durex ultra-safe для души, пожалуйста

Азирафаэль Фелл, измазавший пальцы в чёрной пасте, задерживает дыхание. Его слова напечатали на первой странице их газетки. Что-то о справедливости, законе и беспринципности. Если бы у него была дочь, заголовок обязательно бы включал обещание сделать всё, чтобы с его ребёнком такого не случилось. Гейб знал, кого отправить от департамента надиктовывать в забитые крошками микрофоны. Азирафаэль — почти иконописен. Рождество и таинство брака в его волосах. Его рту подходят слова о мерзости поступков. Фелл не приходит провожать Кроули на суд. Знает, что их время наедине закончилось ещё накануне. Кроули дышал тяжело и медленно, не смотрел на него, вряд ли выучил ногами несколькометровый пол. В его камере не хватало воздуха и на одного — и Фелл сохранил свой вдох. Свидетеля, низкую безголосую дамочку, ставят выше, чтобы на нежестко-бумажных фотографиях завтра смотрелось лучше. Она говорит слишком много, и Феллу куда интереснее заботиться о своём дыхании. Наверное, его лёгких хватит на три выдоха. Раз — и Кроули не считает прутья перед собой. Два — и судья слишком долго вспоминает фамилию бросившегося к нему мужчины. Ужасно нервного сэра, который вопит о том, что кастрировать Кроули надо. Три — и история свидетеля оказывается сожрана десятком микрофонов. О том, как дамочка всё видела, как Кроули задирал платьице и как зажимал потной ладонью рот. Конечно же, не заметив её. Рты глотают больше воздуха, чем нужно для слов, и Фелл думает, что в камере Кроули было ещё меньше. Едва-едва достаточно для того, чтобы голос Азирафаэль сразу же начал окисляться. Присяжные давятся вопросами, ненавидя Кроули за лишнее внимание к их работе. Они задыхаются, раздражаясь из-за того, что предусмотрительно не забили свои лёгкие до отказа. У Кроули — стратегия. Из его горла не ползёт ни одного слова. Оно атрофировалось и едва прокачивает воздух — не то что голос. Кроули здесь нужен только для утренней цветной печати и разочарования микрофонов, когда он отказывается от комментариев. Первых и последних. Возможно, дело всё в том, что его воздух вкачивался в третьи лёгкие. Такие же ассиметричные, полнокровные. Шкодистые и занимающие ужасно много места в камере. Девочку приводят только в конце заседания, и Феллу неинтересно. Он не запоминает ни цвета глаз, ни размер ступни. Её тельце не подходит под его пропорции, и он знал об этом заранее. В зале куда больше места, но она, кидаясь к нервному сэру, глотает воздух так, что его становится меньше, чем в оставленной камере. Феллу скучно, и он ее думает о том, что сказал ему накануне Кроули. Не смотря ни на кого перед собой. Кто-то из них, болтая воздух под щеками, ошибся, как будто чего-то не хватило, и теперь всё ужасно скучно. Свидетель поскальзывается и подворачивает лодыжку. Кроули молчит, когда судья сообщает своё решение. Едва-едва тянет воздух, как тогда, накануне. Когда Фелл тащил за собой третьи лёгкие и пинал их ближе к задержанному. — У меня есть предложение, Кроули. И ты не будешь от него отказываться, — и его голос лип на несколько метров грязного пола в ужасной духоте. Девочка без образа и с не тем оттенком волос и формой кончика носа сидит у сэра на коленях, когда Азирафаэль пробирается к выходу. У всех ужасно много работы и возьни с этим делом — а ему ещё пачкать пальцы оформлением дела. Он — праведный старательный служащий департамента, о котором все сегодня говорят. И, выходя из набитого духами и визгом стульев без пробковых прокладок зала, Фелл сдувает уставшие лёгкие разом. Не деля натрое.