Покурим?

      Как трудно говорить о том, чего стыдишься. Слова получается связать в предложения с трудом. Всеми силами пытаюсь удержать голос от дрожи. Пожалуйста, не делай из себя еще более жалкую версию, коей ты являешься. Слишком много показала слабостей. И то, что рядом сидит Крис и Кира, нихуя не помогает. Еще хуже делает только.       Хочется убежать от них, чтобы не марать своей грязью, которая сочится из моего рта. Боже. Это так стремно признавать, что хоть стреляйся. Неужели мне и правда нужно это говорить? Ну почему я? Спросили бы кого другого, но нет же. Везет только мне. Везение как у утопленика.       Держу руки на виду, чтобы не показать, как нервничаю. Стараюсь быть холодной и отчужденной даже от своих воспоминаний. Рассказать о том, что я шлюха, горько и противно. Даже если я с ними не спала, все равно таковой являюсь. Я ещё грязнее, чем Пчелка, потому что это не просто люди. Это насильники, педофилы, абьюзеры и еще хуева туча хуевых людей. Как же стыдно-то, а. Будто голая пробежалась по Арбату, а все стояли и тыкали пальцем.       Кира будто окаменела, услышав это. Сидит и молчит. Не шарахнется ни разу. Но я чувствую другой взгляд. Пожалуйста, лишь бы только не она. Не надо. Не смотри. Не марайся об меня. Ты не должна смотреть на конченную грязь, которая не достойна, чтобы ты её касалась.       А ты ведь касалась… Целовала так, что ноги подкашивались от страсти между нами. Обнимала, отогревая сердце от бесконечной мерзлоты, поселившейся там. Облизывала, будто я самое сладкое лакомство на свете.       После того, что я узнала о ней, не хочу, чтобы она прикасалась. Чтобы даже воздухом моим грязным дышала, но я так слаба, чтобы отказаться от нее. От прикосновений этих, порой грубых, но таких нужных. Боже. Это какое-то наваждение. Сталкиваюсь с её взглядом, но отвожу его тут же, боясь увидеть там едкое разочарование, которое тут же отравит мое почти пришедшее в норму состояние.       Даже тут остаюсь эгоисткой. Как противно. После всего того, что было на этой неделе, я так хочу её себе. Чтобы наконец-то мы побыли наедине не жалкие десять минут. Хочу спать с ней и дышать её ахуительным запахом. Но только кто мне теперь позволит после всего рассказанного? Я не думаю, что ей теперь даже говорить со мной захочется.       Головой я всё еще в исповедальне, где мне пришлось впервые за год поговорить с ним по телефону. Я помню, как меня трясло после, как было плохо, и помню, как она пыталась успокоить. И, блять, этого было слишком мало после того момента в ванной, потому что она старалась показать, что это просто сочувствие и не более, лишь бы никто не заподозрил нас в порочной связи. Конечно, я же всё еще Индиго, несмотря ни на что.       Но они с Кирой почему-то всегда рядом со мной. Будто что-то может случиться. Не говорили со мной почти всё это время. А я не понимаю, что происходит. Всё это так странно. Будто бы существует какой-то сговор, о котором я не знаю. Столько вопросов и так мало ответов. Блядство. Сколько можно мне уже жить в таком подвешенном состоянии, а? Сколько еще ждать, что в моей жизни будет светлая полоса? Или её кто-то снюхал, а мне никто не сказал?       Меня мотыляло из стороны в сторону, когда Захаровой здесь не было, а теперь мне мало лишь её присутствия. Я завидую всем, к кому она может открыто прикоснуться. Но при этом сама боюсь подойти к ней после того, что услышала. Это палка о двух концах. Хуйня несусветная. Она молчит, молчу и я. Я молчу, потому что не хочу лезть к ней, а почему она — это загадка. Если я ей не нужна, тогда для чего было то, что происходило в ванной? Как она тогда сказала? Каприз? Я её каприз. И, видимо, им и останусь, несмотря ни на что.       