Зима огненная

По прибытии в столицу Ида вернулась к своей обычной жизни. Соседи, не видевшие ее полвесны, отнеслись к ее возвращению по-разному. Взрослые казались не слишком обрадованными тому, что Ида не исчезла бесследно: ей подумалось, что они хотели забрать ее комнаты – соседка снова была беременна. Зато дети, не отягощенные заботами о жилище, были рады вновь ее увидать. Вскоре после возвращения намдалени в столицу начались казни. Ида ходила на них с соседями и после пары таких зрелищ сделала собственный вывод: если собираешься затевать мятеж, лучше всего быть одаренным воином, но не слишком видным вдохновителем – в этом случае больше всего вероятность остаться в живых. Так, Император пощадил капитанов Бурафоса, хотя самому адмиралу отрубили голову. Ида боялась увидать среди обреченных Далассина – ей было бы весьма горько, если бы человек, которому она спасла жизнь, скончался так бессмысленно. Но удачливый Далассин, судя по всему, оказался как раз тем самым одаренным воином, но не слишком видным вдохновителем. Первыми были казнены ближайшие сподвижники Ономагула, а несколько недель спустя дело дошло и до весьма незначительных особ – этих казнили скорее в назидание прочим: как таковой опасности для страны они не представляли. Ида нарядилась в зеленую тунику с пурпурной вышивкой и убрала волосы красной лентой. День был солнечный, и по дороге к амфитеатру она купила себе и соседским детям сладкие булочки с миндалем и медом. Их отец, могучего телосложения красильщик Кризантий, хотел купить булку и себе, но Зенона стала выговаривать супругу с выражением всегдашней брезгливости на лице: – Куда тебе еще сладостей! Посмотри на себя – ты заплыл жиром, как старый чинуша! Надо мной смеются все подруги! Кризантий, смущенный, опустил булочку обратно на лоток. Зенона была несправедлива к мужу: во всяком случае, сейчас, когда он был одет, Ида не видела на нем ни кусочка лишнего жира. Она не имела обыкновения высказываться о чужих делах, но в этот раз заметила шутливо: – Если бы у меня был муж, я бы только и делала, что хвалила его. Зенона посмотрела на Иду так, будто та сказала какую-то дикость. – Пока ты ходишь с войском, для тебя нет мужа, – наконец, произнесла она. Вскоре добрались до амфитеатра и уселись на одном из средних рядов: первые были уже заняты. Ида беззаботно жевала булку, рядом шестилетний Алкей, младший из соседских отпрысков, увлеченно ковырялся в носу. Но вот на круглую площадку посреди амфитеатра вышел высокий, несколько обрюзгший человек с длинным свитком в руках, развернул свиток и принялся читать. Никаким чародейством не требовалось возвышать его голос – он и так доносился до последнего ряда амфитеатра из-за особого строения последнего. – Сегодня да узрит народ Видесса расправу над ничтожными червями, предавшими своего Императора и предпочетшими служить проклятому мятежнику. Да отвратит от них Фос свой лучезарный лик, да примет их Скотос в своем ледяном аду! Пускай участь их послужит уроком всякому, кто вынашивает черные помыслы. Эти мгновения были бы весьма торжественны, если бы по левую руку от нее Зенона не втолковывала мужу что-то о ценах на лен. Пока чиновник упражнялся в словоплетении, на площадку вышел еще один человек в красном колпаке палача. На плече у него лежал топор, под мышкой палач нес колоду – старое дерево побурело от многократно проливавшейся крови. Не обращая никакого внимания на чиновника, палач установил колоду, прислонил к ней топор и снова вышел в восточные ворота. Он появился через некоторое время – как раз когда речь подходила к концу словами «да свершится возмездие нечестивцам в назидание прочим». На этот раз за спиной у него была вязанка дров и хвороста. Все так же не обращая на чиновника внимания, палач свалил дрова у западного края площадки и принялся разводить костер. Чиновник недовольно поджал губы. – Ты слишком долго возишься, – сказал он палачу. Это было произнесено и вполовину не так громко, как прежняя его речь, но из-за строения амфитеатра даже эти слова были многим слышны. – Где твой помощник? – Напился как свинья и отсыпается, – грубовато отозвался палач. Послышались смешки. Чиновник фыркнул, снова уткнулся глазами в свиток и возвестил с прежней торжественностью: – Ныне смертной казни через отсечение головы предается Агазон Метаксас, оруженосец проклятого мятежника. Двое солдат из городской стражи вывели на площадку невысокого, крепко сложенного молодого человека. Он показался бы Иде даже красив, если бы не печать безнадежного горя, лежавшая на его лице. Жизнь ушла из Метаксаса задолго до этого дня, а топор палача лишь утвердит эту уже наступившую кончину. Ида ощутила даже некое сострадание к этому человеку, хотя прекрасно понимала, что он был бы совсем не против, если бы Ида вместе с намдалени сгинули в водяной ловушке. Стражи подвели Метаксаса к колоде, и тот медленно, будто в зачарованном сне, опустил голову на пропитанное кровью дерево. Палач оторвался от костра – тот уже занялся и мог обойтись без человеческого дыхания – и подошел к осужденному. Дождался, пока чиновник закончит зачитывать вину, и в один могучий взмах отсек несчастному голову. По амфитеатру прокатился вздох, Ида прекратила жевать, отдавая дань уважения смерти. Но Зенона была непробиваема: мало что на свете вызывало у нее почтение. – Думаешь, я не вижу, как ты засматривался на эту шлюху Аго на рынке! И думать забудь! Тем более, я слышала, у нее страшно воняет изо рта. Ида подумала, что с куда большей радостью провела бы это время с намдалени. Но ее восточные друзья считали подобные развлечения дикостью и не понимали, почему Ида на них ходит. Она же не видела в том ничего дурного – Ида любила зрелища, а казни в столице всегда обставлялись как зрелище. Она, со своей стороны, тоже считала некоторые привычки намдалени дикими. Ей было известно, к примеру, что Хелвис познакомилась со Скавром на приеме у Императора, где римлянин повздорил с послом Йезда и тот настоял на поединке. Хелвис всячески ободряла Марка – во многом потому, что успела поставить на него немало золота. Эта привычка делать ставки на чужую судьбу и превращать в игру то, что для иного было вопросом жизни и смерти, казалась Иде весьма отталкивающей. Впрочем, то, что они не понимали развлечений друг друга, вовсе не мешало им ладить. Головы отрубили еще двум оруженосцам, затем вывели могучего сложения парня с глуповатым потерянным лицом. То был Байон Зервас, конюх Далассина. Услыхав знакомое имя, Ида ощутила беспокойство – уж не достанется ли и Далассину, несмотря на всю его удачливость. К счастью, Зервасу никто не собирался рубить голову. Он получил с десяток плетей и пинок под зад от стражника – и на том с ним закончили. Ида все думала, для кого же разожжен костер – и вскоре ее любопытство было утолено. Стражи вывели на площадку щуплого человека, телосложением напомнившего Элпидия. Вокруг пылало лето, но он трясся так, словно стоял в тонкой тунике на пронизывающем осеннем ветру. – Сей недостойный муж, сей презренный червь именем Ванджелис Хадзис виновен в том, что осведомлял мятежника Ономагула и адмирала Бурафоса о делах Императора и о продвижении его войск. Этот ничтожный пес не заслуживает проливания крови, и в великом милосердии своем Император дарует ему жизнь – но с этого дня пускай видит он лишь мрак Скотоса. Услышав этот приговор, щуплый человечек разрыдался в голос, ничуть не стыдясь толпы. Палач подошел к костру и положил в него железный прут. Медовая булка во рту потеряла вкус: то же самое ждет и ее, Иду, если Императору станет известно о ее сообщениях командирам намдалени. А может быть, уже известно, просто ее не трогают, пока намдалени не подняли мятежа. Наконец, когда прут достаточно накалился, палач вынул его из костра и подошел к жертве. Хадзис пытался вырвать руки, закрыть лицо, но стражники держали его крепко, он мог лишь едва шевелить плечами. Когда раскаленный прут погрузился в глазницу, несчастный истошно закричал. Зенона поморщилась. Ида не отрываясь смотрела, как стекает по щеке то, что раньше было глазом. Почему-то не удавалось отделаться от мысли, что она видит собственное будущее. Но легкий нрав ее не позволял долго мучиться дурным предчувствием. Покинув амфитеатр, Ида отправилась на рынок – пополнить запас морковного семени. Семена дикой моркови использовали в столице как приправу, но часто из них готовили отвар, который мешал зачатию. Ида была вовсе не против иметь детей – но когда-нибудь позже, когда кого-нибудь полюбит – так она себе говорила. Полюбит не как своих наемников, по-другому. Как «по-другому», Ида не знала, потому что никогда не испытывала подобных чувств, но знала, что это будет нечто особенное. Продавщица специй, необъятная Апфия, одевавшаяся ярче любого уличного бандита, встретила Иду понимающей улыбкой. – Я слыхала еще, полынь помогает не забеременеть, – сказала она Иде. – Дамалис, жена Йоса-гончара, уже два года пьет ее отвар после каждой близости с мужем – и не понесла! У меня как раз есть несколько пучков. – Полынь горькая, – засмеялась Ида. Тут только она увидела у прилавка знакомое лицо. Это был Далассин. Он улыбнулся, узнав ее, и Ида подумала, как долго он здесь стоит и как много слышал. Она улыбнулась в ответ, виновато разведя руками. Она могла бы сказать, что покупает семена моркови для сестры, загулявшей с любовником, но знала, что не стоит оправдываться прежде, чем потребуют объяснений. Далассин объяснений не требовал – может, он вообще не знал, для чего еще, кроме приправы к пище, можно использовать дикую морковь. От прилавка они отошли вместе. После того, что Ида наблюдала в амфитеатре, она была рада видеть его живым и невредимым. – Гляжу, у тебя все хорошо, – улыбаясь, произнесла она. – Да, Император пощадил меня, – просто отвечал он, – и даже дал мне пост в его войске – твои намдалени рассказали, что я хорошо бился. Посему я твой должник, милая Ида. Сейчас, когда у меня вновь есть мои поместья и мой титул, проси у меня чего хочешь. Ида знала, что, когда мужчина предлагает выбрать себе подарок, не стоит говорить, будто ничего не нужно. – Коли уж у тебя снова есть твои поместья, – улыбнулась она, – я хотела бы там побывать. Ты так красочно расписывал свой дом, пока мы шли с войском, что я подумала, как было бы здорово увидать все это. – Хорошо! – воскликнул Далассин. – Я отпрошусь из столицы, и, думаю, Император позволит мне ненадолго повидать родных. Сейчас мне нужно идти, но я был бы очень рад, если бы нам удалось встретиться завтра, скажем, на рынке, как начнет садиться солнце. Если я не слишком надоел тебе за время похода, – ухмыльнулся он. – Ты мне совсем не надоел, – заверила Ида. – Я очень жалела, когда тебя увезли. – Вот и славно. – С этими словами Далассин поднес ко лбу ее ладонь, как если бы она была высокородной госпожой, развернулся на каблуках и отправился прочь. Ида некоторое время смотрела ему вслед, в груди разливалось тепло. ... Дома ее уже ждали. На лестнице, ведущей к западной части дома, которую занимала Ида, сидела весьма утомленного вида женщина. Волосы, частично поседевшие, выбивались из-под платка, однако одета незнакомка была небедно. Нижняя туника ее была из тонкого шелка, а стола украшена жемчугом и серебряным шитьем на груди. Сама Ида в такую жару носила только одну тунику, но гостья как будто не чувствовала жары. – Доброго дня, – учтиво поздоровалась Ида. – Вы кого-то ждете? – Я жду Иду Киннаму, – отвечала женщина, – это, видимо, вы? – Это я. Что же вас ко мне привело? – с любопытством спросила Ида. Уж кто-кто, а женщины к ней еще не подходили. – Мое имя Кириаки Налбата, я вдова Кастора Налбата, торговца шелком. Зенона, ваша соседка, рассказала мне, что вы промышляете блудом и что вы добрая женщина, и я бы хотела просить вас – если вы не сочтете мою плату недостаточной – прийти к моему сыну. Она протянула Иде увесистый мешочек с золотом. – Тут пятьдесят золотых. Пересчитайте. Ида не любила пересчитывать деньги при посторонних, поэтому отвечала с улыбкой: – Это подождет, да и вряд ли вы меня обманываете. Только как я могу знать, что понравлюсь вашему сыну – почему же он сам не пришел ко мне? Кириаки вздохнула так тяжело, что Ида испугалась – уж не сказала ли она чего-нибудь ужасного. – Он не может