Грозные раскаты грома разразили утреннюю тишину, заставив Дамиано проснуться и непонимающе оглядеться по сторонам. Не самое приятное пробуждение, однако. Потерев заспанные глаза и убедившись, что рядом нет опасности, он лёг обратно на постель и закинул руки за голову, невольно взглянув на мирно спящего Томаса. При виде умиротворённого лица недовольство как ветром сдуло, оставив на месте себя щекочущее чувство нежности. Приятно осознавать, что рядом с тобой лежит человек, с которым наконец-то можно почувствовать себя живым и любимым, с кем хочется встречать рассвет, делить еду и кров. Перевернувшись на бок и подперев голову рукой, Дамиано заботливо накрыл Томаса пледом, который он случайно стянул с себя, и мягко погладил по плечу, с улыбкой смотря на то, как по-детски насупились его брови. Вот бы вечно рассматривать эти чу́дные россыпи веснушек на аккуратном носу и румяных щеках. Не выдержав, цыган взял его ладонь и переплел пальцы, пытаясь действовать осторожно, чтобы не нарушить чужой сон. Не вышло.
— Разбудил тебя, да? — Тихо, почти шёпотом спрашивает Дамиано, как только замечает, что Томас приоткрывает глаза.
— Немного, но… — Он ойкает и испуганно одёргивает руку.
— Что? — Парень хмурится и озадаченно смотрит на Томаса.
— Ты взял меня за руку, — Томас говорит это с таким удивлением, будто Дамиано его как минимум раздел до гола.
— Нельзя?
— Можно, просто я не привык к таким
откровенным жестам, — Выделив последние два слова особенной интонацией, он возвращает руку на своё место.
— Я люблю проявлять чувства через прикосновения, так что привыкай, — Дамиано проводит ладонью по талии Томаса, про себя отметив, что кожа под пальцами непривычно горячая, — Или тебе не нравится это?
— Нравится, — Довольно муркает парень, не зная, как побороть нерешительность, которая не даёт ему расслабиться рядом с Дамиано, — А можно… Ну… К тебе того… Это… — Пытается сказать Томас, но сдаётся, как только понимает, что словами через рот ничего не получится, — Ладно, не важно, забудь.
— Нет уж, не забуду, — Дамиано обнимает Томаса, пока он разрешает, — Имей в виду, ты можешь не спрашивать меня, если хочешь нежности.
— Да не хочу я нежности, — Томас прижимается к нему, уткнувшись лицом куда-то поближе к шее, — Просто холодно, а ты теплый.
— Я так и подумал, — Задумчиво закусив губу, Дамиано с подозрением красится на светлую макушку Томаса, ощутив от него жар. И жар точно не от возбуждения, — Мури, ты хорошо себя чувствуешь?
— Голова немного трещит и горло дерёт, а что?
— Мне кажется, ты простудился, — Он прижимается ко лбу парня губами, чтобы определить, настолько всё плохо, — Да ты горишь!
— Чушь какая-то, я здоров, — Томас отстраняется и встаёт с постели, тут же почувствовав резкую ноющую боль в голове, которая вынуждает его пошатнуться на слабых ногах.
— Как был упёртым бараном, так им и остался, — Дамиано сажает его обратно на кровать, — Доверься мне, хорошо? Сегодня останешься здесь, нечего заразу по табору разносить.
— Но в стойлах нужно поменять подстилку…
— Поверь, не передохнут кони один день без тебя.
— А как же…
— Никаких как же! Тебе необходим постельный режим, — Насильно уложив Томаса на подушку, Дамиано мысленно раскидывает в голове, из какого мяса лучше приготовить сытный вкусный бульон, — Всё, ты отдыхаешь, а я завариваю тебе лечебные травы и готовлю суп. И чтобы носа из-под одеяла не высовывал!
— Ты напрасно разводишь драму, у меня всего-то немного тело ломит. Вот увидишь, сегодня отлежусь, а завтра буду здоровее тебя!
