trap's kinktober2022

Спрингтрап всегда был уверен, что никогда не позволит кому-то доминировать над ним. Но что-то действительно изменилось. И он никак не мог понять что. Ну, по началу не мог. Несмотря на их расставание, он помнил, какая Она была. Нежная и пугливая — два прилагательных специально для нее, точно для нее. Нерешительная. Он всегда должен был помогать. Она стыдливо отводила взгляды, всхлипывала, дрожала, тихо постанывала, прикрывая рот ладонью. Ей было двадцать пять, но для него она все время выглядела так, будто ей четырнадцать. Слишком неловкая для своего возраста, отлично ведящая себя для подростка. Сейчас ей тридцать пять. Ей бы повзрослеть, конечно. Она повзрослела, но как-то слишком. Слишком для него. Ее не было рядом лет десять, а ощущение, что двадцать. Ощущения, что она другая. Сейчас она такая другая. Такая будто бы новая. Будто бы старую давно заменили и лишь некоторые детали указывают, что это все ещё она. Лежит перед ним такая сексуальная, манит грудью и бедрами, улыбкой и ресницами, волосами и все такой же нежной шейкой, уже без засосов, уже без укусов. Руками. Своими нежными руками. Как бы он не был противен сейчас, она все также нежна с ним. Касается своими руками его, уже не дёргается от опасности когтей. Одну руку поднимает выше, к лицу, касается зубов, уже не вздрагивая, когда он слабо приоткрывает рот, касаясь до ее пальца языком, ласково полизывая его, вместо поцелуев, которыми он хочет ее наградить за верность. И при всей этой нежности, она все равно более грубая сейчас. Неожиданно. Он все еще не может этого принять. Она улыбается ему, наклоняя голову назад. Ей больше не нужно убирать волосы с шеи. Он считает, что ее стрижка красивая. Это все еще она. Несмотря на волосы. Он смотрит. Смотрит покорно. Непривычно для себя. Намекает глазами. Спрашивает разрешение. Она не кивает, не говорит. Ждет. Ждет хриплого вопроса. — Можно? — он спрашивает, но она все еще не соглашается. Хмурит брови и он мысленно проклял себя, что не понял. — Могу ли я сделать это, мамочка? Он хрипит и шепчет, голову вбок наклоняет. Смотрит нуждающе. — Конечно, — она кивает. Улыбается. А он прижимается. Сначала, конечно подсаживается ближе, касается ее руки, оставляет свою на бедре. Тянется. Медленно. Издевается. Хотя бы хочет. Раньше он это любил и она это помнит. Все еще помнит. Она вздыхает, когда его язык скользит по шее, прежде чем, она чувствует касание зубов. Он старается держаться, но кусает. Возможно, слишком сильно. Ощущает острыми зубами слегка плоть и трусливо, именно что трусливо, отстраняется. Кровь течет по коже, стекает, рубашку пачкает. Он думает, что она злится, а она лишь усмехается. Ей все равно? Он удивлен. Прежняя бы всхлипнула, заплакала, но эта… Эта хочет еще. И он тоже. Боже, как же он хочет еще. И делает. Делает это, господи. Пугается, но делает. В нем возвращается его доминантность. Он как зверь. Он пробует. Он кусает. Она довольно стонет, кровь игнорирует. Даже тогда, когда он наконец-то наслаждается, а на зубах остается ее кровь. — Ты как голодный ребенок, — она посмеивается. А он замирает. Замирает, пока она тянется к рубашке и вновь хихикает, медленно теребя воротник, чтобы позлить. И он хочет позлиться, но не делает. Другое желаннее. Он следит за тем, как ее пальцы скользят по пуговицам. Следит, как она медленно справляется. Взгляд замирает, когда она расстёгивает пуговицы на груди. Боже. Он уверен, что ее грудь никогда не была настолько большой. Он не против. Он так не против этого. Ему нравится. Он бы облизнулся, да стыдно перед ней. — Как очень голодный ребёнок. Она оставляет рубашку. Слабо с плеч спускает. Руку тянет к спине, проходит по позвоночнику пальцами. Расстёгивает. Прочь кидает. Он сдавленно стонет, прижимаясь меж ее сисек. Боже, они такие мягкие. Он в слабом шоке. Не может отлипнуть. Хочет, чтобы его лицо было вечно на них. — Мамочка… Он