Цена вечности: Сумрачные лабиринты

Эскель не стал осматривать открывшийся в стене проход этой же ночью — если бы он заблудился, чародей понял бы его намерения. Но оставалась еще пара дней, чтобы разобраться, куда ведет ход. В крайнем случае, пришлось бы действовать по ситуации. Механизм тайного хода оказался простым до примитивности — обычная вертушка, какие иногда встречались в домах знати и представляли собой фальшивый шкаф или камин. Вращающаяся плита — тонкая и прочная — не запиралась и легко открывалась с обеих сторон, вставая в подготовленные пазы и восстанавливая нарушенный рисунок камня. Эскель протиснулся в подвал, из которого тянуло холодом и сыростью, но не стал там задерживаться — от свечи остался небольшой огарок, который мог погаснуть в любой момент. Находка позволила чувствовать себя увереннее, и к утру он проснулся полным сил после глубокого, спокойного сна, впервые за прошедшие дни. Зэмистокльз уже не казался таким уж опасным, а его телохранитель выглядел и вовсе ненужной марионеткой. Идя за ним, Эскель больше не думал о его судьбе, поглощенный планами побега. Оставалась немаловажная деталь — он не знал, где хранились его мечи. Бросать оружие в руках врагов казалось немыслимым. Размышляя, как выяснить этот вопрос, он дошел до трапезной, а перед входом сосредоточился на предстоящей встрече, чтобы не выдать своих замыслов даже невольной радостью. Зэмистокльз сидел за столом, как всегда довольный и надменный. В окружении ореола магического света, едва проникающего в темные углы, он выглядел поистине величественно. После предыдущих дней общения, Эскеля тошнило уже от одного его вида. Пришлось перевести взгляд на привычно уставленный блюдами стол. С некоторым разочарованием он понял, что чародей отдает предпочтение рыбным яствам, но выбирать не приходилось, и Эскель устроился рядом с цельной тушкой налима, покрытой какой-то прозрачной глазурью, заставлявшим рыбину таинственно сверкать в голубоватом магическом свете. — Итак, сегодня у нас будет небольшая… демонстрация. — Зэмистокльз выжидательно посмотрел на него, и не дождавшись ответа, продолжил: — Демонстрация в самом ее положительном смысле. Я не хочу, чтобы в процессе исследования тебя что-то беспокоило, и неожиданности нам не нужны. Поэтому сегодня ты посмотришь на процедуру со стороны. — На его примере? — Эскель, вертя в руках тонкую вилку, хмуро взглянул на Гейра. Аппетит мгновенно испарился. — Нет, зачем же? — Зэмистокльз уверенно орудовал столовыми приборами, расправляясь с запеченными в сыре щупальцами какого-то морского животного. — Он пуст внутри, а мне нужно, чтобы ты понял принцип. Мы используем второй образец. Эскель внутренне поморщился, полагая, что себя стоит считать третьим образцом. — Это обязательно? — поинтересовался он, потянувшись к вину. Хорошее настроение рассеялось окончательно. Вино оказалось сильно разбавленным. — Я и на словах пойму. — Не уверен, — возразил Зэмистокльз. — Видишь ли, некоторые психические процессы могут сопровождаться физическими проявлениями определенных чувств. Это сложно объяснить, поэтому я и предлагаю просто посмотреть. Чтобы в ответственный момент тебе не пришло в голову сопротивляться и все испортить. Ощущения могут быть необычными. — Болезненными? — уточнил Эскель. Налим показался слишком пресным, и он с трудом проглотил несколько кусков. Только для того, чтобы напитать тело. — Ну вот, — поморщился Зэмистокльз, отодвигая недоеденные щупальца и с явным удовольствием отпивая из бокала. — Почему же сразу болезненные? Эти реакции всего лишь последствия погружений в воспоминания, ничего более. Память тела, если хочешь. Эскель кивнул, невольно задумываясь, не походят ли эти эксперименты на испытания, пережитые им в свое время, и разыскивая подвох в словах Зэмистокльза. — Если процедура была безболезненной, — не выдержал он, — почему они стали… такими? — он не