Сон Шиндейри

      — Так в чем же ты хотела покаяться, Меган?       Голос Арамиса вырвал ее из тяжелого забытья, которое за это краткое мгновение вдруг перевернуло вверх дном заботливо уложенные в ее душе притерпевшиеся воспоминания. То, что она собиралась сказать, буквально раздирало ей сердце.       Не придумав, как лучше начать, Билли просто зажгла очередную сигарету.       Арамис терпеливо ждал. Он тоже как будто что-то вспомнил, и эти тяжкие мысли прочертили глубокую вертикальную морщинку между его бровей, придавая ему еще более суровый и откровенно неотесанный вид. Билли тихо усмехнулась собственной мысли о том, что в мире нет ничего обманчивее, чем «суровость» Арамиса.       — Что? — заметив ее ухмылку, переспросил тот.       — Ничего, — улыбнулась она. — Я… Я теперь сомневаюсь, стоило ли вовсе затевать этот разговор. Понятно, что тебе, должно быть, сейчас не до моих излияний, и…       — Меган, — перебил Стилтон, — если есть на свете кто-то, на кого мне не жаль времени, то это ты. Я в твоем распоряжении хоть до утра. Если ты, конечно, готова говорить.       — Да, — затянувшись, произнесла она на выдохе. — Год назад умер герцог, и знаешь, Арамис, я подумала, что вот уже целый год не видела на твоем лице ничего, кроме печали. Ты говорил мне, что Теоданис и сам был таким, полностью отдавшимся своему горю, и поэтому… Поэтому я хотела бы помочь тебе, однако понимаю, что в моих силах только — сделать тебе больней.       — Он был, — мрачно согласился Стилтон. — Как-то мне сказали, что горе закаляет нас, как жар закаляет сталь. Но думаю, нет, напротив, оно делает нас хрупкими. Настолько, что мы и сами не знаем, где сломаемся в один прекрасный день. И знаешь, Меган, я с ужасом жду этого дня.       — Я надеюсь, он не наступит, — отозвалась Билли. — Я понимаю тебя, Арамис. Мне… Мне близки твои мысли. Я часто вижу сны, и они иногда бывают очень страшными. Когда-то давно мне было интересно, как пахнет Бездна, и в таких снах я была уверена, что она воняет разложившейся плотью. Да. Плотью. Наше горе делает нас хрупкими. Беззащитными перед смертью.       Она замолчала, выгадывая время, покуда не выкурит сигарету, а затем продолжила:       — Я любила одну девушку. Ни до, ни после никого так не любила. Ее присутствие в моей жизни было таким… таким проблеском света, знаешь? Она была самой доброй. Самой ласковой и нежной.       — Понимаю, Меган, — кивнул Арамис.       — Только ты и понимаешь меня. Впрочем… Я ее потеряла. Она была убита на моих глазах одним напыщенным богатым ублюдком.       — Мне жаль это слышать. Как ее звали?       — О, Арамис, — невесело усмехнулась Билли. — Ее звали Дейрдре.       В саду повисла тяжелая тишина. Казалось, весь мир остановился, застыв в смоле, как незадачливая муха, и задохнулся сам в себе. Следующего вдоха будто не последовало: Билли полезла за сигаретой и не нашла ни одной, а Арамис, просидев пару минут в полнейшем молчании, затем все-таки нашарил на столе бутылку, попытался глотнуть, но, обнаружив, что виски больше нет, неловким движением откупорил свою серебряную флягу.       — Выходит, Билли Лерк — это ты, — наконец произнес Стилтон, глядя на грустно кивнувшую Билли так, будто видел ее впервые. — Ты убила Раданиса, и… Ты… Ты ведь знала, что я связан с семьей герцога, так почему не сказала сразу?       — А ты стал бы меня слушать? Даже сейчас, спустя многие годы, я и то не уверена, что ты… правильно поймешь меня.       — Я ведь уже сказал, — тихо, но уверенно начал он, — я не держу зла на эту Билли. Я понимаю ее поступок, то есть — могу найти ему объяснение, хоть и не оправдать, конечно. Но — я понимаю тебя. Ты только посмотри на это. Это ведь был… это был какой-то круговорот зла: Раданис убил Дейрдре, ты убила Раданиса, герцог уничтожил от горя мою душу, и теперь… Теперь нужно, чтобы это прекратилось. Я хочу, чтобы зло остановилось на мне.       — Только ты так можешь, — приглушенно произнесла Билли, отведя взгляд. — Ты лучше меня.       — Ладно, мне стало легче, — заключил Арамис, и, хоть горе его никуда не ушло, Билли знала: он не лжет. — Я и сам не знаю, почему, но правда полегчало. Говорят же, что прощение — редчайшая вещь в нашем мире. Его найти трудней, чем серебро. Но у меня же чутье, — он искренне улыбнулся ей так, что у нее отлегло от сердца. — Я прощаю тебя… Билли. Не думаю, что простил бы Теоданис, но… я прощаю и за него. Я прощаю. Иначе — зачем все это было?       — Спасибо, — просто ответила она, не найдя иных слов.       Реальность перестала казаться непроницаемо безысходной, как задыхающиеся в себе глубины Бездны, хотя, по сути, ничего не изменилось. В черном небе так и светила луна. В зарослях зашелся соловей.       И они оба молчали, словно ожидая того, что эта ночь — и этот сон — продлятся вечно.