Ты можешь бежать (но тебе не спрятаться)

Милая леди, Твой летающий эльф у меня. Она все еще жива (пока). Если ты хочешь ее вернуть, встреться со мной на фабрике стражей руин у Лухуа сегодня на закате. Не заставляй меня ждать.

***

      Это непреодолимое чувство, вызывающее потребность причинить боль и разорвать кого-то на части, девушка в полной мере ощутила к тому времени, как вошла в руины.       Когда после быстрого похода за продуктами Люмин вернулась в комнату и не обнаружила Паймон, она не придала этому особого значения. В последнее время фея стала частенько залетать в Ванмин, чтобы стянуть различные кусочки еды у Сян Лин и провести собственные кулинарные эксперименты. Однако по прошествии нескольких часов от ее маленькой подруги все еще не было никаких вестей, поэтому Люмин сама посетила ресторан. И заскочила в похоронное бюро Ваншэн. Даже дважды проверила гостиницу на всякий случай.       Паймон нигде не было.       Нарастающая паника затуманила ее разум, из-за чего девушка чуть было не пропустила аккуратно сложенную записку на туалетном столике, придавленную гладкой, блестящей звездочкой и написанную знакомым почерком.       С кончика ее языка тут же сорвался поток ругательств, адресованных как посланию, так и человеку, который это написал.       Записка хоть и была без подписи, но только один подлый человек называет ее милая леди. И он один из очень немногих, кто осмелился бы похитить ее спутницу прямо из-под носа. Заброшенная фабрика как место встречи? Его собственный особый способ манипулирования, а именно вернуть ее туда, где он впервые сыграл с ее чувствами, разрушил ее убеждения и размыл грань между врагом и другом.       Все-таки ее пятая точка не любительница интриг и коварных заговоров.       Люмин проходит около стены и пристально оглядывает трещину, тянувшуюся вдоль, руки сжимаются вокруг рукояти меча. Она фантазирует, как прикладывает клинок к шее некоего Предвестника и надавливает, наслаждаясь его вынужденным молчанием; мужчина не сможет сказать и слова так, чтобы лезвие не порезало его.       Медленный выдох, и она пытается утихомирить свою жажду крови. Притворяется, что она непоколебимая, стойкая — не отмеченная яростью, не тронутая гневом. Никаких личных связей с человеком, который разжигает в ней эти чувства. И идет дальше вглубь фабрики, сворачивая за угол и аккуратно обходя поверженного стража руин.       Коридор ведет в большую комнату, и ее шаги отдаются резким эхом. Достаточно жутко, чтобы отвлечь внимание от того, как громко бьется ее сердце. В помещении тихо, никаких признаков присутствия Предвестника. Путешественница бы подумала, что пришла рано, если бы комната не была такой подозрительно пустой. Никаких сломанных частей, никаких механических конечностей или тел. Это знак.       Он уже здесь. Пунктуальный до безумия и жаждущий ее увидеть.       Девушка старается игнорировать то, как это заставляет ее сердце сжиматься.       — Выходи уже, Тарталья! Я знаю, что ты здесь, — крик Люмин прорезает мертвую тишину, иногда прерываемую только отдаленным скрежетом механизмов.       Голос в ее голове настаивает, чтобы она отступила, чтобы ушла отсюда до того, как Чайлд ответит. Остаться означало добровольно подписаться на очередную порцию опасности и боли. Последняя встреча с ним закончилась не очень хорошо, воспоминания о шелковых простынях, языке и губах, прижатых к ее коже, всплыли прежде, чем Люмин смогла остановить себя.       Нет, уколотая сожалением, приказывает она себе. И запихивает эти воспоминания далеко-далеко в глубины своего сознания. Не думать об этом, ни в коем случае.       Не думать об этом, или ты вспомнишь. Вспомнишь его горячий язык на твоей шее, и оставленную им россыпь синячков, похожую на цепочку фиалок. Вспомнишь, как стонала ему на ухо, чувствительная и податливая.       Вспомнишь слишком много, и больше никогда не забудешь.       Только идиот мог бы дважды ослабить бдительность в присутствии Предвестника. И Люмин не хочет быть дурой, только не в этот раз. Есть только одна причина, по которой она здесь, и это Паймон.       Ты уверена? Напевает упрямый голос, приторно сладкий и соблазнительный. Ты уверена, что ты здесь не потому, что хочешь, чтобы его тело снова прижалось к твоему, его губы приникли к твоей коже, а пальцы скользнули в тебя и…       Люмин вытряхивает эти мысли из головы. Она заставляет себя снова вернуться в реальность. Дышит глубоко и медленно, пытается унять внутреннее беспокойство. И дергается, когда за ее плечом раздается хриплый смех.       — Ты опоздала, милая леди. Разве ты не знаешь, что невежливо заставлять своего спутника ждать?       Рычание срывается с ее губ, хрупкое самообладание рушится, когда она разворачивается, успевая поудобней расположить пальцы и сжать успокаивающую рукоять своего меча. Без колебаний она взмахивает по идеальной дуге клинком, который бы снес голову Чайлда с плеч, если бы он не пригнулся. Атака только заставляет его ухмыльнуться, и он успевает провести двумя пальцами по внутренней стороне ее руки; рефлекторное вздрагивание от прикосновения выбивает ее из равновесия.       Он плавно отскакивает за пределы досягаемости ее оружия, руки снова в карманах, поза непринужденная. Люмин смотрит на него, смотрит на этот самодовольный изгиб его губ, смотрит на очевидное отсутствие феи и вскипает.       — Где, — шипит девушка сквозь стиснутые зубы, крепче сжимая рукоять, потому что еще чуть-чуть и она снова нападет на него, и будь прокляты все последствия, — Паймон.       Чайлд невозмутимо поднимает бровь, глядя на нее.       — Почему это звучит так, будто ты не рада меня видеть.        Его тон ровный, с игривыми нотками, и ей никогда так сильно не хотелось ударить его. Никогда так сильно не хотелось стереть эту ухмылку с его самодовольного лица. Но она останавливает себя, выдыхает. Он не влияет на нее. У него не получится.       — Поскольку мы довольно давно не сражались, то я взял на себя инициативу создать такую возможность, — плавно говорит он, широко разводя руки и указывая на пустую комнату, подготовленное поле боя. Она бы поразилась его упорству, если бы все эти усилия не были направлены на то, чтобы заманить ее в ловушку.       — Эта возможность, — вмешивается она, подражая его самообладанию в попытке собраться с мыслями, — не нужна.       Он продолжает, будто она его не прерывала.       — Наша последняя битва была довольно веселой, тебе не кажется?       От этого грубого напоминания у нее по спине пробегают мурашки. Люмин не может не заметить его довольной усмешки и коварного блеска глазах, даже если захочет. Он как кот, которому однажды удалось добраться до сливок.       И теперь желающий большего.       Да как он смеет. Негодование пробирает ее до костей, подрывает остатки самообладания, которые у нее были, и сжигает их дотла. Это веселье, о котором он так торжественно упоминает, преследует ее, отдаваясь эхом на каждом шагу. Его оскал, когда он впервые избил ее, безудержный, дикий и великолепный. Дразнящие взгляды, когда они ужинали, его пальцы, скользящие по ее бедру. Ее отчаяние, когда она поцеловала его и не задумываясь потащила его в комнату, как будто он не был врагом, как будто он не отвернулся бы от нее в мгновение ока.       Было бы легче забыть, если бы он был монстром. Если бы он взял ее силой, не заботясь о ее удовольствии, если бы он причинил ей боль и оставил неудовлетворенной.       Но нет, он был нежным, внимательным и идеальным — и она ненавидела это.       Гнев, который почти достиг точки кипения, вспыхивает с новой силой, и ее взгляд затуманивается. Он не имеет права, думает она. Не имеет права входить в ее жизнь и разрушать ее, губить и оставлять ее такой жаждущей его. Путешественница собирает свою ярость и лелеет ее, взращивает. Позволяет ей поселиться где-то в груди и сдавливать ее. Берет себя в руки. Напоминает себе, что он худшее решение, которое она могла принять, и возжелать.       — Я здесь не для того, чтобы драться с тобой, Тарталья. — Люмин знает, что произойдет, если она вступит с ним в схватку.       — Уклоняешься от вопроса, милая леди, — протянул он. — У тебя расстроенный голос.       Прямая констатация факта, ничего лишнего, и она ненавидит то, что это правда, и то, что он знает об этом. Ненавидит то, что она никогда не сможет спрятаться от него.       Поэтому она надеется, молится, что он не станет ворошить то, что она так тщательно пытается похоронить, что он позволит им жить дальше как Почетному Рыцарю и Фатуи, двум линиям, которые никогда не должны были пересекаться ни в чем, кроме битв. Что он отпустит это, отпустит ее и прекратит этот фарс с похищением. Что он смилостивится и оставит ее в покое.       — Тебя расстраивает твое поражение, — спрашивает Чайлд, голос понижается на октаву, хриплый и бархатный, и она уже знает, что он скажет дальше, — или то, что было после?       