смог подобрать нужного слова. — Я уже признавал, что первый раз ошибся, — поморщился Зэмистокльз. — Возможно, причинил некоторые неудобства, повлекшие за собой необратимые изменения. — А второй? — Эскель испытующе глядел на него. — Айден упрям, — недовольно отозвался Зэмистокльз, резко ставя бокал на стол. Тонкая ножка переломилась, но чародей взмахом руки удержал его в воздухе, что-то процедил сквозь зубы и отправил в пустой камин. Раздался легкий звон. Зэмистокльз потянулся за другим бокалом. — Именно его упорство привело к таким последствиям. Он не захотел помогать мне, хотя как и ты не имел выбора, а при попытке наладить с ним работу, замкнулся в себе. Проникая в его сознание, я натыкаюсь на полный бред, почти не имеющий ничего общего с нормальными воспоминаниями. И это не безумие. По крайней мере, не в общепринятом смысле. Работа мозга сохраняется, он продолжает сопротивляться, не пуская меня туда, куда нужно, и подкидывая то, что меня совершенно не интересует. Именно поэтому я делаю вывод, что с ним еще не все потеряно. Эскель подумал, что Зэмистокльз упрям не меньше. Он будет терзать свою жертву, пока не прикончит ее, как Гейра. Этому Айдену проще было умереть физически. Хотя он не мог не признать его способности к самообладанию, если все сказанное чародеем было правдой. Сопротивление вторжению в разум требовало хороших навыков управления своими мыслями и чувствами. Или Айден был просто безумцем, лишившимся ощущения реальности. А ведь где-то у него оставался по меньшей мере один друг. — Ты не думал, что его будут искать? — поинтересовался Эскель, глядя Зэмистокльзу в глаза и надеясь там увидеть хоть искорку опасения, которая могла бы дать надежду, что не все здесь продумано до мелочей. — Он ведь жил, общался с кем-то. — Много ли с вами, ведьмаками, общаются? — Зэмистокльз равнодушно повел плечом. — Об остальном я позаботился. Нанял убийцу из его же Школы и подсунул ему иллюзию. Пришлось постараться, чтобы все выглядело реалистично, да и немало пришлось заплатить, но спокойствие того стоит. Для всего мира Айден мертв. — Ты говорил, что он был связан разумом с каким-то другим ведьмаком, — напомнил Эскель. В груди снова заныло при воспоминании о неведомом собрате, который по чистой случайности избежал лап безумца. — Они соединены чувствами, а не разумом. Сейчас их связь блокирована, отчасти самим Айденом, — Зэмистокльз искренне улыбнулся. — Я и не думал, что все получится так удачно. Он действительно очень хорошо управляет своими мыслями. Но закрываясь от меня, он закрывается и от других. Конечно, где-то глубоко внутри, блуждая среди выдуманных и настоящих воспоминаний, он испытывает эмоции, но очень слабые. Впрочем, я не уверен, что осознание этой разницы для него сейчас доступно. Если до того ведьмака и доносятся какие-то отголоски, вряд ли он их распознает. — Та связь, о которой ты все время толкуешь, — вдруг спросил Эскель, начиная подозревать неладное, — как она ощущается? — Откуда мне знать? — Зэмистокльз свел седые брови, явно недовольный, что приходится касаться этой темы. — Они разделили заговоренный хлеб, а с ним и заклятие. Насколько я понял, это дало возможность ощущать чужие чувства и видеть сны друг друга. Какое-то древнее заклинание для особого слияния. Я не разбираюсь в подобной дряни. Эскель вспомнил странное самочувствие Ламберта на зимовке пару лет назад, свой собственный совет съездить к Зэмистокльзу, которого он полагал просто чародеем с причудами, а потом, во время защиты Каэр Морхена, его мрачное настроение. Геральт тогда что-то говорил о каком-то друге Ламберта, утверждая, что все не так плохо, как кажется. Будто Эскель и сам не знал. Он нянчился с Ламбертом в детстве, как и со многими другими мальчишками, большинство из которых ныне покоились по большакам. Но Ламберт бы сказал ему, приключись нечто подобное. Ведь сказал бы? — Ты точно не