* * *
Первым вернувшись из бани, Радмир затевает ужин и даже не спорит, когда Лукин вызывается ассистировать. Рад даже уступает ему, беря на себя простенькие задания вроде настрогать салат, пока Матвей колдует над мясом, обещая показать ранее упомянутые навыки готовки. Радмир вспоминает слова Лии, первые пару лет после свадьбы прожившей в доме Яшиных родителей, что, мол, две хозяйки на кухне — это беда. Однако совместная готовка с Матвеем не доставляет ему дискомфорта. Во-первых, Радмир не лезет с советами, хотя в один момент сердце непроизвольно екает, когда нож в руках Лукина резко соскальзывает с куска мяса и едва не задевает пальцы, но обходится. Во-вторых, ненавязчивая беседа уютно заполняет пространство, и Радмир делает вывод, что их короткая дневная даже не перепалка, а так, стычка мнений, осталась в прошлом и Матвей не держит обиду. А в-третьих, давненько Радмир не занимался чем-либо на па́ру, привыкнув управляться с бытом самостоятельно, а тут едва приложил усилия, разве что сам был на подмоге у Лукина, и правда достойно управившегося с будущим ужином. — Его тоже сам сделал? — указывая на большой резной сундук возле стены, интересуется Матвей, когда они с Радом в ожидании возвращения Глеба из бани осматривают гостиную. — Ага. — Красиво очень, — хвалит Матвей, присев перед сундуком на корточки. Оглаживает покрытую лаком витиеватую резьбу пальцами, даже приближается и нюхает. — Да ему лет пять скоро, не пахнет уже, — усмехается Радмир, возвышаясь у Лукина за спиной. — А по-моему, пахнет. — Снова почти впритык упирается носом и фыркает, втягивая воздух. — Смола и дерево. А на продажу изготавливаешь или только для себя? Матвей встает и от резкого движения неожиданно пошатывается. Подхватив под локоть, Радмир держит его, пока тот не встает устойчиво. — Болит? — уточняет Славин, когда Матвей трет виски. — Нет, давление, наверное, упало. Порядок, спасибо. — Он улыбается, и это больше смахивает на виновато поджатые губы. Не чета той улыбке, которую Рад заприметил днем. — Уверен? А то Лийка мне шею намылит, точно. Скажет, не уследил, — с иронией фыркает Радмир и сам для верности прикладывается ладонью ко лбу найденыша. — Температуры нет. Наоборот, холодный опять. — Это просто у тебя рука слишком горячая, — замечает Матвей, когда Рад, удостоверившись, что падать тот точно не намерен, отпускает его. — Да я весь такой. — Не поспоришь, — соглашается Матвей а потом, пытаясь не улыбаться, прикусывает губу и на миг отводит взгляд. — Я про температуру, — уточняет он. — Кхм, я тоже, — стараясь звучать серьезно, говорит Радмир, но губы сами тянутся в ответной улыбке. Прошествовав по гостиной дальше, Матвей останавливается напротив стеллажа и берет с полки деревянную фигурку волчицы. — Она как живая, — восхищается он, разглядывая статуэтку. — Она ведь тоже твоя? — обернувшись на Радмира, любопытствует Матвей и получает молчаливый кивок. — Невероятная мастерская работа. — Я вырезал ее в память о матери, — признается Радмир, поддаваясь порыву поделиться историей, скрытой за причиной создания статуэтки волчицы — полной копии его матери, какой Рад ее запомнил. Он знает, что это неизбежно потянет вопрос о том, где она или что случилось, от которого Лукина сдержит разве что воспитание и нежелание показаться бестактным, поэтому сам опережает его и говорит: — Она жива, но много лет как не живет в общине. Мы давно не виделись. Матвей смотрит на Радмира, и в глазах читается смесь любопытства и уважения к чужой частной жизни. Наверное, задай он вопрос, Рад бы ответил. Иногда старая заноза зудела. Хотя о матери он не говорил даже с Полиной: не было толку ни ворошить прошлое, ни спорить о настоящем, в котором мать после продолжительного молчания однажды дала о себе знать и просила о встрече. Полина, хоть о матери никогда не отзывалась плохо, — наоборот, скорее, с теплом вспоминала детство, — увидеться отказалась и не слишком поддержала идею брата на встречу все же явиться. Он