В комнате, куда Ван Ибо влетает, игнорируя все запреты и не дожидаясь, пока Сынен договорится, —
Охотник Чу, вы же видите, ему очень нужно, я месяц буду писать за вас отчеты о рейдах. Идет? — совсем не горит свет. Но в ней хотя бы тепло. Не так как в темнице или пыточной, в которую у Ибо даже не хватило духу зайти, —
кровь, кровь, кровь, разве у колдунов она красная? — и прохладнее, чем в жилом павильоне, однако это намного лучше, чем ледяной каменный пол.
Ибо замирает на пороге. Колдовской огонь мерцает, дрожит, передавая через себя состояние хозяина. Подняв его вверх, он чуть трясет рукой, и маленькие пучки света разлетаются светлячками, усаживаясь по углам и озаряя своим брюшком пространство вокруг.
Кровать в центре, на ней —
Чжань-гэ, неужели это ты? — спящий, чье дыхание неровное, прерывистое. Болезненное. Становится нечем дышать, и Ибо поднимает взгляд выше, фокусируясь на одном из светлячков, а после делает шаг вперед.
Расстояние, разделяющее их, крошечное, пара шагов всего, но кажется, будто проходит целая вечность или больше, когда Ибо останавливается. Сяо Чжань бледный, словно новорожденный цзянши, не испивший крови, чтобы придать лицу нормальный,
человеческий цвет, в полусумраке будто чужой, незнакомый и такой далекий, как дурацкие звезды, на которых
живут наши родственные души, ты знал, Охотник?
Где-то над ним небо, и на нем нет никаких звезд, оно все в огне, пламя выкачивает воздух, сдавливая горло. Ибо нервно дергается, сжимает кулаки и позволяет себе сейчас побыть слабым.
(Им всем иногда нужно быть слабыми, иначе плечи не выдержат груза всей Земли)
Тишина первое время давит своей тяжестью. Не зная, куда деть руки, Ибо сцепляет их в замок, потому что
он же не какая-то девчонка примитивная, чтобы держать парня за руку, он же…
Ладно, выдыхает он, запрокидывая голову и глядя в потолок. Моргает часто-часто, потому что
не девчонка, но под ребрами так ноет, тянет, что хочется выть и одновременно крушить все, что попадется под руку. Виски все равно становятся мокрыми.
— Это твоя знаменитая кровать?
Услышав сиплый, но такой родной голос, Ибо подрывается, взмахивает руками и едва не валится со стула. Его действия вызывают легкий смех у Сяо Чжаня, тут же перерастающий в болезненный стон.
— Я думал, ты спишь, — как-то беспомощно вырывается у Ибо, и он присаживается на краешек кровати. Та противно скрипит. — Прости. Прости, прости, я не знал, что они сделают это.
(Где твоя гордость, Охотник?)
Сяо Чжань пытается сесть, приподнимаясь на локтях. Ибо помогает ему, подсовывая под спину подушку, невольно проводя руками по его плечам.
Теплый, живой, с облегчением понимает Ибо, и застывшая в памяти кошмарная картинка лежащего в крови тела трескается,
хочешь, я украду тебя?
— Укради, — когда он слышит этот полный нежности ответ, понимает, что не смог удержать мысли в себе.
Рук так и не убирает — невозможно перестать касаться, трогать. Просто физически больно убрать ладони.
О чем теперь говорить? Что делать дальше? У Ван Ибо в голове столько вопросов, столько всего намешано, что найти бы правильное и нужное, но оно все затерялось где-то между беспокойством и виной. Такой огромной виной, тяжелой и непоправимой, потому что он должен был предположить, должен был угадать и что-то делать, а не просто сидеть и ждать, когда колдунья Ян даст очередное указание.
(Я должен был вытащить тебя отсюда с самого начала)
В глазах Сяо Чжаня, когда Ибо все-таки решается посмотреть в них, нет ни осуждения, ни презрения — ничего, Ван Ибо не видит ничего, кроме отражения собственных глаз, полных боли и печали. Уголок рта дергается, в рот, словно песка насыпали, и, сглотнув, Ибо выдавливает из себя улыбку и пытается подняться.
(Сколько на это уходит сил, он никому никогда не расскажет)
— Спи со мной, — глухо говорит Сяо Чжань, удерживая. — Ты же хотел.