Однако на следующий день стало только хуже. Томас начал ужасно кашлять, его кожа побледнела, а из-за воспалённого горла он совсем перестал говорить, потому что каждое слово отдавалось невыносимой болью, от которой хотелось лезть на стены. Дамиано не отходил от парня ни на шаг, заставлял пить горькие лечебные отвары, помогал есть, сбивал высокую температуру, но всё было тщетно — лучше не становилось. Ночи превратились в сущий ад, ведь от каждого приступа кашля цыган просыпался с навязчивой мыслью о том, что Томас вот-вот навсегда покинет его, так и не вылечившись. Казалось, смерть преследует повсюду, сидит за углом и ждёт своего часа, чтобы забрать последний вздох больного, который на третий день начал даже бредить. «Вороны, они повсюду!..» — однажды закричал во сне он, заставив Дамиано обронить миску с горячим супом и испуганно схватиться за сердце. Вороны всегда были для него предвестниками неминуемой кончины, ведь именно их в кошмарах видела Роза — мать Дамиано, когда проживала последние мгновения жизни.
— Как он? — Обеспокоенно спрашивает Итан, когда случайно встречает друга с пустой тарелкой у Роберто.
— Плохо, — Безутешно отвечает Дамиано, прося повара налить ещё супа для Томаса, — Он совсем не ест, бредит и изнемогает от кашля.
Итан больше не сказал ни слова, проникнув головой. Смотреть на опустошённого, потухшего и уставшего Дамиано было невозможно — в его глазах больше не играла жизнь, уголки губ навечно были опущены, а лицо каждый день выражало страх.
Страх потерять ещё одного близкого человека. Цыган бы мог сказать: «Эй, не печалься, всё будет хорошо!», — но вселять ложную надежду, когда дела на самом деле обстоят крайне паршиво, он не решался, боялся ранить Дамиано ещё сильнее.
— Тебе нужно отвлечься, — Итан дружески кладёт руку на плечо парня, как только замечает, что он неотрывно смотрит на миску с супом и молчит, не подавая признаков жизни.
— Понимаешь, я не могу…
— Бабу ему нужно! — Вдруг перебивает мимо проходящий мужик, ненароком подслушавший их разговор, — Не вожак, а тюфяк какой-то! Ещё и с мужиком живёт, тьфу! Развелось педерастов, как собак нерезаных.
— Да кто ты такой, чтобы судить меня и мой выбор? — Холодно, без единой эмоции возражает Дамиано, положив миску на землю, чтобы снова не разлить суп.
— Не отец твой, и слава Богу! — Он сплёвывает и закатывает рукава потёртой равной рубахи, — При Даниэле мы жили и бедности не знали, а ты, жалкое отродье, даже защитить свой народ не можешь! Одно за Томасом бегаешь да души в нём не чаешь. Все вы педерасты одинаковые извращенцы и слабаки! — Рядом собираются люди и начинают поддакивать, — Мы требуем нового вожака! — Толпа одобряюще свистит и кричит, явно окружив Дамиано не просто так.
Бунт был запланирован.
— А ну разошлись, крысы помойные! — Вступается Итан, но Дамиано останавливает его и отводит в сторону.
— Я сам, — Вожак выпрямляется и смело выходит к народу, достав из ножен клинок. Проведя большим пальцем по лезвию, он зло смотрит на подстрекателя, который, как только замечает нож, тут же прячется за людьми, — Бруно, чего ты хвост поджал, а? Поливать грязью значит ты горазд, а выйти один на один боишься?
— Не хочу заразиться педерастией, от тебя же прям смердит этой дрянью. Нормальным же мужиком был! А стоило в нашем таборе появиться этому дрянному священнику, ты головой поехал и совсем распустился. Вот Даниэль бы!..
— Не сметь упоминать имя моего отца! — Дамиано повышает голос, готовясь рвать глотки каждому, кто ещё раз осквернит покойного Даниэля.