Но отчего же тогда этот взгляд, который ни на секунду не отводится от моей персоны. Неужели так поразили мои слова? Неприятно осознавать, кого целовала? Противно тебе, да? Да мне и самой противно, если честно. В этом ничего страшного, я всё понимаю, дорогая. Не виню ни в чем. Но почему же так неприятно думать о том, что ты можешь разочароваться во мне? Я могу перетерпеть всё, но только не разочарование. Для меня это удар по сердцу, которое она только отогрела своими теплыми объятиями.       Сижу, думая о том, как досидеть до конца и не сорваться, как Вилка. Потому что это трудно. Сейчас мне трудно строить из себя каменную леди, хоть и опыт у меня большой. Отчего-то мне не по себе. Стараюсь удержаться от малейших нервных движений, сжимая стул по бокам. Матерь божья, да когда же эта пытка кончится, а? Сколько можно здесь сидеть? Я уйти хочу.       Как только говорят, что съемка окончена, срываюсь с места. Устала. Очень. Здоровье тоже решило меня подвести. Я заболела так, что пришлось съехать от девочек на третий этаж.       Каждую ночь кашель душит, заставляя выхаркивать собственные легкие. Неконтролируемые приступы уже лишили меня голоса. Хриплю, как старый дед с прокуренным голосом. Судьба решила окончательно меня выебать во все дыры.       Бегу к себе на этаж, лишь бы просто не видеть этих взглядов. Я не Пчёлка, чтобы они меня жалели за мою же глупость. Бегу от осуждения той, от которой хочу слышать лишь похвалу. По пути меня хватают за руку, останавливая. Надо же, а я не замечала, что за мной кто-то гонится. Вот пиздец, погрязла в каше, которую сама сварила в своей голове. Когда-нибудь меня действительно убьют, а я и не замечу.       — Покурим? — ну, конечно, это она.       Другого человека ведь не может быть на её месте. Не хочу, чтобы она пачкалась о мою грязь, поэтому выдергиваю руку из слабой хватки. Надо же, даже не хотела сломать мне руку, как обычно. Киваю головой, разворачиваясь, чтобы продолжить свой путь. Даю ей выбор, пойти за мной или нет, а сама прислушиваюсь. Идет.       Вот что за нахуй? Зачем она идёт?       Поднимаемся по лестнице, стараюсь идти в размеренном темпе, потому что чувствую, что горло опять начинает драть. Гадство какое, а.       — Долго еще будешь меня игнорировать? — спрашивает, как только переступаем последний порог. А я так и застываю к ней спиной.       Я ее не игнорировала. Просто пыталась дать ей время. Как она могла так подумать? Она сама тоже не особо старалась начать со мной разговор. А я виновата. Круто.       Отмираю, проходя к своей кровати, и сажусь на нее. Как я устала. Хочу выспаться наконец-то, а болезнь не дает. То температура, то кашель, то еще что-то. Сколько уже можно мучиться?       Теперь я вижу её. Стоит. Красивая, как всегда. Смотрит. Кулаки сжимает. Злится на меня?       — Я… Я не игнорировала. С чего ты взяла? — голос хриплый. Говорить даже с трудом даётся. Приходится напрягать связки, чтобы было слышно хоть чуть-чуть.       Снимаю пиджак, потому что мне жарко. Расстегиваю первые две пуговицы рубашки и кладу локти на колени.       — Противно стало после моего рассказа? Инцест не по тебе, да, Индиго? Больше не хочешь меня? — ахуеть можно. Вот это выводы. Это она о себе так хуево думает или обо мне? Обижаться стоит?       Вздыхаю как-то слишком обреченно. Она не понимает. Не знает, что нравится мне. Даже не думает, что обижает этими словами. Да я не могу к ней больше прикоснуться без страха, что сделаю что-то не так. Как она может вообще с кем-то трахаться?       — А ты, я смотрю, без меня всё решила. Мысли мои прочла. Знаешь, как я к тебе отношусь. Всё ты знаешь, раз такие выводы делаешь. Какая ты, блять, умная. А чего ж сама не подошла, а? Или как услышала, что я шлюха, противно стало, что вообще прикасалась? Так получается? — разжимает кулаки. И на меня смотрит, как на дуру. Ахуеть. Это вот что такое? Как это понимать? Маску будто свою сбрасывает, и всю усталость сразу видно. Она будто неделю не спала так же, как и я. Плечи опускаются. Бравада вся спала.       — Ну ты и дура, Лиз. Правда. Такая умная, но такая тупая. — Что это значит? Это должно что-то значить? Что она хочет этим сказать? Может, я и правда такая тупая, потому что ничего не понимаю. Она будто на китайском говорит, твою мать. Одни загадки какие-то. Шарады неебические. Нет бы прямо сказать, надо хуйню какую-то устроить. Меня в чем-то обвинить.       И спрашивается, для чего мне это? Единственный вопрос, на который я могу ответить. Потому что я хочу её себе. Вот и приехали туда, куда не собирались. Устало вздыхаю, потирая лоб. Блять. Кашляю. Сначала один раз, а потом всё перерастает в один сплошной приступ. Ну какое блядство, Господи.       Чувствую ладошку у себя на лбу. Прохладная. Хорошо-то как. Не замечаю, как всё заканчивается. Она как будто моё лекарство от всех болезней.       — У тебя температура. Ложись спать, потом договорим, — собирается уйти и убрать свою руку с моего лба. Но хватаю за ладонь, не давая себя бросить. Утыкаюсь лбом ей в пресс, который там есть. Да еще какой! Сама лично видела и в скетчбуке вырисовывала, пока она тренировалась с Кирюшей. Держу за руку, она не вырывается. Надо же.       — Не уходи. Останься со мной. Пожалуйста, — говорю в её живот, боясь, что сейчас оттолкнет и скажет, что я ей нахуй не сдалась.       Не уходит. Не сбегает. Руки кладет на мою голову, волосы пропуская сквозь пальцы. Как же хорошо. Расслабляюсь. Еще чуть-чуть, и замурлыкаю, как котенок, которого наконец-то погладили по голове.       — Спать хочешь? — спрашивает участливо. Неужели так заметно, что я смертельно устала. Ну конечно заметно, мои синяки под глазами не видел только слепой. Я спать хочу. Полежать хочу. Объятий хочу. Всего хочу, лишь бы отдохнуть уже от всего.       — Хочу. С тобой хочу, — поднимаю свои глаза на нее, смотря снизу вверх. А руки её всё еще в моих волосах. Блять.       Это всё смахивает на мой бред в горячке. Не может быть так. Так хорошо. Смотрит. Молчит. Но в глазах борьба какая-то. Даже с такого расстояния вижу. Чувствую, что руки исчезают. И отходит от меня. Жмурю глаза. Сейчас уйдет. Бросит меня. А я останусь одна со своей болезнью и унижением один на один.       — Если хочешь — значит получишь, малышка, — резко открываю глаза, наблюдая, как она стягивает пиджак, становясь более похожей на себя.       Снимает кепку свою дурацкую, которая меня раздражает до трясучки. Жилетка, которая скрывает идеальную фигуру, тоже исчезает. Чем меньше на ней остаётся одежды, тем больше меня начинает потряхивать. Блядство.       Как я не хотела её пачкать, но получается, что я безвольная курица, которая не может отказаться от своей хотелки. Вот же гадство. Снимает рубашку, оставаясь в спортивном топе.       Вот это пиздец. Слюна скапливается во рту от желания облизать каждый кубик её пресса. Мамочки. Это ж как надо торчать в зале, чтобы иметь такое тело. Хотя хули я спрашиваю. У самой когда-то были, но я разжирела. Не осталось ни пресса, ни кубиков, ни спортивной формы. А она вон, бухает как черти кто, а всё равно остаётся секс-символом. Ахуеть можно.       — Ложись, чего сидишь. Хочешь спать — будем спать, — это какой-то бред. С чего вдруг она исполняет мое хочу? Я в шоке.       Но тем не менее разуваюсь, забираясь в кровать. Под одеялко. Как только голова касается подушки, понимаю, что очень сильно хочу спать. Она подходит, садится ко мне спиной. Разувается. А я смотрю, как перекатываются её мышцы на спине. Завораживает. Потом ложится, забираясь ко мне под одеялко.       — Чего лежишь, иди сюда, — приглашает в свои объятия. А я как раз уже начала мерзнуть без её прикосновений.       Осторожно пытаюсь лечь, чтобы не наваливаться всем весом на нее. Обнимаю рукой за талию, лежа на животе и уткнувшись в шею. Божечки. Какой соблазн. Хочу её съесть. От её запаха мне срывает крышу. Боже. Она убивает меня своим дыханием, которое я слышу чересчур остро. Меня чуть ли не колотит от всех ощущений, а она лежит и ничего не делает, только обнимает. А я как озабоченная только об одном думаю и больше ни о чем.       