прийти, – отвечала гостья. Иде хотелось ободрить Кириаки, но она не знала, в чем ее беда, поэтому предпочла перевести беседу в более привычное русло. – Когда мне лучше подойти? Вечером? – О нет, только не вечером. Лучше по утрам. – По утрам? А как долго? – осторожно уточнила Ида. Похоже, отдать пятьдесят золотых за раз мог позволить себе только влюбленный Элпидий. – Десять дней, – отвечала гостья. – Я слышала, вы просите пять золотых за ночь, – смущенно пробормотала она, – и я подумала... – Вы совершенно правильно подумали, – ободрила ее Ида. – Скажите только, где вы живете, и я приду завтра с утра. – Наш дом стоит в квартале портовых торговцев, вы узнаете его по изваянию чайки над воротами. Квартал торговцев был застроен богатыми домами, утопающими в садах, Иде нравилось там бывать. Последнее посещение, впрочем, вышло не самым удачным – Лефтерий по прозвищу Золотой Жук, торговавший пряностями в столице и на западе, имел весьма сварливую жену. Та не вовремя вернулась домой, рассорившись с подругой, у которой гостила, и застала мужа в постели с блудницей. Иде пришлось спешно уносить ноги, и хатриши, всегда все обо всех знавшие, еще долго зубоскалили после этого. Не будь Ида привычна к шуткам наемников, ее бы, верно, обидели их насмешки. Но в тот раз она сама склонна была над собой посмеяться. ... Нужный дом она нашла не сразу – во многом потому, что назвать уродливую, похожую на грифа птицу чайкой смог бы далеко не всякий. Ида бы, возможно, решила, что ошиблась домом, если бы ворота не отворились и навстречу ей не вышла Кириаки. – Мы ждали вас, – произнесла она без всякой радости. Какое-то дурное предчувствие овладело Идой, но, помедлив, она шагнула за хозяйкой в ворота. Кириаки провела ее в гранатовую рощу возле дома. Небольшие деревца зеленели изумрудной листвой, под ногами в беспорядочном великолепии разбросаны были цветы герани – видно, хозяева не считали ее сорняком и не выпалывали, и теперь красные, белые и розовые цветки на яркой зелени рощицы радовали глаз. Но вовсе его не радовало то, что еще увидала Ида. Перед ней сидел на земле... наверное, все-таки человек. Существо, одетое в одну лишь набедренную повязку, было крупным, даже огромным по сравнению с Идой. Тело его было лишено всякой растительности, на спине вырос ужасный горб. Короткие ноги и длинные жилистые руки были несоразмерны друг другу. Но страшнее всего было его лицо. Огромные глаза навыкате были совершенно пусты – Ида не могла прочитать в них ни единой мысли, ни единого чувства. Она застыла в растерянности и отвращении, не зная, что делать дальше. Кириаки, подведя Иду к сыну, печально вздохнула: – Все его боятся. Не нашлось еще человека, который отнесся бы к нему с пониманием. Я слышала, ты очень добра, и решила, что ты одна могла бы подарить ему хоть немного тепла и ласки, каковых желает всякая мать для своего дитяти. – Да... пожалуй... – растерянно отозвалась Ида. Слова Кириаки не разбудили в ней никакого доброго чувства. Подавляя отвращение, она осторожно приблизилась к уродцу. Робко улыбнулась, протянув руку. Он смотрел на нее ничего не выражающим взглядом и даже не пошевелился, когда Ида положила ладонь ему на плечо. – Как твое имя? – мягко спросила она. Но вместо уродца отвечала Кириаки: – Его зовут Олким. Он не разговаривает. Сама по себе невозможность объясниться не была для Иды большим затруднением. Ей доводилось ложиться с чужеземцами, почти не понимающими видессианского языка. Но с этим – человеком? существом? – она слабо представляла, что делать. – Разденься, – сказала ей Кириаки. Происходящее все больше напоминало какой-то ужасный фарс. Ида стянула тунику через голову и покосилась на Кириаки, даже не думавшую куда-нибудь уйти. – Вы не оставите нас наедине? – Лучше мне остаться, – отвечала та. – Боюсь, он не слишком хорошо знает свою силу и не понимает, что человек может чувствовать боль. Если он попытается причинить вам вред, я его остановлю. Иде стало совсем уж не по себе. Она взяла несуразную длинную руку в свою и легонько погладила ладонь. Человеческая ладонь была весьма чувствительна, и многим нежные прикосновения к ней помогали расслабиться и открыться. Но в глазах Олкима не мелькнуло никакого чувства. Он схватил руку Иды и поднес к лицу, рассматривая, будто удивительную безделицу. – Возьми его член, – сказала Кириаки. Будто в дурном сне, Ида потянулась к скрытому под повязкой детородному органу. Олким бросил ее руку и схватил Иду за волосы, как будто хотел подтянуть к себе ее голову. Ида вскрикнула, от резкой боли выступили слезы. Похоже, и вправду ей стоило поскорее возбудить его, чтобы Олким сосредоточился на том, что между ног, и поумерил свое любопытство. В тот день Иде стало понятно, что все ее прежние любовники, даже тот пьяный хамор, что усыпал ее золотом в позапрошлый День зимы, в общем, неплохи. Как они ни были грубы, а все же оставались людьми, и даже степнякам, мало различий видевшим между женщиной и коровой, не могло прийти в голову, будто Ида неживая вещь, не чувствующая боли. Олким исследовал ее с холодным любопытством, как новую игрушку. Попытки Иды проявить к нему нежность и ласку, внимание и теплоту, как к прочим своим любовникам, не имели ни успеха, ни смысла. Кириаки Налбата ошиблась – ее сыну не нужна была добрая Ида. И злая Ида ему также не была нужна. Ида вообще сомневалась, что Олкиму требовалась живая женщина. Сама Кириаки находилась поблизости во время всего действа, и вскоре Иде стало казаться, что та покривила душой, когда сказала, что следит, дабы ее сынок не повредил гостье. Скорее всего, она следила, чтобы Ида не сбежала. Олким много раз причинял ей боль, но Кириаки и с места не двигалась. Ее присутствие сковывало и без того растерянную Иду. Она привыкла оставаться с любовниками наедине. Был, правда, случай, когда Каматир Драгацез и трое его приятелей развлекались с ней одновременно, но в тот день они пятеро были сильно пьяны. На трезвую же голову Ида предпочитала встречи один на один, чтобы уделить мужчине достаточно внимания. Сейчас же ее внимание, и без того отвлеченное беспокойством, рассеивалось еще и на Кириаки. Когда Олким со странным всхлипом облегчился в ее нутро, он потерял к Иде всякий интерес и тяжко привалился к гранатовому деревцу. Ни проблеска жизни не мелькнуло в его глазах. Иде казалось, будто ее отымела сама смерть. Кириаки провела ее в дом, где служанка принесла Иде воды, чтобы вымыться. Это, впрочем, не слишком помогло – чистой она себя не ощутила. С трудом переставляя ноги, чувствуя тупую боль внизу живота, Ида поплелась домой. То, чего боялся Аптранд и чего не смогли сделать с ней ужасы войны, происходило сейчас. Олким как будто сожрал часть ее жизни – но не стал живее сам. Ида же превратилась в одну бесконечную жаждущую воронку – чужой огонь был нужен ей как никогда. Она встретилась с Далассином золотым вечером, и трудно было сказать, кто больше обрадовался этой встрече. Далассин преподнес Иде подарок – зажим для волос, отлитый из золота. В середине золотого кольца помещалась цепочка оправленных в металл маленьких рубинов. Ида засмеялась, когда Далассин защелкнул зажим у нее на волосах, вынув из них ленту. Мертвящий холод медленно отпускал ее сердце. Она позвала Далассина в свою любимую макуранскую харчевню, где готовили суп с шипящим рисом. Ида не была уверена, что он пойдет – некоторые знатные господа воротили нос от таверн, тем более в ремесленных кварталах, но Далассин охотно согласился. Он был так же любопытен, как она сама, и шипящий рис показался ему весьма занятным. Закатное золото медленно истекало кровью, когда они подошли к кварталу медников. Ида окончательно оправилась от дурных воспоминаний утра. Она уже знала, что Далассин прекрасный собеседник и добрый друг. Он, конечно, не мог не заметить, что она чем-то омрачена, и пытался развлечь ее как умел. Его шутки были гораздо тоньше того грубого веселья, которое знала в своей жизни Ида – и когда еще жила в квартале медников, и когда покинула его. Подступала ночь, а ей все не хотелось расставаться с ним – и Ида пригласила Далассина к себе домой. Он согласился, и она подумала с неожиданной радостью, что этой ночью ляжет с ним. Далассин нравился ей, и Иде хотелось верить, что она ему тоже. Зенона, когда они поднимались, торчала на своей лестнице, и на миг Иде пришло в голову, что соседка нарочно выходит посмотреть, с кем явилась Ида, чтобы потом было что обсудить с подругами. От этой мысли ей сделалось смешно, и она почти хихикнула. Увидев Далассина, выглядевшего весьма впечатляюще в расшитой золотом тунике, Зенона покосилась на соседку с некой долей зависти. Однако мечтам Иды не суждено было осуществиться. Они проговорили всю ночь, пили вино и смеялись, и время летело незаметно, Ида казалась самой себе счастливой и легкой, и Далассин был олицетворение огня и радости, и самого этого лета в его животворящем могуществе. Но он так и не прикоснулся к ней, лишь тронул мимолетной лаской ее волосы, и Ида поняла с грустью, что не нравится ему. Неясно было только, отчего. У Иды были густые волосы, пышная грудь, мягкий живот и широкие бедра – этого, как правило, хватало, чтобы соблазнить мужчину. Быть может, Далассин относился к ней как к сестре – но многие наемники, особенно намдалени, воспринимали Иду так же, это вовсе не мешало им ложиться с ней. В конце концов, она решила, что ему, видно, просто нравятся другие женщины. Может, более стройные и тонкокостные. В таком случае рассчитывать ей было не на что, но Ида не обижалась. Проговорить с Далассином всю ночь оказалось ничуть не хуже, чем провести ее в страстных объятиях. Когда за окном забрезжил рассвет, Далассин поднялся – выпитое, кажется, ничуть не мешало ему стоять прямо. Они сердечно распрощались, не назначая новой встречи. – Теперь я знаю, где ты живешь, – сказал Далассин, – и как получу разрешение отбыть из столицы, позову тебя. Зенона точно умрет от зависти, если снова увидит его на пороге, подумала Ида. Но чем ярче разгоралось утро, тем больше угасала ее радость. Никогда прежде Ида не чувствовала такого гнетущего нежелания идти к мужчине. Благодаря легкому своему нраву, она мало чем тяготилась и почти всякое свидание воспринимала как маленькое приключение. Нынче же она была подавлена. Необходимость снова видеть жуткое существо, которое, как ни любила его Кириаки, все же не было в полной мере человеком, угнетала ее. Но Ида взяла ее золото и, кроме того, какой-то частью души могла понять горе несчастной матери, поэтому, едва солнце поднялось высоко и запылало жарко, направилась в квартал торговцев. На этот раз все было еще хуже, чем вчера. Кириаки устроила им свидание не в гранатовой роще, а в небольшом, почти лишенном мебели покое. Он показался бы Иде похожим на усыпальницу, если бы не широкое окно во всю стену. Олким уже был здесь и узнал ее – во всяком случае, Ида решила, что узнал, потому как, едва ее увидев, издал утробное мычание и потянулся к ней. В бледной бездне его глаз не отразилось при этом ничего, и даже когда Ида тепло поприветствовала его, взяв узловатую ладонь в свои, взгляд их не изменился. Олким был совершенно наг, и его возбуждение сделалось очевидно вскоре после того, как он увидел Иду. Хоть это уродец вспомнил, с невеселой усмешкой подумала она. Обычно она не считала времени, проведенного с мужчинами. Вечер плавно перетекал в ночь, ночь в утро, утром она могла кормить любовников завтраком, заплетала халога косы, как прилежная жена – все это было ей не в тягость, но сейчас Ида то и дело посматривала на солнце за окном – высоко ли? Скоро ли Олкиму наскучит его живая игрушка? Больше всего на свете желала она вновь вернуться к своим наемникам и думать забыть о том, что на свете бывают такие создания. Кириаки явно не собиралась вызволять Иду прежде, чем сын сам ее бросит. Когда он, наконец, оставил Иду и зачем-то вылез в окно, она чувствовала себя измотанной и уставшей. Как и в прошлый раз, ей дали вымыться и проводили до ворот. Едва выйдя из квартала торговцев, Ида поняла, что больше сюда не вернется. С этими развлечениями пора было кончать. Не стоило кормить мертвое живым, сколько бы денег за это ни предлагали. Ида твердо решила, что завтра вернет Кириаки неотработанное золото. С одной стороны, ей очень не