Горькая осень

      — Семпай, почему эта мерзость в нашем доме? — Скалл раздраженно поджал губы, даже не желая подходить к столу ближе, чем того требовала максимальная необходимость. Если бы мог, он бы вообще удрал из кухни, и не заходил туда, пока не будет проведена абсолютная стерилизация, но, к сожалению, выбора у него не было, ему нужно было убрать на место казанок, которую держал в руках. — Она воняет повсюду!              Он уставился на большую, ярко-оранжевую тыкву, стоявшую на столе. Она, казалось, насмехалась над ним, поблескивая лощеными боками, и казалось, чувствовала себя совершенно прекрасно, расположившись на самом видном месте. Отвратительно.              — Лакей, что случилось? — Реборн осторожно ухватил его за талию и подвинул в сторону, освобождая себе проход в кухню. Скалл вместо ответа возмущенно указал на тыкву. Та, казалось, стала поблескивать еще более насмешливо и даже несколько издевательски.              Реборн проследил за его пальцем, недоуменно приподнял брови, и вновь взглянул на него, и в черных глазах Скалл увидел некоторое сомнение в своих умственных способностях.              — Лакей, — произнес он медленно, разговаривая, как с ребенком, — это просто тыква.              Просто тыква? Просто тыква?!              Скалл топнул ногой, стараясь передать все праведное возмущение, что наполняло его грудь, вновь наставил обличающий перст свой на ужасающего врага.              — Это не просто тыква, семпай! — громко объявил он, — Это тыква на моей кухне!              Реборн фыркнул — он прошел мимо него, потянулся к шкафчику, доставая турку и так любимый им кофе. Кажется, его совершенно не смущало нахождение на одной кухне рядом с ним оранжевого чудовища. Хотя, учитывая любовь Реборна к ярким, апельсинового цвета рубашкам и Луче, кто тут более оранжевое чудовище, еще надо было разобраться. Но семпай, стоило отдать ему должное, хотя бы не пах бахчевыми.              — Это не твоя кухня, это кухня Луче. И я не понимаю, почему тыквы так тебя пугают, — произнес Реборн, и Скалл почувствовал, как все уважение к нему у него тут же начало падать ниже плинтуса, — они вкусные.              Скалл покосился на тыкву, поморщился — он на миг вспомнил вкус тыквенных запеканок и каш, и ему тут же захотелось бежать в туалет чисто для подстраховки, чтоб случайно не заблевать всю кухню.              — Они отвратительные! — тут же возразил он, скривив лицо в отвращении, — Они склизкие, воняют и перебивают абсолютно любой вкус, который только может быть! Ты ешь каши или оладьи, а ощущение, что жрешь одну только мерзкую тыкву! Черт, эта гадость перебивает даже рыбу!              Реборн замер, на миг даже отвлекшись от варки кофе, удивленно взглянул на него.              — Как ты вообще ухитрился есть рыбу с тыквой? — спросил он недоуменно, даже наклонил голову.              Ох, семпай был таким милым и невинным, и даже не знал, на что был способен мир.              Скалл бросил на тыкву взгляд, которая, казалось, окончательно решила, что она тут королева и разместилась во главе стола, на самом почетном месте, тяжело вздохнул и начал рассказ.              — Я однажды заказал суши, такие, запеченные сверху, знаешь, типичный американский вариант, — произнес он тяжело, и голос его дрожал от пережитого им ужаса, — и мне привезли их. Скалл-сама довольный, естественно, начинает есть, и… Делаю первый укус и чувствую тыкву! — последние слова прозвучали особенно трагично, он даже пустил слезу, чтоб передать весь тот кошмар, что ему довелось пережить, — Представляешь? Суши с тыквой!              Реборн вежливо цыкнул — на большее он сейчас, видимо, способен не был, потому как переливал кофе в кружку, следя за тем, чтоб ни капельки не упало мимо, так что внимание его было несколько рассредоточено. Скалл не особо переживал, — он настолько сильно погрузился в личную трагедию, с такими эмоциями рассказывал историю самому себе, что слушатель, стоило признать, нужен был ему чисто номинально.              — А Скалл ведь ел эти суши раньше! — восклицал он, размахивая руками, — И не было там никакой тыквы, а сейчас вдруг появилась! И даже непонятно почему, был июнь, даже не октябрь с его Хэллоуином, июнь, понимаешь! А там тыква! Омерзительно.              — И куда ты их дел? — спросил Реборн, немного выдергивая Скалла из переживаний. Тот грустно вздохнул.              — Выкинул, не давится же мне ими, — пожаловался он печально, — до сих пор жалею о тех деньгах.              Реборн развернулся к нему, опершись бедром на кухонную тумбу — бровь его была саркастически приподнята, и даже в длинном, размеренном глотке, который он делал, слышался некоторый сарказм.              — В следующий раз можешь мне отдать такую мерзость, — произнес он с иронией, — так уж и быть, помогу тебе от них избавится.              Скалл грустно взглянул на него, печально ткнул пальцем в тыкву, о которой даже немного успел позабыть.              — От нее избавься, пожалуйста, — сказал он вежливо, — я не могу, я смотрю, как ты кофе пьешь, пока тут тыквой воняет, и меня уже тошнит.              Реборн закатил глаза.              — Лакей, да тебя никто не заставляет ее есть, — начал он вновь говорить с ним, как с идиотом, — она просто лежит.              — Она на моей территории, семпай, — произнес Скалл еще более грустно, — И если ты не уберешь ее добровольно, то я запихаю ее тебе в глотку. Целиком.              Реборн поджал губы, открыл рот, собираясь что-то сказать, но тут, взглянув на него, вдруг вздрогнул и быстро отвел глаза. Скалл вздохнул. Он и так задержался на этой кухне.              Так что, поставив на стол казанок, который он все это время держал в руке — на толстом чугуне остались вмятины от его пальцев, — он вышел из кухни и побрел на свежий воздух, искренне надеясь, что все-таки не провонялся этой ужасной тыквой.              За его спиной раздался судорожный выдох.