Держи меня крепче

      — Вы любите моего сына, господин Сяо?       Хороший вопрос, Сяо Чжань сглатывает и прикрывает глаза ненадолго. Он знает, какой ответ от него ждут, знает, что скажет эти нужные слова, и не из-за того, что должен или его принуждают, а потому что правда.       (А ты так уверенно говорил, что этого не произойдет)       Он слишком долго оберегал свое сердце, однажды вырвав его и спрятав в сундуке, который после оказывается спрятан в самом темном уголке морского дна. Стерег его, зная, что ключ уж точно никто не получит — ты же не дурак, Чжань*, чтобы отдавать его, правда? — рычал на всех, кто смел приблизиться хотя бы на шаг ближе, чем проведенная между ним и другими черта. И радовался — работает же, совсем не подозревая, что счастье уже смело проникло в это мрачное и холодное место. Что оно вошло в его жизнь хмурым взглядом, вензелями рун на тренированном теле и таким холодным и напускным «Верховный колдун».       И где же твой ключ, а, Верховный колдун? Где же он, кому ты отдал его? Почему ты смотришь так, Охотник? Не смотри, не смотри, просто бери и найти этот гуев сундук, верни сердце на место, закрой дыру, дай мне увидеть в этом бесконечном мраке хоть частичку света.       Свет в итоге пришел, согрел, вытащил со дна, усмирив чудище, в которого он превратился за все эти годы. Стал самым важным, родным, привязав к себе так сильно, что Сяо Чжань больше не хочет возвращаться в свою пещеру и сторожить пустой сундук — зачем, если сердце внутри, бьется и дрожит, живет.       Не к чему, сам себе отвечает, осознавая все наконец. И почему-то от этого становится так хорошо, очень и очень хорошо, что улыбка сама собой расплывается на губах.       — Больше всего на свете, — говорит он в итоге, когда молчать уже невежливо. — Вы даже себе не представляете, госпожа Ван, что я готов сделать ради него.       Госпожа Ван, не Судья, а просто Охотница Ван, лица которой Сяо Чжань не видит, кажется довольной его ответом. По крайней мере, это слышно в ее голосе, когда в следующую секунду она замечает:       — Ибо счастлив рядом с вами, — и Сяо Чжань открывает глаза. Во взгляде Охотницы Ван, который он тут же ловит, благодарность и что-то еще, о чем думать совсем не хочется — страшно. — Я очень рада, что он встретил вас.       — Я тоже, — тихо соглашается Сяо Чжань.       — Вы должны понимать, какой образ жизни мы, Охотники, ведем, — госпожа Ван продолжает. — Нас воспитывают в строгости, прививают только правильные чувства — любовь и уважение к вере, к высшим силам, Закону, а все остальное — запрещено, потому что сбивает с пути. Хороший Сумеречный Охотник должен трезво оценивать ситуацию, ведь нас создали защищать и контролировать Сумеречный мир, держать его в узде и порядке. Зачем таким машинам чувства, которые будут только мешать?       Сяо Чжань молчит. А что еще он может сказать? Сумеречный мир жесток даже к своим обитателям, и абсолютно всем известно, какой путь уготован его защитникам. Такова их жизнь.       — И мы принимали это как данность, но в итоге эта данность превратилась в оковы, которые практически не снять. На это способно только новое поколение.       — Соглашение, — Сяо Чжань откидывается чуть назад, прикасаясь затылком к влажной поверхности стены — в месте, куда их перенес Цзян Янь, сыро и мрачно. Судя по всему, это что-то вроде подземной пещеры рядом с Долиной правды или еще где — он не силен в географии Небесного царства. — Его пересмотр должен все изменить.       Госпожа Ван кивает.       — Да, — она морщится, придерживая рукой рану в боку. Сяо Чжань поднимает глаза выше, сжимая кулаки в бессильной злобе — он не может помочь. — Дети приспосабливаются к новым условиям жизни. Думаю, через пару лет или десяток никто и не вспомнит, какими изначально были отношения между нашими народами.       — Если завтра все еще наступит, — глухо и как-то слишком пессимистично выдает он.       — А Ибо говорил, что вы оптимист, — со смешком замечает госпожа Ван. Правда, ее лицо тут же каменеет, губы сжимаются в плотную тонкую линию, руна исцеления на шее тускло мерцает, не справляясь.       — Он рассказывал обо мне?       Не думай лишнего, успокаивает он взбесившееся сердце, может, там ничего важного. Только вот Ван Ибо не тот, кто будет говорить о пустяках с самым родным для него человеком.       — Немного, — госпожа Ван улыбается, и ее улыбка настолько похожа на улыбку сына, что у Сяо Чжаня ком в горле, который все никак не протолкнуть. Особенно после того, как она добавляет: — Он сказал, что влюблен в кое-кого, у кого самые удивительные глаза и капризная кошка.       — Орешек само очарование, — смущенно бормочет он в ответ. — Пусть не жалуется.       — Значит, с глазами колдун Сяо согласен?       — Это не мои слова, — Сяо Чжань смущенно трет нос. — Я могу быть предвзят по поводу своей внешности.       — Да, Ибо говорил, что по шкале до десяти, вы оцениваете себя на шестерку.       — Что еще он вам рассказал?       — А как вы думаете?       Лицо все же немного горит. Хорошо, что в полумраке этого не разобрать — не очень-то хочется предстать смущенным юнцом перед женщиной, подарившей Сяо Чжаню его новый мир. Мать-прародительница, ему уже тысяча лет, но сейчас Сяо Чжань ощущает себя, будто ему снова пятнадцать, и учитель застал за просмотром постыдных книжек для взрослых.       Хотя, наверное, Сяо Чжаню вообще не нужно разговаривать с госпожой Ван. Так было бы правильнее и вполне логично — все же она пыталась убить его. Такое нельзя простить, только понять. И будь на ее месте кто-то другой, так и было бы, он бы даже и головы не повернул в сторону Судьи, чьи методы совсем не знают границ в своей жестокости.       Ван Ибо бы понял его отношение, не смог бы не, потому что для него это тоже ужасно и непростительно, но что-то внутри Сяо Чжаня не способно поступить иначе. Может, это усталость, может мудрость, а может — глупость, которую он потом себе никогда не простит. Возможно, все вместе — сейчас он не хочет разбираться, предпочитая сосредоточиться на более важном.       Он поднимается, немного шатает, так что приходится опереться о стену. Госпожа Ван следит за ним, но не предпринимает попытки пошевелиться. Одна сторона ее платья окрашена в красный, такой чудной цвет смерти, такой опасный.       — Как только мы выберемся, — он присаживается рядом и обещает, — я вылечу вас.       Госпожа Ван качает головой.       — Не нужно, — она убирает руку, утирая ладонь о подол. — Иратце остановило кровь. Я продержусь, а вы лучше поберегите силы для Главы Чу.       Сяо Чжань невесело усмехается и поднимает руки, показывая на блокирующие силы наручники.       — Самое отвратительное ваше изобретение: нужно же было придумать, что снять эти кандалы может только тот, кто их надел!       Стеле в руках госпожи Ван дрожит, она щурится:       — Разве не вы их изобрели?       — Я помог, — парирует Сяо Чжань в ответ. — Всю основную работу сделали другие.       — Вам нужно начать ценить свои заслуги, господин Сяо. Будь я вашим наставником, я бы побеседовала с вами на эту тему.       — Вы уже, — колкость слетает раньше, чем Сяо Чжань успевает остановить свою мысль. Когда госпожа Ван поднимает на него свой взгляд и криво улыбается, он тушуется: — Извините, не хотел ворошить прошлое.       — Иногда этому костру нужно догореть. Все в порядке, я понимаю.       Они молчат некоторое время, слышен лишь тихий стук ударяющихся о поверхность воды капель и тут же разносящийся эхом. Сяо Чжань вслушивается в него, пытаясь отыскать хоть что-нибудь еще, какую-нибудь подсказку, как им отсюда выбраться, но — лишь гулкий, затихающий со временем, звук и ничего больше.       — Я не буду извиняться перед вами, колдун Сяо, — госпожа Ван внимательно смотрит на него. Голос ее твердый и решительный. — Но должна сказать, что мне жаль.       — Я понимаю, — он кивает.       — Что я вам показала?       — Вы не знаете?       — Судья не имеет права влезать в чужие кошмары, господин Сяо. Считается, что так мы защищаем себя от скверны и темных желаний тех, кто поддался своей демонической сущности. Поэтому все наши методы ограничиваются тем, что мы можем только открыть страху дверь в сознание преступника, а то, что он видит уже сам, индивидуально. Я знаю, что вам было больно.       Об этом Сяо Чжань не знал — раньше как-то не приходилось сталкиваться. Он только слышал о беспощадности и жестокости Судей, но никогда не испытывал на себе. А узнав, сразу же подумал, что слухи не врут — те и правда проворачивают все то, о чем говорят. Так что сейчас, стоит правде вскрыться, он чувствует легкую растерянность. И боль.       — Тогда вы не хотите знать, — в конечном итоге признается он, отчего госпожа Ван смотрит на него пару ударов сердца, а потом в ее глазах появляется печаль, и она отводит взгляд.       — Почему вы поверили мне?       Глупо, конечно, спрашивать, очевидные вещи, Сяо Чжань просто еще не знает, чем выдворить пробирающийся животный страх, кроме бесполезной болтовни. Сколько они уже здесь сидят? Час, день или больше? Время теряет свой вес, как только он начинает думать, что случилось с Ибо и остальными.       — Если бы он не был виновен, стал бы он сбегать? — госпожа Ван задает рациональный вопрос.       — Логично.       — А вы думали, я поддалась вашему очарованию?       Сяо Чжань улыбается:       — Я на это надеялся.       — Оставьте это моему сыну, — на ее лице пробегает едва уловимая тень тревоги, разрушая маску веселья. — Он будет в порядке. Ибо один из лучших Охотников своего возраста. Мы хорошо воспитали его, так что он будет в порядке.       Отчего-то ему кажется, что она пытается успокоить не его — себя. Сяо Чжань выдыхает, прикрывая глаза и берет ее за руку, слыша, как сквозь глухое эхо капель прорываются чужие шаги. Госпожа Ван выдавливает из себя благодарную улыбку, стеле в ее руках тускло мерцает, готовое подчиняться.              

• ────── ✾────── •

             — Поднимайся, — первое, что говорит Цзян Янь, когда появляется рядом с ними. Он не подходит ближе, чем на пять шагов, и у Сяо Чжаня появляется мысль, будто он боится. — Пора приступать.       На чужом лице отчетливо видна злость. Левая тонкая бровь рассечена — видимо, тоже последствия взрыва.       — Я устал, приходи завтра, а лучше — никогда, — Сяо Чжань показушно зевает. — Я не оказываю услуги засранцам.       — Я не намерен с тобой шутить.       Цзян Янь все же делает шаг вперед, и в его руках колдун замечает что-то очень похожее на… канат? Сяо Чжань щурится, пытаясь рассмотреть, что это в итоге такое, но при таком освещении это безуспешно.       К сожалению, лучше бы он не пытался. Потому что Цзян Янь замечает его действие и, ухмыльнувшись, кидает свою ношу со словами:       — А так?       Паралич, самый настоящий паралич охватывает все его тело, когда Сяо Чжань понимает, что лежит у него на коленях. Густая, черная, с редкими синими прядями, как молнии силы той, кому и принадлежит, коса, и Сяо Чжань сжимает ее в своих руках, ощущая, как ненависть и гнев заполоняют каждую клеточку его тела.       — Где она? — выплевывает он, едва сдерживаясь, кричит: — Где она?!       Как только шок от осознания отступает, он оказывается на ногах в одну секунду, замахивается для удара, но замирает, так и не достигнув цели: Цзян Янь оказывается проворнее и подготовленным, выставляя перед ним чистый адамас и сияние Благодати.       Невыносимая боль выворачивает наизнанку, перед глазами мутнеет, сужается. Словно находясь в языках пламени, Сяо Чжань ощущает, как плавятся кости и испаряется колдовство из его крови, как умирает сущность, не способная вынести проклятья. Он падает на колени, молчит, переживая самую настоящую агонию.       Он выдержит, справится, сможет. Ради Ян Ми, чья коса сейчас укрыла ковром холодный камень под ногами. Ради Ван Ибо, обещавшего ему не делать глупости. Ради себя самого, потому что он еще хочет жить и увидеть рассвет, сцеловывая первые лучи солнца с полных губ.       Когда все прекращается, он едва может дышать. Грудь ходит ходуном, желанный кислород поступает в легкие, едва проталкиваясь внутрь. Цзян Янь пинает его в бок, и все, что может сейчас сделать Сяо Чжань, Верховный колдун, это сжать кулаки и представлять, как впоследствии будет наслаждаться чужой агонией смерти.       — Если ты не хочешь, чтобы с твоим Охотником случилось то же, что и с этой мерзостью, — тон Цзян Яня тихий и ласковый, словно тот читает своей дочери сказку на ночь, — ты поможешь мне. Так что пошевеливайся, или я прикончу и его тоже.       Сяо Чжань молча встает, слыша за спиной тихий окрик госпожи Ван. Игнорирует, как может, делая шаг за шагом в сторону выхода.       Прости, Ибо, но даже если ты вернешь чудищу сердце, тьма внутри него никуда не исчезнет.