хотелось причинять несчастной матери боль, убеждая ее лишний раз, что никто не хочет иметь дела с ее сыном, с другой – если у Кириаки хватило черствости подложить Иду под это жуткое создание и наблюдать бесстрастно, как Олким таскает ее за волосы и выкручивает руки и ноги, то и Иде не в чем себя упрекнуть. Она боялась только, как бы не случилось беды с ее отказом – и мать, и сын не вызывали у нее доверия, в глубине души Ида опасалась обоих. Хорошо бы попросить кого-нибудь пойти с ней. На миг Ида подумала о Далассине, но тут же отмела эту мысль – даже если она его найдет, как объяснить ему происходящее? Ида все еще не раскрыла ему своей тайны и чем дальше, тем больше не хотела раскрывать. В конце концов, она решила обратиться к кому-нибудь из намдалени. Аптранд ведь сказал ей в конце весны, что она может просить любой помощи. Зайдя в таверну выпить чего-нибудь покрепче, Ида увидала за одним из столов Файярда и Тургота. Передумала пить и подошла к наемникам. Оба заулыбались, узнав ее, Ида решила, что это хороший знак, и сердечно приветствовала их. Интересно, подумалось ей, кто больше устал за это утро – намдалени с их конными тренировками или она со своим уродцем. – Могу я вас кое о чем попросить? – осторожно начала она. – Конечно, о чем угодно, – заверил ее Тургот. – Мне нужно кое от кого избавиться... При этих словах Тургот поперхнулся и закашлялся. – Прости... – Он уставился на Иду так, будто впервые ее видел. – Это не то, что ты подумал, – поспешно сказала она и вкратце описала свою беду. Некоторое время намдалени молчали, затем Файярд произнес: – Да уж, а мне казалось, у шлюх легкая жизнь. – Ну, моя была весьма недурна, пока я не взяла деньги госпожи Налбаты. Если бы завтра с утра вы пошли со мной, я была бы вам признательна. – А почему не сегодня? Вернешь ей золото, да и дело с концом, зачем тянуть. – Мне нужно собраться с мыслями, – честно ответила Ида. – Я подумаю, что сказать ей, чтобы ободрить и чтобы она не держала на меня зла. В конце концов, намдалени согласились подойти к ней на следующее утро. Ида разделила с ними трапезу, чувствуя, как оживает и отогревается сердце. Ощущение мертвящего гнета не покинуло ее, но Ида была достаточно мудра, чтобы не желать немедленного исцеления. Завтра ее ждет непростая встреча, и еще много дней после того яд случившегося будет оставаться в ней. Но постепенно время вымоет его, радость жизни вернется к ней целиком, а ужас и отвращение забудутся. С наступлением вечера Ида поспешила на службу в Великий храм. Службы она посещала не слишком прилежно, но сегодня ей хотелось очиститься. Возможно, думала Ида, в храме мудрость Фоса снизойдет на нее и она поймет, что и как сказать завтра Кириаки. Неизвестно, собирался ли Фос в тот день открыть ей свою мудрость, но уж во всяком случае явил благосклонность. Войдя в храм, Ида увидала Далассина и подсела к нему. Тот улыбнулся, и Иде показалось на миг, что все великолепие храма померкло перед этой улыбкой. Теперь она знала, что Далассин не желал ее. Не желал – но всегда был рад видеть, а это дорогого стоило. Ей было хорошо рядом с ним, и оттого казалось, будто священный гимн, что пели жрецы, впервые доходит до ее сердца и в старом, давно не употребимом языке понятно ей каждое слово. Когда служба подходила к концу, жрец – сегодня это был не владыка Бальзамон – еще раз повторил Символ веры. И, вторя его голосу, весь храм вздохнул в едином порыве: – Мы благодарим тебя, Фос, Повелитель Правды и Добра, наш великий защитник и покровитель, простирающий длань над головами людей и глядящий на них с милосердием. Ты следишь за тем, чтобы чаша Добра на весах всегда была тяжелее. Пусть же вечно будет длиться твое могущество... Ида чувствовала необычное умиротворение, словно действие точившего ее яда ослабло с этой молитвой. – ... и за это мы заложим наши души, – добавили присутствовавшие в храме намдалени. Ида не открывала глаз. Ее умиротворенному разуму не хотелось видеть сотни гневных взглядов, хлеставших еретиков. И все-таки, услышав «быть того не может» из уст Далассина, она нехотя подняла веки. Как и половина храма, Далассин смотрел на намдалени, но, кажется, его больше возмутила не ересь. – Что случилось? – спросила Ида. Далассин указал на светловолосого наемника с крестообразным шрамом на левой скуле, Ида его не знала. – Готов поклясться, что убил этого дьявола в битве под Гарсаврой, как он может сидеть сейчас здесь! – возмущенным шепотом проговорил Далассин. Ида пожала плечами. – Мастерство целителей тоже не стоит сбрасывать со счетов. Он как-то странно посмотрел на нее. – Я проткнул ему саблей шею, он вообще не должен был дождаться помощи. А, чертовы намдалени, – он взъерошил волосы на затылке, смеясь сам над собой, – верно говорил отец: если хочешь убить островитянина, отсеки ему голову, а тело поруби на куски, сожги и развей пепел – тогда он умрет. Но это неточно. Ида не удержалась от смешка. Далассин в своей неприязни оказался недалек от истины. Она видела, какие страшные удары выдерживали намдалени и как восстанавливались после тяжких ран. И в то же время Иде стало грустно оттого, что жестокая шутка о ее друзьях ее развеселила. Когда они выходили из храма, Далассин все прохаживался на счет наемников. – Я удивляюсь, почему варваров до сих пор пускают в наши храмы. Ведь они мало что еретики, так еще и вести себя толком не научились. Взять этого придурка Аптранда – не так давно он вошел в храм и отдал салют изображению Всевышнего. Ида не могла понять, зачем он говорит это ей, если знает, что она ехала с отрядом Аптранда. Впрочем, вряд ли Далассин знал о ее давней дружбе с намдалени – он вполне мог полагать, будто Ида познакомилась с наемниками уже в походе и не питает к ним теплых чувств. Но хуже всего было то, что его последние слова услышал выходящий из храма Сотэрик, чей вспыльчивый нрав и ядовитый язык были Иде хорошо известны. – Ах, значит, мы варвары и не умеем себя вести! – воскликнул он гневно. – Быстро же ты, предатель, вернул себе спесь после того, как валялся в ногах у Императора, моля о прощении. Далассин, однако, не смутился. – Разве не простираются и намдалени пред лицом Императора, – парировал он. – А что до предательства, то не наемнику, который спит и видит, как разорвать Видесс, называть меня предателем! Сотэрик отшатнулся. Рука его непроизвольно потянулась к мечу, и Далассин, заметив это движение, положил ладонь на рукоять сабли. Ида закатила глаза. Одной из глупейших мужских привычек считала она именно эту: наговорить друг другу гадостей и похвататься за оружие – вместо того чтобы любезно распрощаться и больше не видеться с неприятным человеком. Прежде чем друзья смогли устроить потасовку у ворот храма, Ида шагнула между ними. – Хватит вам, хватит вам! Вы оба не лучше мальчишек, дерущихся из-за игрушки! Ты, господин мой Далассин, несправедлив к намдалени. Они ведут себя обыкновенно, разве только непривычны к нашим порядкам. А тебе, друг мой Сотэрик, подержать бы язык за зубами хоть пару мгновений прежде чем открыть рот. Ведь ты не понимаешь, каких ужасных слов можешь наговорить в запале. Ее краткая речь возымела действие. Сотэрик покраснел, убрав руку с меча, Далассин тоже отступил, хоть вовсе не выглядел смущенным. – Ты права, – просто сказал он. И все же любопытно, подумалось Иде, как именно он заслужил прощение. Сотэрик явно знал об этом больше нее, и она решила при случае расспросить своего яростного друга. На следующее утро Файярд и Тургот, как и обещали, подошли к ней. Зенона, увидев двоих, кажется, убедилась, что дальше соседке падать некуда, и убралась к себе. Однако Ида не спешила выйти. Она угостила друзей вином и пирогом с птицей, затем долго искала злополучный мешочек с золотом, пока не поняла, что сама же оттягивает неизбежное. В конце концов, она сказала себе, что просто перетерпит сегодняшнее утро. Как бы ни сложились объяснения с Кириаки, больше она не будет иметь с ней дел, и все неприятное, что может сегодня быть, со временем сотрется из памяти. Солнце почти поднялось в зенит, когда они вышли. Обычно Ида приходила к Кириаки раньше, и та, верно, уже думала, что она не придет. Поэтому, когда она постучала железным кольцом в ворота, им открыла не хозяйка, а привратник. Крепкий старик с блестящей лысиной и длинной седой бородой оглядел намдалени, затем без всякого радушия уставился на Иду. – Кто вы такие? Что вам нужно? – Мое имя Ида Киннама, господин. Я пришла вернуть госпоже Налбате ее золото и поговорить с ней. – Она показала мешочек. – А эти варвары зачем притащились? Ида не ожидала допроса и не придумала, что будет говорить кому угодно, кроме госпожи Налбаты, поэтому решила ответить честно: – Это мои друзья. Меня ждет непростой разговор, и я не хотела бы оказаться совсем одна. Передайте, пожалуйста, госпоже Налбате, что я хочу встретиться с ней. Старик, удостоив ее весьма недружелюбным взглядом, захлопнул окошко. Оставалось только гадать, пошел ли он и вправду к своей госпоже или решил оставить нежеланных гостей на пороге. Наконец, ворота отворились. Кириаки, стоявшая позади привратника, не была нисколько радушнее него. Однако она все же не стала нарушать обычаев гостеприимства и сказала: – Проходите. Они вошли. Файярд и Тургот оглядели двор, не выказывая, однако, сильного любопытства. Ида подумала, что по сравнению с садами дворцового комплекса дом Кириаки не так уж впечатляющ. Хозяйка не стала проводить их ни в дом, ни в сад. Она стояла посреди мощеной дорожки, ведущей от ворот к дому, и смотрела на Иду с унылой неприязнью. – Я пришла вернуть ваше золото, моя госпожа, – осторожно начала Ида. – Я больше не смогу приходить к вам. Я не думаю, что... не думаю, что вашему сыну сможет помочь женщина вроде меня. Вряд ли он сильно во мне нуждается, тогда как мне тяжело терпеть его обращение. Мне кажется, служители Фоса могли бы ему помочь и пробудить его душу, например, господин Нейпос из Академии... Их прервало утробное мычание. Это был Олким, должно быть, из окна углядевший Иду. Он спешил к ней на своих коротких ногах, изредка опускаясь на четыре конечности, как зверь, его детородный орган набухал на глазах. Намдалени преградили ему дорогу мечами. Они не доставали оружия из ножен, но Олким замер и попятился. На лице его ничего нельзя было прочитать, но на лицах своих друзей Ида видела то же отвращение, какое, верно, и сама не сумела скрыть, когда впервые увидала уродца. Кириаки, словно боясь, что намдалени причинят ее сыну вред, невольно заступила его, и Иде сделалось горько. Поверх мечей она протянула Кириаки мешочек с золотом. Та с каменным лицом приняла его и пересчитала. – Здесь не все, – сказала она, наконец. Иде хотелось провалиться сквозь землю. – Здесь сорок золотых за восемь дней, что я не приходила к вам, госпожа. Но ведь я была у вас два дня – и потому взяла за них плату. На лице Кириаки отразилась еще большая неприязнь, но вид вооруженных намдалени отбивал желание спорить. – Если это все, тогда уходите, – сухо сказала она. Ида облегченно вздохнула. Увидев, что она собралась уходить, Олким издал тоскливое мычание – возможно, ей и вправду удалось пробудить в нем нечто человеческое, а может, он издавал этот звук всегда, когда у него забирали еду или игрушку – Ида уже не хотела выяснять. Вряд ли Кириаки еще когда-нибудь подойдет к ней. Она, конечно, знает Зенону и знает, где Ида живет, но теперь знает также, что у нее есть друзья-наемники и что эти друзья тоже знают, где живет Кириаки. При таком раскладе Ида не боялась, что ее однажды похитят и оставят до скончания дней наложницей уродца. – Если со мной что-то случится, вы знаете, где искать, – сказала она не то в шутку, не то всерьез, когда они вышли за ворота. – Ну и мерзкое же создание, клянусь Игроком, – передернулся Файярд. – Как только ты с ним спала. Ида слабо усмехнулась. Она чувствовала себя отравленной, но не слишком беспокоилась об этом – дурные воспоминания изгладит только время. – Ида, послушай... – начал Тургот и молчал после этого так долго, что ей показалось, будто ничего больше он не скажет. Наконец, тот заговорил вновь: – Почему бы тебе не перебраться жить к нам, в императорский квартал? Ты столько для нас сделала, что это меньшее, чем мы можем тебя отблагодарить. Тебе больше не придется