Покурим?

      Из машины высовывается нога, и я понимаю, что это она. Крис.       Хватаюсь за перила руками так сильно, что боюсь их погнуть, как ебучий Халк. Боже, она будто стала ещё красивее. Начинаю задыхаться от нахлынувших чувств, меня топит радость. Блядство. Я сдерживаюсь, чтобы не побежать к ней и не кинуться в ноги. Я так сильно по ней соскучилась. Стою, стиснув зубы, когда все бегут к Крис, снося её с ног. Я не имею на это права. Я не могу вот так к ней полететь и обнять. Я просто не могу. Моя вина не даёт мне сдвинуться с места, ведь из-за меня её выгнали. Всё вообще из-за меня. Она чуть не проебала единственный шанс на нормальную жизнь из-за моей ненависти к людям.       Даже Кира идёт к ней. Обнимает. Ахуеть можно. Смотрю, не в силах оторваться, пока все они кружатся в объятиях. Боже. Такое чувство, что я никогда не буду частью общества. Так, просто отброс. Убожество жизни. Смотрю, как одержимая, и наглядеться не могу. Мне так мало. Я хочу, чтобы она на меня посмотрела. Пожалуйста. Посмотри. Посмотри. Ну посмотри же, я здесь.       Бог будто слышит мои молитвы, и она смотрит на меня своими ледяными глазами. Смотрит, как будто впервые в жизни видит. Смотрю в ответ, даже мысли отвести взгляд нет. Просто мигом внутри спокойно становится, будто не было ничего за эту неделю. Будто мне приснилось всё это в ужасном сне. Мираж показался. Галлюцинации начались от моей же непроходимой тупости. Она вернулась. А потом всё прекращается, взгляд отводит. Не смотрит. И опять становится хуёво. Опять хочется убиться. Да что же это за качели такие? Почему мне так трудно дышать без неё? Почему? Почему? Почему?       Мне завидно Насте, которая обнимает её сильное тело, которая получает объятия в ответ. Боже. Глаза наполняются солью. Какая хуйня, а. Я погрязла в собственной жалости к себе и уже не знаю, как выбраться из этого болота. Опускаю голову вниз, чтобы сморгнуть слёзы, чтобы никто не видел. Я же обещала больше не показывать свою слабость, хоть и провалилась уже давно, на первом же испытании у Розенберг. Поднимаю тяжёлую, словно чугунную голову, а их уже там нет. Не вижу. Они поднимаются по ступеням. И расстояние между нами становится всё меньше и меньше. А я так хочу, чтобы оно наконец сократилось совсем, чтобы впечататься своим телом в её тёплое. Но я так боюсь. Что я могу сказать? Что я скажу? Стоит ли обнять? Что вообще нужно сделать?       Руки трясутся от волнения. Она улыбается. Боже. Какая красивая улыбка. Сокращает ебучие метры быстро, сама не замечая, как это делает. Просто идёт, слушая гомон девочек. А я просто смотрю. И руку она мне подаёт, а я торможу. Потому что, блять. Она сама мне руку подаёт, чтобы поздороваться. Вкладываю свою ледяную руку в ее тёплые пальцы, и разряд тока прошибает все конечности. Мамочки. Тянет, чтобы обнять. И ничего в этом такого нет, правда. Это уличное приветствие с другом, не совсем объятия, но и я не совсем её друг. Но и этого мне хватает, чтобы закрыть глаза и лицом впечататься в её толстовку. Всего на секунду, но как же мне не хотелось отходить. Мне не хотелось прощаться с теплом. Оказывается, я так сильно замёрзла, будто искупалась в Ледовитом океане.       Запах. Её запах. Она пахнет чем-то пряным и успокаивающим. Горькая ваниль. Виски. Вишня. Какой запах. Хочу облизать её шею, чтобы просто попробовать, такая ли сладко-горькая её кожа на вкус. Такие невинные действия, а я стою и думаю, что хочу закрыться с ней наедине, где нет камер и всех остальных. Хочу обнять. Поцеловать. Хочу всего, что связано с ней. Мне её так чертовски не хватало, а когда она появилась, её у меня отняли её же подруги. Такое чувство, что её внимание никогда не будет только моим, её взор всегда будет лежать на ком-то ещё, помимо меня. И эта мысль бьёт по позвоночнику с такой силой, что я не могу вдохнуть. Мне хочется зарыдать и наорать на