Почему я рядом с ней думаю только о сексе, а? Никогда не была от него зависима, но с ней почему-то хочется всегда. Дышу чуть быстрее, чем должна, от своих же мыслей. И вроде спать хотела и хочу, но почему-то её хочу больше. Я когда-нибудь с ума из-за нее сойду.       — Ну раз не спишь. Расскажешь, что это было? — блять. Опять. Ну как ты не понимаешь очевидного, Господи?       Не избегала я тебя, а заботилась. Может, неумело, конечно, но я старалась дать личное пространство, которого она заслуживает больше всех. До сих пор не понимаю, как она смогла всё это пережить. Не понимаю, как со мной может лежать вот так.       — Мне не противно от тебя. Мне похуй на это в том смысле, что ты какой была для меня, такой и осталась. Но как ты можешь позволять мне к тебе прикасаться, я не понимаю, правда. Для меня это за гранью реальности, — сказать правду, наверное, лучше всего.       И, наверное, я делаю правильно, но почему же тогда сейчас, лежа с ней, начинаю понимать, что нихуя я не права? Не нужно было так поступать. Я лишь дала ей повод думать, что она какая-то не такая.       — Так вот оно что. Жалеешь меня. Даже не пытайся отрицать, что это не так. Знаю, что жалеешь. Но только вот понимаешь, не нужна мне жалость. — А что тогда нужно? Скажи, я всё сделаю. Для твоего удовольствия даже сдохнуть готова. Лишь бы тебе хорошо было.       — Тогда чего ты хочешь? — может, хватит загадками говорить-то, а? Может, прямо уже скажешь, чтоб я не мучилась, а? Но с другой стороны, а будет ли нам интересно без этой всей параши? Где гарантия, что ей скучно со мной не станет без всего этого?       — Я хочу, чтобы ты перестала накручивать лишние мысли, которые ни к чему не приведут, малышка. — А конкретнее можно? Интересно, она хоть раз может сказать или рассказать что-то напрямую, без лишних увиливаний? Это уже становится невозможно. Правда. Я не выдерживаю всей этой хрени. Мне сложно.       Сложно настолько, что будто хожу по минному полю, разговаривая с ней, не зная, когда она может взорваться, словно бомба. Я не её боюсь. Боюсь, что она просто может выкинуть меня на помойку и забыть, найдя новую клушу для развлечений. Та же Мишель после проекта будет рада принять её в свои горячие объятия. Они все её хотят, будто она медаль олимпийских игр. Каждый хочет, но так никто и не может достичь.       — Я всё равно не могу понять. Почему ты позволяешь так много другим, когда сама пережила такое? — в голове не укладывается, как один человек может пережить столько всего и не выпилиться.       Насколько сильным должен быть характер, чтобы вытерпеть всё, что уготовили небеса? Что за стержень внутри неё такой, а? Может, мне тоже такой нужен, чтобы перестать быть такой рохлей, какой являюсь.       — Я не придаю значения тому, что делают люди. Мне на них похуй. Есть только я, один на один с собой и своей болью. Мир виноват, что я стала той, кем являюсь, поэтому я хочу сжечь его до тла. Поэтому мне похуй на людей, они мрази, которые способны только ломать тех, кто слабее их. А я не хочу доставлять им удовольствие тем, что шарахаюсь каждого взгляда и боюсь лишнего прикосновения. Сильных боятся — слабых презирают, — вот это мысли. Вот это установка на жизнь.       Я всегда думала о том, а что мне дал ваш социум, при этом я не ненавидела весь мир. А она буквально готова всем глотки перегрызть. Какая же она жестокая и злая, но она такой была не всегда. И это пиздец как больно осознавать. Чтобы так сломать, нужно приложить титанические усилия.       — Презираешь меня? Сожжешь меня? — вдыхаю запах, который уже стал частью моей слизистой. Глаза от кайфа закатываются. Пусть сейчас делает со мной что хочет. Даже если убивать будет — мне похуй. Главное, что сейчас она со мной.       Боже. Я так на ней помешалась. Никогда такого желания не испытывала. Желания сожрать человека, лишь бы он был частью меня.       