помнишь имя второго ведьмака? — Эскель хмуро посмотрел на Зэмистокльза. Тот ответил насмешливым взглядом, будто повторяя — он не запоминает такие мелочи. Эскелю хотелось его придушить. Если был хоть один единственный шанс, что Айден друг Ламберта, его нельзя было бросать здесь. Речь шла уже не о сомнительной верности несуществующему цеху, но о верности брату, одному из немногих оставшихся. — Довольно пустой болтовни, — Зэмистокльз взмахнул рукой, прерывая его размышления. — Если ты закончил завтрак, займемся делом. Не дожидаясь ответа, он поднялся из кресла, расправил длинную бороду, мантию и неспешно зашагал прочь из столовой залы. Эскелю оставалось только идти за ним. Все равно есть ему уже не хотелось. Едва видя перед собой спину Зэмистокльза, он усиленно искал способ сбежать самому и прихватить с собой Айдена. Но все приходящие в голову мысли казались натужными и не слишком удачными. В лаборатории Зэмистокльза на сей раз было удивительно светло. Будто он специально постарался, чтобы Эскель видел каждую деталь. Под потолком плавали несколько шаров, распространяя вокруг мертвенно-бледный свет, от которого становилось больно привыкшим к полумраку глазам. Увидев пристегнутого к столу и по-прежнему безучастного Айдена, Эскель едва не запнулся. Как он ни готовился к «эксперименту» Зэмистокльза, картина слишком сильно напомнила о лабораториях Каэр Морхена. Скорее всего, разум сыграл с ним шутку — он никогда не видел настоящих Испытаний, если не считать тот единственный раз, когда и сам он лежал на таком же столе. Превращение Авалак’ха за настоящее Испытание он не считал. И все равно было не по себе. — Не стой столбом. — Зэмистокльз позвал его взмахом руки. — Надеюсь, ты обойдешься без стула. Нет, не сюда, не загораживай свет. Эскель послушно встал на указанное место, не отрывая взгляда от заросшего светлой бородой лица, выхваченного ярким светом, и ощущая разливающийся внутри ледяной трепет. Он не мог угадать возраста Айдена: глубокая складка на лбу, запавшие щеки, растительность на лице — все указывало на преклонные годы, но что-то заставляло сомневаться. Руки. Руки пленника выглядели куда моложе исхудалого лица. — Он вообще ест? — вырвалось у Эскеля. — Не волнуйся, — голос недовольного отвлекающим вопросом Зэмистокльза прозвучал ворчливо. — Я хорошо о нем забочусь. Он прикрыл старческие веки, сосредотачиваясь, и положил ладони на виски Айдена. Тот не шелохнулся. Ничто не мелькнуло в его раскрытых глазах, но все равно они казались живее, чем у Гейра. Поначалу Эскель ничего не замечал, и стиснувший внутренности холод немного отпустил, поддаваясь уверенности, что происходящее полностью безвредно. Но чем дольше Зэмистокльз стоял у стола, тем бледнее становились лица у обоих. Лоб Айдена покрыли бисеринки пота, а взгляд стал напряженным. Эскель почувствовал, как сгущается в воздухе магия. И вдруг медальон на его груди задергался, едва не срываясь с цепочки. Тело Айдена свело судорогой, в глазах отразилась боль. Эскель невольно отшатнулся при виде его искаженного лица, перевел взгляд на Зэмистокльза. Чародей безмолвно шевелил губами, на висках под сухой старческой кожей проступили темные вены. Он хмурился, но не отступал. Первым порывом Эскеля было отшвырнуть его, но инстинкт самосохранения пригвоздил к месту, заставляя выжидать. Напряжение переливалось через тела, передаваясь ему, звенело натянутой тетивой, оплетало липкими тенетами. Взгляд Айдена на миг ожил, метнулся по потолку, тело изогнулось дугой, и глазные яблоки закатились. В углу рта показалась пена. Зэмистокльз возвысил голос. Эскель уже видел это. Видел в кошмарных снах, возвращавших его к далекому прибытию в Каэр Морхен. Он тоже лежал, стянутый ремнями, и не мог отвести взгляд от мальчика, распростертого на соседнем столе. Он смотрел, как тот умирает в агонии, и никто не мог ему помочь. А в уши ввинчивался чей-то