, придавливая своим тяжелым телом.       — И за Левия, — снова его ладони на моей шее. Снова сдавливающие движения. Снова нехватка кислорода.       Я через силу поворачиваюсь лицом к Кире, нависшему надо мной. Сквозь непонятную черную пелену вижу его глаза, полные горечи разочарования.       — Потому что ты только моя, — начинает говорить громче, а после переходит на крик. — слышишь? Слышишь меня?! — обидно не только мне и, о, черт, я его понимаю. — Только моя!       Мои глаза закатываются сами по себе, когда он отпускает меня, тяжело дыша мне в лицо.       Мне до чертиков плохеет, снова вокруг меня этот ужасный звездопад, снова я чувствую все эмоции Кирилла на себе.       В такие моменты я хочу просто убить себя, чтобы не видеть его лица. Убить, чтобы не быть с ним вместе больше никогда. Эта ночь так же ужасна, как и мои обрывистые вдохи и выдохи.       Моя голова кажется мне настолько горячей и неподъемной, что я не могу ей пошевелить.       Кира тоже молчит, будто ему всё равно, но я знаю, что нет.       Мне не хочется уже ничего, просто спокойствия или снова… снова… когда я говорила, что мне всё равно, я врала.       Дыхание так и не восстанавливается. Сквозь слёзы смотрю Кире в глаза, проговаривая последнее на сегодня:       — Твоя.