не послушался, в обозначенный день явился в город и едва узнал в практически чужой женщине маму, какой ее помнил. Вопрос, почему она бросила их с Полиной, сбежав из общины, вертелся на языке с первой минуты, но озвучил его Радмир лишь в конце. «Меня поставили перед выбором: либо свободная жизнь вне общины, либо вы, третьего варианта не предоставили», — честно ответила она, теребя на пальце кольцо. В глазах матери он читал раскаяние и давно засевшую боль. Возможно, то была лишь иллюзия в попытке оградить себя от правды или не рушить остатки веры в то, что выбора у матери действительно не существовало. В конце концов они с Полиной выросли вполне счастливые своей жизнью. И Рад надеялся, что и мама нашла свое счастье, даже если без них. «Я никогда не прекращала скучать по вам», — обняв его на прощание, произнесла она. Радмир верил ей — запретил себе думать иначе. Но встречаться с матерью больше не стал: так за него решил запрятанный в глубине сердца десятилетний мальчишка, который еще долго плакал ночами в подушку, скучая по маме. Появление Глеба развеивает атмосферу, принося звук и движение в будто замерший под вуалью воспоминаний воздух. — Ладно, тогда я пойду. — Бросив на Радмира как будто извиняющийся взгляд, Матвей возвращает статуэтку на полку. Забирает из спальни выданное Радмиром свежее полотенце и белье и уходит в баню. — Надо было его проводить, — запоздало сетует Глеб и смотрит в окно, будто ожидает увидеть плутающего без его помощи по двору Матвея. Радмир встаёт рядом, упирается руками в подоконник и обводит взглядом картину снаружи. Трава кажется темно-серебристой под светом ярких, без единой преграды облаков, звёзд и луны. Контуры небесных светил сегодня настолько четкие, острые, будто свирепые — на такие выть в самый раз. — Он старше тебя, справится, — говорит Радмир. Заводить с племянником подобный дневному разговор о привязанности очень не хочется. — А вдруг ему плохо станет? — беспокоится Глеб дальше. Радмир открывает рот, чтобы возразить, однако в голове вспыхивает момент с пошатнувшимся Лукиным. Может, действительно не стоило того отпускать в густо натопленную баню одного? Это они привычны к высокой температуре, пару, но кто знает, как отреагирует ослабленный организм найденыша? — Он не слабак, — озвучивает вердикт Радмир в той же степени себе, как и племяннику. — Если минут через двадцать не придет, тогда проверим. Глеб пыхтит, но не спорит и уходит из кухни. Решив проветриться, Радмир выходит на крыльцо. Воздух к ночи заметно покусывает кожу, сообщая тем самым, что тепло солнца в дневное время — удовольствие ложное, а холода только и ждут, как бы показать зубы. Где-то в лесу слышен клич совы, а острый слух, особенно в пролегающей тишине, улавливает шорохи ночного зверья: Рад часто замечал лисиц, снующих в надежде найти и умыкнуть что-либо съедобное около дома, или же семейство ежей, готовящихся к спячке. Вероятно, размышляет Радмир, зять и сестра вернутся рано утром, так что сразу после завтрака следует явиться с повинной и приложить все силы к тому, чтобы оградить Глеба от лишних переживаний, связанных с отбытием Лукина. Не следует держать найденыша в общине, даже если тот ещё не восстановился — в городе есть приличная больница, где его смогут обследовать. Ему нужно вернуться домой, к родителям, к брату, к друзьям, к работе, которую Матвей любит. Нужно забыть испытания минувших лет взаперти. — Дядя Рад, а где свежие простыни? — вынырнув из дома, спрашивает Глеб. — Хочу нам с Мотей кровать застелить. — В комоде всё. — Не нашел, только пододеяльник и наволочки. — Значит, в прачечной, не принес после стирки. — А, не искал там, сейчас, — отвечает Глеб и юрко скрывается обратно в доме прежде, чем Радмир открывает рот, чтобы остановить и поговорить. Вздыхает, выпуская седое облачко теплого пара изо рта, в голове сумбур. С одной стороны пусть уж последний вечер общаются, с другой — Глеб будто не понимает или отталкивает мысль, что