durex ultra-safe для души, пожалуйста

— Азирафаэль, черт возьми, пожалуйста. Ангел убирает руки, стряхивая с пальцев память о чужом горле. Смотрит, как демон скрывает покрасневшую кожу хлопковой тканью и больше не делит с ним постель. — Ты же всегда хотел, чтобы я немного разбавлял нежность. — Но я просил тебя сейчас не делать этого. Ты снова прослушал? Или понял меня не так? Ангел, почему ты снова делаешь это? Азирафаэлю не нужно оборачиваться, чтобы узнать, как зеркалу противно отражать эту сцену. — Знаешь, почему я не хочу, чтобы ты делал мне больно? Кроули начинает говорить быстрее, чем ангел придумывает новое оправдание. Ужасно длинные недели, чтобы снова и снова объяснять и останавливаться. — Ты столько расспрашивал меня о Хастуре. Я знаю, что это не просто любопытство, а ты понял, что это всё следствие. Вся экзотерма израсходовалась, и сейчас вся комната стынет от того, как Кроули подтягивает к себе руки и что-то трёт под веками. — Он не сделал ничего невероятно ужасного. Да, было больно, кажется, даже сломал кость. Насильник из него не лучше, чем те, к которым я сбегал. Когда он трахал меня, я думал о том, зачем ему это. Зачем он хочет сделать мне больно. Для каждой твари в аду одно объяснение: это просто развлечение. Смотреть, как кому-то больно и как он ноет у тебя под ногами. О, Кроули так старается показать равнодушие, только весь дёргается и прижатые к груди руки не могут это сдержать. Слизистая краснеет слишком сильно. Это вполне правильно, только демон в этот момент должен быть рядом с Азирафаэлем и предугадывать, когда будет следующее прикосновение. — И я думал о тебе. Я думал, что каждый раз, когда ты делал мне больно, ты хотел помочь мне. Всегда: и тогда, со святой водой, и с твоим «слишком быстро». И сейчас — с моим чертовым желанием делать себе больно. Я думал, что ты всегда делал это не ради своего удовольствия. А тогда, черт возьми, какая разница, сколько могу я вытерпеть, если аду, из-за которого всё это, плевать? Не будет никакой наклейки «ты молодец, терпила адского уровня». И есть ты, который даже готов делать мне больно, насколько ты любишь меня. Кроули больше не тянется к глазам, и комната снова начинает прогреваться снизу вверх, когда тонкие синяки демона мокнут, не растворяясь. Азирафаэль уверен, что поймёт каждое слово, даже если не будет вслушиваться, — если только будет смотреть, как взбухают капли на чужих щеках. — А потом я вернулся, и ты, кажется, не готов терпеть меня рядом, не делая больно. Кроули следует связать, чтобы он не смел вытирать слёзы. Это может сделать только он, Азирафаэль. Только ему позволено контролировать то, как много их появляется и как быстро они будут размягчать кожу. Кажется, об этом они говорили с Хастуром, когда ангел впервые спустился в ад после неудачного конца света. — Скажи, это правда? Всё, что я сказал. Ты правда настолько хочешь сделать мне больно? И помощь мне была прикрытием твоего садизма? Герцог говорил, что не верит в безоговорочную святость. Что в любом случае она чем-то компенсируется. У Гаврила, например, это желание таскать на себе слишком много накрахмаленной одежды. А у Михаил — привычка заранее считать каждого идиотом. Наслушавшись слухов о том, как Азирафаэль тысячи лет таскал Кроули за собой и подпускал к себе, когда выгодно, Хастур предположил, что у него это небольшая склонность к садизму. Естественный изъян. — Конечно, нет, Кроули, ты же знаешь, что я люблю тебя. Азирафаэль говорит это сразу же — хотя куда приятнее сделать паузу, чтобы увеличить количество слез на коже. Комната распаляется так, что энергия переваливает за порог и реакция идёт ужасно быстро. Это оправданное упущение. Ради того, чтобы завтра, через месяц и десятилетие самому контролировать, как дрожат слабые несдержанные губы. Ангел ничего тогда не ответил Хастуру, предлагая закрыть квартал несколькими удобными случаями наверху. А герцог сказал, что это только подтверждает его теорию. И это только вопрос времени, когда это коснётся и Кроули. Вечная игрушка, таскавшаяся за всеми в аду и молящая сделать ей больно. — Это звучит ещё менее убедительно, чем молчание. Азирафаэль не знает, о чем говорит Кроули, когда выжирает его взглядом, желанием, памятью о сжатом горле. Снова-снова-снова, чтобы демон просил причинить ему боль и не останавливался. Снова согласился на систему поощрений и наказаний, где всё достигается через боль. И ангел скажет ему что угодно, чтобы Кроули снова заплакал и мазал слезами по его рукам. Такой красивый с раскрасневшейся слизистой. И когда он подходит ближе к ангелу, Азирафаэль уверен, что тот понял. Всё понял — правильно и так, как хочет этого Азирафаэль. Да и нет у Кроули других вариантов. Ангел ведь даже не лгал, это не его компенсация святости — он правда любит его. Его губы, когда он воет от боли. Его глаза, когда он вдавливает веки сильнее, чтобы перетерпеть. Его руки, когда он хватает его пальцы, чтобы вынести всё, что позволял ему чувствовать ангел. Азирафаэлю так нравится видеть вблизи эти свежие растёкшиеся капли и зажатые зубами губы. Хастур был прав. — Ты же знаешь, что я всегда любил делать себе больно. И Кроули чуть наклоняет голову, едва нажимая на губы ангела в сыром поцелуе, чтобы почти сразу же отстраниться.