the (ink)writober au collection of dead poets

      Снаряжение на плечах Тодда Андерсена была таким тяжёлым, что ему хотелось лишь того, чтоб это путешествие как можно быстрее закончилось.       Лишь осенний лес радовал его. Листья уже давно начали осыпаться, и другие из его компании поминутно смахивали с себя пожелтевшие листья. Они умерли, закончили свой жизненный цикл и теперь им не остаётся ничего, как смириться с тем, что теперь они сгниют, сморщатся и, как бы то ни было неизбежно, будут съедены червями.       Лошадь под Тоддом фыркает и бьёт копытом, что на секунду выбивает юношу из равновесия, он хватается за поводья, и лошадь, из-за того, что железо трензеля впивается ей по самую глотку, недовольно взвизгивает, однако, никто из маленького отряда не обращает на это внимания.       Здесь безопасно, по крайней мере, нет вечных надзирателей и их гончих, которые уже давно выучили запах каждого из юношей.       Все запахи им знакомы, и только запах Тодда для них был бы новым. Андерсен присоединился к Обществу мёртвых поэтов ещё три недели назад, и они, вместе с их предводителем, мистером Киттингом, немало прошли за это короткое время. Киттинг был опытен, хитёр и наблюдателен. Кажется, он знал все места континента, что каждый раз доказывал молодым людям. Когда выбирал неизвестную тропинку, которую даже на картах этого округа увидеть было весьма сложно, а после, показывая парнишкам вырезки из местных газет, свидетельствующих о том, что в то время, как они могли идти по тропе, более известной охотникам, нежели писателям, их могли засечь местные власти. Его писательский талант не был заметен и сам он не был весьма выделяющимся, но он был настолько известным в низших кругах, что получил прозвище «Капитан».       Юноши, которых он подбирал, чаще всего были сиротами или потерянными душами. Любил он говорить, что они были именно «заблудшими», и никого это не обижало.       В начале их пути, мистер Киттинг обучал Тодда, как ездить и пристраститься к лошади, как чистить и ухаживать за послушной доброй кобылой, которую он приобрёл специально для него. Она была гнедая, с большими чёрными глазами и одной белой ногой. Когда только Тодд её увидел, она показалась ему такой, какой только и может быть лошадь в его представлении. Она быстро привыкла к новому ездоку и послушно выполняла все его малейшие прихоти. Во всяком случае Джон, как его звали уже немолодые юноши, имеющие собственную бородку, был весьма доволен.       Имея весьма скромный и тихий характер, Тодд с лёгкостью привык к лошади, которая по-настоящему являла собой очень яркую и необузданную натуру. Она вставала на дыбы, но Тодд знал со слов Джона, что не стоит бояться, нужно только хвататься за шею и не отпускать до тех пор, пока Олин не перестанет дурачиться.       Ах да, её зовут Олин, что значит «птица». Птицы летают высоко под облаками, и Олин была такой же свободной.       Она любила смотреть на опадающие листья и дрёму больше, чем полноценный сон, любила, не рассчитывая силы, куснуть Тодда, что оставляло на его предплечьях нехилые такие ссадины.       В том городе, в котором Киттинг нашёл Тодда, они пробыли от силы неделю, за это время Тодд обучился основам управления лошадью, уходу за ней и некоторыми маленькиеми подробностями, которые можно и не узнать, если не кочевать из города в город на этом, скажем честно, опасном животном. При том, что это животное весьма дружелюбно, встречаются такие особи, которой наградили Камерона.       Этот рыжий конь был настолько зол, что вставал на дыбы почаще бурой Айседоры*, которая принадлежала немного дикому и себе-на-уме-парню, который звал себя Нувандой. Настоящее имя Чарли его откровенно бесило, сам он объяснял это так: «Прошлое я не вспоминаю, будущее мне пока не сдалось, а вот настоящее я беру за гриву и рву поводья так, чтобы от злобы оно выло и рвало в клочья».       Часто этот самый Чарли был тем самым парнем, который ни с того ни с сего начинал играть на лютне. Да так, что заслушаться можно. Зная его дикую и непокладистую кобылу, выуженную, кажется, из самой гущи дикого табуна, Тодд по-настоящему восхищался его умением одновременно играть и не падать с седла.       Ещё его восхищало то, что никто из их маленького общества не жаловался на боль. Боль, которая была во всех суставах и мышцах, боль, которая была настолько невыносимой, что Тодд иногда был готов отдать свою лошадь и просто бежать за остальными. Так было бы куда менее удобно, но всё-таки не настолько больно.       Но Джон знал и эту проблему новых наездников, и, когда к концу дня они делали привал, он давал Тодду лечебные мази и доставал из своих многочисленных сумочек, кармашков и мешочков лечебные травы, которые позже превращались в крепкий быстродействующий отвар.       Из-за большого количества вещей, одежды и просто мелочей для проживания, их так называемое снаряжение было весьма тяжёлым. Но Тодд уже начинает привыкать. Привыкать к вечно качающейся спине Олин, к её неугомонному характеру и её любви к яблокам. Она любит только красные и, как бы странно то ни было, это казалось всему отряду смешным и интересным фактом.       По вечерам юноши садились около костра и слушали рассказы Киттинга. О его путешествии за моря, о Персии и замысловатых деревьях, о странных фруктах и о том, что пишут стихи там совсем по-другому.       Именно здесь, в кругу друзей и соратников, Киттинг выбирал тех, кто будет выступать в следующем городе. Это мог быть как один человек, так и группа, состоящая попеременно из трёх, а то и больше ребят.       