торговать собой, ты станешь сестра наша и ни в чем не будешь знать нужды. Тургот был одним из старших офицеров намдалени и, верно, мог говорить не только за себя. Тем ценнее было его предложение, что сам он не имел бы с того никакой выгоды: он делил с Идой постель давно, прежде, чем влюбился в свою соотечественницу Мавию, дочку наемника, вдвое младше него самого. Ида видела Мавию пару раз – та казалась ей обыкновенным глуповатым подростком, притом балованным. Но Тургот готов был с нее пылинки сдувать, и Ида признавала, что могла быть несправедлива в своей оценке. Любовь дает человеку иной взор – этим взором он видит то, что скрыто от большинства. Иде в грудь словно пролилось тепло. Жить среди намдалени и вправду было бы прекрасно. Гулять в тиши миндальных рощ среди фонтанов, просыпаться под фырканье лошадей, выводимых на поле, возиться с детьми – поначалу с чужими, а вскоре, наверное, у Иды родились бы и собственные. А еще, быть может, у нее появились бы подруги. Ида замечала за собой, что часто ей не хватает женского общества. С матерью и сестрами она могла видеться только на семейных праздниках, с Зеноной дружба не сложилась, а других подруг у Иды не было. Она вспомнила Эвфалию, но не была уверена, что надменная помещица, вернувшись в столицу, захочет знаться с безродной шлюхой, с которой познакомилась в походе. Намдаленские женщины не показались Иде какими-то особенными, разве что переживали по пустякам меньше видессианок. Ей казалось, живя среди них, она смогла бы с кем-нибудь подружиться. Пригласи ее намдалени еще пару месяцев назад, Ида в тот же день собрала бы вещи. Но сейчас колебалась. Далассин знал, где она живет, и мог прийти к ней. Если бы Ида переселилась к намдалени, видеться с ним стало бы труднее – она прекрасно понимала, что бывший мятежник и наемники не питают друг к другу теплых чувств, и не хотела раздражать намдалени появлением Далассина в их жилищах. Он был по-особенному дорог ей, и прервать их общение переездом Иде не хотелось. – Мне нужно подумать, – сказала она, наконец. – В любом случае я рада знать, что теперь всегда могу воспользоваться вашим гостеприимством. – Тогда тебе хотя бы нужно оружие, чтобы защитить себя, – заявил Тургот, кажется, глубоко пораженный увиденным. Ида не была уверена, что ей так уж нужно оружие, но не стала возражать, когда Тургот потащил ее на площадь Паламос. Оружейные ряды здесь пестрели разнообразием всевозможных сабель и кинжалов, и Ида внезапно вспомнила, как четыре года назад на этом же самом месте и познакомилась с Турготом. Тогда она сама была глупый подросток, едва ли старше его нынешней возлюбленной. Она впервые вышла на площадь из родительского дома и понятия не имела, как вести себя с мужчинами. Она старалась подражать тем продажным женщинам, которых иногда видела, и быть понаглее, и подошла к Турготу, как раз стоявшему тогда у оружейных рядов. Его лицо показалось ей добрее, чем у прочих, а акцент был гораздо заметнее, чем теперь. Он заплатил Иде золотом и был с ней очень ласков. Тогда она подумала, это оттого, что он глупый варвар, не считающий денег, но теперь понимала, что Тургот просто пожалел бедную девочку. Тот далекий день будто встал перед ней вживую, и Ида, еще недавно чувствовавшая себя отравленной, вдруг ощутила горячую благодарность судьбе за все, что сейчас имеет. Встреться ей тогда не Тургот, а кто-нибудь более грубый и скупой, может, и не началась бы ее новая жизнь так легко и уж всяко расставание с невинностью оказалось бы тяжелее. За эти четыре года она узнала цену подлинной дружбе и цену себе самой. Ида и не заметила, как выстроила собственное счастье. И вот теперь у нее есть теплый дом и всего вдосталь, а главное – чудесные друзья, к которым можно обратиться за помощью и о которых хочется заботиться. Послушай она тогда родителей и выйди замуж за кого указал отец, все эти люди – и Далассин, и господин Нейпос, и намдалени – все остались бы для нее не более чем прохожими на улице. Не говоря о том, что Далассина и Ранульфа из Нустада вовсе не было бы уже на земле. Иде понравился кинжал с выложенным из драгоценных камней изображением птицы на рукояти. Но Тургот сказал, что он слишком длинный, его неудобно будет держать и неудобно орудовать, и выбрал короткий и тонкий, почти без украшений, если не считать тонкой полоски золота у самого лезвия – и отдал за него золотой с четвертью. Кинжал и вправду весьма удобно лежал в руке и был незаметен в складках пояса, хоть и не слишком нравился Иде. Она с трудом представляла, как сможет заколоть мужчину, который доверился ей и держит ее в объятиях. Тургот как-то странно посмотрел на нее и сказал: – Необязательно же убивать. Ида подумала, что намдалени, должно быть, считают ее весьма кровожадной. Она не пошла домой, а увязалась за Турготом и Файярдом в императорский квартал. Ей хотелось найти Сотэрика и расспросить его о Далассине. Теперь, после предложения Тургота, она смотрела на дворцовый комплекс по-иному. Все это могло быть ее – только протяни руку, и сознание этого согревало Иду лучше всякого солнца. В сиянии лета шелковичные деревья пестрели красными и черными ягодами, и миндаль также плодоносил, а гранат цвел золотым и алым. Все это разнообразие красок радовало взгляд. Как можно было не хотеть поселиться в этом чудесном уголке, вдали от суеты большого города. Тургот, видя, что она любуется деревьями, сказал со вздохом: – Да, милая Ида, здесь прекрасные места. Я люблю кататься по миндальным рощам на лошади ранним вечером, когда вся зелень этих садов утопает в золоте. Но если бы ты хоть раз увидала Сотеваг, из которого я прибыл, его холмы и дубовые рощи, даже это великолепие померкло бы для тебя. Тургот был сентиментален и оттого казался довольно мягким человеком. Этой мягкостью легко было обмануться. – Жизнь длинная, – тихо улыбнулась Ида. – Может быть, однажды я его увижу. ... Сотэрик был у сестры. Хелвис открыла ей, когда Ида постучалась. Губы хозяйки были поджаты, на лице застыло выражение упрямого недовольства. Но, увидев Иду, Хелвис улыбнулась, и та поняла, что недовольство вызвал не ее приход. Очевидно, брат и сестра о чем-то спорили, потому что Сотэрик тоже не являл собой образец дружелюбия. Ида заметила у стены наполовину собранный походный сундучок и подумала, что Хелвис, видимо, собралась снова уйти жить к Скавру, а Сотэрик хотел, чтобы она осталась. Тем не менее, оба не стали продолжать спор при ней. – Доброго вам дня, – улыбнулась Ида. Комнаты Хелвис были ей знакомы, и внутри снова сладко царапнуло при мысли о возможности переселиться к намдалени. Она обернулась к Сотэрику – Если я не слишком помешаю, позволь мне забрать тебя у твоей сестры ненадолго? – А хоть бы и надолго! – воскликнула Хелвис. – Ему не помешает прочистить мозги! Сотэрик фыркнул, но спорить не стал. Ида также не стала ей говорить, что вовсе не собиралась подарить Сотэрику пару приятных часов – во всяком случае, не прежде, чем расспросит о Далассине. Быть может, она пришла не в самое подходящее время, но уйти сейчас было бы глупо. Они спустились на улицу и пересекли широкий двор, оказавшись в миндальной роще. Мимо них с гиканьем пронесся на низкорослой степной лошадке кто-то из хатришей. Сотэрик что-то крикнул ему вслед на островном диалекте, но без всякой злобы – сердиться на хатришей было столь же трудно, сколь бессмысленно. – Ну, чего ты хотела? – нетерпеливо спросил он. – Ты сказал вчера, что Далассин умолял Его Величество о прощении, и потому его пощадили – это правда? – Не совсем, – нехотя отвечал Сотэрик. – Я был зол. Что ж, во всяком случае, она могла отдать должное его честности. Но вопросов это не убавило. – Ты явно знаешь, что там происходило. – Ида искоса взглянула на него. – Если это не государственная тайна, может, расскажешь мне? – Да с чего тебя так занимает этот индюк! – вдруг рассердился Сотэрик. Будь перед ней кто-то из видессиан, Ида могла бы скорчить умильную рожицу и выпросить что ей нужно. Но намдалени не любили заискивания, и она сказала просто: – Он мой друг, так же, как ты. Я спасла ему жизнь и, мне кажется, имею право знать, почему Император тоже решил пощадить его. Сотэрик долго не отвечал, и Ида подумала, что с пощадой Далассина все было не так просто, как сам Далассин ей объяснил. ... Туризин решил устроить очную ставку с пленниками на военном совете. Ближайшие соратники Ономагула уже были преданы смерти, а потому прочие пленники прекрасно знали, что может их ждать в случае, если Императору не понравятся их речи. Почти все они принадлежали к поместной знати западных провинций. Прежде горделивые и самоуверенные, в присутствии Императора многие утратили спесь и смотрели на Туризина и его офицеров настороженно и угрюмо. Точно так же смотрели на них капитаны мятежного Бурафоса, еще не знавшие, сулит ли им встреча с Его Величеством пощаду или погибель. Подходя к императорскому креслу, они простирались ниц. Некоторые были Туризину неизвестны, но многих он узнавал. – Поднимись, поднимись! – нетерпеливо велел Император худощавому Адонию Ракендиту. Взгляд пленника беспокойно метался из стороны в сторону, ни на одном лице не останавливаясь надолго. – Я был о тебе лучшего мнения, Адоний. Почему ты примкнул к мятежнику? Тот нервно пожал плечами. Среди офицеров послышались смешки. Зато следующий за ним Янис Ласкарис отвечал с бесстрастной прямотой: – Я полагал, Ономагул будет лучшим владыкой, чем ты. Он старше и опытнее, а кроме того, гораздо лучше понимает нужды поместной знати. Ты же слишком увлекся военными и сам превратился в одного из них, совершенно забыв о нас. Туризину явно не понравились его слова, но он не мог не отдать должное честности этого человека. – Что ж... – медленно проговорил Император. – Я ценю твою прямоту, хоть ты и несправедлив ко мне. Как могу я забыть среду, из которой вышел, как могу я не понимать землевладельцев, если сам был одним из вас почти всю мою чертову жизнь! Впрочем, это ты вскоре и сам увидел бы, если бы не поддержал глупый мятеж. Нынче я хочу спросить тебя лишь об одном: будешь ли ты служить мне далее? Принесешь ли ты мне присягу именем Фоса и будешь ли верен мне? – Да, – отвечал Ласкарис. – Теперь, когда Ономагул мертв, я сомневаюсь, что для Видесса найдется лучший император, чем ты. – Да будет так, – сказал Туризин. – Я не отниму твои поместья и титулы, и ты сможешь вернуться на императорскую службу, когда я закончу разбор мятежников. Следующий за Ласкарисом Теламон Кавлей так и не поднялся с пола, когда Туризин велел ему встать. Вцепившись в ноги Императора, он без конца лобызал его сапоги, рыдая и взывая к милосердию. Когда его вывели проветриться, чувство липкого отвращения еще некоторое время висело в зале. Наконец, к Туризину подошел Митилен Далассин. Он простерся по обычаю на полу, но ни грана раболепства не было в этом простирании. – Встань, – махнул рукой Туризин. – Назовись. – Я Митилен Далассин, Ваше Величество, – отвечал мятежник, поднимаясь. – Далассин... – Туризин на миг задумался, затем вопросил мрачно: – Ну, а тебе чего не сиделось? Разве мой брат когда-нибудь обидел твою семью? Разве я когда-нибудь вас обделил? – Всякий может совершить ошибку, – ничуть не смутившись, пожал плечами Далассин. – Ономагул обещал мне титул при дворе и хотел поставить над третью своего войска. Может, я и заслужил смерти, но, если вы оставите меня в живых, я еще послужу Вашему Величеству. Я хороший воин и, смею думать, неплохой тактик. Ваши намдалени никогда не разбили бы меня, если бы не счастливая случайность. Их конница страшна, но неповоротлива, я сильно проредил их ряды на подходах к Гарсавре. А вам понадобятся солдаты, чтобы воевать с намдалени, когда они выйдут из повиновения и захотят растащить Видесс на части. Дракс зарычал, Аптранд уставился на Далассина с глухой злобой, Сотэрик задохнулся от возмущения и вскочил было, но взгляд Аптранда остановил его. – Что ж, пока вышло наоборот. – В голосе Аптранда слышалась холодная ярость. – Пока да, – невозмутимо отвечал Далассин. – Впрочем, если бы я ударил фланговым маневром, то смял бы ваши ряды, и тогда, возможно, мы бы вели сейчас другие разговоры. – Отчего же не ударил? – Я собирался, да кто-то из твоих ублюдков бросил в меня копье. Туризин задумчиво взглянул