Моменты

      До самого выхода из особняка Козетта не замечала ничего и никого, кроме дорогого Мариуса. Слишком сильно дурманила близость, на которой они могли находиться, разговаривать, касаться друг друга. Жан Вальжан был полной её противоположностью: он оставался напряжён и бдителен всё время в особняке Жильнормана.       — Папочка, тебя что-то расстраивает? — спросила Козетта уже дома.       — Нет, милая, я просто задумался.       Козетта легко поцеловала его в щёку и ушла к себе. Что-то не давало ей покоя, но она никак не могла уловить что. Словно противная муха жужжала над ухом, и никак не выходило её поймать. Козетта оставалась уверенной в своей любви к Мариусу и в его взаимности: она даже перечитала его короткие письма, чтобы лишний раз убедиться в его чувствах.       Так, в беседах и прогулках по саду прошло ещё три визита. С каждым разом Мариус всё больше говорил о том, как они станут жить, когда поженятся: как раз вчера ему сказали, что нужно полностью менять крышу, а ещё он никогда не был в Италии, да и без собственного выезда и дорогих лошадей барону жить не пристало… Козетта слушала его с изумлением. Не то чтобы она не разделяла его желания жить красиво… Она не растеряла добрых начал, привитых отцом, но она тоже хотела красивых платьев, шляпок и кружев, как у других девушек её круга, и солгала бы самой себе, если бы сказала, что это не так. И всё же Мариуса, с которым они ещё только заключили помолвку и который уже распоряжался её — её отца — состоянием, как своим, она не узнавала.       Она влюбилась тогда, в Люксембургском саду, в юношу, исполненного прекрасных намерений, жившего на чердаке и носившего одну и ту же одежду. А человека, рассуждающего о том, как они прекрасно заживут с новым сервизом из костяного фарфора, она не знала.       — Но мне не нужен костяной фарфор, Мариус, — мягко возразила она. — Разве мы не будем счастливы без всех этих… дорогих вещей?       — Конечно будем, любовь моя! — пылко воскликнул тот. — Но в окружении дорогих вещей это намного приятнее.       Дальше Козетта его не слушала и кивала невпопад, но Мариуса это, кажется, не заботило. Она пыталась разобраться в происходящем, но пока понимала только то, что такой жених ей совсем не нравится. По дороге домой она тоже молчала, отчего отец бросал на неё встревоженные взгляды. Но сейчас ей ещё не было, что сказать.       На следующий день за завтраком на вопрос о новом визите после обеда Козетта лишь помотала головой.       — Вы поссорились с Мариусом? — спросил Вальжан.       — Нет… То есть, наверное, да. Я… — она глубоко вздохнула, собираясь с мыслями. — Я не узнаю его, папочка. Раньше он был совсем другой. А теперь мне кажется, что его волнуют только те шестьсот тысяч франков.       — Что он тебе сказал? — Вальжан говорил спокойно, но Козетта чувствовала, как он напрягся.       — Мне? Ничего. Он словно говорил сам себе собой. Про новую крышу в особняке, про путешествия, про всякие драгоценности… И он совсем меня не слушал!       — Ты знаешь, я поддержу любой твой выбор. Мне кажется, здесь дело в первую очередь не в деньгах.       — Да, наверное… Я не хочу пока его видеть, мне нужно подумать.