Моменты

      Клоду Фролло было тридцать шесть. Сам он считал этот возраст солидным — старость уже совсем близко, буквально за дверью, — и регулярно задавался вопросом «Чего я достиг?» Единственным успехом он мог считать только свою должность в Церкви. Всё остальное радовало куда меньше: он не состоялся как медик, алхимик и воспитатель, и перемен не предвиделось.       Впрочем, и карьеру он считал не столько своей заслугой, сколько набором случайностей. Хотя и признавал в глубине души, отчаянно давя гордыню, что о подобном взлёте он — третий отпрыск бедной дворянской семьи — мечтать не мог. И это было единственное, что скрашивало его мрачные мысли в те вечера, когда он рассматривал свою жизнь под лупой.       А потом, в тот яркий солнечный день, на паперти появилась Эсмеральда. Он смотрел на неё с целой гаммой чувств: восхищение, желание, злость, преклонение… И с дикой завистью смотрел на мужчин в толпе. Им доступно то, что запретно для него, если только он не решил погубить свою бессмертную душу. Они могут мечтать о её любви, о ней. А ему нельзя думать о ней иначе, чем о дите Божьем.       Но тело человеческое слабо. Да и душа не намного сильнее. Фролло ходил за ней по улицам, следил за её выступлениями и изнывал от невозможности быть с нею. Он не опустится до любовницы и не опустит её — при том, что для неё это был бы лучший вариант из всех возможных.        Стоя одной ногой в старости, Клод всё же признавался себе, что хочет любви. Её любви. Этой порхающей красавицы, этого олицетворения жизни и молодости. Но ему хотелось и сохранить свою душу. Задача не имела решения. К тому же — в чём Клод себе не признавался — он хотел удержаться на той вершине чистоты, которая отделяла его от погрязших во грехах братьев.       В один из вечеров он вновь погрузился в обдумывание своей жизни, отвлёкшись от очередного неудачного опыта. Быть может, всё это ложь? И он ошибался, когда думал, что единственная истинная наука — это алхимия? До него порой доходили слухи об учёных из Падуи, Болоньи, Мантуи… Говорили, что они даже занимаются вскрытиями. При этих разговорах одна часть Клода, жалевшая, что он когда-то оставил медицину, вытягивалась стрункой и ловила каждое слово. Она говорила Клоду, что это его истинное призвание, а не Церковь. Другая его половина возражала, что это всё богохульство и что если Клод станет участвовать в подобном, то его душа будет вечность гореть в геенне огненной.       В конце концов победила первая половина. Занятия медициной не противоречат служению — ведь сам Христос занимался исцелением, — и во вскрытиях участвовать не обязательно. А он слишком сильно желал хотя бы за остаток жизни добиться чего-нибудь, пусть и не слишком значительного.       Проблем было две: епископ и Эсмеральда. И если с прагматичным де Бомоном можно договориться полюбовно, напомнив о визите принцессы Анны прошлой зимой и сказав, что ему понадобится кто-то более сговорчивый, то с Эсмеральдой дело обстояло сложнее. Она боялась выходить из своей кельи и лишь изредка поднималась на крышу по ночам. А Клод опасался приближаться к ней.       С епископом он и правда уладил дело без особых проблем. И даже намекнул, чтобы тот не удивлялся, если Клод Фролло однажды «умрет» — например, по дороге на юг. Епископ лишь понимающе усмехнулся и благословил его на прощание.       До вечера Клод просидел в келье, прикидывая, как лучше начать говорить с ней. Нет, это бесполезно, она всё ещё влюблена в Феба и не станет его слушать. Но разве можно не попробовать? Прихожане, опомнившись от первоначального ликования в день её несостоявшейся казни, начали роптать, что язычница укрывается у Богоматери. А Клод знал буйный нрав парижан, которые со дня на день могут прийти к епископскому дворцу и требовать её казни. А там и стражники не помогут утихомирить толпу…       Клод пришёл к её келье и долго мялся у двери, как вдруг она открылась, и он увидел Эсмеральду.       — Вы! — с ужасом воскликнула она. Но Клод зажал ей рот рукой и втащил её обратно в келью.       — Молчи, это для твоего же блага. Ты ещё хочешь жить? — Эсмеральда оторопело кивнула. — Хорошо. Тогда слушай меня внимательно и не вздумай кричать, если не хочешь на виселицу.       Эсмеральда закрыла глаза на несколько секунд, что Клод принял за согласие.       — Как вы посмели прийти сюда? — прошипела она. — После всего, что сделали.       — Я знаю, что ты обо мне думаешь. И я сам проклинаю себя с того дня так, как даже ты не можешь. Да, это я вонзил нож в спину твоего возлюбленного, чтобы он не мог осквернить тебя собой.       — Не говорите о нём, вы этого не достойны, — сказала она не очень твёрдо.       — Сколько недель ты здесь? И он не разу не навестил тебя и не пришёл в суд, хотя знает, что ты здесь и не виновна, — вспылил Клод.       — Я знаю! Знаю! Но ведь это я виновата! Я не выдержала!.. — она зарыдала, и Клод осторожно погладил её по голове.       — Он недостойный человек, и ты вскоре забудешь его, — непререкаемым тоном сказал Клод. — А теперь слушай меня. Я приду к тебе ночью, и мы покинем Собор и Францию навсегда.       — Я никуда с вами не поеду, — Эсмеральда решительно помотала головой.       — Значит отправишься одна — на виселицу. Думаешь, люди в городе в восторге от того, что ты, язычница, нашла приют у Богоматери? Они придут к епископу и потребуют отдать тебя палачу.       — Но я крещёная! — она вытащила из кармана маленький деревянный крестик.       — Для них ты цыганка, а значит, колдунья и язычница, — терпеливо объяснял Клод. — Поэтому тебе нужно исчезнуть отсюда, если ты в самом деле хочешь жить. Я принесу тебе одежду, и мы уедем.       Эсмеральда не ответила, но и не возразила. Значит, этой ночью. Нужно собрать деньги, немного вещей, еды… и решиться сделать шаг в новую жизнь.