И этот вопрос — простое напоминание о человеке, с которым связана Люмин. Чайлд совмещает в себе много-много качеств, он может быть: врагом и другом, жестоким и любящим, грубым и нежным. Но милосердным…       Милосердие не входит в этот список.       — Ничего, — огрызается она. — Ничто меня не расстраивает, и ничего не случилось.       Она решила держаться от него подальше, хотя бы для того, чтобы стереть ту ночь из своей памяти. Отклоняла все его просьбы о спаррингах, прогоняла новобранцев Фатуи, приносивших цветы, которые он ей посылал. Пряталась и убегала в те моменты, когда мельком видела его в городе. Но он настойчив и неумолим, и теперь она здесь, запертая с ним в комнате, а ее лучшая подруга в заложниках.       Так вот оно что, думает она. Вот где она подводит черту.       — Я проиграла, и мы сравняли счет, — говорит она. — И знаешь что?       Она бросает свой меч на пол.       Металлический лязг заставляет ее вздрогнуть. Неписаные правила предписывают воину никогда не выпускать из рук свой клинок. Здравый смысл настаивает на том, чтобы она нанесла удар и покончила со всем этим. Но ни то, ни другое не освободило бы ее от него, а его еще больше раззадорило бы.       Люмин не следовало соглашаться на его просьбы о еженедельных сражениях. Именно они втянули ее в этот хаос, в этот клубок замешательств, беспомощности и нужды. Они сделали ее слабой, преследуемой нежелательными эмоциями, которые затягивают ее на дно, душат пожирают изнутри.       Ей нужно вырвать это с корнем.       — Мы закончили, Тарталья. Больше никаких сражений. — слова звучат похоронным звоном, Люмин слушает, как они твердо и убежденно повисли в воздухе, и отбрасывает сожаление. Она не может позволить себе передумать.       — Ты позвал меня, и я пришла. Теперь верни мне Паймон, и я уйду. — Она поднимает на него глаза. Она готова была к гневу, к ярости, к буре. Но его глаза такие…       …такие холодные.       Непрошеная дрожь пробегает по ее спине.       — Так ли это на самом деле, светлячок? — Его вопрос — это утверждение и убеждение в одном лице. Она напрягается от этого тона, забавляющегося и снисходительного. Как будто ничто из того, что она сказала, не имело значения, как будто она ребенок, закативший истерику, и ее отказ — всего лишь небольшое неудобство.       — Тогда ладно. Чего хочет моя возлюбленная, то моя возлюбленная и получает. — Ее брови непроизвольно свелись у переносицы, образовав хмурую складку, от столь его легкого принятия, от мягкости голоса. Нельзя назвать чувство, которое охватило Люмин, когда он назвал ее возлюбленной. Но предчувствие затягивается в тугой узел в ее животе, когда он проходит мимо нее в другой конец комнаты под густую и зловещую тишину. Он никогда не был тем, кто так легко отступает.       Приглушенный стук вырывает ее из раздумий. Лук Чайлда лежит на выступе, а его руки отстегивают значок на плече. Она настороженно наблюдает, как он снимает его и кладет рядом с луком.       Его шарф следующий. Снят рывком. Ее взгляд прикован к его рукам, которые складывают вещь ловкими движениями, без лишних росчерков. У него всегда были красивые руки, скрытые этими греховными перчатками…       …руки, которые раздвигали ее бедра, пока он наслаждался ею, доводя ее до завершения снова и снова.       Ее живот скручивает, когда он одним плавным движением снимает пиджак.       — Что ты делаешь? — В конце голос путешественницы тревожно дрогнул, и она проклинает себя за то, что это так очевидно. Так очевидно, что он влияет на нее.       Кажется, Предвестника не беспокоит ее вопрос, но косой взгляд, который он бросает на нее, говорит о том, что он заметил ее дискомфорт, а изгиб его губ, что он наслаждается им. Его пальцы танцуют по рубашке, расстегивая ряд пуговиц, а легкий взгляд скользит вниз, вслед за руками. Дразнит.       Люмин прочищает горло, требуя ответа.       Его ответный смех, холодный до безумия, колет ее. Это почти отвлекает ее от того момента, когда он, наконец, снимает рубашку — не то чтобы она ждала этого, никогда — и она сдерживает вздох от вида его ничем не прикрытой кожи.       