всех. Забрать Крис себе. Побыть с ней хотя бы чуть-чуть. Мы столько друг другу наговорили, столько сделали, что не знаю, сможем ли мы когда-нибудь снова прикоснуться друг к другу в интимном плане. Сможет ли она мне простить свой выгон? Смогу ли я забыть об избиении, которое ввело меня в состояние ёбнутой психики? Сможем ли мы друг друга простить? Боже. Столько всего произошло за такой короткий срок, а мне кажется, что уже прошла целая жизнь. Пронеслась перед глазами, а я не успела разглядеть как следует. Я физически будто постарела в миг на несколько лет. Синяки под глазами размером с луну. И кому я такая понравлюсь? Кристине? Смешно, блять.       Ужин. Сложная процедура для меня, потому что я не могу есть. Пища просто вызывает отвращение, тошно настолько, что от запаха желудок скручивается в комок. Это ужасно. Я не понимаю, почему меня так полощет. Правда. Знаю, что у Пчёлки вроде РПП, но откуда у меня оно могло взяться? Правильно, у меня его просто не может быть. Это бред, просто мне плохо от еды. В этом ничего страшного.       Сажусь рядом с Кирой в конце стола, понимая, что отсюда я буду видеть Крис. Это даже могло бы меня порадовать, если бы мне не было так стыдно за состояние, до которого я сама себя довела. Это тупо надо умудриться жить в таком хаосе и ничего с этим не делать. А я не могу попросить помощи, потому что боюсь, что меня опять закроют в психушке. Не хочу. И таблеток мне не надо, сама справлюсь. Переживу.       — Твои лимон и вода, — Даша, спасительница ты моя. Эта девушка была ангелом-хранительницей для всех нас. Она каждой пыталась помочь и держала язык за зубами, когда было нужно. Её слова вырывают меня из мыслей. Боже, мне так стыдно, что все едят, а я ем лимон с сахаром и водой, потому что это единственное от чего меня не выворачивает в приступах тошноты. Мне так стыдно показывать всем, что я немощная настолько, что даже питаться нормально не могу. Тянусь к ножу, чтобы очистить цитрус, не слушая разговора, который ведут за столом. Нахуй мне это? Лишний раз убедиться, что я изгой и никто не хочет со мной говорить. Чищу лимон так усердно, что нечаянно ножом задеваю палец. Блять. Криворукая дура. Капля цитрусового сока попадает на ранку, и палец начинает гореть огнём. Сука. Понимаю, что мне как-то спокойно становится от этой боли. Внутри сразу утихает какое-то непонятное волнение. Блять. Вот это уже проблема. Селфхарм — это не здорово. Я никогда не понимала таких людей, а сейчас вдруг приходит осознание, что мне это тоже помогает.       — Лизаааа. Лиз. Эй, с тобой всё хорошо? — очухиваюсь только когда Вилка стучит по столу на манер типа кто-то пришёл в гости. Вот блять. Опять я где-то в своем мире.       — Что-то не так? — натягиваю улыбку и поднимаю глаза. Почти все смотрят на меня. Ну конечно, я просто опять показала всем какая жалкая. Превосходно. И она тоже смотрит. И как-то необычно разглядывает, будто что-то случилось. Да что произошло то, а?       — Я до тебя дозваться не могла минуты две. Ты так близко к руке ножом орудовала, что это выглядело жутко. У тебя все хорошо? — нет, всё хуёво. Спасибо, что поинтересовалась, но я не могу сказать правду, иначе я опять тупо покажу всем свою слабость. Не хочу. Особенно не при Захаровой. Я не хочу давать ей повод думать, что у неё получилось меня сломать. Да, представляете, я тоже живой человек.       — Да, всё отлично, — отбрехаться как-нибудь, лишь бы не заводились эти разговоры о том, что я выгляжу неважно. Без них знаю. Не хочу позориться и выглядеть униженной в глазах девочек.       — Ты опять не ешь, Индиго? Сколько можно? Давай попросим редакторов отвезти тебя к врачу, ты же на человека не похожа. Это все видят, — ну, блять, Лера. Зачем? Зачем опять поднимать эту тему? Для чего это делать при Крис всех? Я не хочу быть больной на голову в её глазах всех. Не хочу я к врачам. Не доверяю я им. Боюсь этих ужасающих людей в белоснежных халатах.       — Всё нормально, меня просто тошнит. Это пройдёт, — сколько раз мне это нужно повторить, чтобы меня оставили в покое? Я сама со всем справлюсь.       — Да все видят, что ты жрёшь только лимоны и воду! Ты сдохнешь так. Нельзя обращаться со своим здоровьем подобным образом. Кирюх, ну хоть ты ей скажи! Дура, блять, — это выглядит как забота? Забота от человека, который был в числе травивших меня неделями? Неужто совесть проснулась? Вина по кусочкам жрать начала, да?              — Лиз... — прерываю, не давая договорить. Хватит. Устала. Не хочу. Я н о р м а л ь н а я.       — Молчи! У меня всё в порядке, не умру. Я могу есть, это не болезнь. Всё хорошо. Я в порядке, — не знаю, кого успокаиваю: себя или их. Но голос дрожит, а взгляд Крис меня прожигает, будто она опять хочет меня отпиздить. Блядство. Устало вздыхаю, опираясь локтями о стол и проводя руками по волосам. Как же я устала. Сил моих нет. — Я пойду в ванную, если никто не против. Спасибо за беспокойство, но это того не стоит. Приятного всем аппетита, — единственный выход — сбежать. Уйти от разговора, который назревает, потому что я уверена, что никто не останется в стороне. На этот раз даже Кирюша. Она поддерживает точку зрения, что мне надо в больницу или к Розенберг, или ещё куда. А я не могу переступить через себя. Впервые в жизни не могу просто наступить себе на горло.       Иду в ванную с надеждой, что никто не пойдёт за мной следом. Не хочу никого видеть. Слёзы собираются в глазах, как плёнка, из-за которой я ничего не вижу. Лишь бы добежать до ванной, не разрыдавшись. Только там можно дать волю эмоциям. Мне так ужасно плохо, но я не хочу никому этого говорить. Я не могу кому-то довериться. Доверие — это глупость, за которую приходится очень горько платить. Люди всегда найдут способ предать твою веру им. Это аксиома жизни. Никому нельзя верить.       Я обожглась один раз настолько сильно, что до сих пор рана, нанесённая мне, гноится, не заживая. Это больно. Чертовски больно и обидно, каждый раз, вспоминая об этом, накатывает такая волна злости на весь мир. Потому что все люди такие же, как мой бывший. Нет никого лучше него.       Захожу в ванную, облокачиваясь о дверь. Впервые за весь этот вечер позволяю слезам скатиться по щекам, обжигая кожу солью. Такое чувство, что это не слёзы, а соляная кислота, которая разъедает всё вокруг. Даже плакать больно. Боже. Отлипаю от двери, чтобы подойти к раковине. Нужна вода. Холодная настолько, чтобы заморозила всю эту соль, снимая боль. Хочу утопиться в этой воде, но останавливает только одно. Если я умру, то больше никогда не увижу её красивых глаз, которые выжигают частички моей души одним лишь взглядом, и не смогу потрогать шёлковые волосы, которые хочется постоянно перебирать и смотреть, как они переливаются золотом на солнце. Кажется, я сошла с ума. Мне нужна она. Я никогда в жизни настолько не бредила человеком, как ей. Что же она сделала со мной? Слёзы больше не текут, их что-то остановило. Мысли о ней? Она теперь ещё и моё успокоительное? Слишком много она стала значить для моего организма. Когда я думаю о Крис, вся истерика мигом прекращается, и это пугает, потому что я слишком быстро простила. Простить Хиккана до сих пор не могу. И не смогу никогда, а её почему-то уже простила. Простила за то, что назвала меня шлюхой. Простила за то, что унизила словами о том, что я всегда буду одинокой. Простила за избиение. За Мишель я её тоже простила. А нужно ли ей моё прощение? Зачем оно ей? Правильно. Не за чем. Я ей в общем-то не нужна. А я настолько рохля, что не могу показать свой характер. И это бесит.        — Какая же ты тряпка, — говорю своему отражению в зеркале. Оно такое жалкое. Ненависть к себе поднимается из недр души. Затравленный взгляд меня бесит, потому что глаза уже настолько красные, что смотреть больно. Кажется, что всю эту неделю меня пытали раскалёнными розгами. Могут ли быть такие глаза у здорового человека? Не могут. Кожа серая, будто я труп. Ходячий мертвец, который по ошибке всё ещё дышит. А зачем я дышу? Есть ли у меня ради чего жить? Для кого мне жить? Кто в этом мире способен полюбить такое чмо, как я? Кто в этой вселенной сможет увидеть во мне человека, а не изгоя? Смотрю, смотрю, смотрю. А ничего в себе хорошего увидеть не могу. Будто дементоры разом высосали всю жизнь из меня. Я бы хотела быть другой, но у меня не получается. Сколько бы не старалась, я всё равно остаюсь мерзким тараканом в жизнях людей, от которого пытаются избавиться всеми возможными способами. Сколько раз меня шпыняли, унижали? Не перечесть. Я даже не помню, на какой цифре остановилась. И вспомнить не могу, да и не хочу. Ничего во мне не изменится. Общество давно поставило на мне крест. Да я и сама бы его себе на лбу красным маркером нарисовала, но почему-то я продолжаю упорно пытаться исправиться. Наступая себе на шею, душа свою натуру, но пытаюсь. Я просто хочу не быть одинокой. Хочу, чтобы меня любили. Хочу, чтобы относились как к человеку, который достоин жить. Хочу, чтобы я могла доверять людям. Хочу не бояться людей и их предательств. Когда же я смогу выбраться из этой дыры, в которой я живу уже столько времени. Ни одного просвета солнца не вижу. Всё настолько тёмное, что кажется, будто я уже лежу в гробу глубоко под землёй. Хочу видеть свет и солнце. Жить хочу как все, а не как чёрт пойми кто.       Дёргается ручка. Дверь открывается. Сердце колотится от испуга. Боже, кто ж так делает? Русским языком сказала, что иду в ванную. В отражении зеркала вижу белую толстовку, поднимаю глаза выше и... Твою мать. Ну почему именно она? Да за что меня так ненавидит этот мир? Кому я плохого сделала?       — Я думала, ты тут утопилась уже, — говорит, облокачиваясь о дверной косяк и скрещивая руки. Дверь закрыта. Она на выходе. Я не могу сбежать. Гадство. Какая подстава. Почему я не закрыла дверь? Почему я такая невыносимо тупая?       — А ты хочешь моей смерти? — оборачиваюсь, повторяя её позу.       Во взгляде нет злости. Надо же. Я видела её без ярости только в тот момент в аппаратурной... Блять. Зачем вспомнила об этом? Мозги себе поебать захотела? Сканирую взглядом её лицо и останавливаюсь на сухих, истерзанных губах. Хочу поцеловать. Очень хочу. Блять.       — Говорят, что оргазм — это маленькая смерть. Так что да. Определённо хочу твоей смерти. Это, наверное, будет красиво, — ухмыляется, рассматривая меня. А у меня рот открывается от удивления. Ебать. Это что-то новенькое. Такого от неё я ещё не слышала. Удивительно, какой она может быть. Подождите... Это она сейчас со мной заигрывает что ли... Не могу даже слова в ответ сказать, а ей, кажется, это не очень нужно. Скользит взглядом по моему телу, останавливаясь в районе ключиц. И что она там увидела? — Сними футболку, — ебать, пиздец. А это-то зачем? Я сейчас не в лучшем состоянии для секса. Возвращается к моему лицу и таранит его своими невозможными глазами, будто пытаясь что-то увидеть. Прочесть. — Снимай! — тихо, хрипло, но приказывает.       А что я? А я ничего. Подцепляю край материи руками, стаскивая одежду с тела. Я не могу не подчиниться ей. Голос Крис действует как гипноз. Я не хочу раздеваться, но зачем-то делаю это. Просто потому, что она приказала. Я стала её марионеткой, и она вертит мной, как хочет. Как только одежда оказывается в моей руке, взгляд сразу же рассматривает то, что ему показывают. Когда она поднимает голову, то лицо выражает недовольство. Идёт ко мне, крадучись. Останавливается близко-близко.       — Что ты с собой сделала, Индиго? Это выглядит слишком болезненно. Почему ты не ешь? — пальцем пробегается по ключицам. А меня прошибает мурашками от этого невинного прикосновения. Блять. Я бы не прочь, чтобы она ко мне прикасалась, но она заводит нелюбимую мной тему. Нахуя тебе это нужно, Захарова? Зачем? Что ты хочешь услышать? Я не могу есть.       — Не хочу. Почему вы все так акцентируете на этом внимание? Сколько ещё раз мне это нужно повторить? Со мной всё нормально, — я боюсь смотреть ей в лицо, потому что иначе я не выдержу. Зарыдаю, как сука, и буду валяться в её ногах. Я не могу ей всё рассказать. Это слишком сложно. Она не поймёт, просто потому что никто с ней не делал того, что делали со мной. Он запрещал мне есть, пока не разрешит. Меня никто здесь не поймёт, потому что я не такая, как они. Я другая. Как они любят говорить: не с этой планеты.       — Это выглядит убого. Ты себя в зеркале видела? Ты же медленно убиваешь себя. Тебе так в кайф мучиться? Ради чего ты это делаешь? Сдохнуть хочется? — голос какой-то участливый. Говорит правду на самом деле, и мне ни капли не обидно. Правда — горькая штука, но лучше она, чем сладкая ложь. Как же мне не хочется говорить об этом. Со мной всё будет нормально, просто мне нужно время. Все пройдёт.       — Я... На той неделе, когда тебя выгнали, м-мне пришлось рассказать про него, про нашу историю. И мне так плохо, Крис. Мне снится он в кошмарах, но только у него твой голос. Мне трудно. Но я боюсь, что меня вновь запрут в психушке, как это сделал он. Я не хочу туда. Я не могу пересилить себя, чтобы попросить помощи, — не знаю, почему решилась ей рассказать. Но говорю это со страхом, что она посмеётся. Мне так трудно даются эти слова. Но я так устала. Смертельная усталость давит на мои плечи.       — Блять. Я не умею просить прощения и не буду делать этого, но пойми, что я не хотела тогда этого, ладно? Я не хотела. Не знаю, почему сделала, просто так получилось. И я, возможно, даже жалею, но не могу этого исправить. Я жалею о том, что стала твоим кошмаром, но просить прощения не буду. Никогда.       Блять. Эти слова отдаются болью в сердце. А глаза наполняются слезами. Опять слёзы. Да ёбанный в рот. Я могу хоть раз не плакать, а? Почему меня так и тянет порыдать? Боже.       Чувствую мягкость кожи, когда она убирает капли с моих щёк. Крис вытирает мои слёзы. Это что, сон? Она сейчас такая нежная, что мне хочется рыдать ещё больше. Мне так нравятся такие её прикосновения. Это приятно. Приятно настолько, что хочется прильнуть к руке щекой, как щенок, просящий внимания. Она старается делать это мягко, без нажима, как будто сдерживает себя, и сердце колотится от понимания, что она не хочет меня убивать. Будто всё, что было, уже прошло. И не было никогда. Всё кануло в яму прошлого, из которой нет выхода.       — Тшшш, малышка. Ты такая красивая, когда плачешь, — пальцы цепляют мой подбородок, приподнимая голову, чтобы я наткнулась на изучающий взгляд голубых глаз. Сейчас они совсем не ледяные. Они стали цвета прохладного моря. Серые, с крапинками голубого. Красиво. Очень красиво.       Наклоняется так медленно и останавливается. Блин, почему она остановилась? Я хочу, чтобы она приблизилась близко-близко. Мне хочется ощутить её дыхание на своих губах. До меня медленно доходит, что она спрашивает разрешение таким образом. Блять. Что с ней случилось за эту несчастную неделю? С каких пор она так трепетно относится к мелочам? И пальцы не сжимают подбородок так сильно, как могли бы, я то знаю, на что способны эти руки. Понимаю, что мне нужно принять решение, которого она от меня ждёт. Она ждёт, пока я скажу да. Ждёт: прощу ли я ей то, что она сотворила со мной. Но ждать-то ей и не нужно. Я давно простила. Ещё в тот момент, когда провожала, думая, что больше её не увижу и обливалась слезами. Чуть киваю головой и впервые чувствую, как она нежно может целовать. Губы не врезаются в мои, будто хотят выбить зубы, а лишь нежно прикасаются. Будто боится, что я оттолкну. Боже. Да что же это такое? Впервые в жизни ощущаю такие чувства и эмоции. Отвечаю так же нежно. Поцелуй почти целомудренный, но разжигает всё внутри, грозясь сжечь сердце, которое качает кровь, как сумасшедшее.       