крик, перемежающийся непонятными словами заклинаний. Пронзительный желтый взгляд ударил плетью, разбивая воспоминания. Вмиг сбросив оцепенение, Эскель не глядя схватил с полки ближайший предмет и запустил его в Зэмистокльза, одновременно бросаясь к нему. Не хватило всего пары мгновений. Гейр оказался быстрее. Он прикрыл собой чародея, отшвыривая прочь магический предмет, оказавшийся переливающейся разными цветами пирамидой, и выхватил меч. Пирамида разлетелась мелкими брызгами. Стремясь добраться до Зэмистокльза, Эскель нырнул под руку Гейра, ударил его в солнечное сплетение, но едва сдвинул с места, ушел в сторону, избегая клинка. Чародей начал произносить заклинание. Эскель швырнул Аард в ближайшие полки. Пространство разлетелось сотней осколков и обломков. Он бросился сквозь них, действуя почти инстинктивно. Неимоверным усилием выломал стальную руку Гейра, выдирая меч. Ему требовалось оружие. Зэмистокльз ударил. Смел его вместе с разномастным мусором, заполнившим лабораторию, пригвоздил к холодной стене, не давая подняться. Перед глазами мелькнула банка с селитрой. Эскель потянулся к ней, и в ребра врезался тяжелый сапог. Гейр схватил его за шиворот, приложил головой о стену. Выпустив меч, Эскель обеими руками обхватил его ногу, заставляя нарушить равновесие, и тут же обрушил на пошатнувшегося противника бутыль с прозрачной жидкостью. Одежда Гейра зашипела, расплавляясь до кожи, но он не заметил этого, только отступил на миг. Этого хватило, чтобы Эскель дотянулся до вожделенной селитры и отправил ее в сторону Зэмистокльза. Тот ожидаемо закрылся невидимым щитом, стекло лопнуло, и воздух наполнился сверкающими искрами, мешая обзору. Игни довершил дело, превратив искры в жгучие огоньки. Воспользовавшись заминкой, Эскель подхватил меч Гейра и бросился прочь из лаборатории. Освещая себе путь Игни, он быстро добрался до своей комнаты, протиснулся в узкий коридор, толкнул фальшивую стену и нырнул в открывшийся проход. И тут же выругался — у него с собой не было ни одной свечи. Он как последний кретин ввязался в драку, в которой не мог выиграть. Весемиру следовало чаще брать розги. Оставив размышления на потом, Эскель снова зажег Игни, чтобы сориентироваться в направлении. Пламя вспыхнуло и тут же спалило гроздь пыли, свисавшую с обколотого камня рядом. Смутные тени метнулись по черным, покрытым слоем мха и грязи, стенам, по уходящему вниз полу. Наклон под ногами позволял легко держать равновесие, и был создан исключительно для того, чтобы позволить выпрямиться во весь рост. Здешний ход, лишенный скрытой красоты верхних переходов, выглядел грубо и, видимо, создавался исключительно с практической целью. Не задерживаясь, Эскель пошел вперед. По привычке хотелось убрать меч в ножны, раз уж сейчас он был бесполезен, однако ножны остались у Гейра. Сожалея о своем оружии, Эскель сосредоточился на стоявшей перед ним цели. В первую очередь следовало выяснить, насколько безопасно его положение, а уж потом взвешивать поступки и последствия. Коридор оказался удивительно коротким. Не имея никаких ответвлений, он вел к единственному месту назначения — к точно такому же скрытому проходу. Эскель прислушался, стоя в полной темноте, — он берег силы и погасил пламя, как только понял, что не собьется с пути. Из-за панели не доносилось ни звука. Невозможность оценить осведомленность противников о переходах заставляла действовать крайне осторожно. Эскель выскользнул наружу, поморщившись от легкого хруста, сопровождавшего поворот панели, и снова подсветил себе Игни. Впереди открылся просторный коридор, стены которого украшал ряд фонарей. Теперь у него был свет, но он разрывался между необходимостью спешить и нежеланием уходить от пути, ведущего в знакомые коридоры. Здешнее направление было неизвестно. Делу могли помочь следы девушки, в наличии которых Эскель не сомневался — она ходила этим путем, в