Покурим?

      В тот вечер я не попрощалась ни с Яной, ни с Тиной, а ушла в комнату. Мне не хотелось ничего, только рыдать и сходить с ума. Мне было больно физически.       Впервые в жизни меня так сильно задели чьи-то слова, что буквально сердце начало разрываться от боли. И я не знаю, почему именно от неё эти слова прозвучали как приговор, вынесенный на суде жизни. Она говорила так, будто проклинала меня на одиночество до конца жизни. И, наверное, мне было бы всё равно, если бы это сказал кто-то другой, но от неё это было страшно слышать. Ведь именно она почему-то заставляет меня чувствовать себя неодинокой. Почему-то только рядом с ней я чувствую себя живой, будто не умирала уже столько раз. Будто мое сердце всё еще живо. Она стала моим эликсиром жизни. Как она так быстро смогла сделать то, чего другие не могли годами?       А потом я наткнулась на то, чего боялась. Меня начали гасить толпой. Они меня избили. А она принимала в этом участие. И это разбило меня на части. Она была настолько пьяной. А в глазах, которыми я так восхищалась, плескалось бешенство. Я спала, а они… Я не помню практически ничего. Меня били, пока я лежала на полу. Я пыталась что-то сделать, но всё было напрасно. Били, били, били. А я не могла ничего сделать. Мое кмс не оправдало себя, ведь я просто не могла даже встать.       И похуй на физическую боль и на сердце, которое сворачивалось в судорогах, похуй. У меня душа болела так, будто я опять пережила тот телефонный звонок в свой день рождения. Мне было бы всё равно, если бы она не била вместе со всеми. Её пытались оттащить от меня, а она как заведенная повторяла, что я зараза в её мозгу.       Единственные люди, которые мне помогли, — Виолетта и Лера. Я не думала, что именно они помогут. Что именно они смогут остановить это сумасшествие. Её взяли на удушающий, лишь бы только оттащить от меня, а я лежала под её кулаками, ведь против неё драться не хотелось. Не хотелось убивать свою жизнь.       Я бы хотела простить ей то, что она сотворила, но не знаю, смогу ли. Хотела бы забыть эти мгновения, но вряд ли смогу теперь. А в голове столько вопросов. Почему? Зачем? Что я сделала? А душа кричит забыть, простить, ведь это же Крис. Моя Крис. Как голове противостоять сердцу? Как мне избавиться от неё в своей крови?       Меня переселяют в другую комнату, куда не заходит никто, кроме Киры. Она сожалеет о том, что её тогда не было. Она готова пойти убить Крис, ведь, как она говорит, это не по понятиям. А во мне такая бесконечная благодарность к ней. Она единственная не дает мне загнуться в одиночестве. Единственный человек, который держит меня на плаву.       С Захаровой мы не видимся почти, а если видимся, то я предпочитаю даже не говорить с ней. Не смотреть. Я разом потухла внутри. Не испытываю никаких эмоций, я перестала улыбаться. Не плачу. Не смеюсь. Не прошу прощения у всех озлобившихся на меня. Меня просто нет. Я пустое место.       Говорю только с Кирюшей. Разговоры ни о чем. Но то, что она не боится после обеда уходить со мной в мою комнату под неодобрительные взгляды, восхищает меня. Она такая смелая. Мы не заводим разговор о том, что между нами было, но я понимаю, что она мне небезразлична. Это не то, что я испытываю к Шуме, но это чувство намного светлее. Однако с ней я быть не смогу, она это понимает. Слишком много триггеров в одном человеке. Одно предложение о том, что она держала человека взаперти столько времени, вызывает у меня недоверие к ней. Я понимаю, что она старается исправиться, но из неё это не выдворишь. Не уберешь из крови любовь к унижению тех, кто от неё зависим.       Крис не намного от неё отличается, но мои эмоции по отношению к ней намного сильнее. Я понимаю, что это тоже абьюз, но сердцу не прикажешь.       Она правду сказала. У меня двойные стандарты. Либо же просто раздвоение личности.       Первой личности хорошо просто говорить с Кирой, а другой до жути сладко целоваться с Кристиной. И выбирать нужно головой ту, с которой мне комфортно, ту, которая не унижала меня неделями, ту, которая не избивала меня сонную. Но сердцем я выбираю ту, которая сделала со мной столько плохого, что Хиккан позавидовал бы. И я опять предпочитаю остаться одной. Не выбирать никого из них. Крис я игнорирую, но уже простила в душе. А Кирюша — просто друг. И, наверное, это правильно. Слишком правильное решение, что хочется лезть на стену от холода внутри, ведь я опять закрыла оставшиеся осколки сердца в черную шкатулку одиночества.       