Несмотря на случившееся, хватка сильная, пальцы держат крепко, почти впиваясь в предплечья, и, возможно, останутся синяки. Ибо был бы рад этой боли и этим отметкам, если после Сяо Чжаню станет легче.
Они снова молчат. Нерешительность такая чудна́я, непривычная, у Ибо все тело чешется, потому что он не привык к такому ощущению. Всегда готовый действовать, а не медлить, сейчас он чувствует себя дураком. Глупцом, который думал, что у всех все под контролем.
— Я хочу, чтобы ты кое-что пообещал мне, — первым не выдерживает Сяо Чжань.
Все, что угодно, думает Ибо,
проси хоть луну с Неба, хоть трон Диюя — достану все. Правда вслух не говорит ничего из этого, а только кивает.
Поймав его взгляд, Сяо Чжань пару ударов сердца просто смотрит на него, и в этой нежной, какой-то иррационально уютной тишине между ними рождается нечто новое и куда более мощное, сильное, чем было прежде. Это драгоценное мгновение между ними разрушается коротким вздохом, сорвавшимся с тонких губ, и следом Сяо Чжань спрашивает:
— Как много мусора скопилось в твоей голове?
Первые секунды Ибо опешивает. Моргает часто, а потом, когда до него доходит, обмякает и устало валится к изголовью.
— Это не обещание, — сдерживая улыбку замечает он.
— Я еще не начинал, — Сяо Чжань кладет голову на его плечо. — За дверью твой любопытный друг-охотник? Все время забываю, как его зовут. Мариус?
Ибо прикрывает глаза. Как можно сейчас говорить, если он хочет только обнять и спрятать, желательно далеко-далеко. Может, на самом краю света, где вода сливается вниз, в бездонную пропасть Диюя — так было в одном из фильмов примитивных, который они смотрели вместе с Сяо Чжанем. Кажется, это было в какой-то другой жизни.
Почему все эти моменты близости были так давно, что чудится, словно это всего лишь сон? Ибо скучает по ним. Сильно.
— Сынен, — со смешком все же отвечает Ибо, почувствовав, как Сяо Чжань тычет локтем ему в бок. — Мариус это его кот.
— У него есть кот? — удивляется Сяо Чжань. — Вам разрешено иметь кошек?
— Чжань-гэ! — возмущается Ибо. — Кто мы по-твоему?
— Поверить не могу, Ван Ибо, — ворчат в ответ. — У вас есть кошка! Кто кормит ее? Вычесывает шерстку? Я знаю, о чем говорю, Ван Ибо, от кошек столько шерсти. Вот Орешек…
И вот тогда-то Ван Ибо не выдерживает: обхватывает ладонями лицо Сяо Чжаня и целует, нежно и мягко, робко даже. Не идет дальше, а просто прикасается своими губами к чуть дрожащим от улыбки губам, согревает своим дыханием. Сяо Чжань обнимает его, прижимая к себе ближе, крепче, они сидят так, пока их не прерывает вежливое и смущенное покашливание.
— Ибо, — зовет Сынен, выглянув из-за двери, — они идут сюда.
Кивнув, он прижимается своим лбом ко лбу Сяо Чжаня. У того в глазах появляется тревога, и Ибо не может не улыбнуться, твердо говоря:
— Я останусь.
На него смотрят с сомнением. Видно, что другу неловко и понимая, что дальше он больше не сможет полагаться на его помощь, —
хватит, пора принимать решения самому и брать ответственность, — Ибо повторяет:
— Я остаюсь и больше никуда не собираюсь уходить. И прятаться тоже. Иди, — повернувшись уже к Сынену, — спасибо, но дальше — я сам. Правда, Сынен, спасибо тебе за все.
Еще немного постояв, поглядывая с сомнением, Сынен в конечном итоге кивает и уходит. Когда дверь за ним тихо захлопывается, между бровей Сяо Чжаня пролегает суровая складка.
— Ничего не говори, — опережает его Ибо. — Давно следовало это сделать. Так что я там должен, а? — спрашивает он у Сяо Чжаня.
— Сейчас?
— Да.
Все возмущения, все аргументы за или против, которые Сяо Чжань должен был бы сейчас сказать, то обещание, которое он так и не озвучил, — все это заглушается громкой сиреной и мощной волной, от которой тут же начинает потряхивать стоящую в комнате мебель.