чем он сам убедился в последнюю встречу. Тщательные поиски не увенчались успехом, но выяснилось, что узор панели, выпустившей его сюда, полностью совпадает с узором панели, через которую он вошел. Раньше Эскель вряд ли смог бы заметить сходство, но последние дни, наполненные осмотром каменных стен, научили его различать и запоминать неровность камня. Новое наблюдение воодушевляло. Если панели ходов, соединяющих коридоры, одинаковы, то он может найти и другие. Однако только следы девушки подсказали бы, где искать выход на поверхность. Сами по себе скрытые переходы ничего не давали. Время терялось в монотонности лабиринта. Эскель несколько раз натыкался на знакомые панели, подтверждая догадку, но сворачивать в них не стал, не зная, пользовалась ли ими девушка. Ориентируясь по изумруду, полученному у чародея, он предполагал, что полдень давно минул. Однообразное движение, однообразная череда теней, однообразное мелькание рыжего блика на лезвии клинка… Эскель невольно сваливался в размышления, досадуя на себя. Он все испортил. В кои-то веки не сдержался, и все пошло наперекосяк. Он и сам не ожидал от себя такой бурной реакции, но выплывшие на поверхность воспоминания, подогретые ненавистью к Зэмистокльзу, вызвали мгновенный выброс адреналина и лишили способности мыслить ясно. И теперь речь шла уже не столько о помощи кому-либо, сколько о собственном спасении из чертова лабиринта. Не следовало поддаваться эмоциям, зная, что стоит на кону. Но то ли нервное напряжение последних дней, то ли выбившая из колеи гибель Весемира не позволяли вернуться в состояние привычного спокойствия. Эскелю вдруг показалось, что он уже несколько месяцев находится на краю нервного истощения. Странное и обессиливающее состояние, охватившее его рядом с погребальным костром в Каэр Морхене. В любом случае, оправдания безрассудному поведению не было. Оставалось одно — выбраться наружу и сообщить Ламберту о том, что его друг жив. Если они вообще знакомы. Чувствуя страшную усталость, Эскель брел по коридору, инстинктивно прислушиваясь к тишине, и только поэтому не пропустил едва слышный хруст камня впереди. Кто-то пробирался тайным ходом. Он бросился вперед, уже догадываясь, кто там, и ожидаемо почувствовал человеческий запах, щедро сдобренный страхом. Теперь он оказался быстрее. Отбросив меч, скользнул в скрытый проход и повалил девчонку еще до того, как она смогла улизнуть в другой коридор. Щуплая девушка извернулась и вцепилась зубами ему в предплечье, защищенное только рубахой. Эскель почти ударил ее фонарем, удержавшись в последний миг. Она все же была человеком, а не чудовищем. Странным, молчаливым и напуганным человеком. Блестящие глаза судорожно вращались в глазницах, следя за тенями на неровных стенах, сердце заполошно стучало в груди, отдаваясь в худом теле пульсирующей волной. — Я тебя не обижу, — выдохнул Эскель, опасаясь отпускать тонкие руки. Ее мышцы оставались напряжены, но она замерла, будто вслушиваясь в слова. Он тоже не шевелился, инстинктивно ощущая опасность, вдруг возникшую за тонкой панелью. Там кто-то был. Эскель затаил дыхание, досадуя на шумно дышавшую девицу. А она вдруг тоже попыталась унять раздувающиеся легкие. Значит, что-то понимала. Чувство чужого присутствия исчезло. Эскель понадеялся, что это Гейр или Зэмистокльз. Ему вдруг пришло в голову, что чародей мог умолчать еще о чем-то, сокрытом в лабиринте. — Я только хочу выйти отсюда, — он наклонился к самому уху девушки, стараясь говорить как можно тише. От нее пахло потом и непреходящим страхом. А еще чем-то живым, от чего он успел отвыкнуть за несколько дней пребывания в скале. Она не пошевелилась, не издала ни звука, но Эскель почувствовал, как ослабли ее руки, и отодвинулся, пока еще настороженный и готовый схватить ее в любой момент. Девушка подползла к стене и обняла грязные, ободранные колени, глядя на него темными