на намдалени. – Это правда? – наконец, спросил он. Далассин тоже смотрел на них, подняв бровь с издевательским любопытством, как будто ему было интересно, что победит: честность или гордыня. Воцарилось молчание, воздух от повисшего напряжения будто сразу сделался плотней. – Да, – наконец, нехотя признал Аптранд. – Он дал нам хороший бой. Дракс посмотрел на него как на идиота: зачем раскрывать противнику свою слабость. Уж хитроумный барон сумел бы выкрутиться из положения. Сотэрик кипел от ярости: это Далассин сегодня должен был оправдываться и унижаться, а они – торжествовать победу, но вышло отчего-то наоборот. Не выдержав, он рявкнул в сердцах: – Чертов ублюдок! В следующий раз я сам отрублю тебе голову, чтобы сердобольная Ида не смогла тебе помочь! При имени Иды издевательский взгляд Далассина сделался задумчивым. Он словно погрузился внутрь себя, и ни Сотэрик, ни Аптранд, ни даже Император больше не занимали его. ... – Да, дела, – пробормотала Ида, почесав нос. Ей было неловко, что она заставила Сотэрика рассказать об этом. Ида прекрасно понимала, как неприятно было офицерам намдалени выслушивать надменные речи мятежника, и в то же время не могла не отдать должное выдержке и уму Далассина. Мало кому удавалось так изящно поставить горделивых наемников на место. ... Ида обнаружила, что думает о Далассине все чаще, и – что было совсем уж возмутительно – думает о нем в постели с другими мужчинами. Ида знала, что это не совсем честно по отношению к ее любовникам, но ничего не могла с собой поделать: на месте каждого из них она хотела бы видеть Далассина. Знала она и то, что не нравится ему и вряд ли он в трезвом уме позовет ее в свою спальню, ведь при его внешности и деньгах у него был выбор из женщин, куда больше подходящих его вкусам, чем маленькая пышногрудая Ида. Не от всех у нее получалось скрыть свою рассеянность. Лаон Пакимер как-то поутру спросил в шутку, уж не влюбилась ли она. Рассказывать Пакимеру про Далассина она не собиралась. Легкомысленный хатриш вполне мог растрепать все самому Далассину, а Иде не хотелось, чтобы тот знал о ней слишком много. Как-то Ида шутя сказала Пакимеру, что из-за его длинного языка историю с монахом теперь знает если не весь город, то уж точно весь императорский квартал. Пакимер ответил в том же шутливом тоне: «Тогда ты должна сказать мне спасибо, ведь я прославил тебя». Ида предпочла бы прославиться чем-то более достойным, но хатришу не было до того никакого дела. – Ага, в тебя и влюбилась, – фыркнула она, принявшись щекотать его живот. Пакимер рассмеялся и обнял Иду, зарывшись носом ей в волосы. ... Наконец, настал долгожданный день, когда Император отпустил Далассина из столицы. Правда, всего на полмесяца – затем Далассин должен был вернуться. Бывшему мятежнику, как и островным наемникам, государь не готов был полностью довериться. – Твои родные вряд ли будут мне слишком рады, – предупредила Ида, – ведь я дочка медника. – А, ерунда, – отмахнулся Далассин. – Матушка знает, кто ты, и ей совершенно все равно, кто спас ее сына, будь ты хоть жрица Скотоса. – Он сплюнул в отрицание темного бога. – А твой отец? – А мой отец, да примет Фос его душу, пять лет как мертв. Нынче я глава моей семьи, и моя мать и сестры, и все в моей земле будут делать по моему слову. Они пересекли Бычий Брод – Далассина совершенно не мучила морская болезнь – и высадились в западных пригородах столицы. В нескольких переходах отсюда лежал город Кипас, но земли Далассинов были немного восточнее города, им предстояло чуть больше двух дней пути. Ида готова была к конному переходу, как то было в походе с намдалени, но Далассин, кажется, решил не доставить своей гостье ни малейшего неудобства в этом путешествии. На западном берегу пролива он нанял повозку – лучшую из всех, что смог здесь найти. Навесом и пологом она была надежно укрыта от солнца, а внутри на сиденьях лежали мягкие подушки. На ночь они останавливались не в открытом поле, а на постоялых дворах. Первый из них был велик и битком забит народом, в основном, купцами и их охраной. Как и императоры Видесса, купцы весьма ценили преданность и стойкость халога и охотно нанимали их охранять свои обозы. На какой-то миг Ида почувствовала себя будто в трактире в столице. Странно было сознавать, что сейчас она не шлюха, а гостья знатного человека. В этой тесноте Далассин умудрился выбить ей отдельную комнату, хоть Ида и надеялась в глубине души, что они будут ночевать вместе. Второй постоялый двор был поменьше, и здесь Далассина узнавали – его земли находились совсем недалеко. Хозяин поклонился ему и Иде, и она поклонилась в ответ, хотя Далассин лишь кивнул. Ида провела ночь в радостном волнении – уже завтра увидит она все, о чем слышала только из его уст – и сады, и небесные водопады, и вещую птицу эрев, что сидит на ветви гранатового дерева и предсказывает грядущее. Они выдвинулись в путь с утра и достигли поместья ранним вечером. Еще на подъездах к нему их окружили цветущие луга и зеленые рощи плодовых деревьев – ничуть не хуже, чем в императорском квартале. Иде они показались даже прелестнее, потому что здесь тутовник и гранат, вишневые и персиковые деревья росли в дикой небрежности, лишь едва тронутой рукою человека, тогда как садовники дворцового комплекса высаживали их в строгом порядке, отчего сады Императора радовали взор, но куда меньше трогали сердце. Сам господский дом был скрыт от посторонних глаз высоким забором, увитым плющом и диким виноградом. Над могучими железными воротами простирал громадные крылья железный же орел – символ рода Далассинов. Хотя Иде казалось, что, если бы она сравнивала своего друга с животным, это, вне всяких сомнений, была бы кошка. Привратник здесь был гораздо приятнее, чем в доме Кириаки. Хотя бы потому, что это был не ворчливый старик, а веселый молодой человек с щегольски подкрученными усиками. Он приветствовал господина и его гостью бесконечными поклонами и отправил в дом слугу, чтобы сообщить о прибывших. Сам дом представлял собой большое трехэтажное здание из красного кирпича с высокими колоннами. Стены его, как и ворота, увивали бесконечные лозы, которые, кажется, никто здесь не срезал. Иде все больше нравилось поместье Далассинов, на какой-то миг мелькнула мысль, что она куда больше хотела бы поселиться здесь, чем даже в императорском квартале. По ступеням крыльца к ним спускалась высокая женщина в ярко-зеленой столе из плотного шелка. Покрывало на ее голове сияло ослепительной белизной, венчающий его тонкий обруч из золота казался полоской солнечного света. Она была удивительно красива, эта женщина, не знавшая, казалось, возраста, и Ида подумала вдруг, что, имея такую мать, Далассин, конечно, и не взглянул бы никогда на малорослую улыбчивую Иду, вся красота которой заключалась в пышных формах да волосах. Госпожа спустилась к ним в сопровождении служанки. Ида поклонилась, но голос женщины произнес над ней: – Станьте прямо, дитя мое. Скорее я должна кланяться вам, ведь вы спасли моего сына. И прежде, чем Ида успела выпрямиться, женщина низко склонилась перед ней. Служанка, следуя примеру госпожи, поклонилась тоже. Перед Идой впервые склонялся знатный человек, и она не знала, что приличествует делать в таких случаях. Далассин, видя ее замешательство, проговорил как ни в чем не бывало: – Познакомься, матушка, это Ида Киннама, дочь Ваана-медника из столицы. Ида, это Сафрония Далассина, в девичестве Вотаниата, моя мать. – Рада знакомству, – произнесла Ида, не уверенная, что выбрала правильные слова. Но Сафронии, кажется, не было до того никакого дела. – Когда я услышала, что войско под Гарсаврой разбито, мне казалось, Фос отвернул от нашего семейства свой лик и роду нашему суждено угаснуть. Но благодаря вам он не прервется, – горячо проговорила госпожа, взяв руку Иды. Это прозвучало двусмысленно, и на безмятежное лицо Далассина набежала тень задумчивости. Впрочем, долго размышлять ему не дали: из розовых кустов справа от крыльца выскочили прямо им под ноги две девочки, едва ли старше Мелитины и Петрины. Лицо Далассина словно осветилось изнутри. Он обнял сестер, и девочки повисли на нем, радостно визжа. Бесстрашный и безмятежный, Далассин оказался любящим братом, и Иде радостно было видеть их воссоединение. – Это Филис и Элени, мои сестры, – представил он девочек, выпрямляясь так, будто они ничего не весили. Обе взвизгнули. Филис была смуглее сестры и могла бы сойти за макуранку, у Элени кожа была такой же золотистой, как у ее матери. Наконец, обе отцепились от Далассина и повалились в траву. Ида слабо представляла нравы и обычаи благородных женщин, но ей казалось, что большинству знатных дочерей не приличествует так себя вести. То, что Далассин и его мать воспринимали детскую непосредственность как должное, только еще больше укрепило Иду в приязни к ним. Оказалось, Далассин купил сестрам подарки в столице. Это были золотые обручи с вправленными в них камнями. Филис достался черный агат, выглядевший сам по себе весьма тяжеловесным, но на ее голове устроившийся так, словно был для нее предназначен. Элени получила обруч с крупным рубином – красный цвет вообще очень подходил к ее каштановым волосам и карим глазам. Сафрония Далассина, как оказалось, не забыла обязанностей хозяйки. Полагая, что сын и его спутница устали с дороги, она после горячих приветствий велела слугам отвести их в комнаты и накрыть стол на террасе. Покои, доставшиеся Иде, уступали по роскошности, пожалуй, лишь поместью Мелиссинов. Здешние хозяева все же не так тяготели к пустому лоску. Здесь тоже были чаши с макуранской росписью – вот бы Эвфалия расстроилась, узнав, что ее сокровище не единственное на свете. Широкая кровать под пологом, расшитым разноцветными птицами меж цветов и плодовых деревьев, была велика для одной Иды. Впрочем, никто другой ей в этом доме общества не составит. Ида не успела осмотреть еще все красоты своего нового жилища, как та же служанка, что принесла ей воды вымыть лицо и руки, позвала ее вниз, на террасу. Там уже стоял широкий обеденный стол. За резными столбиками, поддерживающими крышу, раскинулся вишневый сад. Тут только Ида ощутила, как проголодалась. За столом они сидели впятером, но не на противоположных его концах, как то нередко наблюдала Ида в семьях аристократов, а на одной стороне. В середине восседал, как глава семейства, Далассин, по правую руку от него сидела мать, а следом за ней – Ида. По левую – сестры, все еще хваставшиеся друг перед другом подарками. Стол перед ними был уставлен разнообразной дичью и рыбой, и первое время Ида только и делала, что набивала живот, предоставив матери и сыну беседовать друг с другом. Она ждала, что Сафрония спросит сына, почему Император пощадил его, и готовилась выслушать его изложение эпизода с намдалени, но у хозяйки, кажется, уже был готов ответ на этот вопрос. – Не иначе как милосердием Фоса государь вновь принял тебя на службу. Узнав, что ты в плену, я возносила ему молитвы столько раз, что всепобеждающий владыка, верно, услышал меня и снизошел ко мне. Что ж, подумала Ида, это объяснение ничуть не хуже того, что рассказал Сотэрик. В конце концов, вряд ли собравшимся понравилось бы слушать о склоках с островными наемниками. Она опустошила свой кубок – вино Далассины делали из собственного винограда, и оно показалось Иде необыкновенно сладким – и увидела на донышке выгравированную надпись. – Благослови Фос сие серебро и всякого пьющего из него, – вполголоса прочитала Ида. Сафрония, в это время расспрашивающая сына о его отправке в столицу, с интересом взглянула на нее. Некоторое время в ней как будто боролись любопытство и вежливость, затем любопытство победило. – Вы умеете читать, дитя мое? – осторожно спросила она. – Позволено ли будет мне узнать, у кого дочь медника могла выучиться грамоте? – Конечно, госпожа моя, я выучилась у нам... наместника Кизика. – Едва сказав это, Ида укорила себя: трижды позор тому, кто стыдится друзей! Но дружба с восточными варварами вряд ли возвысит ее в глазах видессианской знати, да и слова уже были произнесены, взять их обратно было бы сейчас глупо. – Вы знакомы с наместником Кизика? – удивилась Сафрония. – Да, госпожа моя, однажды он был весьма благодарен мне за то, что я облегчила его