Блять. Она мне нравится. Эта мысль бьёт по голове, как пыльным мешком. Я только сейчас поняла, что у меня есть к ней симпатия, которая может перерасти во что-то сильное и больное. Всё становится интимнее после того, как её сильные руки пробегают по позвоночнику, оставляя после себя мурашки. Кладёт руки на талию, мягко прижимая к себе, сцепляя пальцы в замок. Такой собственнический жест. Господи, как же хорошо. Как свободно дышать. Ахуеть можно, как мало мне нужно было, чтобы прекратить истерики, в которых жила целую неделю. Языком зализывает ранки на моей губе, которую я кусаю до крови иногда, лишь бы успокоиться. Один миг, и её язык играет с моим, облизывает нёбо, будто там мёдом намазали. Мне так сладко её целовать, кто бы знал на этом свете. Я бы не остановилась ни за какие деньги, даже если бы здесь собрались все мои бывшие разом. Но она почему-то останавливается. Лишь напоследок чмокает в губы, будто самой тяжело разрывать поцелуй. А я очухаться не могу. Я где-то в астрале кайфа. Не хочу возвращаться на землю, где пережила столько боли. Пожалуйста, Крис, не причиняй мне боль сейчас. Я не переживу опять твоё издевательство. Умоляю тебя. На колени встать готова, только не мучай больше.       — Оденься, ты дрожишь, — эта забота вгоняет в ступор. Мне не холодно. Мне тепло, пока ты рядом. А дрожь, наверное, от нервов. Последнее время я постоянно дрожу, не знаю, почему так.       Отходит, расцепляя руки, а мне обратно в объятия хочется. Мамочки, сразу холод пробирает до костей. Ну зачем ты отошла? Исполняю приказ сразу же, натягивая мешковатую футболку на тело. Но всё равно холодно. Хочу, чтобы она вернулась в моё пространство, а она и не торопится.       — Ты сказала, что тебе пришлось рассказать. Что это значит? — голос серьёзный такой. К чему она это? Ну пришлось и пришлось, не умерла же я от этого.       — Лера надавила, а остальные поддержали. Это давление вынудило рассказать почти всю историю с Хикканом, — пожимаю плечами, потому что всё ещё замерзаю. И мне неловко. Глаза вновь опускаются. Блять. Почему же так неловко стоять перед ней сейчас, хотя несколько минут назад целовала её так, будто боялась потерять. Молчание. Не гнетущее, нет, но всё равно не по себе. Поднимаю глаза, когда слышу, что она подходит. Что она собирается делать? Все вопросы исчезают ровно в то мгновение, когда я ощущаю, что она опять обнимает. Боже. Ну и пиздец. Понимаю, что мне проще стоять, когда её руки на моей талии, нежели, когда она стоит где-то далеко.       — Ты мёрзнешь, — поясняет, зачем это делает, а мне уже так похуй, ведь я снова вдыхаю её ахуительный запах. Как вкусно.       — Что именно ты рассказала, Индиго? — фу, мне больше не нравится, когда она так меня называет. Не после того, как назвала меня малышкой. Я почувствовала себя маленькой девочкой, которую успокаивала взрослая тётя. И это было мило. Очень. Это легло бальзамом на мою израненную душу. Сладко, но не приторно.       Не знаю, куда деть свои руки. Блять. Хочу положить на шею, но не знаю, позволит ли. Гадство. Опять эта неуверенность оттолкнёт или нет. Я как на пороховой бочке живу.       — Ну, мне пришлось вспомнить и окунуться с головой в то, что я хотела забыть. Вспомнила своё отношение к нему. Как боготворила, сделав своим идолом поклонения. И рассказала о том, что очень долго держала в секрете. О том, что он упёк меня в психушку, — скомкано говорю, потому что боюсь, что она разочаруется. Назовёт слабой. Или ещё что хуже. Ей же не впервой.       Смотрит. Она всё время смотрит на меня, а мне иногда даже страшно от её взгляда. Что такого она пытается во мне разглядеть? Какие-то изъяны? Может ей моя внешность не нравится? Тогда почему мы в каких-то непонятных отношениях находимся? Стала бы она целоваться с той, которая ей омерзительна?       