шепчет. Вновь стонет. Прижимается. Бурчит и ворчит. — Ах, мамочка… Он опускается. Рот приоткрывается. Касается одной из ее грудей ртом, стараясь зубами сильно не давить. Посасывает. Он согласен. Он как ребенок. Как очень и очень голодный ребёнок. Подумать только. Это только сиськи, а в нем возбуждения столько, словно она перед ним полностью оголенная, красуется своими идеальными формами и дразнит киской, с пальцами в ней. Он продолжает посасывать одну ее грудь. Другую рукой массирует. Неловко касается соска и она стонет. И стонет так, словно это все еще старая она. Словно ей вновь двадцать пять. Ох, если бы она была такой сексуальной тогда… Ему противно, что он думает, будто бы ее формы сделали ее лучше. Ох, какой страстный пиздеж. Она любая хороша. Но особенно, конечно, такая. Он все еще не отлипает. Слишком вкусно. Слишком вкусная кожа. Слишком… Он прокусить хочет. Попробовать. Насладиться. Но лишь продолжает сосать, переключившись на этот раз на другую грудь. И она все также под ним стонет. И ему так это нравится. Член колом стоит, упирается. Он стонет. Сам стонет, когда рот полон. — Отлипни, отлипни, — не со злобой говорит. Просто смеется. Звонко. Ему нравится. Ему всегда нравится ее смех. — Спрингтрап… Он дергается. Дергается потому что уже невыносимо. Отлипает. Прям как она хочет. Смотрит на нее. Смотрит словно нуждающаяся сука. Он считает, что если бы был сукой, которая собака, а не человек, он бы тек, он бы сильнее прижимался, он бы стонал, он бы просил… Нет, умолял. Господи, он бы умолял. — Мамочка, пожалуйста… Выражает нужду в простом лишь движении. Прижимается. Прижимается так, чтобы она чувствовала его вставший колом из-за нее член. Она смеется. И тянется ниже. К себе. Конечно, к себе. Не к нему. Рубашку до конца расстегивает, отбрасывает. Слегка отодвигается. Приподнимается. На ней юбка. И она пиздец какая короткая. Если она наклонится назад, он уверен — он увидит ее трусики через ебаные колготки. И ему ревностно. Так, сука, ревностно. Что кто-то еще их видел сегодня. Что какой-то мужчина смотрел на нее и у него тоже колом встал член. Он ее шлюхой назвать хочет. Надевать такие юбки незаконно. Надевать такие юбки пиздец. Пиздец для его вида серьезного. Она, возможно, слишком сексуально, опускает юбку. Слабо играется бедрами. И он смотрит на нее как нуждающийся. Он нуждается. Господи, какие у нее стали большие бедра… Он хочет, чтобы она придушила его ими. Но он молчит. Он не скажет. Ему все еще не верится… Он женщине над собою доминировать разрешает. Но и она другая. Не такая, как все эти «сучки». Он с гордостью скажет, что она иная. Была и остается. Ей он позволит. Он все ей позволит. Что только она с ним сделать захочет. Юбку бросает. Она лишь в колготках. И в трусиках. Ну, конечно, она в них. Колготки снимает медленно. Он их разорвать от нетерпения хочет. Она смотрит серьезно и он не решается. Чувствует, будто бы ей не понравится. Будто бы разозлится. Сам он позлиться, но она — нет, спасибо, откажется. Слишком страшно. Слишком страшно какая она такая. Злая. Колготки снимает и дёргается он. Прижимается. Он, блять, опять прижимается. Сильнее членом ей между ног упирается. Но к шее лишь тянется. Кусает. Он вновь голоден. Он вновь кусает, но уже не боясь. Кусает. Стонет. Ворчит. И хрипит. Она стонет под ним. Счастливо. Не злиться. Позволяет шею получше испробовать. Наклоняет. Чуть вертит. Он ее движениям следует. И руками от себя не отлипнешь. — Ох, мамочка… Он руками тянется к талии. Проводит сначала по позвоночнику. Она дергается. Слабо, но дергается. Потому что ей ужасно приятно. Это вниманье. Затем он ниже руки опускает. Ниже и ниже. Он у ее задницы. Господи, и она стала больше. Ему кажется, что ему кажется. Что он бредит. Что это не правда. Но касаясь руками кожи, упругой и мягкой, чудесной, он понимает — реально. Он лишь в руках пытается ее задницу уместить. Раньше, наверно