— Иначе что? Трахнешь? Да ты только и умеешь, что мужиков портить да в задницу их целовать! Нам не нужен такой вожак! — Народ снова поддакивает, — Мы требуем главаря, который сможет нас защитить!
Дамиано зарычал и повалил Бруно на землю, угрожающе приставив клинок к горлу.
— Последние слова, ублюдок, — От ярости на лбу вздулись вены, а дыхание стало тяжёлым и глубоким. Мужик пытался судорожно высвободиться, но у него не выходило — Дамиано держал крепко.
— Не делай этого! — Бруно скулит от боли, когда Дамиано делает неглубокий порез на коже, чтобы подтвердить свои намерения.
— Мрази наподобие тебя не имеют право на жизнь.
— Ты совершаешь ошибку!
— Не я первый начал, не мне одному расплачиваться, — Люди как один замолкают, когда Дамиано замахивается и со всей дури рассекает клинком воздух, в ответ услышав жалкое привизгивание, от которого по телу растекается отвращение. Это было последнее, что вызвал Бруно своим мерзопакостным видом, — А теперь запоминай мои слова, паршивый слизняк, — Он хладнокровно смотрит на свой нож, который насквозь проткнул воротник рубашки в опасной близости от шеи мужика, навсегда оставив на коже тонкий поперечный порез, как память о его милосердии, — Если я ещё раз услышу желчь из твоего рта, ты лишишься языка, а затем этот клинок окажется у тебя в глотке. И поверь, больше я не промахнусь, — Дамиано вынимает нож из земли с характерным звуком и убирает его в ножен, — Я не намерен церемониться и терпеть оскорбления от бляди, которая не видит дальше своего носа. Ни от кого не намерен!
Поднявшись на ноги и пройдясь взглядом по людям, которые ранее яро поддерживали Бруно, цыган насмешливо нахмурился от их испуганного вида. Надо же, затихли, крысы! Правильно отец говорил, по своей природе люди слабы и всегда подчиняются самому сильному из толпы.
— Слушайте мой указ. Никто — никто! — не имеет права осуждать человека за его выбор, каждый волен любить кого угодно, независимо от того, мужчина это или женщина. Мне надоело знать, что мой народ погряз в предрассудках, которые не дают им свободы! Все, кто не согласен с новыми правилами, могут добровольно покинуть лагерь, а те, кто найдёт в себе наглость нарушить их, будут наказаны.
— Разве нормально поощрять педерастию? — Задаёт вопрос кто-то из толпы, тут же обратив на себя внимание всего народа.
— А нормально ненавидеть человека за то, что он просто любит?
— Но испытывать влечение к мужчинам отвратительно! — Дружно возражают люди.
— Отвратительно втихаря осуждать меня и мой выбор, как делают некоторые из вас, — После сказанного возражающие мигом замолкают, — У меня везде есть свои глаза и уши, так что отныне я не потерплю слухов, издёвок и брань в свою сторону. А теперь разошлись! Нечего топтаться на одном месте, или у вас нет работы?!
Как только люди с недовольными фырканьями начали расходиться, Дамиано взял миску с супом, обменялся с Итаном парой слов и ушёл обратно в шатёр, чтобы проведать Томаса.
— Что там происходит на улице? Я слышал крики, — Хрипло спрашивает Томас, сидя на постели. Волосы растрёпаны, под глазами тёмные мешки, взгляд безжизненный.
— Не переживай, всё уже разрешилось, — Дамиано садится рядом и протягивает немного подостывший суп, — Тебе нужно поесть.
— У меня совсем нет аппетита, — Томас смотрит на бульон, в котором плавают кусочки овощей и мяса, и чуть ли не кривится. Пахнет вкусно, но желания есть совершенно не появляется.
— Мури, я не прошу съесть всё, хотя бы половину, — Дамиано гладит его по спине, нежно, с теплом заглянув под золотую отросшую чёлку.