Не выдерживаю и провожу широким мазком языка по шее, пробуя на вкус. Блять. Теперь я не смогу остановиться. Прикусываю совсем чуть чуть, тут же зализывая. Какая же она вкусная. Сладкая, как шоколад. Чуть дую на мокрую дорожку, и её кожа покрывается мурашками. Блядство. Я готова кончить просто от того, что она лежит и позволяет мне это делать. Опять провожу языком по тому же месту.       — Ссссс, блять, — первая её эмоция. Ей не нравится? Я что-то сделала не так? Может, стоит остановиться, если ей некомфортно? — Блять, продолжай, — еще и приказы отдавать умудряется, вот так лежа и принимая ласку.       Что ж за человек такой? Всегда хочет указывать, что и как мне делать. А я что? А я ничего. Я готова сделать для нее всё, что захочет. Лишь бы только доставить ей удовольствие.       Кусаю шею чуть сильнее, чем было до, и слышу её сбившееся дыхание. Так вот оно что. Шея — её слабое место. Вот почему она тянется к моей. Ей нравится, когда делают что-то с ее шеей, и нравится делать что-то с чужой. Вот какой у нее фетиш. А казалась такой неприступной.       — Твой фетиш ни капельки не привлекателен, малышка. — Ну попизди еще. Я-то всё слышу. И дыхание твое частое. И вздохи, которые ты делаешь непроизвольно, будто кислорода тебе мало, будто боишься, что сейчас у тебя его отнимут. Прокладываю дорожку поцелуев к мочке уха, чуть царапая её зубами.       — Как же ты хуево врешь, — шепот на ухо, почти касаясь губами. Языком провожу по ушной раковине. Стон. Ахуеть. Еле слышный. Совсем маленький, но всё же стон.       Я первый раз слышу, как она стонет от удовольствия. Если бы я не была сосредоточена на её удовольствии, то прямо сейчас бы рухнула в обморок от того, как красиво звучит её голос, когда ей хорошо.       Блядский Боже, запишите мне на диктофон этот звук. Я буду переслушивать это вечно, потому что это слишком красиво. Ни один оргазм не сравнится с тем чувством, что я сейчас испытываю. Хочу, чтобы она меня трахнула или сделала что-то. Я так хочу кончить от её действий, чтобы наконец ощутить то, чего лишила себя тогда в аппаратурной. Хочу, чтобы она забрала себе мою душу, которая и так ей одной принадлежит. Хочу ощутить, насколько она может сделать мне хорошо. Хочу, чтобы она исполнила свое обещание вытрахать всю душу из меня.       — Ты так хотела спать, однако стоило мне оказаться рядом, и ты забыла о всех своих хотелках. Не находишь это очаровательным? — умудряется меня подъебывать, даже лежа подо мной. Вот же человек, а.       А мне её голос слышать приятно, особенно когда он такой хриплый от желания. Ну конечно, ей тоже хочется потрахаться, не каменная-таки, хоть и строит из себя глыбу льда. А на самом деле одно сплошное пламя, на которое дунешь — и оно разгорится.       Пусть выливает на меня свой сарказм сколько хочет, лишь бы продолжала лежать, пока я пытаюсь ей надышаться и насытиться. Всё позволю, лишь бы только рядом со мной была. Всё разрешу, всё прощу. Но я так хочу, чтобы она ко мне притронулась, чтобы хоть как-то уняла этот огонь внутри, потому что я больше не могу вот так начинать и заканчивать, не получив самого главного. Блядство.       — Ты — моя главная хотелка на данный момент. И я хочу, чтобы ты завершила то, что начала в ванной, — до дрожи хочу. Умолять готова, потому что уже невыносимо терпеть эту муку, когда перед тобой, голодным, ставят целый фуршет разнообразной еды, трогать разрешают, а есть — нет. Это сводит меня с ума.       Больше всего меня выводит из себя, когда она вроде целует и делает всё, чтобы я сошла с ума, но не дает зайти дальше, обламывая мое удовольствие, которое сама же и предлагает. И мне кажется, что она просто мстит за тот случай на вечеринке. Я обломала её, а она футболит меня.       И блять. Я прощения просить готова, лишь бы только уже прекратила меня дразнить.       — Лучший комплимент в моей жизни, но секса сегодня не будет, — да пропади всё пропадом! Я готова перекусить её артерию от злости.       Какого хрена опять? Что не так? Сколько можно уже ходить вокруг да около. Я так не могу. Мне надо знать, что я ей нужна. Хочу понимать, что я не просто развлечение от скуки. Мне нужно быть с ней. Я хочу с ней с ума сойти, а она опять не даёт возможности узнать, получится ли у нас что-то. Я устала вот так ходить и не знать, что между нами.       — Почему? Что не так? — звучит слишком жалко. Блять.       Но не могу же я от нее требовать что-то, поэтому отлипаю от шеи, переставая дышать этим афродизиаком, ложась на её руку. Нет — так нет. Я не насильник. Умею принимать отказы. Не хочет — не надо. Заставлять не буду. Не хочу так. Хочу, чтобы хоть раз было по-человечески. Я не хочу выпрашивать секс, будто озабоченная. Я буду терпеть, но только где гарантия, что я смогу. Смогу вот так жить в неопределённости. Мои нервы не вечны, а психика далеко не железная. В один момент просто дойдя до кипения, я могу тупо не сдержаться и натворить глупостей.       — Потому что ты пытаешься заткнуть свою боль мной. У тебя был нервный срыв, тебя заставили позвонить бывшему, ты бежала от этого звонка всю неделю, пытаясь забыть, а сейчас думаешь, что секс со мной тебе поможет. Я не лекарство от твоих бывших и не Кирюха. Я хочу, чтобы ты хотела меня просто так, а не потому, что тебе нужно забыться. Если ты думаешь, что я говорю какую-то хуйню, то ты просто этого не видишь в себе. А я вижу и так не могу, — пиздец. Что ещё сказать?       Киру до конца жизни моей мне будет припоминать, наверное. Что же её эта ситуация никак не отпустит? Почему она мне о ней напоминает? У меня с Кирой с того раза ничего не было, хотя могло бы, стоило мне только захотеть, но я сидела и хранила верность хуй пойми кому, когда она сама скакала с Мишель по всему дому и пиздила меня толпой.       Ебучий случай. Не нужно мне лекарство. Я не хочу её использовать. Я просто хочу её. Как еще вдолбить это в голову Крис? Почему я вообще должна это доказывать? Я не собираюсь пятнать её о всю мою грязь с Хикканом и тем более тащить его в наш секс.       Почему она думает, что просто так я не могу хотеть с ней быть? Почему? Почему? Почему?       Так много злости во мне не было даже тогда, когда я дралась с Мишель. Блядство.       — Почему ты думаешь, что я пытаюсь тебя использовать? — кто же так делал, что ты теперь думаешь так? Почему тебе хочется так думать? Я не знаю, как вбить в твою голову, что ты мне просто нравишься. Но сказать я тебе не могу этого, просто потому что ты лишь посмеешься. Я не хочу снова оставаться униженной, будто меня искупали в дерьме. Я не хочу быть отверженной тобой, потому что не выдержу. Но и так я не хочу. Это всё какой-то сплошной лабиринт, из которого нет выхода. Сейчас она скажет, что использует меня и я — просто развлечение, тогда я точно не вывезу.       — Я так делала, чтобы забыть то, что вижу дома. Так я пыталась убежать от брата, который был одновременно моим ночным кошмаром и самым любимым человеком на свете. От отца, который только и умеет, что бухать и пиздить мать, которая никогда не сможет ответить, потому что любит этого старого козла. От матери, которая никогда не могла показать свой характер и дать отпор мужу, который чуть ли не убивал её, пока она молчала и терпела, думая: «Авось пройдёт!» Я бежала от этого ужаса всю свою жизнь, но он буквально преследовал меня по пятам, не давая даже спать спокойно. Я могла забыть о том, что творится у меня дома, только тогда, когда ужиралась в слюни и трахалась, когда были не слишком противны чужие прикосновения. Я буквально насиловала себя, лишь бы не помнить то насилие, которое убивало меня дома. Из двух зол я всегда выбирала то, которое всегда могла остановить, — слов нет.       