А когда её выгоняют, я понимаю, что жизнь тоже уходит. И всё становится пресным. Нет больше надежды, которая жила где-то внутри. Она жила и думала, что, возможно, через некоторое время я смогу с ней заговорить. Но теперь, сидя на жестком стуле в окружении камер, я роняю тихие слезы в ладони, видя, как у неё отнимают шанс на исправление.       Вновь проклинаю себя за то, что слишком мягкосердечная. Потому что я готова забыть всё то, что она сделала. Стереть из памяти, лишь бы она не уходила, лишь бы только осталась, купая меня в своем игноре, позволяя смотреть на себя украдкой. И я нахожу в себе силы подойти и сказать, что простила. Простила в тот момент, когда ее только убрали от меня и я увидела ее.       Но говорю лишь то, что надеюсь, что её вернут и мы сможем сказать друг другу хотя бы пару слов. Она плачет, а я держусь. Её глаза выражают так много боли, что мне просто хочется обнять, но знаю, что нельзя. Что, возможно, она меня ненавидит и винит во всем. Крис лишь кивает головой на мои слова, смотрит, не отрываясь, и плачет. Хочу уйти, чтобы только не видеть её слез, но она протягивает руку. Пожимаю, гладя её кожу большим пальцем на свой страх и риск. Хочу вырвать руку и убежать, ведь мне не стоило этого делать, но она не отпускает и повторяет то же самое с моей рукой.       Отпускает меня, разрывая пожатие, а я разворачиваюсь, чтобы уйти, держа спину ровно настолько, что мне кажется, будто в мой позвоночник вогнали стальную палку. Голова задрана так высоко, что мне кажется, будто подбородок скоро достанет до неба. Стараюсь идти с равнодушием, но каждый шаг даётся с большим трудом. Еле сдерживаю слезы, а сердце опять болит.       Боже. Да что ж это такое? Мне больнее сейчас, чем в тот момент, когда она набросилась на меня, как дикое животное. Чувствую взгляд, который прожигает спину, но, когда оборачиваюсь, вижу, что она спускается к машине, а у меня всего лишь паранойя.       Все ждут её отъезда возле перил, плача навзрыд. И я их слишком хорошо понимаю. Истерика внутри разрастается с каждой минутой, и я просто из последних сил держусь. Иду к Кире в объятия, ныряя туда, как в море успокоительного. И мне нихера не спокойно, но её присутствие помогает держаться в сознании, не поддаваясь истерике.       Она тоже прощалась с Крис, но я не знаю, что они друг другу сказали, но это было больше, чем две фразы. Мы стоим безбожно долго, пока операторы пытаются сделать красивый кадр. И мне даже становится жалко Мишель, которая сама рыдает, ведь её девушка уходит. Но она не подозревает, что никогда не принадлежала ей, и это заставляет жалеть её еще больше, но моя злость на неё не проходит. Мне жалко её по-человечески, но мы точно не помиримся. И точно: я никогда не покажу, что жалею её. И даже некоторые редакторы ненавидят Гаджиеву, думая о том, что именно она провоцировала Крис на мою травлю.       Но сейчас нет места ненависти, все стоят и рыдают, похер, кто кого травил, мы стоим всем коллективом, впервые в жизни не собачась. А это дорогого стоит.       И когда машина наконец-то заводится, я понимаю, что это конец. Она правда уезжает, а я остаюсь здесь. Мы смотрим вслед выезжающей за ворота машине, и это нихуя не просто. Кира сжимает свою руку на моей талии сильнее, думая, что сейчас я сорвусь. Но я поклялась себе, что никогда больше не покажу свою слабость перед другими людьми.       Наконец-то нас отпускают в наши комнаты, а я тупо не знаю, как сдвинуться с места и перестать смотреть вдаль.       Чувство вины начинает меня есть изнутри, будто я и правда виновата в том, что её выдворили отсюда, как бездомную, побитую жизнью собаку. Мне так не хочется, чтобы она в свои почти двадцать восемь лет продолжала проебывать свою жизнь. Ей почти тридцать, а она всё еще маленький, недолюбленный ребенок. Она всё еще девочка, которая хочет, чтобы её любили. Но её злость на весь мир не дает ей жить спокойно, заставляя творить всякую хуйню.       Мне помогает уйти Кира, она ведёт меня, как овоща, по пути в мою комнату, потому что сама я как парализованная инфарктом, ведь все силы уходят на то, чтобы и дальше строить из себя ледяную леди. Боже. Как же больно-то, а. Что же я такого сотворила в своей жизни, что судьба из раза в раз так сильно меня ебашит? Через что еще я должна пройти, чтобы искупить свою вину, о которой даже не ведаю?       