Моменты

      (Пропущенная сцена к работе «Dum spiro, spero»)              Заключение Клода в тюрьму сначала не произвело на Жеана должного впечатления. Он, в общем-то, давно подозревал, что однажды дело закончится именно этим. А как иначе, если на его памяти Клода всегда звали чернокнижником? Будь Жеан на месте его врагов, он бы поступил так же. Он не очень хорошо разбирался в юриспруденции, но знал, что попов нельзя пытать и что казнят их в исключительных случаях… А Клод связан со всякими чиновниками — наверняка это должно помочь.       Первое осознание пришло через несколько дней — мучительное, болезненное. Через пару после новости, что Клода бросили в темницу Дворца Правосудия, Жеан всё же пошёл в коллеж. Но вместо обычного дня он получил порцию презрения от преподавателей, а приятели старалась близко не подходить, словно он чумной. Жеан пробыл в коллеже всего пару часов и ушёл домой: там по крайней мере к нему никто так не относился.       Весть о заключении архидьякона в тюрьму разнеслась по городу стремительно. Но, что именно послужило причиной, не объявляли. Главной версией было колдовство, потом заключение договора с Дьяволом и в последнюю очередь — что это какой-то конфликт между властьимущими. У архидьякона хватало недоброжелателей, так что и этот вариант имел достаточное количество сторонников. Жеан же не занимал свою голову подобными вопросами: пока что он лишь злился на брата за то, что он в очередной раз испортил его жизнь. Мысль, что он может этого самого брата лишиться, ещё не достигла его сознания.       Ещё через дней десять после первой новости последовала вторая. Архидьякона обвиняли сразу в двух преступлениях: в чернокнижии и союзе с Дьяволом. Прокурором по делу назначили мэтра Шармолю, так что все догадки каждого горожанина были по заслугам вознаграждены. Но Жеан продолжал себя успокаивать, что это всего лишь представление, и Клоду — как и ему самому — ничего не угрожает. Несмотря на пренебрежение друзей и отказы продавать ему хоть что-то в привычных лавках.       В кабаках его тоже отказывались обслуживать, так что через некоторое время Жеан стал мечтать о прежде дрянном кабаке «Старая наука» и хоть о какой-то компании. С братом колдуна не желали связываться даже прежние друзья из коллежа, а уж о Фебе де Шатопере можно было позабыть: он не станет даже на одном поле гадить с таким, как Жеан, особенно в свете будущей свадьбы с богатой знатной невестой. Так, незаметно для себя, Жеан в первый раз в жизни остался в совершеннейшем одиночестве. И в первый же раз будущее стало крайне зыбким и туманным. Он не представлял, что делать дальше, откуда брать деньги и вообще — что будет завтра?       Всё чаще он бродил по городу: летняя жара не позволяла сидеть в душной комнате, а на улице хоть не так сильно давили стены. Наконец до Жеана начало доходить, что всё это не шутка, что Клоду на самом деле грозит смертельная опасность, а он долго не протянет в этом городе в одиночестве. Но что делать-то? Нужно уехать, но не одному же! А цыгане из Двора Чудес, кажется, совсем не собираются покидать Париж.       Ещё через несколько недель назначили суд. И Жеан, хоть ему и до смерти страшно — будто приговор будут выносить ему, — всё-таки поплёлся во Дворец Правосудия. Церковный суд вынес свой самый страшный приговор — с Клода сняли сан, лишили всех прав и привилегий. Но поскольку его преступления слишком тяжелы — колдовство прямо в доме Богоматери,— дело передали светскому суду. Выступления прокурора и адвоката, допросы свидетелей, опять выступления прокурора и адвоката… — всё это так уныло, что Жеан едва не заснул. Он смотрел на Клода, но тот застыл, как статуя, и даже не пытался найти взглядом младшего брата. От этого на секунду обидно, но Жеан одёрнул себя: наверное, ему бы тоже было не до этого.       А потом, после визита к Клоду в темницу, от которого Жеан отходил неделю, рыдая, как малявка, объявили день казни. Внутри так много эмоций, как капель дождя. Злость, любовь, обида, сожаление и чудовищная, невыносимая боль сводят с ума. Жеан едва смог найти силы, чтобы привести себя в относительный порядок, и выйти из дома. Уже по пути появилась мысль, что можно попробовать вновь влиться в компанию приятелей. Клоду он не в силах помочь, как бы ни хотел — а в первый раз в жизни хочет, — а вот помочь себе ещё можно попытаться.       Но когда он оказался на крыше дома и увидел траурную процессию, слова застряли даже не в горле, а ещё ниже. Он смотрел бывших приятелей, которые смеются над его братом, и ему больше всего на свете хотелось избить их до полусмерти. Или до смерти… Силы смотреть на происходящее кончились почти сразу. Жеан спустился на землю, зашёл в лавку на окраине Левого берега и, придя домой, напился. Он теперь изгой. Теперь ему точно можно.