Чешу руки за спиной, не зная, куда их деть. Возможно, у меня нервная чесотка, потому что я заебалась раздирать руки ногтями. Это больно и неприятно, но чешется же.       — Положи руки как тебе удобно. Хватит расчёсывать их, я же сказала, что ничего тебе не сделаю, — блять. У неё третий глаз что ли открылся? Как она заметила, что я маюсь, не зная, как себя вести. Ванга что ли? Но руки всё-таки перестаю чесать и держу их между нашими грудями. Блять. Ебучая неловкость.       — Можно за шею обниму? — блять, это даже звучит смешно. Я реально как маленькая девочка. Со всеми бывшими девушками была активом, а сейчас резко стала боящейся лишний раз притронуться соплёй. Хуйня ебучая. Как так можно деградировать.       — Блять, Лиза, ты слишком усложняешь. Клади, — злится. Ну что опять то не так? Что я сделала не так? Я же всего лишь спросила. Обвиваю руками шею и понимаю, какая она тёплая. Боже мой. Печка, не человек.       Всё напряжение будто уходит, оставляя только спокойствие. Тепло и приятно стоять вот так. Она смотрит, смотрю и я. Рассматриваю, запоминая ее умиротворённое лицо без агрессии. Такая домашняя что ли. Волосы распущены, мягкое худи, без агрессии, теплая как грелка. Такая милая. Похожа на милого кролика, когда не злится.       Молчание. Тишина. Только дыхание. Мы дышим в унисон, успокаивает. Даже спать начинаю хотеть впервые за всё время нервного срыва. Боже. Она действительно мой эликсир жизни. Не хочу никуда. Быть с ней хочу. И спать с ней хочу. Отходить от живого источника жары никуда не хочу. Стоит мне отойти и придут другие потребители, а я не хочу делиться. Хочу, чтобы она была только моей. Блять, понимаю, что этого никогда не будет. Обидно. Мне она правда нравится. Мне другие не нужны.       Наклоняется ко мне, трётся своим носом о мой. Улыбаюсь. Надо же, а я думала, что разучилась это делать. Целую её, а она улыбается. Господи, не может же быть всё так хорошо. Поцеловать мне её проще, чем обнять. Оксюморон, блять. Разрывает поцелуй, прикасаясь губами к щеке. Так нежно, что в груди щемит. Спускается ниже, к подбородку, прикусывая его мягко-мягко, тут же зализывая. Ну конечно, ей хочется дотронуться до моей шеи. Видимо, она ей больше всего нравится. В тот раз она тоже на ней зациклилась. Целует, облизывает, посасывает. Блять. Вздох вырывается из груди. Как мне нравится то, что она делает с моим телом, заставляя пылать от малейшего прикосновения. Хочу, чтобы укусила, но она будто упорно не замечает моих всхлипов. Да чтоб тебя!       — Ну... — всхлипываю, в очередной раз не сдержавшись. Она издевается надо мной. А мне мало! Я говорила, что не в состоянии для секса?! Забудьте. Я хочу, чтобы она заставила меня умирать медленно и нежно. Хочу забыть все.       — Секса не будет, малышка, — что ты сейчас сказала? Мне показалось?! — Я не буду трахать тебя, когда ты в таком состоянии, — блять. Да что за хуйня?! Сколько ещё раз мне нужно повторить, что всё нормально?       — Тогда зачем это всё? — вот она может мне объяснять, ради чего это всё устроила?       — Потому что ты единственный каприз, в котором я не могу себе отказать. Ты слишком сильно притягиваешь меня к себе.       Испытание, где нужно рассказать, какой именно мужчина тебя разочаровал. Кто заставил тебя стать пацанкой. Столько историй, меня в дрожь кидает каждая. Я сжалась в комок, лишь бы не слышать всей этой мерзости. Как же тошно. Опять выблеваться хочется. Будто происходит откат назад на неделю, но я мужественно держусь. Всем не просто, но все пытаются выслушать, и я смогу. Просто сдерживаю позывы рвоты.       Спасает то, что через Кирюшу сидит Крис. Вот они, вдвоём. И даже не дерутся. Чудеса, да и только. Мне даётся какое-то эфемерное чувство спокойствия от факта её присутствия рядом. Только протяни руку и всё.       