— Если только половину… — Посмотрев на умоляющий вид Дамиано, парень нехотя соглашается и берёт миску в руки. Когда он хочет поднести её к сухим потрескавшимся губам, ладони в тот же миг не выдерживают и начинают трястись от слабости, — Да что ж такое!
— Ничего, я помогу, — Дамиано помогает Томасу поесть, мысленно спросив себя самого — за что ему это наказание? Определённо есть за что,
но разве за его грехи должен страдать Томас?
***
Дамиано метился, не находил себе места, выходил из шатра, чтобы скурить весь запас табака, который только у него был, а затем по первому зову возвращался к Томасу, меняя мокрую прохладную повязку на лбу. Лечебные отвары и мази не действовали, жар перестал спадать, больного начинало трясти от температуры. В голове крутились страшные мысли, душу раздирала невыносимая боль и тоска, перед глазами стоял образ матери, которая ушла из жизни ровно при таких же обстоятельствах. Из-за голода она не справилась с болезнью и умерла прямо на глазах у пятнадцатилетнего Дамиано, который ничего не смог сделать для того, чтобы помочь Розе.
Ни-че-го. Он никогда не любил признавать поражение, чувствовать себя слабым и никчёмным, но твёрдо стоять на ногах, когда ты бессилен перед судьбой, невозможно. У Дамиано оставался последний способ, как помочь Томасу, но он не решался воспользоваться им, боялся прикасаться к прошлому, как к огню.
Он не может, не может!
— Дамиано… — Шёпотом зовёт Томас, выведя цыгана из тяжёлых дум.
— Что-то принести? — Тут же подбегает к кровати он, беспокойно бегая взглядом.
— Побудь со мной немного, — Парень хрипит и кашляет, — Мне так спокойнее.
— Конечно, — Дамиано натянуто кривит губы в улыбке, держась из последних сил.
Ужасно клонило в сон, от усталости трещала голова, тело переставало слушаться и требовало отдых. Но разве он может позволить себе сон, зная, что Томас в любой момент может умереть? Подняв взгляд на парня, Дамиано принялся рассматривать черты родного лица, словно пытаясь запомнить каждый изгиб и родинку. Невинная искренняя улыбка, бездонные горящие глаза, очаровательные румяные щёки… Как же хочется вновь увидеть Томаса живым и счастливым. Дождавшись, когда он уснёт, Дамиано подошёл к старому сундуку, стоящему в самом углу, и открыл крышку, пытаясь найти в старых вещах дневник покойной матери. Обнаружив под выцветшим красным платьем краешек знакомой кожаной обложки, цыган замер, шумно сглотнув ком в горле.
Как же страшно шагать в неизвестность. Поборов предательскую внутреннюю дрожь, он взял книгу в руки и трепетно обвёл мамины инициалы кончиками пальцев, одними лишь губами прошептав: «Роза Давид…» Последний раз Дамиано прикасался к этому дневнику давно в юности, да и то только для того, чтобы спрятать его в сундук и навсегда забыть о горе и утрате. Тогда он совершенно не умел читать, поэтому не знал, о чём писала мать, но сейчас ему подвластны книги, поэтому…
Сердце глухо застучало в ушах, к глазам начали подступать слёзы, в груди появилась тяжесть. Воспоминания нахлынули настоящей волной, в которой Дамиано беспомощно тонул, не зная, где глотнуть драгоценного воздуха. Каждая строчка была пропитана болью, надеждой и любовью, той самой, которую цыган нежно обожал в своей матери. Он читал без остановки, вникал в каждую букву, которая была заботливо выведена Розой, пытаясь найти в них ответы на извечные вопросы. На словах о смерти Даниэля и Якопо Дамиано хотел уже было закрыть дневник и вновь убрать его в сундук, ведь прекрасно знал, что будет дальше, но руки не послушались и перелистнули пожелтевшую страницу, заставив прочитать следующую запись. Лучше бы он этого не делал, ведь ворошить тёмное прошлое для него хуже любой пытки. Дамиано поклялся забыть о временах юности как о страшном сне, но вспомнить первые дни правления всё же пришлось. Уныло хмыкнув от маминого «…я искренне верю в то, что однажды мой сын научится быть сильным и храбро противостоять невзгодам», цыган перевел взгляд на другую страницу и сразу же нахмурился от того, что почерк перестал быть мягким и каллиграфическим. Неужели это?..