Ибо тут же вскакивает, пол под ногами шатается, с потолка сыплется штукатурка, сирена вопит не переставая, а потом, когда он добирается до двери и распахивает ее, впуская кромешную тьму, совсем неестественную, внутрь, раздается громкий вопль и сильный рев. Такой силы, что закладывает уши.
Колдовской огонь дрожит, несколько светлячков на стенах гаснут навсегда, попавшие во власть диюйского мрака. Вой усиливается, чудится, словно порывы ветра бушуют в этой смертоносной мгле, и когда Ибо вдыхает, холодом сковывает внутренности.
— Что это? — спрашивает Сяо Чжань, заставляя его повернуться. Беспокойство в таком родном голосе ранит. — Ибо!
Тишина в ушах сменяется тонким и протяжным звоном. Как колокол, не перестающий то и дело оповещать о дурных вестях окружные территории, он звучит в голове, дезориентируя. Ибо едва не валится с ног, когда он усиливается.
С его телом что-то происходит. Что-то внутри него пытается вырваться наружу, боль нестерпимая, разрывает на части. Все его руны словно одно сплошное Иратце, усиленное во сто крат — жгутся, расплавляя плоть. Только вот ему не становится лучше: картинка перед глазами мутнеет, идет рябью, как будто бы все вокруг это то самое запрещенное заклинание, что Сяо Чжань применил в темнице. Ибо дышит, воздух со свистом покидает легкие, обжигая, и сознание медленно покидает его.
Кажется, он падает прямо у входа. Как мешок с мусором, просто ноги перестают слушаться, звон такой сильный, что Ибо кричит и хрипит, сглатывая кровь, скопившуюся в горле.
И руны, руны на его теле, они — болят. Невыносимо.
Кажется, кто-то — Сяо Чжань
, ты слышишь меня, Ибо, это я, слушай мой голос и не отключайся, потерпи немного, скоро все пройдет, я обещаю, — тащит его. Поднимает, ведь он — мешок с мусором, от которого нужно избавиться. Его все зовут, зовут, несут куда-то, Ибо не понимает, Ибо не видит, потому что ледяной мрак диюйских темниц добрался до его души и теперь пожирает саму суть. Забирает у него Небесную благодать, и, наверное, это даже хорошо, потому что тогда не будет больно. Все прекратится, все закончится, он сможет открыть глаза и ответить Сяо Чжаню, продолжающего звать его. Сказать: «Обещаю не умирать, Чжань-гэ».
Все в порядке, мелькает в голове последняя мысль, прежде чем звон оказывается таким нестерпимым, что Ибо просто выключает. Колдовской огонь выскальзывает из его рук, падает на пол и — гаснет.
• ────── ✾────── •
Помни, мальчик мой, вся твоя вера отражена вокруг: в твоем оружии, в твоих мыслях, стеле, в твоем колдовском огне. Не давай им погаснуть. Никогда.
• ────── ✾────── •
Он приходит в себя с громким стоном. Голова гудит, ничего не слышно, тело — одна сплошная рана, большая и сильно кровоточащая. Ибо пытается пошевелить хотя бы рукой, нащупать в кармане стеле, но не может сдвинуть ее ни на миллиметр — оно будто камень, огромный и не подъемный.
Тишина вокруг дрожит. Или это воздух, или что-то еще — Ибо не понимает, не может увидеть, чувствуя колебания, оседающие вокруг мягкостью и теплом. А еще знакомым и родным запахом.
— Все хорошо, — говорят ему, и лба касается чуть влажная ладонь. Она тоже теплая, почти горячая, нежная-нежная, и Ибо невольно тянется к ней, не желая разрывать контакт — ему приятно и так знакомо, что прочь бегут все страхи и тревоги.
— Постарайся немного поспать, — слышит у самого уха. К щеке что-то прижимается, Ибо не может понять, но ему, определенно, нравится это ощущение.
Он и правда засыпает. Наверное. Потому что не может сказать, правда ли это сон, хороший, добрый сон без кошмаров и тревог, или ему только кажется, потому что в следующий раз, когда сознание возвращается, рядом с ним все тот же голос говорит:
— Ты могла убить его!
Точнее, он кричит на кого-то, кто отвечает:
— Но не убила же, — и голос кажется Ибо знакомым, когда он слышит в нем такие знакомые нотки ехидства. — Хотя я очень хотела.