страдания. На сей раз она почти не соврала. Адрастос Стрифний, наместник Кизика, и вправду чрезвычайно страдал после разрыва с женой – склочной, но удивительно красивой женщиной по имени Иоланта. Ида почти неделю провела в его роскошном доме, большей частью – в огромной постели в спальне на верхнем этаже, исцеляя его душевные раны. В благодарность за это Стрифний подарил ей целый сундук дорогих тканей, из которых Ида впоследствии сшила себе, матери и сестрам превосходные праздничные платья. Поняв, что Ида утолила первый голод, Сафрония принялась расспрашивать ее о столичной жизни. Матушка Далассина всю жизнь провела в сельской местности и не бывала даже в Кипасе, не говоря уже о столице. Быт большого города занимал ее так же, как Иду занимали рассказы о заморских чудесах. – Удивительно, – качала головой Сафрония, слушая рассказ Иды о ее родном квартале, – сколько чужеземцев живет среди вас. Они вам не досаждают? – Досаждают? – растерянно моргнула Ида. – Конечно, нет, они ведь наши... – Она замялась, подбирая слова. Но ее опередил Далассин. – Ида слишком добра, матушка, чтобы ей досадить. А меня уже тошнит от этого города, кишащего торговцами, шлюхами и иностранцами. Только вырвавшись из него, я могу дышать свободно. Он посмотрел на Иду, словно ожидая поддержки, но в этой неприязни она не могла его поддержать. – Вы, верно, любите столицу, – мягко заметила Сафрония. – Неудивительно: она, должно быть, очень красива и может предложить куда больше развлечений и зрелищ, чем наше скромное поместье. – Вовсе нет! – воскликнула Ида. Меньше всего ей хотелось, чтобы хозяйка уверилась в убогости своего жилища. – Здесь красивее, чем даже в императорском квартале, и я столько слышала о чудесах этих земель, что счастлива уже оттого, что мне удалось приехать сюда. По губам Далассина скользнула удовлетворенная улыбка. Впрочем, Сафрония была отчасти права: Ида любила столицу. Вовсе не из-за ее красот или зрелищ, вернее, не только из-за них. Прекрасный в своем величии, разнузданный в веселье и жестокий в нетерпимости город был средоточием жизни, сердцем огромной Империи, и ее, Иды, собственным сердцем. Среди его могучего биения самая смерть не имела власти. Но этого Ида не сказала. Сельская знать явно лучше чувствовала себя в своих владениях, и величайшие города мира блекли для них пред собственными землями. На ночь служанка разобрала Иде постель и помогла раздеться. Ида не привыкла, чтобы ей прислуживали. Ей хотелось с кем-нибудь поговорить, и она принялась расспрашивать девушку. Оказалось, та родом из пригорода Кипаса и пошла работать в поместье, чтобы не висеть лишним ртом на шее родителей: у ее отца-сапожника было пять дочерей и ни единого сына. – У нас точно так же! – воскликнула Ида. – Только мой отец медник. Она решила, что не будет прогонять Далассина, если этой ночью он решит к ней прийти, но сама к нему не напросится. Впрочем, никто так и не пришел к ней в ту ночь, и на огромной кровати под пологом с разноцветными птицами Ида спала в одиночестве. Когда она проснулась, оказалось, что служанка уже принесла воду для умывания и полотенце. Рядом на тумбе лежал резной гребень из вишни, по его ручке вился причудливый узор – переплетение цветов и ягод. Свесив ноги с кровати, Ида принялась чесать волосы. За широким окном шелестел кронами сад, ярко пылали цветы граната, персиковые деревья склонялись под тяжестью плодов – Ида заметила у некоторых из них девушек с корзинками и деревянными табуретами – они снимали первые в этом году персики. Оглядывая это прекрасное владение из окна спальни, Ида чувствовала себя настоящей помещицей. Умывшись и причесавшись, она спустилась на террасу – тотчас из вишневого сада прямо ей под ноги выкатились Филис и Элени. Похоже, умение появляться из ниоткуда было их особенной чертой. – Доброго утра, госпожа Ида, – приветствовала ее Филис, а Элени хихикнула, словно потешаясь серьезностью сестры. – Доброго утра, милая. – Ида улыбнулась, не зная, будет ли уместно обнять девочек благородных кровей. – Вы такая красивая, – сказала Элени, пытаясь подражать невозмутимому голосу сестры, но снова хихикнула. Иде было странно, что она может казаться красивой хоть кому-то, кто видел Сафронию Далассину, но непосредственная похвала ребенка заставила ее расцвести. – Ты тоже весьма прелестна, милая Элени, пройдет совсем немного времени, и ты и твоя сестра станете прекрасными женщинами, которых всякий почтет большой радостью взять за себя. Старшая Филис зарделась, Элени снова хихикнула. – Вы невеста Митилена? – спросила она, невинно хлопая ресницами. Филис возмущенно шикнула на сестру, но ту, кажется, ничуть не смутил вопрос. – Я его... друг. – Ида решила, что подобрала верное слово. Ведь если она зовет Далассина своим другом – кто она сама? ... Впоследствии Ида не раз думала о том, что десять дней, проведенных в поместье Далассинов, были одними из самых счастливых в ее жизни. Далассин показал ей все, о чем успел рассказать. Он провел ее в древний лабиринт, выстроенный за садами поместья задолго до того, как владыки этих земель стали вести свой род. Кто его строил, было уже не узнать, и надписи у входа были сделаны на языке, не известном ни Далассину, ни тем более Иде. – Может, зайдем? – улыбаясь, спросила она. – Ты ведь явно удирал сюда, когда был ребенком, и должен знать все входы и выходы из лабиринта. Но Далассин, обычно легкомысленный, отвечал необыкновенно серьезно: – Удрал как-то раз – за то отец велел высечь меня, и больше я сюда не ходил. Он говорил, этот лабиринт прибежище Скотоса, но я не слишком-то в это верю. Однако всякий, кто входил туда, больше не возвращался, а на нас потом еще несколько лун обрушивались всевозможные бедствия. Отец собирался залить вход расплавленным железом, но вскоре после того, как отдал о том приказ, заболел и умер. Я же распорядился отменить его повеление, и не трогать лабиринт, и не подходить к нему. Пока мы не нарушаем его границ, он хранит нашу землю и наш род. Когда мы тревожим его покой, он насылает на нас беды и болезни. Я думаю, те, кто строил его, наложили на эти стены могучие чары, и в наши дни не найдется колдуна, что сумел бы разгадать их. Иде подумалось, что Нейп, услышав о чудесном лабиринте, отдал бы многое, лишь бы посетить владение Далассина. Видела она и вещую птицу эрев, огромную и яркую, с тяжелым грозным клювом, который один, казалось, занимал почти всю голову. – Задай ей любой вопрос, – сказал Далассин, и Ида спросила, забавляясь, подражая девицам из поместья: – Скажи мне, вещая птица, когда я выйду замуж? Но когда птица эрев открыла свой жуткий клюв, шутить расхотелось. Из горла ее раздался нечеловеческий, но все же пугающе внятный голос: – Пока ты ходишь с войском, нет для тебя мужа. Ида была так потрясена этим чудом, что до конца дня даже небесные водопады, которые показал ей Далассин, не слишком ее увлекли. По вечерам она гуляла в садах – когда с ним, когда с девочками, а пару раз в одиночестве. Здешние покой и тишина были не такими, как в дворцовом комплексе в столице. Покой императорского квартала нес на себе печать торжественной отрешенности, невозмутимого величия. Здесь же вечерние зори были по-провинциальному теплыми, наполненными тихой прелестью домашнего уюта, и Ида не могла сказать, что нравится ей больше. Девочки вскоре уверились, что она совсем не строга, и не стеснялись смеяться и шалить в ее присутствии. Однажды они повалили Иду в траву и принялись щекотать. Она, хохоча, в ответ щекотала их, и втроем они производили столько шума, что из дома вышел Далассин посмотреть, уж не мучают ли кого. Ида, раскрасневшаяся, с растрепанными волосами, была так пьяна этим вечером и этой игрой, что, вскочив на ноги, подбежала к Далассину и, смеясь, поцеловала в губы. Это был легкий дружеский поцелуй, и Далассин не смутился ему, но девочки взволновались так, будто Ида предложила себя брату в жены. – Я же тебе говорила, – услышала она за спиной голос Элени. Далассин обнял Иду, зарывшись лицом и ладонями ей в волосы, и Ида с довольным вздохом обняла его за шею. Так стояли они в безмолвии вечернего сада, благословенная тишина опустилась на сердце Иды. Если бы он сейчас поцеловал ее – она бы ответила, если бы позвал с собой – пошла бы. Но Далассин выпустил ее из объятий и, глядя необыкновенно задумчиво, произнес: – Странно... ты такая красивая, и до сих пор никто не взял тебя замуж... Ида не была уверена, что он ждет ответа – Далассин говорил как будто сам с собой – но решила отшутиться. – Ты же слышал, что сказала твоя птица: пока я хожу с войском, нет для меня мужа. Он рассмеялся. – Бросай своих проклятых еретиков – и, готов поклясться, полстолицы попросит твоей руки. Это вряд ли, милый друг, подумалось ей. Это вряд ли. ... Когда они покинули поместье, Далассин пребывал в глубокой задумчивости. С Идой он был беспечен и весел, смеялся и шутил, но она видела, что взор его все чаще погружается как будто вглубь души и внешний мир мало его занимает. Возможно, виной тому была разлука с родными – слишком мало дал Император времени бывшему мятежнику, чтобы побыть дома. Теперь, вынужденный вернуться в чуждый ему город, Далассин острее переживал разлуку. Ида старалась быть с ним как можно мягче и не лезть лишний раз в душу. Видела она и то, что Далассин понимает это и что благодарен ей. По прибытии в город они расстались необыкновенно сердечно, и тепло прошедших недель еще много дней согревало Иду. Погруженная в рассеянные мечтания, в которых то целовалась с Далассином в вишневом саду, то жарко ласкала его в своей спальне над персиковой рощей, она почти перестала обращать внимание на других мужчин и не виделась даже с намдалени. О своих восточных друзьях она вспомнила только когда Далассин позвал ее на воинские испытания, которые Император разрешил ему провести, чтобы пополнить отряд, прореженный в схватке под Гарсаврой. Далассин, конечно, хотел бы отобрать для себя выходцев из родных краев, но Туризин и слышать об этом не желал: население земель, подвластных поместной знати, было куда больше предано своим господам, чем императорам. Государь не собирался позволить Далассину снова вернуться домой и набрать там воинов. Но в качестве жеста доброй воли разрешил устроить испытания в императорском квартале. Далассину было невтерпеж провести отбор ровно на том поле, где проходили конные тренировки намдалени. Ида догадывалась, что бывшие – и, возможно, будущие – противники не питали друг к другу теплых чувств, и Далассин не упускал случая сделать что-нибудь в пику островитянам. Такое положение дел не слишком радовало Иду: ей хотелось, чтобы между дорогими ее сердцу людьми царил мир. Но она понимала, что неразумно требовать от Далассина уважения к намдалени. Он и без того был к ним терпимей прочих, во всяком случае, не призывал к погромам и убийствам еретиков. На поле она была далеко не единственным зрителем. Посмотреть на испытания Далассина собралась добрая треть императорского квартала. Были здесь намдалени, халога, хаморы, Ида заметила даже толстого посла Татагуша, чьего имени не запомнила. Участок поля, на котором воинам Далассина предстояло сразиться, оградили невысоким забором. Самих участников, как и Далассина, Ида еще не видела и потому пробилась к Сотэрику, стоявшему у самого ограждения. – Готов спорить на что угодно, этот индюк любит устраивать зрелища из всего, что ни делает, – сказал Сотэрик, увидев Иду. В голосе его любопытство и азарт причудливо мешались с недовольством. Она только пожала плечами. В чем-то ее свирепый друг действительно был прав. Наконец, стали подтягиваться и главные участники испытаний. Из выходящих на поле воинов Ида узнала только одного – это был ее старый знакомец, Врана Аргир. Ида помахала ему рукой и ободряюще улыбнулась. Мрачное лицо Аргира как будто посветлело, когда он увидал ее, затем взгляды присутствующих обратились к Далассину. Он был сегодня на удивление хорош, как будто знал, что посмотреть на него соберется целая толпа. На нем был багряный плащ с золотым подбоем и туника, расшитая золотой нитью. Пояс, к которому крепилась сабля, покрыт был такой искусной вышивкой, что Ида поняла, как жалки были все ее успехи в вышивании. Далассин улыбнулся, поймав взгляд Иды, и она заулыбалась в ответ, но он того