Её уже нет два дня, а мне очень пусто. Слишком пусто внутри. Я не чувствую её взглядов, её гнетущего присутствия. И, вроде бы, я должна чувствовать облегчение от того, что меня теперь не трогают. Просто никто не может смириться, что её нет, поэтому им не интересно буллить меня толпой.       Первая психология недели, иду туда с подавленным состоянием. Мне просто плохо в душе. Меня так долго душила истерика внутри, что сейчас я чувствую себя разбитой вазой. Еще один срыв и я чувствую, что поеду в свою бывшую палату.       Ну, конечно же. Разговоры про женственность не могут обойтись без упоминания мужчин. И это буквально ввергает меня в ужас. Все эти истории — это какой-то пиздец. Мне больно слышать историю каждой, но я всё еще усердно держусь от слез. Я не хочу рыдать, наивно полагая, что это обойдет меня.       История Киры задевает что-то внутри, и, блядство, я скажу неправду, если скажу, что мне не хотелось её пожалеть. Обнять.       Моя очередь. Я так долго отпиралась от разговоров на эту тему, а сейчас мне нужно рассказать это при всех. И мне больно и стыдно даже думать об этом. Пытаюсь свернуть болезненную тему, но зачем-то Лера хочет меня понять. Зачем-то ей нужно знать мою историю.       И мне срывает крышу. Я кричу так сильно, потому что внутри всё горит. Потому что мне больно. Мне так больно, кто бы только знал. Переворачивается стул в приступе гнева. Это не человеческий крик. И я понимаю, что успокоить меня некому, и от этого кричать еще больше хочется.       Я сказала, что мне не нужен он, не нужен никто. Но я соврала, ведь мне нужна она. Так сильно нужна в этот момент, что я готова умолять, лишь бы её вернули сюда. Вернули ко мне. Блядство.       Рассказать им свою историю трудно, но еще труднее видеть эти взгляды жалости. Мерзость. Мне и правда это всё не нужно. Единственное, что я хочу это ощутить, опять её поцелуи на своем теле. Блять, а я ведь и правда забыла о том, что она мне сделала. Какая я дура.       Вспоминаю все моменты, пережитые с ним, и дрожь бьет всё тело, будто разряды тока. Воспоминания, где меня заставляли делать то, чего я не хотела, то, чего я стыдилась. Этого человека я сама возвела в статус Бога, а он этим так умело воспользовался. Унижать меня ему было в кайф. Такое веселье, что оборжаться можно. Вспоминаю его голос противный и мерзкий. Вспоминаю смех, от которого хочется спрятаться в мягкий и тёплый плед. Мне не по себе думать о том, что я могла быть с ним. Мне противно от самой себя, и хочется выблевать все наружности, лишь бы очиститься от этой вонючей грязи. Каков пиздец, нахуй.       Чувствую ком в горле, который немедленно нужно вырвать из себя. Любыми способами убрать. Расчесать горло до крови и руками вырвать эту опухоль. Блядство. Не успеваю даже отпроситься, срываясь в туалет от своих же мыслей. Мне так противно. Залетаю в комнату, падая на колени перед унитазом, наконец очищая организм от этой заразы. Слезы катятся по щекам. Так тошно, Господи. Меня выворачивает, а я и рада. Понимаю, что запомню это надолго. Дрожь бьет всё тело импульсами. Боже. Я никогда этого не переживала, но где-то внутри осознаю, что мне стало легче. Рассказав свою историю, я наконец-то смогла ощутить, что мне могут здесь помочь.       Неделя тянется так медленно, а я мыслями всё еще на том испытании, потому что мне слишком не по себе. Для меня странно ощущать поддержку других людей. Меня впервые в жизни понимают, и это пиздец как странно. Они больше не чморят, лишь изредка позволяют себе шутки на темы, которые мне неприятны. Но это лучше, чем то, как я жила столько времени.       Наконец-то я понимаю, что такое не быть изгоем. Кира рядом почти всегда. Понимаю, что она тоже держится особняком от всех после моего случая.       Любовь говорит, что у меня нервный срыв. Не сплю практически. Синяки под глазами размером с хоккейную шайбу. Я не ем. Мне правда нормально, не понимаю, почему все думают, что мне хуево. Может, они просто преувеличивают? Я в состоянии ходить на испытания, говорить с людьми. И похуй, что внутри меня пустота, которая пропадает только с людьми рядом. И похуй, что мне снится один и тот же кошмар в тех редких случаях, когда я засыпаю. Мне снится, что я опять в психушке, а он внушает мне, что это обязательно поможет. Он говорит, что меня нужно лечить, ведь я ненормальная.       