Приглушенный свет, пробивающийся сквозь отверстие в потолке, падает на него, подчеркивая все достоинства. Его торс представляет собой лоскутное одеяло из шрамов, один из них особенно выделяется, он толстым гребнем изгибается над тазовой костью. Люмин так засмотрелась на то, как мужские мышцы красиво задействуются при малейшем движении, так задумалась над тем, как ей хочется провести языком по чужому телу, что не замечает его приближения. Чайлд движется на девушку в упор, голый, если не считать штанов и ботинок, с растрепанными волосами и все еще холодными глазами.       Такими, такими холодными.       Когда Предвестник наконец заговаривает, она забывает, чего ждала.       — Ты не хочешь драться, милая леди, — говорит он, подняв руки в некотором подобии беспомощности. — Но я был так взволнован, понимаешь? Я подумал, что мы могли бы выпустить пар, немного повеселиться. Но раз моя дама не хочет битвы, то я бы не хотел принуждать ее.        Люмин подавляет инстинкт отступить, когда Чайлд проходит мимо нее и начинает обходить, медленно и размеренно. Как хищник, кружащий вокруг добычи.       — Так что вместо этого, — он откидывает голову назад и бросает на нее косой взгляд, и в этот момент она чувствует, как внутри у нее все тлеет. — Давай поиграем.       — Поиграем? — В девичьем голосе сквозит шок, глаза сужаются. Он хотел поиграть с ней?       — Поиграй со мной, — повторяет он ласково и приглашающе, — и я скажу тебе, где Паймон.       — Перестань шутить, Чайлд. —  У Люмин не осталось терпения, не тогда, когда он такой. — Чего ты хочешь?       Путешественница не готова ко взгляду, которым он смотрит на нее, как будто это вопрос, который она не должна была задавать.       — Ты точно знаешь, чего я хочу, Люмин.       — Тебя, — прошептал он ей на ухо, когда она опускалась на него, принимая его в себя дюйм за дюймом. — Это всегда ты.       Нет, говорит она себе. Ты отказываешься быть дурой, Люмин. Ты отказываешься.       — Если ты прикоснешься ко мне, Чайлд, я прикончу тебя, — выпаливает она. Рефлекс. Щит. Вызов.       И в своей спешке она забывает. Что она бросает вызов мужчине, который преуспевает в них.       — Не делай вид, что тебе это не нравится, милая леди, — напевает Предвестник, жестоко кривя рот, и ее глаза сужаются. — Я помню, как ты умоляла о большем, так желая позволить мне поступить с тобой по-своему.       — Это...это было один раз! —  лицо девушки вспыхивает. — И, — настаивает она, игнорируя голос в своей голове, предупреждающий ее заткнуться. Та ее часть, которая выросла, чтобы узнать Чайлда, которая знает, что это неправильные слова. — Это была ошибка.       Если раньше тишина была мертвой, то сейчас она стала оглушительной.       — Ошибка, милая леди? — хрипит Чайлд глубоким и рокочущим голосом, и ее сердце замирает от намека на злобу, сквозящего в нем. Это напоминает ей о шторме, о далеких раскатах грома за мгновения до того, как налетит шквал.       — Знаешь, у меня не самая лучшая память, так что тебе придется напомнить мне, — он растягивает слова, проводя пальцами по ее светлым волосам, заправляя прядь за ухо. Нежное прикосновение пугает ее, что-то расслабляется в груди — и как раз в тот момент, когда она собирается отодвинуться, он обхватывает ее рукой за талию, прижимая к своей обнаженной груди.       — Скажи мне, какая часть была ошибкой, любимая. Может, когда ты стонала, пока мои пальцы были в тебе, и умоляла о моем члене? Или когда я прижался ртом меж твоих ног, а ты кончила так сильно, что не могла говорить?       Ее колени слабеют, грубый тембр разжигает пламя в ее животе. Грязные слова, он всегда был таким грязным. Никогда не сдерживался, всегда пытался найти ее слабые места. Его свободная рука гладит девушку по боку, нежно и успокаивающе; его слова и действия — такая правильная позиция. Она пытается что-то сказать, что угодно, но в голове у нее так пусто.       — Или, может быть, — а затем рука опускается вниз, сжимает ее ягодицу, подчеркивая его предложение, — это было, когда ты продолжала умолять меня наполнить тебя спермой, чтобы ты была такой полной, что с тебя капало бы несколько дней.       — Прекрати это! — К огорчению Люмин, ее сердцебиение учащается, каждое слово разжигает в ней пламя. Вызывает влажность между ее бедер, мозг затуманивается от желания. Чайлд вызывает у нее желание притянуть его к себе, прикусить его губы, накрыть его рот своим и заставить его замолчать.       — Снова уходишь от ответа. И всегда убегаешь, милая леди. — Чайлд утыкается носом в ее ухо, покусывает изгиб. Пламя в ее животе горит. — Просто признай правду, и я дам тебе все, что ты захочешь, любимая. Трахну тебя и наполню тебя, заставлю тебя кончать снова и снова на мой член. Ты хочешь этого, не так ли? Будь честна.       Люмин пытается не обращать внимания на то, как сжимается ее желудок при этих словах, на пустоту внутри нее, такую неправильную. Пытается обвить свою лодыжку вокруг его, чтобы вырваться из его хватки, использовать его вес против силы тяжести. Но он прижимает ее к стене и просовывает колено между ее ног. Пощипывает сосок и усмехается, когда она встряхивается.       — Ты такой подлый! — кричит она, пульсация между ее ног так отвлекает. Люмин хочет оттолкнуть его, хочет не ощущать жар в своих венах. Но давление его мускулистого бедра на промежность срывает стон с ее губ, а руки инстинктивно хватаются за мужские плечи в поисках устойчивости.       — А чего ты ожидала, милая леди? В конце концов, я плохой парень. —  Предвестник хватает ее за бедра и делает ими возвратно-поступательные движения вперед-назад, удовлетворяя потребность внутри нее. Медленные уверенные движения, которые затуманивают ее мысли, заставляют Люмин забыть, зачем она вообще с ним встречается. Заставляют забыть, почему она держалась подальше.       Так трудно сосредоточиться, когда Чайлд в таком состоянии. В бою или в постели. Когда он смотрит на нее так, словно она — еда, которую нужно проглотить, когда он давит и давит, пока она не распадется.       Люмин извивается, когда он просовывает руку ей под юбку и нежно поглаживает через нижнее белье ее половые губы. Надеется, что Тарталья не заметит, какая она мокрая.       — Я пытался быть милым с тобой. Приглашал тебя на свидания, как джентльмен. Но ты, — говорит он, оставляя поцелуй на ее плече и облизывая линию ее шеи. — Ты избегала меня. Не думай, что я не заметил.       — Нет, я этого не делала, — парирует Люмин, кладя ладони ему на грудь. — Я не…       Мужчина наклоняется и целует ее, проглатывая ее протесты. Девушка ошеломлена, когда он отстраняется, и Чайлд ухмыляется тому, как она успокаивается. Утыкается носом в угол ее подбородка и бормочет:       — Ты убегала от меня. От этого.       От нас.       — Итак, мы собираемся сыграть в игру. Убегай от меня снова, раз тебе это так нравится. — Чайлд выпускает ее из своих объятий и делает два шага назад. Не утруждает себя тем, чтобы скрыть свое удовольствие от того, как она карабкается, держась за стену, на дрожащих ногах.       — Я даже дам тебе фору. Если тебе удастся покинуть фабрику до того, как я тебя поймаю, я позволю тебе продолжать лгать самой себе. —  Он поднимает руки над головой и потягивается. Наблюдает, как девичьи глаза обводят обнаженные линии его тела, когда он кладет руку на плечи, напрягая косые мышцы и брюшной пресс.       — Ты можешь продолжать притворяться, что тебе не понравилось, когда я был в твоей постели, трахая до потери пульса. Убеди себя, что ты не хочешь большего. —  Чайлд тщательно выговаривает каждое слово, наслаждается тем, как явно это влияет на нее, как ужасно она это скрывает. Такая открытая, его милая леди.       Поднеся руку ко рту, он облизывает палец, который был у нее под юбкой. Позволяет вниманию Люмин зацепиться за это. И обводит темное пятно на своем бедре, плавно и намеренно. Девушка не смогла скрыть свою реакцию. Кровь приливает к ее лицу, вся кожа покрывается румянцем, когда она понимает, что это такое.       Такая красивая, думает он. Она прекрасна. Но она будет еще великолепней, когда окончательно сломается.       И, о, с каким же нетерпением он этого ждет.       — И Паймон, — добавляет он, когда она колеблется, — будет в твоей комнате, когда ты вернешься.       Люмин прикусывает губу и пытается не обращать внимания на то, как он следит за ней глазами, пытается все обдумать. Одна маленькая игра, и она получит то, что хотела. Одна игра в кошки-мышки, и он оставит ее в покое.       — Хорошо, — отвечает путешественница, тяжело сглатывая. Путь ко входу на фабрику прост, и она быстро передвигается. Она сможет это сделать, она должна.       Но до этого...       — Что произойдет, если ты меня поймаешь?       Чайлд улыбается ей, медленно растягивая губы, коварно, порочно и соблазнительно. У нее перехватывает дыхание от взгляда его глаз, обещающих что-то ужасное и разрушительное, что-то, что разжигает тяжелую смесь страха и возбуждения в ее груди.       — Ты увидишь, милая леди.       — Теперь беги.