durex ultra-safe для души, пожалуйста

Кроули, дёргаясь и почти не открывая глаз, рыдал на его коленях, пока не уснул. Возможно, не совсем сам, но демону точно не помешает перерыв, чтобы слёзы перестали смешиваться с кровавой слюной. Пачкать складки на бёдрах и покрывало. Кровь неплохо отстирывается холодной водой, но, какое упущение для тебя, Господь, сколько её было. Азирафаэль смотрит, как Кроули почти не дрожит во сне, и думает о том, как впервые выставил ему условия. Либо ангел берет под контроль желание Кроули причинять себе боль, либо демон прекращает в полвторого ночи подпаливать ногти на безымянных пальцах. Эту вонь невозможно выветрить. К Хастуру ангел за Кроули не пошёл — герцог увёл его, мокрого, уродливого, на свой этаж и не отпускал ужасно долго. Азирафаэль никогда не признаётся, что считал каждый час, чтобы после припомнить. Это ниже его достоинства — как и пытаться отговорить Кроули от того, чтобы принять предложение Хастура. Азирафаэль давит на расслабленное плечо, переворачивая Кроули на спину, и ведёт рукой по чернеющему животу. Пятна, полосы и кляксы на опухшей коже. Скорее всего, герцог бил его, пока сношал, а пару месяцев назад ангел думал, что демону хватит их сессий несколько раз в неделю. А потом он ввёл отчёт о каждом новом появившемся синяке и ожоге. Ему нравилось думать, что он так хорошо и складно может помочь своему демону. Никто — только он. Иначе Кроули не справится — только с ним, только рядом и только под его контролем. По таймеру и выверенному плану, когда уже наконец нужно выздороветь. Азирафаэль разлепляет бедра и впивается пальцами в развороченную дырку. Не сжавшуюся и провисающую от того, что, скорее всего, Хастур не позволял Кроули соскальзывать с члена. Может, ещё звал коллег и подчиненных. Демон не рассказывал ему, только рыдал громче и возил сырыми щеками по протёртым краям пиджака. Двигать кистью слишком легко, и ангел чувствует, как весь шеститысячелетний мир липнет по контуру к его телу. Как значение и смысл остаётся только в его руках, тянущихся к ширинке. Вся суть заканчивается на прожжённой до зубов щеке, печени, которую можно сжать, если чуть сильнее надавить на живот, вываливающейся связке на голени, на кратерах-ладонях, на располосованных бёдрах, на точках-ожогах от боков до горла, на распухшем носе и пережёванном языке. Только это имеет значение сейчас, когда ангел с размаху въезжает в безвольное тело. Уродовавшее себя добровольно и подставляющее себя за бесценок. У Азирафаэля всегда есть алиби — любовь к Кроули. Он ведь ангел — и это почти благословение. Только он не готов сейчас делиться с Богом — хочет видеть каждую секунду, каждое движение из-за толчков сам, каждый бессловесный хлопок рта. И не делиться ни с кем. Это тело сейчас только его: каждый ожог, каждый кровоподтёк, каждый гниющий миллиметр. Ангел обязательно залечит каждый из них, снимет все драные лоскуты, восстановит кожу, ототрет кровь, но только когда кончит дважды. У него алиби на каждый из тех раз, когда он прорывает рыхлые ткани и сжимает перистальтику на кишках. И всё двигается, двигается, двигается, пока мышцы почти не сжимают его изнутри. Даже сам Господь Бог сегодня не приватный зритель.