Столько времени я хожу как зомби, но мне правда нормально. Иногда я мыслями возвращаюсь к Крис, понимая, что хочу её увидеть. Это единственное желание, которое у меня есть на протяжении недели. Я не хочу абсолютно ничего, кроме как увидеть. Услышать хриплый голос. Потрогать шелковистые волосы, которые она не особо любит, но, несмотря ни на что, не отрезает.       Мне не помогают отдельные сеансы с Розенберг, по-прежнему внутри пустота, а к таблеткам я не хочу обращаться. Еще мне не хватало вновь стать зависимой от них. Я просто не хочу лежать и спать днями напролет не по своей воле. Но это состояние какого-то коматоза души. Всё будто заледенело, и ничто не может растопить эту толстую корку льда. Я не хочу ничего. Никого. Только её увидеть мне нужно. Это какая-то потребность, которую объяснить я не могу. Будто мое тело само рвется к ней, потому что иногда меня хочет убить мой же собственный организм. Но, как только я вспоминаю, тошнота отступает. И опять на какой-то момент я становлюсь более живой, будто только мысли о ней воскрешают меня, доставая из гроба, в котором я по итогу оказалась.       На испытании, где нужно было сказать, что не устраивает меня в моем теле, я говорю, что не устраивает всё. Потому что как такое может меня устроить? Вы меня видели? Тело заплыло целлюлитом, будто я родила троих. А улыбка кривая, будто мне кто-то свернул челюсть. Про прикус я молчу.       И опять эти мысли навевают воспоминания о том, как он травил меня своими словами о том, как мне нужно меньше жрать. По ночам я обычно ухожу куда-то на улицу или же сижу на своей кровати. Я могу просто сидеть, а могу ронять молчаливые слезы. Я стараюсь не показывать девочкам, что, кажется, что-то сломалось внутри. Стараюсь делать вид, что я не сломалась. Просто не хочу отсюда уезжать из-за своего же неумения брать себя в руки. Я же так долго к этому шла. Семь ебанных лет я пыталась сюда попасть, а сейчас проебать так бездарно? Нет. Даже если я буду подыхать от лихорадки, всё равно буду ходить на испытания, психологию, как бы мне ни было там плохо.       И, наверное, это лучшее, что я делала в своей жизни, ведь, несмотря на свое уебищное состояние, я пытаюсь ебашить дальше. И у меня что-то получается.       Стараются все, кроме Мишель. И я опять задаюсь вопросом: что же такого Крис в ней нашла? Почему с ней она нежная и любящая, а меня пыталась убить морально и покалечить физически? Что же в ней такого? Я не понимаю.       И каждый вопрос сопровождается его словами о том, что я никчемная. Её словами о том, что я всегда буду одинокой. Добивает на самом деле.       Я не понимаю, зачем здесь Гаджиева. Ради чего она занимает чье-то место? Нет. Я не обесцениваю ничьи проблемы, кроме своих, но её я не понимаю. Она не хочет говорить, но это и мой грех тоже. Она не хочет выполнять свои обязанности, делая всё из-под палки, нехотя. Лучше бы оставили Идею, у той хотя бы было рвение идти вперед, меняться. А может я просто ревную, что моя жизнь досталась той, которая недостойна? Может мне просто завидно тому, что у них всё получалось? Ведь они могут построить отношения после проекта и жить счастливо. Блядство. От этих мыслей мне физически больно. Это какая-то параша. Не понимаю, что со мной творится.       Когда Гаджиеву выгоняют, я не чувствую ничего. Пустота. Похуй. Я думала, что хотя бы улыбнусь, но почему-то не чувствую радости. Не чувствую абсолютно ничего. Она просто сама виновата, а я даже посочувствовать ей не хочу. Сама виновата. Может, ей и нужна была помощь, но она сама проебала свой шанс на нормальную жизнь. Даже учитывая то, что она вела себя как свинья, когда я переезжала обратно в комнату, я не держу зла. Не думаю, что это что-то даст. Мне просто похуй.       Сидим и смотрим на её слезы, а перед глазами стоят слезы человека, которому реально нужно было помочь. И лучше бы тогда выгнали Мишель, а Крис оставили. Как говорится, ничего личного.       Собирается долго, мучительно, я даже хочу помочь, лишь бы только она быстрее съебалась с глаз моих подальше. Потому что сколько можно? Умей уходить достойно, а не вызывать ебанную жалость ебнутыми действиями. Обнимается со всеми, строя из себя такую милашку, хоть на самом деле та еще змея.       Она уезжает наконец-то. Какая радость, только всё равно мне никак. Пусто. Замечаю, что ворота открылись, когда все уже собираются уходить. Вот же блядство… Пожалуйста, скажите мне, что это то, о чем я думаю. Умоляю…