«Дамиано, сын мой, я пишу это для тебя. Знаю, сейчас тебе особенно тяжело, но прошу, не отчаивайся, храни в сердце свет во что бы то ни стало. Я вижу, как тебя ломает власть, но поверь, однажды ты сможешь встать на ноги, не сдавайся. Милый мой Дамиано… Ты не представляешь, насколько сильно ты дорог мне. Однажды ты станешь великим вожаком и приведёшь табор к процветанию. Ты чист душой и сердцем, так продолжай хранить в себе свет, не позволяй тьме пробраться внутрь. Не забывай меня, отца и Якопо, помни, мы всегда любили тебя, каждый по-своему. Помни о нас — и мы никогда не забудем тебя. Я люблю тебя. Мама».
Горькие слёзы покатились с побледневших щёк прямо на страницы, пропитывая их стыдом и отчаянием. Дамиано всё же захлопнул дневник и отложил его в сторону, зарывшись обеими руками в волосы. И чего ты добился, Дамиано? Что ты смог сделать хорошего за свою жизнь? Правильно, ничего!
Ничего… «Прости меня, мам, за то, что я не оправдал твои надежды…» — прошептал он в пустоту, тут же ощутив родные руки на плечах и лёгкий поцелуй на макушке. На мгновение парню показать, что случилось невозможное, но, к сожалению, ему всего лишь показалось — за спиной никого не оказалось. Проведя ладонями по местам соприкосновения, которые Дамиано до сих пор фантомно чувствовал на себе, он шумно вздохнул и обнял себя, поняв, что это был знак.
Откладывать больше нельзя, пора взять волю в кулак и сделать это. Вытащив из дневника свой крестик, который он спрятал между страниц, Дамиано подошёл к постели, где спал Томас, и упал перед ним на колени. Все заученные молитвы давно позабылись, но парень знал, если просить от сердца, Бог обязательно услышит. Он был последним, кто мог помочь Томасу выздороветь.
— Господь, я молю тебя о помощи. За свою недолгую жизнь я совершил много ужасных вещей: грабил, убивал, обманывал, склонял к похоти замужних женщин, поэтому взамен на Твоё милосердие я готов понести любое наказание, которое Ты посчитаешь нужным. О Боже, прошу, призри на страдания больного Томаса, позволь ему почувствовать величие Твоего человеколюбия и в здравии и радости вернуться к нормальной жизни. Каюсь, в отчаянии я отвернулся от Тебя, забыл о морали и стал падшим человеком, который ослеп от горя и потерял чистоту души. Но разве Томас виноват в моих грехах? О Господь Иисус, избавь Томаса от страданий, верни ему силы, чтобы он снова смог дарить людям добро. Я бессилен перед болезнью, поэтому прошу об исцелении Тебя. Аминь… — Закончив молитву, Дамиано уткнулся лицом в простынь, не сдержался и тихо заплакал. Он сломался, разбился о суровую реальность, потерялся в тумане, навсегда лишившись мнимой силы и уверенности. Теперь всё кончено.
— Дамиано, прошу, не отчаивайся, — Томас кладёт ладонь ему на макушку, трепля распущенные вьющиеся волосы.
— Нет-нет, я не отчаиваюсь, — Он утирает слёзы и берёт парня за руку, оставляя на ней дорожку мягких поцелуев.
— Ты плачешь? Ну что ты в самом деле, не стоит, — Увидев красные глаза и влажные дорожки слёз, который неустанно скатываются по его лицу, Томас вздыхает, стараясь подбодрить, — Я обязательно поправлюсь, слышишь? Верь в это.