бы смог. А сейчас — он не может, лишь часть кожи приятной трогает, будто бы массажирует. Она стонет. Приятно, очень приятно. Он членом к ее трусикам прижимается. Он многое хочет. И отлизать, и выебать так, как ему хочется. Он хрипит и кашляет, когда под нею вдруг лежит. Она ждет. Ждет, пока ему станет легче. Она слишком резко оттолкнула его. Слишком резко тот упал на мягкий матрас. Но сейчас он даже больше в шоке. Это что… Это как… Он под ней? Он ворчит, когда она его ног касается. Раздвигает. Ему так странно, что она ноги ему раздвигает. Его член дергается. Так явно видный, он дёргается. А он… Бернтрап вновь ворчит. Слабо брыкается и стонет. Ее рука, с ахуительными ногтями, органа пылающего касается. И ворчит. Только ворчать и может, пока она ручкой движет. Боже, это так невыносимо. Это так невыносимо, он стонет. Его грудь поднимается и опускается. А она лишь играется. Он уверен, что для нее это игра. — М-мамочка… Ох, бл-блять… М-мамочка… Ее рука скользит. То по стволу, то по головке — но тут же пальцами. Это необычайно приятно. Он стонет. Серьёзно стонет. Глаза закатываются. Приятно. Так приятно. Господи, как же приятно… Она останавливается и громко ворчит. И рычит. — М-мамочка, пожалуйста… Пожалуйста, мамочка, п-прикоснись… Блять, м-мамочка… — Иди ко мне. Она возвращается на прежнее место, но чуть приподнимается. Ноги разводит, несильно, но он протиснится. Ему сложно, но он поднимает. Он почти к ней ползет. С хрипами и стонами от боли приподнимаясь. Выстраиваясь. Он прямо старается стоять. Она бедрами двигает. Его член меж ее бедер. Он стонет. Она вся такая мягкая. Словно зефир. Лишь бы не расстаила. Она бедрами двигает вновь. Трусиками трется об член. Он все понял. Вот и оно. Хоть что-то. Он тоже двигаться старается. Может, не совсем, как у нее получается, но он хоть старается. Они двигаются. В нем столько воспоминаний плещется, когда она руки ему на плечи ложит. Господи. Он так скучал. Он к ее талии тянется. Касается и не убирается. Оставляет руки на ее бедрах. Слабо сжимает. Но точно царапает. Она стонет. У нее трусики мокнут. Они сильнее друг к другу прижимаются. Бояться. Они вместе одного боятся. У них один страх на двоих… Он чувствует, что близко к концу. И это совсем как-то неприятно. Он своими бедрами более отрывисто дергает. Его руки неожиданно к ее плечам тянутся. — Мамочка… Мамочка… Ох, блять, мамочка… Она бедрами сильнее работает. Больше стонет. Больше ласкает. Грудью к нему прижимается. — Мамочка, б-блять… Мамочка… М-мамочка… Я к-кончу… Го-господ-и-и, м-мамочка… Я сейчас к-ко-кончу… — Прошу, — она шепчет. Он срывается. И вот опять он ртом к ее шее прижимается. Кусает, все еще места для себя находит. Ее бедра сжимает. До боли. До синяков. До царапин. Собою уже просто не управляет. Своими бедрами дергает. Без ритма, без такта. Как хочет, так двигается. То с перерывами, то без. Она стонет. Кончает. Она бы сказала — волшебно кончает. И наконец он дрожит. Дрожит так ебануто, что плохо… Он хрипит, он ворчит, он рычит, и, конечно же, стонет. Кончая. Он обильно кончает. Жаль не в нее. Ведь за десять лет этого только и хочется. — М-мамоч-ка-ка… — он не забывает нужные слова ворчать, пока сперма из члена вытекает. В конце он лишь бессильно к ней прижимается. Она сама дрожит. Ей пить хочется. — Деви, — наконец Бернтрап будто бы имя ее вспоминает. — Деви, останься рядом… Пожалуйста, Деви… Не уходи. Не покидай… Ты ведь реальна… Ты правда реальна?! — в безумии шепчет. — Угу, — она без эмоций кивает. — Я не ухожу… Это ты рядом останься… Спрингтрап. Он к ней руку одну тянет и она спокойно их пальцы скрепляет. — Спасибо, мамочка, — он посмеивается. Вновь кашляет. — Может, мне позвать Ванессу? — Ага, и Грегори с ней, — голос сарказмом так и блещет. — Не надо. — Как скажешь. Она улыбается. Головой к его прижимается. Она здесь, она рядом, реальна. И он так за оргазм ей благодарен.