Какая же она сильная. Просто как же так можно жить? Да, я могу осуждать бухло, сигареты и наркотики, но я никогда не осужу человека, который выбирает этот путь, ведь что-то всё же его сподвигло так убивать себя. И её не осуждаю, потому что понимаю, о чем она говорит. Она пыталась забыть то, что вообще не должна была видеть.       Я не хочу думать о том, что ей так рано пришлось повзрослеть, но сразу вспоминаются ее слова про изнасилование братом, и становится противно. Противно не от нее, нет. От него становится мерзко.       Я не люблю драться, да и ма́стера спорта могут забрать за неподобающее поведение, но ему бы я сломала каждую кость в его отвратительном теле.       — И у тебя получилось остановить свое же насилие над собой? — я знаю ответ. Но почему-то хочу услышать его от Крис. Чтобы она это сказала. Чтобы наконец поняла, что так жить нельзя. Что нельзя себя медленно убивать. От этого просто нет толку. Не поможет, только усугубит. Уже усугубило, но если она и дальше продолжит, то окажется на моем рабочем месте по ту сторону света, а я бы этого не хотела, несмотря на всё сказанное и сделанное этим человеком. Не в моих правилах желать и хотеть чьей-то смерти.       — А сама как думаешь? Была бы я здесь, если бы могла всё это остановить? Конечно, нет. Я ничего не смогла сделать с хуйней, которая творилась в моей жизни с детства, так еще и сделала хуже, превратившись в ебучую алкоголичку, которая не знает, как нормально общаться с людьми, потому что не знает нормальных обитателей планеты. Такое чувство, что я во всех вижу только плохое, и это убивает всё желание жить, хотя я так сильно хочу прожить жизнь достойно, но уже чёт нихуя не получается. Я уже сдала позиции. Боюсь, что если меня отсюда выгонят, то я сбухаюсь и разобьюсь на трассе от безысходности, которая живёт внутри меня, — переворачиваюсь на бок, чтобы обнять её.       Боже. Говорит вкрадчиво и тихо, а у меня почти текут слезы от её слов. Я не понимаю, как можно вывезти на себе столько дерьма. Бедная, бедная девочка, которой не дали просто жить. Не дали счастливой жизни. Обнимаю так сильно, как могу, но нежно. Я так сильно хочу, чтобы у нее всё в жизни было хорошо. Даже если у нас ничего не выйдет, я не буду кричать о том, какая она плохая, потому что она достойна только лучших слов в свой адрес. Никто бы так, как она, не смог. Все сломались бы на первом испытании жизни, а она тянет на своем горбу всю эту непомерную ношу, которая слишком велика для женского тела.       Я хочу, чтобы она выиграла. Готова уйти сама и отдать ей свое место на проекте, если вдруг что-то случится, но лишь бы она только осталась в финале с золотой брошью. Я пришла сюда не побеждать, а научиться жить.       — Я не знаю, что можно сказать. Умею красиво говорить и слова умные знаю, но только тебе эта мишура незачем. И сказать я ничего того, что ты не знаешь, не могу. Общие фразы какие-то тоже не горю желанием говорить. Но, блять, насколько же ты сильная. Я не представляю, как ты смогла это пережить. Как ты смогла пройти через этот ад на Земле. Мы настолько разные, что я не представляю, что такого ты находишь во мне, что лежишь тут со мной и говоришь такие сокровенные вещи. Я хочу, чтобы ты справилась с этим всем и отпустила наконец-то эту злость, потому что она разрушает тебя изнутри, делая каким-то демоном, у которого ничего светлого нет. Ты другая. Умная, весёлая и понимающая, но скрываешься от всех, бегая, как хомяк в колесе, лишь бы никто не увидел тебя настоящую, — говорить всё это сложно.       Три таких простых слова рвутся из меня, но я пытаюсь сдержаться и не сказать того, что чувствую. Потому что это ей не нужно. На ней и так слишком много груза, который пытается тащить сквозь боль, и я это понимаю как никто другой. Я не готова сказать эти слова, потому что она не поймёт, закроется на тысячу замков. Опять. Скажет, что она не может кому-то нравиться. А мне она нравится до дрожи. Я не хочу, чтобы она отвергла мои чувства, говоря, что они ненастоящие. Не хочу что-то доказывать ей. Хочу, чтобы она просто верила, что её возможно любить за просто так, потому что она этого заслуживает. Слезы текут, а я и не пытаюсь их остановить.       — Ты опять плачешь из-за меня, но всё равно говоришь такие слова. Я, блять, не знаю, что у тебя в голове, Лиз. Это сбивает меня с толку. Я не понимаю, почему тебе не противно ко мне прикасаться, потому что даже мне от себя противно. Я ебалась с братом, и это только моя вина, только я в этом виновата. Это разрывало меня всю жизнь. Но я так эгоистично хочу тебя себе, что, кажется, скоро сойду с ума. Не хочу делить тебя ни с одной бабой. Не хочу, чтобы в твоих мыслях был кто-то, кроме меня. И это, блять, неправильно. Ты такая простая и сложная одновременно, и это вводит меня в ступор. Не понимаю, как ты смогла простить меня, хотя я даже прощения попросить нормально не могу. Но я такая эгоистичная сука, что отказаться от своего каприза тупо не могу, — она не виновата.       Не виновата в том, что её брат изнасиловал маленькую девочку. Не виновата в том, что всю жизнь её ломали, делая какого-то монстра, который ненавидит весь мир. Мне так жаль, что её душу изнасиловали и оставили умирать, не потрудившись исправить то, что натворили.       Я плачу, скорбя о её невинности, которую уже никто и никогда не вернёт, ведь злоба пропитала её душу, как пролитый на скатерть виски. Я не знаю, как она смогла вообще жить, потому что не видеть ничего кроме тьмы — это жестоко. И больно. Это невыносимо, жить без капли света, и я не понимаю, как она может винить себя в том, что с ней сотворил брат. Я бы так хотела его убить за все грехи, что он сотворил. Убить и закопать на своем же кладбище, надеясь, что в аду его будут судить по всей жестокости за совершенные деяния.       — Не говори так. Ты не виновата в том, что он с тобой сотворил. Ты была просто ребёнком, который ничего не понимал. Но я верю, что однажды ты сможешь забыть этот кошмар и жить. Просто жить, — чувствую её пальцы на своем подбородке.       Приподнимает меня со своей руки. Чувствую, как поглаживает мою кожу своим большим пальцем. Рассматривает как-то необычно. Будто видит впервые. Нет злости, нет похоти, нет страсти. Просто взгляд красивых глаз. Какие-то мысли мелькают там, но так же быстро исчезают, будто и не было их в помине. А я всё роняю слезы, не понимая, почему этот человек так на меня влияет. Почему с ней я такая слабая, но одновременно и такая сильная. Не понимаю, почему только с ней ощущаю себя живой. Так много вопросов, но ответов нет. Я знаю лишь то, что она — мое тепло, которое никому не хочу отдавать. Потому что оно моё. Она моя. Я никому не отдам, глотку каждому вскрою, но не отдам.       Чувствую, как она убирает мои слезы, размазывая их по лицу. Она меня успокаивает. Опять. Крис — это мое успокоительное и моя агония. Боже. Я никогда не могла подумать, что меня так зациклит на одном человеке. Вокруг этой девушки крутится весь мой мир. Возможно, я об этом еще пожалею, но не сейчас, когда она так нежна. Боже мой.       Притягивает меня к себе, заставляя почти лечь на её сильное тело. Но не целует. Трется своим носом о мой. Мамочки. Проходится кончиком по щеке. В груди щемит, и воздуха не хватает от эмоций внутри. Прикосновение к губам. Почти мимолетное. Так необычно ощущать такое. Я готова умолять, лишь бы это никогда не кончалось, потому что я наконец-то чувствую, что могу жить дальше. Я отпускаю Хиккана. Не прощаю, нет. Никогда его не прощу. Просто отпускаю, потому что мне он не нужен, как лишний мусор в моей жизни. Он нахуй не нужен в моих мыслях. У меня есть она.       Возможно, она не раз делала мне больно и ещё сделает, но это полностью мой выбор. Я выбираю её. И мне с этим выбором жить. Утыкаюсь ей в шею и закрываю глаза, чувствуя, как спокойствие наконец-то проникает в меня и я могу дышать полной грудью. Засыпаю, обняв её одной рукой за шею.