уже не видел: взор его обратился к явившимся на отбор воинам, а поверх их голов – к толпе зрителей, и трудно было сказать, кому в первую очередь предназначались его слова. – Государь наш Император, пусть дарует ему Фос многие лета царствования, не держит на меня зла и милостиво дозволил мне пополнить мое войско. Сегодня я хочу испытать вас, дабы увериться, что среди вас нет лишних людей и все, кто явился сегодня на это поле, достойны стать под знамя Его Величества. Вы будете биться без кольчуг, со щитом и саблей, до первой крови. Если вместо легкого пореза вы нанесете противнику тяжелую рану, можете забыть дорогу сюда. На этом поле не место небрежности, а кто пожелает использовать его для сведения личных счетов, будет наказан. Испытания Ида наблюдала с удовольствием. Это было и вполовину не так волнительно, как наблюдать за настоящей битвой, да и сторон поединков она не знала. Намдалени делали ставки, и оттого зрелище казалось Иде больше развлечением, чем серьезным делом. Разве что за Аргира она болела всей душой. Столь гордому человеку, пожалуй, будет великой радостью снова быть в строю и, возможно, найти себе новых друзей. А что хром – так видессианские войска конные, мерять маршем многие версты ему не придется. Аргир, прекрасно сознающий свою слабость, старался не слишком сдвигаться с места и не ступать на больную ногу. Противник его, худой и гибкий, с узкой треугольной бородкой и лицом хищной птицы, чем-то напоминал хамора или даже йезда. Не исключено, что степняки были в его роду. Он двигался не переставая и обходил Аргира кругом, то отдаляясь, то приближаясь, но так и не мог нанести ему удара – все атаки Аргир принимал на щит. Далассин, стоявший в углу поля, с любопытством поглядывал на старого вояку. Аргир, очевидно, нравился ему, хотя всякому было понятно, что бесконечно его схватка продолжаться не могла – рано или поздно внимание должно было ослабнуть. Так и случилось: противник Аргира подскочил к нему снова и, когда тот вскинул щит, слегка ударил в него кулаком, перебросив саблю в другую руку и полоснув ею по открытому плечу Аргира. На рукаве туники показалась кровь, и Далассин, весьма довольный, шагнул на поле. Аргир совсем не казался расстроенным, да и любому присутствующему было ясно, что он явил необыкновенную ловкость и стойкость – в настоящем бою, да еще на лошадях, мало у кого будет время так долго осаждать его. Далассин, впечатленный равно Аргиром и его противником, сам решил попытать удачи: наблюдать со стороны было выше его сил. Он сбросил плащ, вынул саблю и велел подать ему щит. Проходя мимо Иды и Сотэрика, усмехнулся: – Не хочешь поставить на меня золотой, намдалени? – Не хочешь заткнуться, индюк? – злобно буркнул Сотэрик. Битва Далассина и прежнего противника Аргира (кажется, его звали Малеин) была зрелищем еще более захватывающим, чем битва самого Аргира. Малеин, вне всякого сомнения, был лучшим среди явившихся на испытания бойцов, но и Далассин – их будущий командир – не уступал ему. Оба были изворотливы и ловки, и нарядный Далассин со смеющимися глазами казался солнцем, а хмурый сосредоточенный его противник – луной. Но если Малеин был изворотлив и гибок, Далассин вдобавок к этому обладал непревзойденной хитростью. Защищаясь от очередного удара, он словно бы оступился, рухнул на колени, подняв щит, чтобы закрыть голову, и из пыли полоснул саблей под коленом противника. Малеин вскрикнул от неожиданности и злости. Шаровары его были из темного льна, и выступившая кровь была не слишком на них заметна, но делать вид, будто не получил раны, противник не стал. Он отошел к краю поля, и Далассин поднялся как ни в чем не бывало. – А он неплохо бьется, – признал Сотэрик. Лицо его горело азартом, и прежде, чем Ида успела что-либо сказать, он перемахнул через ограждение. Далассина, казалось, ничуть не удивило появление наемника. Он усмехнулся и крикнул: – Дайте ему саблю и щит! По толпе зрителей пронесся возбужденный вздох – посмотреть на сражение Далассина и одного из командиров намдалени было даже интереснее, чем на сами испытания. Сабля была для Сотэрика не слишком привычным оружием – намдалени в бою пользовались прямыми рубящими мечами – но он не выказал недовольства. Только начался поединок, как Иде сделалось ясно: здесь хитрость Далассина ему не поможет. Он был, пожалуй, изворотливее противника, но это почти не давало ему преимущества: Сотэрик, быстрый, сильный и опытный, наносил удар за ударом, рука его почти не опускалась, и Далассину оставалось лишь защищаться, отступая под яростным натиском намдалени. Когда же сам Далассин попытался достать его, Сотэрик не принял удар на щит, но с такой силой ударил щитом саму руку, что Далассин охнул и выпустил саблю. Кровь его не была пролита, и поединок, таким образом, продолжался, но Ида подумала, что Сотэрик вполне мог сломать ему запястье. Однако воля Далассина вовсе не была сломлена – едва Сотэрик отвлекся отбросить саблю ногой, он что было силы ударил его кулаком в лицо. Пальцы Далассина унизывали перстни с драгоценными камнями, и оттого удар вышел еще тяжелее. Сотэрик отшатнулся, но уклониться не сумел. Далассин в мгновение ока поднял свою саблю, не спеша, однако, напасть. – Покажи-ка мне лицо, намдалени, – велел он. Когда Сотэрик выпрямился, из носа его стекал ко рту тонкий кровавый ручеек. – А! – весело воскликнул Далассин. – Я так и думал! Иде казалось, Сотэрик сейчас разразится проклятиями, но он лишь криво усмехнулся, стерев кровь рукавом. Это не слишком помогло – за стертым ручейком тут же побежал новый. Ида была довольна – не только захватывающим зрелищем, но и тем, что этот поединок словно ослабил напряжение между Далассином и Сотэриком. Надолго ли, она предпочла не думать. ... Выйдя из императорского квартала в город, Ида издалека заметила людей, разодетых в яркие туники. Это были, без сомнения, уличные бандиты – среди них выделялась худая высокая фигура Отиса Галаниса в зеленой тунике и желтых штанах. Иде не слишком хотелось с ними встречаться. Отис непрозрачно намекал, что знает, кому Ида передает слухи и новости. Она не представляла, собирается ли он и вправду устроить ей неприятности, а главное – может ли, но проверять не хотела. Не то чтобы Отис испытывал неприязнь к самой Иде, но наемников не любил: те нередко поколачивали его, если им случалось поймать Отиса на воровстве. Если бы все иноземцы в столице вдруг провалились под лед к Скотосу, он бы не расстроился. Едва завидев пеструю братию, Ида свернула к заброшенному мосту. Мост был построен над бывшим лебяжьим прудом. Когда-то, еще до рождения Иды, на нем и вправду водились лебеди, но затем птиц скосила какая-то хворь, пруд почти высох, а мост остался стоять. Ида бывала здесь редко, но сегодня не иначе как рука Всевышнего направляла ее. Под одной из опор моста билось в петле худенькое девичье тело. На миг Ида застыла, скованная ужасом, затем бросилась к девочке и обхватила ее ноги, чтобы дать телу опору. Было, впрочем, поздно: самоубийца, кто бы она ни была, потеряла сознание. Перевернутый деревянный табурет валялся неподалеку. – Помогите! – попыталась закричать Ида, но сжатое страхом и напряжением горло выдавило что-то едва громче ее обычного голоса. Побороть сжавшую его судорогу оказалось непросто, но, едва ей это удалось, Ида закричала снова: – Помогите! Во имя милосердного Фоса! Сюда! Скорее! Арка моста отразила ее голос, и оттого он прозвучал оглушительно и жутко. Как ни была пустынна эта местность, Ида все же надеялась, что кто-нибудь услышит ее и придет на помощь. На какой-то миг, впрочем, ей показалось, что никто не поможет, что останется лишь отпустить девочку и оставить ее горькой доле, ведь даже кинжала, подаренного Турготом, Ида с собой не взяла. Но вот под свод арки вбежал человек. Он был вооружен саблей, видно, решив, что здесь на кого-то нападают. Увидев Иду, все еще поддерживающую ноги девочки, незнакомец на миг растерялся. – Обрежьте веревку, господин, умоляю! Тут только разобравшись, что происходит, незнакомец влез на табурет, обхватил самоубийцу поперек живота, чтобы та не упала на Иду, и взмахнул саблей над ее головой. Ида почти не ощутила тяжести тела – ее принял на руки нежданный спаситель. Самоубийце было на вид двенадцать-тринадцать лет. Уже не ребенок, еще не женщина, она была смертельно бледна. Под подбородком ярко пылал след от петли – грубая веревка стесала нежную кожу. Незнакомец спрыгнул с табурета, все еще удерживая девочку, только теперь Ида смогла рассмотреть его. Это был человек лет сорока, с красивым умным лицом и явно не из простых. Туника его была из плотного шелка, украшена по рукавам мелким жемчугом, на поясе висели ножны из дорогой кожи – он вернул в них саблю. Ида низко поклонилась ему. – Благодарю вас, господин, если бы не вы, эта несчастная уж верно погибла бы. – Ваша родственница? – полюбопытствовал незнакомец. – Да нет, – отвечала Ида. – Я просто зашла под арку и увидела ее в петле. – Зачем же вы хотели ее спасти? – искренне удивился незнакомец. – Разве вы знаете, что толкнуло ее в петлю? Ида растерялась. Об этом она даже не задумалась. – Она так молода, – сказала, наконец, – что бы ни случилось, у нее впереди вся жизнь, достаточно времени, чтобы исцелиться от любой боли. – Как знать, – пожал плечами незнакомец. – Есть боль, от которой нельзя исцелиться. Что теперь с ней делать? Оставить здесь? – Наверное, лучше отнести ее в лазарет при Академии – это недалеко, я провожу вас. Ида не была уверена, что он и здесь захочет ей помочь, но незнакомец, очевидно, решил не бросать дело на полпути. Когда они вышли из-под моста, Ида спросила его: – Позволено ли мне будет узнать ваше имя? – Отчего нет, милая, перед вами Милтиад Мелиссин, верный слуга Его Величества. Сердце пропустило удар. Ида понадеялась, что ее смятение не отразилось на лице. Он здесь, в столице! Он называет себя верным слугой Императора – выходит, Туризин простил его? А Драгацезы не назначили награду за его голову, раз безутешный вдовец разгуливает на свободе и называется первым встречным? Осторожно, подбирая каждое слово, Ида произнесла: – Мне откуда-то знакомо ваше имя, господин. Не вам ли принадлежал форт на западе, который сожгли еретики-намдалени? – Да, ужасное горе, – подтвердил Мелиссин. – Там погибла моя несчастная жена, да примет Фос ее душу. Он не знает, что Эвфалия жива? Или пытается вызвать у Иды сострадание? Что ей делать? Сообщить Эвфалии, что ее бывший муж в столице – и пускай Драгацезы охотятся за ним сколько влезет? Но ведь он пришел к ней на помощь, хотя был уверен, что на нее напали, он готов был защитить ее с оружием в руках – и она отдаст его разозленному семейству? Но он обрек жену на ужасную гибель – и ради чего! Смятенная этими мыслями, Ида даже не сразу услышала его вопрос: – А вас, прелестное создание, как зовут? – Я Ида, господин, – отозвалась она. Они почти дошли до Академии, когда она решилась спросить: – Мой господин, когда вы сказали, что есть боль, от которой нельзя исцелиться, что вы имели в виду? На лице Мелиссина отразилась глубокая скорбь – такая глубокая, что у Иды не осталось сомнений в ее искусственности. – Разве мне когда-нибудь удастся вернуть мою Эвфалию, похороненную под развалинами, даже если я отстрою дом заново? – Я не хотела потревожить вашу рану, господин, простите меня, – не чувствуя ни малейшего раскаяния, произнесла Ида. Привратник у лазарета не спрашивал их имен – посетители здесь бывали самые разные. Спросил только, что с девочкой, и велел ждать в коридоре, пока не освободится кто-то из целителей. Увидев в одном из покоев господина Нейпоса и Элпидия, Ида обрадовалась: добродушный нрав Нейпа будет весьма кстати, когда самоубийца придет в себя. Не дожидаясь, пока навстречу им выйдет кто-то еще, Ида вошла в просторное светлое помещение, где лечили раненых, и Мелиссин осторожно опустил девочку на скамью. Элпидий был так рад видеть Иду, что даже смертельная бледность, покрывавшая его лицо – Ида не сомневалась, что он сегодня обошел, по меньшей мере, с десяток человек – чуть отступила. Он без конца тряс ей руку, расспрашивая о ее делах. – О, Ида, я так рад, что ты теперь одна из нас. Я слышал, вы с господином Нейпом весной ехали с намд... Ида заткнула ему рот поцелуем. Не хватало еще, чтобы