Но всё рушится в один миг. Я не могу это слушать. Мне противно от факта насилия.       Её. Изнасиловал. Брат. Блять.       Брат, которого она боготворит практически. Боже. Что же у неё творится в голове? Сжимаюсь ещё сильнее, понимая, что сейчас сорваться никак не могу. Будь мне хоть трижды хуёво и тошно, ей хуже. Она в слезах захлёбывается. Трясётся, как осиновый лист на ветру. А у меня в голове не укладывается, как можно кого-то изнасиловать, тем более свою семилетнюю сестру. Боже. Какое издевательство. Мне так жаль, что ей пришлось это пережить ни один раз. Она такая сильная, точно нечета мне. Я не могу на неё посмотреть, просто не могу повернуть голову в её сторону. Не потому что мне противно от неё, а потому что я вообще не понимаю, как она терпит чьи-то прикосновения и поцелуи.       Слёзы катятся, наверное, уже в сотый раз, но это первый, когда я не виню себя за них. Я не могу сдержаться. Теперь я даже не мыслю о том, чтобы дотронуться без разрешения. Как она смогла это пережить? Как смогла просто любить его, несмотря на то, что он с ней сотворил? Насколько она сильная, что смогла это всё пережить. Моя бедная, бедная Крис, мне так тебя жаль.       Она крушит кухню, потому что ей так сильно больно. Она кричит, рыдает, а я плачу по её разбитой душе. Мне так больно слышать, насколько она сломана. Её крики вынимают из меня всю душу, заставляя сердце обливаться кровью. Господи. Я не знаю, как она смогла это просто озвучить. Я бы так точно не смогла. Для неё это хождение по стёклам ногами, которые изранены до крови. Она пытается сделать всё, чтобы остаться на проекте, буквально отдавая всю себя. Это заслуживает уважения. Даже если бы мы с ней были в контрах, я бы рыдала точно так же. Теперь понимаю, почему она такая своеобразная. Откуда вся эта озлобленность на мир. Откуда вся эта агрессия и боль. В тот же момент, когда слышу, что она пережила в своей короткой жизни, я прощаю вообще всё. Решаю забыть это всё нахуй и никогда больше не вспоминать.       Крис идёт успокаивать Юля, а я сижу как приклеенная, понимая, что до сих пор ей никто. И даже лезть сейчас не хочу, а показываться на глаза тем более. Мало ли что. Юля там, а я здесь. И мне больно вот так сидеть и бездействовать, потому что она для меня кто-то больший, чем просто одноклассница по проекту. Порываюсь пойти, но Кира контролирует каждое моё движение, лишь бы я не сбежала отсюда ровно с того момента, как только мы сели. Подбираю колени, кладя на них голову. Скрываю свои глаза, чтобы никто не видел, как сильно я переживаю за Шуму. Руки сцепляю в замок, обхватывая ими свои ноги. Каких же мне усилий требуется, чтобы здесь и дальше сидеть.       Слышу, что Платку всё-таки удаётся привести Крис обратно. Сразу же вскидываю голову, чтобы посмотреть, как она выглядит. Не разбила ли руку или ещё что, потому что звуки крушения были ужасающими. Или это её душа крушилась заново?       Проходит мимо, смотря только перед собой. Ни на кого даже взгляда не кидает. Ни одного. Блядство. Эта психология только доламывает всех вокруг. Сидит, трясётся, но уже хотя бы не плачет. Лицо красное и опухшее. Гадство. Всего три дня назад она успокаивала меня, а сейчас сама находится в том же состоянии. А я не знаю, что мне нужно сделать, лишь бы только её истерика прекратилась, потому что я не могу смотреть, как она рыдает взахлёб. Мне физически больно смотреть, как настолько сильный человек не может сдержаться. Но она и не должна. Кладу руку за спину Медведевой, как бы невзначай. Знаю, что она увидит, ведь сидит, отвернувшись ото всех. Если не захочет — не нужно это ей. Но если захочет — это значит, что я делаю хоть что-то правильное.       Прикосновение робкое. Её рука трясется. Разворачиваю ладонь, аккуратно беря её пальцы в плен. А она цепляется и даже не боится моих прикосновений.       Я наконец-то сделала что-то правильное.