— Ян Ми.
Точно, понимает он, Ян Ми, колдунья, которая замещала Сяо Чжаня на посту Верховного колдуна, пока он…
Сяо Чжань!
Резко поднявшись, Ибо открывает глаза, и ослепительная вспышка света заставляет его вскрикнуть. Рядом с ним тут же оказывается тот, запах которого показался ему таким знакомым и родным.
— Ибо, ради всех своих Небес, не двигайся!
От беспокойства в голосе Сяо Чжаня ему хочется улыбаться. Иррациональная радость, может, он повредил голову, когда упал там, в комнате лечебного павильона?..
— Чжань-гэ, — серьезно зовет он, — ты же знаешь, что я не умер бы?
— Ибо, — у Сяо Чжаня голос немного дрожит. Он вздыхает, подсаживаясь ближе, опускает руку на его плечо, и Ибо льнет к ней, потираясь щекой. — Как ты себя чувствуешь?
— Паршиво. Меня как будто пытались сжечь заживо.
— Так и есть, — голос Ян Ми становится ближе. Ибо чуть поворачивает голову в сторону, глядя на нее в ожидании объяснения. Колдунья отвечает, стоит поймать его взгляд. — То, что ты чувствовал, это агония диюйской метки. Одно из самых эффективных заклинаний, которое когда-либо создавала мать-прародительница.
Ни о чем таком Ибо никогда в своей жизни не слышал. Но у него нет оснований не верить госпоже Ян — не после того, как она, кажется, спасла их. Спасла Сяо Чжаня. На себя Ибо плевать, он не злится и не держит обиды — все затмевает благодарность за то, что она помогла выбраться Сяо Чжаню из тюрьмы. На нем, к слову, больше нет следов ни прошедших пыток, ни заточения.
— И оно запрещено, — добавляет Сяо Чжань со сталью в голосе. — Потому что это смертельное заклинание для тех, кто не принадлежит Нижнему миру.
Ян Ми фыркает и пожимает плечами. Сережки в ее ушах колышутся из стороны в сторону, тихо звеня колокольчиками. Этот звук заставляет его поморщиться.
— Где мы? — спрашивает он, чтобы разбить возникшее между ними молчание. — Что это за место? А Орешек? Мы должны вернуться!
— Спокойно, Охотник, — усмехнувшись, осаждает его колдунья. В ее льдинистых глазах застывает стужа, но Ибо она не трогает — тепло, исходящее от Сяо Чжаня, сидящего совсем рядом и держащего его за руку, согревает и гонит прочь любой мороз.
Тело наконец-то слушается его. Ибо берет Сяо Чжаня за руку, сжимая в молчаливой благодарности и одновременно поддержке.
— Сяньли в надежных руках, — продолжает колдунья Ян. — Не стоит забивать свою голову такой ерундой.
— Ты что, мне не доверяешь?
Ян Ми щурится:
— А должна? — она одаривает его снисходительным взглядом. — Я говорила тебе еще тогда, что пришла, чтобы ты защитил сяньли, раз ее хозяин верит тебе. Мы с тобой не союзники. В отличие от Чжань-Чжаня, я не питаю к тебе нежных чувств.
От ее слов внутри набирает обороты вихрь злости. И раздражения. От этих эмоций начинают ныть виски.
— Я не расстроюсь, — парирует он в ответ, усмехнувшись. — Мы не сойдемся характерами.
— Орешек в порядке, она с Сюй Каем, — тихо говорит Сяо Чжань, за что получает от Ян Ми колкий взгляд.
— Цзянши?
— Да. Он позаботится о ней, пока мы не вернемся обратно в Пекин.
— Так все же где мы? — вновь задает вопрос Ибо, оглядываясь.
Скудное убранство комнаты ему ничего не говорит. Правда, и видит-то он не так уж и много: пара стульев по углам чистой, пусть и небольшой спальни, судя по всему, потому что кроме кровати, стоящей рядом с закрытым на ставни окном, здесь только небольшой комод и кресло, занятое колдуньей Ян.
— В Городе Стекла, — Сяо Чжань кидает на него короткий взгляд, а после поднимается. Ибо с сожалением поджимает губы, чувствуя, как становится холоднее. — Ибо, — зовет он, — что тебе известно об «Узнице высокой башни»?
