Солипсизм убиенного

Олежа в детстве очень сильно астрономией интересовался. Любил читать книжки про планеты в Солнечной системе, смотреть мультфильмы о космосе и слушать истории о приключениях великих космонавтов. Он рисовал звёзды разноцветными карандашами, у всех вокруг об их орбитах расспрашивал, учил спутники планет и самые необычные факты пытался запоминать: Земля то, на самом деле, формы шара не имеет, а знаменитые кольца не менее знаменитого Сатурна вовсе не сплошные. Он знал уже, что падающие звёзды — вовсе никакие не звёзды, скорее всего, но желания всё равно всегда загадывал. В один день, — маленький Олежа знает, — он обязательно увидит не один жалкий летящий камень, а целый метеоритный дождь, и все десятки его совершенно разнообразных желаний обязательно сбудутся. Олежа в подростковом возрасте только больше в астрономию углублялся. Теперь он на ватманах дорогими заточенными карандашами чертил целые карты звёздного неба в различные дни, в толстых книгах в твердых переплетах читал о кротовых норах и принципе неопределенности. Слушал подкасты о световых годах, изучал формулы кульминаций, разбирался в законах Кеплера и не путался в базисах с параллаксами. Знал уже, что у Сатурна имеется ровно восемьдесят два известных спутника, знал названия каждого возможного, знал, что помимо Земли Титан — единственное космическое тело во всей Солнечной системе, имеющее на своей поверхности воду. Теперь повзрослевший Олежа мог уже отличить даже метеоритный поток от метеоритного дождя, но ни одного из них всё ещё ни разу не видел. На одинокие падающие камни всё ещё с тоской смотрел, ничего уже не загадывая, но знал: если увидит больше — все десятки его желаний, если очень сильно захотеть, сбудутся. Взрослый Олежа свою любовь к астрономии выкинул в Чёрную дыру — даже со скоростью света ей оттуда не вернуться. Он учебники с красивой обложкой променял на серые книги с длинными надписями на них, плотную бумагу с карандашами заменил на многочисленные тетради с конспектами, а песни и подкасты о космосе — на длинные лекции об экономике. Все факты в голове у него давным-давно в кривые звёздные скопления перемешались, забившись куда-то в темный угол черепной коробки. Он помнит теперь названия только двадцати с лишним спутников Сатурна, не уверен, сколько в земном часу звёздных секунд, и постоянная Стефана-Больцмана более аккуратным звуком от зубов не отскакивает. Про падающие камни он ничего нового не узнаёт, желаний у него, кажется, и вовсе не осталось, но поглядывая на ночное небо он знает: если увидит метеоритный дождь — то, что он загадает, обязательно сбудется. Дипломатор на падающую звезду похож не был. Героем народа его назвать было совсем легко, героем Олежи из детства — невозможно. Олежа в подростковом возрасте сравнил бы его, скорее, со Сверхновой, добавляя глупую метафору о том, что она разгорается так же быстро, как и затухает. Олегсей во взрослой жизни не сравнивает его ни с чем, потому что желает с ним более никогда не встречаться. Раньше желал быть замеченным, желал услышать благодарность, но метеоритный дождь падать отказывался, и желание газом сгорело: Дипломатор по прежнему белой дырой никого к себе близко не подпускает. Антон — наоборот. Антон нежно улыбается и крепко руку при встрече пожимает, прямо в глаза смотря. Антон покупает кофе, пиджаком своим заботливо укрывает, о том, как прошёл день, иногда расспрашивает. Антон на машине до общежития подвозит, на сообщения, хоть и редко, но отвечает, и Антон от взрослого Олегсея просит помощи. Взрослый Олегсей амбициями Антона вдохновляется, сотрудничать соглашается, и у него в космически-синих глазах снова голубые гиганты искорками загораются. Взрослый Олегсей последние силы тратит на совместные идеи, снова берется за забытые карандаши и много пишет. Он спину надрывает, таская реквизит, руки стирает, зашивая ткани и сердце износит, смывая кровь. А потом он не замечает, что всё меньше видит Антона и всё больше — Дипломатора, и тянется ближе, помогать всё продолжает и продолжает, верным псом за героем направляясь. Не замечает и того, что рука при встрече к нему больше не тянется, пиджаки в гардеробе более не появляются, кофе остывает быстрее, переписки короче становятся и на секретный телефон переносятся, и улыбки сияют более не ему, а объективам фотоаппаратов. Дипломатор на падающую звезду не похож, Антон, несмотря на фамилию говорящую, тоже, а вот Олежа, замечающий созвездия синяков у того на спине — целый метеоритный дождь.

***

На часах около двух ночи, когда Олежа находит в себе силы сесть за рабочий стол. Лежал в кровати, в потолок смотрел — долго — думал, размышлял и рассчитывал, после чего тяжелым камнем попытался на ноги подняться, потянувшись. Сел на место, открыл ноутбук, зажмурившись от противного холодного света. Пароль машинально ввёл, еле по клавишам попадая — пальцы неимоверно сильно дрожали, напоминая о нехватке сна. Отдыхать нельзя было, Антону — парень надеялся, что именно ему это и нужно, — помочь просто необходимо, глаза закрывать нельзя, руки опускать нельзя, вставать из-за стола нельзя, отвлекаться нельзя, жалеть себя нельзя: Антон ведь не жалеет. Буква «Д» в списке файлов находится сама, открывается точно так же, и Олеже так хочется заменить её на куда более аккуратную букву «А» — Олежа не заменяет, потому что отвлекаться, напоминает он себе, нельзя. Антон же не отвлекается. Текст не пишется. Олежа смотрит на жалкие пару строчек на экране, всё еще жмурясь от противного света, напоминающего белый карлик. Тепла от выедающей глаза буквы «Д» в названии, правда, не доходит — Олежа уверен, что от «А» обязательно бы дошло, — и приходится укутывать себя в какую-то кофту, чтобы не замерзнуть. Олежа смотрит в окно, за стеклом которого виднеется звёздное, чистое небо, и невольно усмехается: там, за окном, космически красиво, здесь, в экране ноутбука, от содержания тошнит. Чёрные буквы уродливой кляксой въедаются в роговицу, проникая в мозг. Тишина сгущается, пальцы машинально стучат по клавиатуре в надежде создать хоть что-то. У Олегсея ужасно ломит каждая косточка в его жалком теле, резкой болью разрывается каждая нервная клетка, и сердце от количества шрамов и пулевых ранений — не его — скоро внутримышечно кровью истечет. Олежа хочет сдаться, начать всё с начала, не начать вообще, но не сдается: Антон ведь этого не делает.