глазами, в которых отражался огонек фонаря. Обрывки нижней рубахи едва скрывали ее тело. — Ты ведь знаешь, где выход? — по-прежнему тихо спросил Эскель. — Ты была наверху. Отведи меня, и я верну тебя в деревню. Выражение ее глаз не изменилось. Эскель задумался, насколько глубоко ее безумие, и с горечью вспомнил, что только он пока сохранил тут рассудок. Пока. Девушка молчала, и он решил зайти с другой стороны. — Где ты ночуешь? Испытующе глядя на него, она склонила голову на бок. Так ее лицо выглядело даже приятно. Кем она была? Любовницей погибшего зятя старосты? Случайной знакомой? Собутыльницей пьяницы? Теперь это не имело значения. Дни, проведенные под землей, низвели ее до состояния животного. Эскель коснулся грязной руки, стараясь вызвать реакцию, и девушка испуганно отшатнулась. Потом медленно поднялась, махнула, приглашая идти за собой, и толкнула каменную панель. Прежде чем выйти, Эскель выбросил изумруд, указывающий время. Он не знал, что могла скрывать магическая вещица, и опасался слежки. Они миновали несколько однообразных коридоров, прежде чем попали в еще один тайный ход. Эскель начинал понимать их назначение: похоже, лабиринт делился на секции, таким образом соединенные друг с другом. Он даже начал сомневаться в тайности скрытых ходов. Они только казались такими, но человек, знающий принципы маскировки, легко отыскал бы каменные плиты-вертушки по внешнему виду. Скрытый ход, в который она привела его, напоминал скорее нору, обустроенную и обжитую, насколько это было возможно. Здесь нашлось верхнее платье, которое служило подстилкой, несколько разбитых фонарей без свечей, птичьи кости и недоеденная рыбина, источающая запах начинающегося гниения. Эскель на миг скривился. Стойкий запах крови и грязи, смешавшись с гнилью, очень походил на вонь логова какого-нибудь чудовища. Но выбирать не приходилось, а кроме того, ему приходилось ночевать и в куда худших условиях. Тяжело вздохнув, Эскель устроился на каменном полу. Девушка помедлила, растерянно оглядываясь, но ее страх утих, словно знакомое место успокаивало. Сквозь прорехи ее рубахи проглядывало исцарапанное и невероятно худое тело. Она тоже была жертвой Зэмистокльза. Эскель невольно ощутил злость на него и на себя, на свою поспешность, погубившую всех, находящихся во власти чародея. Свеча в его фонаре догорала. Неровное пламя вспыхнуло, собираясь погаснуть. Девушка тихо копошилась у стены. Эскель закрыл глаза, но напряжение внутри не уходило. Даже погружаясь в полудрему он прислушивался к окружающим звукам: к неровному, болезненному дыханию рядом, к движению воздуха в норе, к черной и холодной, как могила, тишине. Эта тишина затягивала, спутывала руки и ноги, обещая долгий, безмятежный покой… Воздух сорвался с места. Эскель мгновенно вскочил. Девушка успела только поднять голову, а потом страшный удар проломил ей затылок, разбрызгивая кровавое месиво. Гейр был без плаща. Он замер на миг, готовясь к прыжку, но Эскель успел сложить Аард, сбив его с ног. В тесном тоннеле у него появилось преимущество, позволившее первым выбраться из логова уже мертвой девушки. Он едва успел осознать ее смерть, а инстинкт самосохранения толкал прочь, сразу вычеркнув щуплую девицу из значимых людей. Зато Эскель успел заметить в руке Гейра свой меч, и это едва не задержало его мыслью затеять бой. Но какой бой мог быть в тесной норе? И он мчался по темным переходам, ориентируясь только на порывы воздуха, обозначавшие поворот, или зажигая Игни в поисках места, где можно было сразиться с Гейром, и одновременно просчитывая свои шансы на победу. Жажда вернуть меч оказалась сильнее. Эскель решил, что их возможности слегка уравновешивались темнотой, его знаками и неожиданностью. Он замер за очередным изгибом коридора, почти сливаясь со стеной и замечая малейшие колебания прохладного воздуха на разгоряченной коже. Мгновения замерли.