—
Я верю, — Дамиано надевает на себя крестик, который до этого держал в руках, и снова целует ладонь Томаса, проведя по коже кончиком носа.
***
Когда Дамиано проснулся, в постели Томаса уже не было, зато было слышно, как кто-то бодро умывается, напевая себе под нос лёгкую мелодию. Сначала парень не поверил своим глазам, решил, что это снова какой-то бредовый сон, но стоило Томасу обернуться и приветливо сказать: «Доброе утро!» — он сразу же облегчённо выдохнул, мысленно поблагодарив Бога за услышанные молитвы.
— Как твоё самочувствие? — Дамиано потягивается, словно кот, а затем подходит к Томасу и опирается руками о рядом стоящий ящик.
— Горло до сих пор болит, зато кашель и жар отпустили, — Он щедро плещет водой в лицо, смывая с себя слабость и усталость, — А как ты себя… — Однако Дамиано не даёт договорить и неожиданно заключает Томаса в крепкие объятия, заставившие его захихикать, — Да живой я, хватит переживать!
— А я буду переживать, ведь ты мне дорог, — Цыган зарывается носом в его костлявое голое плечо, радуясь каждому мгновению, в котором он проводит время с Томасом, — Слушай, прости меня. Прости за всё, я такой идиот! Вчера я многое переосмыслил в жизни и осознал, какой же я сволочью был в прошлом по отношению к тебе. Поверь, мне безумно стыдно за каждый проступок! Я не мастер речей, но сейчас говорю искренне и от сердца, — Дамиано готовится услышать желанное: «Пустяки, я прощаю тебя», — но в ответ почему-то ничего не следует, поэтому Дамиано решает спросить на прямую, — Так ты простишь меня?
— Дамиа… — Томас впервые использует сокращённую форму его имени, поэтому это сразу настораживает парня, — Я ценю твою честность и я счастлив знать, что ты раскаиваешься передо мной в своих грехах…
— Но? — Дамиано недоверчиво смотрит Томасу в глаза, которые он усиленно пытается спрятать от прямого контакта.
—
Я не могу простить тебя. Я должен это сделать, но не могу, — После недолгого молчания наконец-то выдаёт он, после чего Дамиано сразу же холодно отстраняется.
— Я понимаю, ты имеешь полное право на это, — Цыган скрещивает руки на груди и грустно тупит взгляд, слегка отвернувшись в противоположную сторону, — Наверное, я пойду… Завтрак нужно приготовить.
— Подожди, дослушай, — Томас разворачивает его к себе лицом, — Да, я не смогу забыть боль, которую ты мне причинил, однако это не говорит о том, что я не хочу видеть тебя. Когда мы впервые встретились, то я подумал: «Да он само дьявольское отродье!» — но с тех пор ты изменился. Очень сильно изменился. От былого Дамиано в тебе осталась лишь шальная лучезарная улыбка, которая всегда была олицетворением твоего истинного «Я». Прошлое не изменить, от него невозможно избавиться, но… — Томас делает паузу, — Я могу быть с тобой в настоящем и будущем. С новым тобой.
— Ты правда считаешь, что я изменился? — Это крайне глупый вопрос, и Дамиано знает об этом, однако ему необходимо услышать ответ.
— Вчера ты молился за моё здравие, хотя раньше я никогда не замечал, чтобы ты обращался к Богу. Это уже о многом говорит.
— Тебе не становилось лучше, поэтому я…
— Не нужно оправдываться, ты всё сделал правильно, — Томас одобряюще кивает, любуясь благодарным весёлым взглядом, который всегда казался ему не иначе как даром свыше, — А, и кстати, что ты там говорил про завтрак? Я ужасно голоден!
— Ну наконец-то! Теперь держись, я накормлю тебя до отвала! — Дамиано смеётся, обменивается с Томасом парой шуток, а затем отправляется к Роберто за овощами и яйцами, чтобы приготовить яичницу на двоих.
Жизнь налаживается!