***

Проходит ещё около часа жалких попыток выдавить из себя хоть какие-то строки. Буквы плывут перед глазами, сердце грудную клетку разносит, руки на столе практически не держатся. Слова смешиваются в одну противную массу: говорить-революция-послушайте-герой-страх-говорить-знать-ошибка-победа-герой-революция-герой-послушайте-страх-победа — и мозг, кажется, даже несмотря на отсутствие болевых рецепторов, изнутри неприятно саднит и щиплет. Олежа верит: Антон, которому это всё, конечно, нужно, обязательного его похвалит и руку на плечо дружелюбно положит. Дипломатор промолчит, холодно кивнув в сторону, а Антон — Олежа знает, — определённо похвалит. Он снова смотрит в окно, на этот раз задерживая взгляд. Глаза его мигом расширяются, начинают тысячами маленьких звёзд блестеть. Пальцы ещё сильнее трястись начинают, кажется, теперь уже от тревоги, и улыбка сама невольно на лице полумесяцем расплывается. На синем небесном полотне Олежа замечает искру, летящую куда-то за горизонт. Через пару секунд наблюдения — ещё одну, упавшую туда же. Сердце у него начинает биться всё чаще, энергия, появившаяся внезапно, по венам растекается млечным путём, и он глаз оторвать от окна не может. Третья искорка полетела уже в другую сторону, четвертая повторила судьбу первой, спрятавшись за еле видимой линией. Олежа из детства радостно визжал у самого себя в голове, потому что понял, что ему врали: это никакие не летающие камни, никакой не метеоритный дождь — Олежа из подросткового периода сам себя исправлял, что это, скорее, поток, — это самый настоящий звездопад с самыми настоящими звёздами, разрезающими своим сиянием небесную гладь. Олежа во взрослой жизни забыться не успевает и тяжелый взгляд на экран ноутбука переводит, и сердце его колотиться так резво перестаёт. Буква «Д» червоточиной выедает глаза, воруя улыбку с раскрасневшегося лица. Страх-говорить-звезда-ошибка-победа-кометы-герой-революция-послушайте-страх-комета-герой-говорить-звезда-страх-герой-звезда-страх-герой-звезда-страх-герой-проигрыш — слова с экрана запутанным комком мельтешат в голове, не давая сосредоточиться на чем-то конкретном. Олежа нервно усмехается: там, за окном, мечта всей его жизни, здесь, в экране ноутбука — его последнее желание. Продолжать писать нужно, Дипломатор сказал бы, что это куда важнее каких-то непонятных камней в тысячи километрах отсюда. Ещё немного совсем осталось, ещё чуть-чуть — Олежа яростно опускает пальцы на кнопки на клавиатуре, пытаясь закончить как можно скорее. Пятую искорку с неба он пропускает, шестую — тоже, как и все остальные, в прочем, — отвлекаться нельзя. Антон ведь не отвлекается. Он пишет и пишет, забывая о собственных амбициях и детских мечтах, напоминая себе о собственной беспомощности чуть ли не каждую секунду. Дипломатор его не похвалит, но Антон — Олежа надеется, — Антон обязательно по волосам потреплет и назовёт его как-нибудь ласково и по-доброму. Антон обязательно — Олежа надеется, — посочувствует пропущенному звездопаду и пообещает на следующий сводить их на природу. Антон, конечно же — Олежа знает, — на прочитанное сообщение двухдневной давности рано или поздно ответит, и тогда никакие метеоры на небе важными уже казаться не будут. Антон не сдаётся, потому что не перед кем сдаваться: это постоянно делает Дипломатор. Антон не отвлекается, потому что отвлекаться не от кого: Дипломатор забирает все лавры себе. Антон никогда не жалеет, потому что жалеть вовсе некого: Дипломатор даже смотреть на Олежу ласково запретил. Антон не отвечает на сообщения, зато Дипломатор в три часа ночи вызывает на подмогу, Антон руку при встрече не пожимает, зато Дипломатор мёртвой хваткой держится за подставленное плечо, истекая кровью. Антона никто не видел уже несколько месяцев, зато Дипломатор воздух кулаком разрывает со всех телевизионных экранов. Антон больше не благодарит — Дипломатор не благодарил никогда, но Олежа надеется — буква «Д» в названии файла обязательно превратиться в куда более утонченную букву «А», и безумной красоты звездопад ещё повторится. Страх-звезда-герой-революция-говорить-звезда-ошибка-помощь-послушайте-страх-комета-герой-говорить-звезда-страх-герой-революция-отчаянье-послушайте-страх-победа-боль-говорить-герой-глухонемой. Проглоченный работой Олежа забывает загадать единственное своё желание: живой Антон. Звездопад заканчивается.