Мелиссин услышал, как Ида видела его позор. Элпидий, видно, решив, что Ида так сильно по нему скучала, совсем растаял. Нейп прокашлялся. – Что же привело вас сюда, дитя мое? Но вместо Иды отвечал Мелиссин: – Это несчастное создание пыталось повеситься под мостом на старом пруду, мы вытащили его из петли. – Какой ужасный случай, – покачал головой Нейп, поспешив к девочке. Неудавшаяся самоубийца была в хороших руках, и им больше не было тут дела. Мелиссин подошел к Иде, улыбаясь так, словно ему только что сообщили, будто у него родился наследник. – Вот и все, милая Ида, мы сделали что могли. Не ждет ли спасителя награда за его самоотверженный поступок? – Глаза его смеялись. – Какой же награды вы желаете? – улыбнулась Ида. Мелиссин кивнул на зардевшегося Элпидия. – Хотя бы поцелуя. Ида с улыбкой подала ему руку, и они вышли в коридор. Здесь она распустила волосы, заслонившись ими от прохожих, и обвила руками шею Мелиссина, подарив ему глубокий нежный поцелуй. Мелиссин крепче прижал Иду к себе, жадно ощупывая ее зад, и ей вдруг пришла в голову шальная мысль. – Не здесь, мой господин, – мягко попросила она. – Давайте встретимся завтра на закате на мосту над старым прудом. Тогда я буду вся ваша. Мелиссин шумно вздохнул, но все же выпустил ее из объятий. – Если вы не придете, милая Ида, я буду крайне обижен на вас, – не то в шутку, не то всерьез сказал он. – О, вы не будете обижены, господин. Я приду. – Или, быть может, не я, подумалось ей. На том они распрощались и Мелиссин покинул лазарет, а Ида поспешила вернуться к Нейпу. Она не представляла, чем могла помочь несчастной девице, особенно если та еще не пришла в себя, но Иде хотелось что-нибудь сделать, ведь она тоже была целителем. Когда Ида вошла, девочка была уже в сознании. Прерываясь тяжелыми вздохами – наследием пролитых слез – она говорила, спеша и запинаясь: – ... матушка сказала, никто не возьмет меня замуж – приданого не... не осталось, ума и красоты и так не... не было, – она почти провыла это слово, – что я худая, сплошные кости, и гл... глуууупая. – Девочка икнула. – Она сказала, лучшее, что меня ждет, – стать подстилкой для н... наемников и всю жизнь раздвигать ноги перед грязными варварами, но это в л... лучшем слуууучае... Да уж, кошмарная картина, подумалось Иде. Она могла бы сказать девочке, что варвары зачастую человечнее многих ее сородичей, но это было явно не то, что сейчас требовалось несчастной. Ида присела на край скамьи и обняла девочку, крепко прижав к себе худенькое, содрогающееся от тяжелых вздохов тельце. – О, милая, – проговорила Ида, и голос ее дрогнул, – всякий может в раздражении наговорить ужасных вещей. Я уверена, твоя матушка давно пожалела о сказанном и места себе не находит. Все, что мы говорим в запале – неправда. У тебя прелестное лицо и глаза как звезды, а что худая – так ты еще дитя, я в твоем возрасте вообще была тоньше спицы, – легко солгала Ида. В тринадцать лет она была скорее полновата, но какое это имело значение. – Я достала тебя из петли, потому что знала: пройдет несколько лет – и ты думать забудешь о твоем горе. Тебя возьмет замуж достойный человек, и ты станешь уважаемой женщиной и будешь жить в любви и почете. Милостью Фоса никто из ужасных варваров даже не взглянет на тебя. Она как наяву увидела усмешку Баили: «Неужто наше общество так опостылело тебе, милая Ида?». И отвечала, положа руку на сердце, ведь в мыслях своих могла быть честна: мало какое общество мне приятнее вашего, но как могу я сказать это задыхающемуся от отчаяния ребенку. В объятиях Иды девочка разрыдалась еще горше, и Ида не выпускала ее, легонько поглаживая по волосам. Несчастной это было нужнее, чем любое чародейное искусство. ... Когда за девочкой все же явилась мать, Агата, жена трактирщика, не составляло труда угадать, что в ней борются два желания: отругать дочь на чем свет стоит и, рыдая, заключить в объятия. В конце концов, мать решила сделать все разом и, обнимая девочку, осыпала ее попеременно то бранью, то поцелуями. Ида подумала, что, будь у нее дети, она ни за что на свете не стала бы их ругать. Теперь у нее точно больше не осталось тут дела, зато ее присутствия, без сомнения, ждали в другом месте. Дом Драгацезов располагался неподалеку от дворцового комплекса, чуть севернее Академии. Он утопал в садах ничуть не менее роскошных, чем те, что окружали жилища послов и наемников. С тех пор, как Ида бывала здесь в последний раз, цитрусовые деревья сменили вишня и гранат, а на солнечных прогалинах между деревьями пестрели цветы вида столь диковинного, что Ида затруднялась даже определить их род – лепестки их закручивались наружу, как раковины улиток. Она полагала, ее не пропустят дальше ворот, но, видимо, Эвфалия сдержала свое слово – стоило Иде назваться, как ее тут же проводили в этот прекрасный сад и оставили в резной беседке. Сам же слуга отправился доложить госпоже о приходе гостьи. Ида недолго наслаждалась великолепием сада: вскоре похожая на макуранку девица, видимо, служанка, сообщила, что госпожа Эвфалия ждет ее. Они поднялись по широкой лестнице из белого, с красноватыми прожилками мрамора и оказались в просторном зале с таким широким окном, что в него можно было при желании пропихнуть рыбацкую хижину. Из зала вели направо и налево два коридора, служанка повернула налево. Комнаты Эвфалии были настолько роскошны, что даже прихожая перед ними ничем не уступала по размерам и красоте приемным покоям в поместье Мелиссинов. Но служанка провела ее дальше, в резную дубовую дверь без украшений, за которой располагалась спальня хозяйки. Эвфалия в одной нижней тунике тончайшего шелка возлежала на груде подушек. В руках у нее была чаша с макуранской росписью – из тех, что она спасла от намдалени в своем старом доме. Ослепительной красоты хозяйки не портила даже некоторая тяжеловесность лица и фигуры. Но взгляд помещицы был таким угрюмым, что Ида усомнилась, так ли Эвфалия хотела увидать ее. – Чертова шлюха, – вместо приветствия фыркнула помещица. – Готова спорить, ты и думать обо мне забыла и пришла только когда потребовались деньги. – Я думала, это ты не захочешь меня видеть, – не осталась в долгу Ида. – Ведь я чертова шлюха, а ты дочка Драгацеза. – Ты дура, а не шлюха, – заключила Эвфалия, – я же сказала, что всегда буду тебе рада, тупая овца. Их разговор выглядел бы странно для любого, кто не знал, что Эвфалия ругается как дышит. – Ладно, – наконец, махнула рукой подруга, – ты такая милая, что я даже разозлиться толком не могу. Я обещала, что отец щедро вознаградит тебя за мое спасение, ну, говори, сколько ты хочешь? Тысячу золотых? Две? Пять? Названные суммы были для Иды невероятно велики, от баснословных богатств, которые Эвфалия готова была выложить перед ней, она на миг забыла, зачем пришла. Но подруга называла огромные числа небрежно и тоскливо, весь ее вид был на удивление мрачным, мрачнее даже, чем тогда, весной, когда сознание предательства дошло до нее. В душу закралось дурное предчувствие. – У тебя что-то случилось, моя госпожа? – осторожно спросила Ида. – Случилось, – мрачно уронила Эвфалия. – Посмотри, что я пью. Ида с опаской склонилась над чашей, потянула носом. – Гранатовый сок? – недоуменно спросила она. Эвфалия кивнула с таким видом, будто заливала себе в глотку отраву. – Мне не видать вина еще полгода, – произнесла она убитым голосом, как если бы у нее на глазах зарезали всю семью, – пока не рожу. – Пока не... что? О, госпожа моя, как я рада, как рада! – Ида бросилась обнимать и целовать подругу, и только потом ей пришло в голову спросить: – А как... а от кого? – Людям скажут, что от этого ублюдка Мелиссина, – дернула плечом Эвфалия, – а на деле от Ингольфа Огненного Вепря, главы императорских гвардейцев. Ида понадеялась, что при этом известии у нее не слишком вытянулось лицо. Немесий Драгацез, очевидно, без ума любил свою дочь, раз позволял такие выходки. – Он же варвар. – Ида не могла поверить, что Эвфалия, питавшая к чужеземцам не больше уважения, чем к дворовым псам, могла спать с наемником халога. – Ну да, – с печалью, которой Ида никогда еще не слышала в ее голосе, отозвалась та, – но в постели, как выяснилось, неплох. Да и вряд ли бы он оставил меня на сожжение еретикам. Это точно, подумалось Иде. Честность и преданность халога были известны далеко за морями. Она подумала вдруг, что дитя, которое родит Эвфалия, будет по крови вполне себе намдалени – ведь народ с восточных островов являл собой помесь видессиан с халога. Но Ида не стала этого говорить, сочтя, что Эвфалии шутка не покажется веселой. Сейчас, когда она была разлучена с любимым напитком, вообще мало что ее веселило. И все же у Иды было чем ее взбодрить. – Не печалься, госпожа моя, ведь я пришла к тебе с новостью, которая уж точно не оставит тебя равнодушной. Эвфалия подняла на нее взгляд, полный тоскливого безразличия, будто бросала вызов любой новости, которую Ида считала важной. – Я знаю, где твой муж. Вернее, где он будет завтра на закате. Пелена безразличия в глазах Эвфалии дернулась, за ней проглянул живой интерес. – Продолжай. – Сегодня я встретилась с человеком, который назвал себя Милтиадом Мелиссином и все убивался по жене, погибшей в сожженной крепости. Так горько убивался, что выпросил у меня поцелуй и согласился завтра на любовное свидание. – Чертов ублюдок, – сплюнула Эвфалия, – чтоб его стручок отсох и отвалился. – Я назначила встречу завтра на закате на мосту через бывший лебяжий пруд – это не так далеко отсюда. Эвфалия вскочила, резко отставив чашу. – Я так и знала! Объяви мы на него охоту, этот червяк никогда б не выполз на свет! Маэджа! – рявкнула она так, что Ида подпрыгнула. На пороге тут же появилась похожая на макуранку прислужница. – Иди к моему отцу, скажи, что чертов предатель завтра на закате придет на мост на лебяжьем пруду на свидание с потаскухой. Пусть его встретят как он того заслуживает! – К его чести я должна сказать, что мы познакомились, когда я звала на помощь, чтобы вынуть из петли самоубийцу. Твой муж прибежал ко мне с обнаженной саблей и верно, думал, что на меня напали. Он мог и просто пройти мимо, ведь был один, а бандитов могло оказаться много... – Чушь! – отрезала Эвфалия. – Просто решил спасти девицу от насильников, чтоб самому затащить в постель. Он любит выглядеть героем, а девки ведутся как дуры. Ида пожала плечами. Эвфалии там не было, и она была пристрастна. – Что ж, ты и вправду меня взбодрила. – Уныние исчезло из голоса подруги, и он заметно окреп. – Ну, проси чего хочешь! Денег? Тканей? Драгоценных камней? Я все тебе дам! А хочешь – иди ко мне в услужение. Тогда мы каждый день сможем видеться, да и тебе не придется раздвигать ноги перед варварами за пару золотых. Эвфалия, ослепленная своим могуществом, предлагала от чистого сердца и вовсе не стремилась обидеть Иду. Она понимала это, и все же – пойти в служанки! Быть может, четыре года назад, едва покинув родительский дом, она с радостью приняла бы это предложение. Но не теперь, когда никто не вправе указывать ей, что делать и с кем знаться. Понимала Ида, впрочем, и другое: если она скажет, что ей больше нравится раздвигать ноги перед варварами, то оскорбит подругу до глубины души. Потому она отвечала: – Еще недавно я бы с радостью пошла к тебе. Но теперь мне подвернулся случай удачно выйти замуж, и я не хочу его упустить. – Не смеши меня! – дернула плечом Эвфалия. – Какое замужество может быть удачней, чем жизнь в моем доме! Ты что, собралась за одного из твоих наемников? – А вот и не угадала! Он скорее твоего круга. Верней, из поместной знати. Ида подумала, что Далассин простил бы ей эту маленькую ложь. – А, завлекла богатенького? – ухмыльнулась Эвфалия. – Хорошо же ты его окрутила, раз ему плевать, чем ты зарабатываешь на жизнь. – Он не знает, – призналась Ида. Эвфалия посмотрела на нее удивленно, в ее взгляде почудилось Иде невольное уважение. – А ты хитрее, чем я думала. Что ж, удачи тебе. Хотя... – она безнадежно махнула рукой, – вся эта сельская знать одинакова. Мелочные вздорные людишки. Сегодня кичатся своим богатством, а завтра на тебя рухнет сгоревший дом или проснешься в руках у еретиков. При этих словах взгляд Эвфалии стал безжизненным и отрешенным, будто они предназначались совсем не Иде.