Тодд любит выступать вместе с Нилом Перри. Этот юноша одного с ним возраста и, как ни удивительно, в отряде у него одного серая лошадь. Точнее эта лошадь белоснежная, с еле заметными крапинками около глаз, он назвал её Либерти*. В отличие от лошади Тодда, эта была до крайности послушной и очень несамостоятельной. Никому она не давалась в руки, кроме хозяина и Джона, всё время ходила по пятам и смотрела большими глазами прямо в душу.       Нил говорил, что она напоминает ему отца, а когда его спрашивали, почему, отмахивался или отшучивался. Они с Чарли были из одного города, и только этот дикий парень-сам-себе-на-уме знал, отчего эта кобыла напоминает Нилу его отца.       Однажды, когда все спали, Нил подсел к Тодду, у которого к тому моменту был момент озарения. Тодд что-то быстро и взволнованно писал в своей толстой книжке, где были баллады, рассказы и новеллы, некоторые страницы были исписаны рассказами Киттинга о дальних землях.       Нил улыбался, смотря на Тодда со своей подстилки, которая была у всех и которая составляла 41% от всего багажа маленького Общества. И только спустя час он, наконец, понял, что не сможет заснуть, пока Тодд подкладывает дрова и что-то так влюблено записывает. Хотя у них всегда кто-то один не спал, чтобы в случае чего подать клич и начать быстро собирать вещи и сматываться. Хотя за время всего их путешествия, как говорили старшие, на них ни разу не нападали. Но Киттинг не желал рисковать, поэтому каждые три или четыре часа у них менялся дозорный. Тодд вызвался сам сегодня, поэтому им не пришлось устраивать жеребьёвку, что очень порадовало остальных.       И вот, подсаживаясь чуть поодаль, Нил уставился в огонь, каждые десять минут подкладывая несколько поленьев. Только через несколько минут Тодд понял, что рядом с ним есть ещё кто-то, кроме его невидимого фантомного озарения и огня, в котором потрескивали сыроватые дрова.       Пахло конским навозом и самими лошадьми, осенним лесом и влагой, а вместе с тем мешались и другие запахи, почти незаметные и еле уловимые обычному человеку, который не путешествовал по лесам, не переходил через бурный поток горных рек и не добывал себе еду с помощью арбалета с собственноручно сделанными стрелами.       Нил улыбается неизвестным и далёким от этого места мыслям, и Тодд опускает грифель и с интересом смотрит на товарища.       — Я ненавидел отца, — начал свой рассказ Нил, — ненавидел ремесло, которому обучали наш род из поколения в поколение, все мои родственники — врачи. Врачевание. Я люблю травы, которые даёт нам Киттинг, но это больше похоже на магию или что-то в этом роде. Можно сказать, я очень хорошо усвоил знания, которыми поделился со мной Киттинг. Он говорит, что если его не станет, я буду врачевателем в нашем отряде, а поведёт нас лишь судьба. Он говорит, что взялся за путешествия и помощь таким парням, как мы, совершенно случайно. Говорит, что в одно утро просто встал с постели и понял, что хочет всю жизнь посвятить врачеванию, путешествиям и стихам. Знал бы ты, как я понимаю его. Всю свою жизнь я хотел выступать в театре, неважно, сколько мне будут платить и будут ли вообще. Я хотел уехать из города, в котором я знал каждую улочку и дом. Я хотел нового и необузданного, и Киттинг дал мне это, — когда Нил рассказывал, его глаза, в которых полыхали огоньки пламени близ находящегося костра, были полны слёз. Тодд неловко подсел к парню и приобнял его за плечи.       Являясь ещё юнцом, он не понимал, что это могло бы выглядеть неправильно или нелепо, но Нил не отталкивал. Он просто сидел, одной рукой утирая поток слёз, катившихся прямо ему за шиворот.       Вдруг юноши услышали тихие поцокивания копыт. Две кобылы медленно, ещё не отойдя от дрёмы, направлялись в их сторону.       Либерти и Олин. При свете костра Либерти казалась совсем белой, а Олин, наоборот, была будто полностью покрыта смолой, и только её левая передняя нога светилась непонятным белым блеском.       Не сговариваясь, юноши встали одновременно и направились не к своим лошадям. Белоснежная Либерти не отвела больших чёрных проницательных глаз от, кажущихся зелёными при свете луны и костра, глаз Тодда. Он без боязни, которая могла быть просто сонным непониманием, прикоснулся к её опущенной грустной голове и почти невесомо похлопал её по щекам.       Олин была недоверчива и с высокомерием посмотрела на Нила, но когда увидела, как Тодд гладит другую лошадь, без стеснения уставилась на Нила, будто прося его о том же. Юноша удивлённо смотрел на лошадь, которая теперь казалась лишь тенью настоящего существа, и немного взволнованно коснулся затылка услужливо склонившей голову кобылы.       Без слов, без каких-либо знаков Нил и Тодд стояли и гладили лошадей и были будто бы не на этом месте, не на земле, усеянной жёлтыми и красными листьями, не в лесу, полным птиц и не в своём теле.       Было что-то большее, обычного чувства нежности и спокойствия, и это чувство было схоже с той маленькой искрой, которая составляет лишь мельчайшую часть в костре.       После этого парни долго-долго сидят, смотря на пламя, говоря всем, что они ведут дозор вдвоём и что помощь других им не требуется.       Нуванда улыбается своей немного кривой и страшной улыбкой, когда встаёт по нужде и видит этих двоих, сидящих на траве и рассказывающих друг другу байки и истории, что они придумали для завтрашнего выступления в городе.       Утром они видят птиц, улетающих на юг. Красивое зрелище, особенно когда завтракаешь чаем из отвара Киттинга и слушаешь о том, какой кому приснился сон.