Лукин здесь не навсегда, и вот это в большей степени напрягает Радмира. — Глеб, дуй сюда! — приотворив дверь в дом, кричит он. Ждет, когда племянник услышит и выходит к нему на крыльцо. — Разговор есть, — начинает Радмир. Кивает, мол, вставай рядом, и опирается на перила. Внутри нервный гул, будто линия электропередач под напряжением. Смотрит на границу неба над лесом, видит, как мигает звезда: вспыхнула и сгорела, а им еще светит. Тянет закурить, чего он с глупой юности, да и то на пробу, не делал. — Ну, чего? — интересуется Глеб. Запрыгивает и усаживается на поручень крыльца. — Матвей… Что ты о нем думаешь? — как-то не с того бока затевает диалог Радмир и ругает себя, что телится. — Он классный, работа у него интересная, он мне про походы свои рассказывал. Говорил, что потом, когда вернется и все наладится, обязательно меня возьмет с собой. Он мне нравится, с ним здорово, — завершает Глеб и потирает шею, то ли нервничая, то ли из-за смущения. — Ты… — Ох и тяжко же в реальности даются все эти «как мужчина с мужчиной» тет-а-теты. Но Радмир понимает, что спускать на тормозах нельзя. Глядит на племянника и спрашивает в лоб, как и Матвея днем: — Ты, случаем, не влюбился в него? Глеб замирает, прекращая болтать ногами. Смотрит на Радмира, уголок его губ дергается в попытке усмехнуться, мол, ты шутишь, но лицо выражает смесь недоумения и того, что Рад подозревал: осознания и одновременно неловкости, что эти чувства спалили. — Ну, — Глеб мнется, отводит глаза, пожимает плечами. — Не знаю. Мне приятно с ним. Лучше, чем с большинством друзей. Я не думал о нем как-то иначе. Он ведь все-таки парень, — с досадой продолжает Глеб, но явно схватившись за ниточку, вспоминает: — Хотя дядя Саша и дядя Влад живут вместе, и несколько других в общине… — Глеб, да не в том суть, пойми. — Радмир вздыхает. Устало потирает глаза. Да, для их сородичей не столько проблема союз двух волков, сколько то, что волк может составить пару с пришлым. Есть и подобные исключения, но их тем более можно свободно по пальцам пересчитать. В общине, как помнит сам Рад, живут только три пары, где один из супругов не волк. Другие же, выбрав себе человека, навсегда покидали общину. — Матвей чужак, а у нас правила, и мы отвезем его в город, вероятно, уже завтра, а дальше он вернется к себе домой. Вам предстоит попрощаться, и вы больше не встретитесь, а ты слишком к нему привязался. Да, ты помог ему, позаботился, и я горжусь тобой, но… — Нет! — перебивает Глеб. Спрыгивает с перил, весь вздыбливается. — Ты не прав, дядя Рад, не говори так. Есть варианты, нам не обязательно никогда не общаться. Тем более Матвей еще не восстановился, а с нами ему хорошо. — Он сам тебе сказал? — Да, сам. Говорил, что со мной ему спокойно, и я помогаю отгонять кошмары. И я правда могу его защитить, я не ребенок! — сердится Глеб. — Официально — ребенок, — припечатывает Радмир. Черт! Слова, как хлесткая пощечина, за которую Раду мгновенно погано внутри. Лицо Глеба искажается маской обиды, едва ли не предательства. Желая уберечь мальчишку от боли, он делает только больнее, растаптывая его чувства. — Но главное даже не это, — в попытке вразумить Глеба, продолжает Радмир. — Мы обязаны хранить в тайне наше существование, иначе это грозит опасностью. Он тянется к Глебу, однако тот непривычно ершится и избегает касания, резко отступив назад. — Матвею можно доверять, я уверен! — Глеб сжимает кулаки, а его глаза раскаляются, отчетливее выделяясь в темноте. Радмир понимает: недобрый знак. — Отец не позволит рисковать. — Я сам поговорю с ним! — мгновенно отбивается Глеб. — И чего ты добьешься? — Радмир чувствует, что против воли заводится сам. Волк внутри опасливо рычит. — Хочешь, чтобы тебя выгнали из общины? — Я… — Глеб часто дышит, заметно, как под курткой ходуном ходит грудь. — Я просто не хочу терять друга! Мне никогда еще никто так не нравился, как Матвей! — сквозь назревающие слезы восклицает он. — Папа ничего не решил, а ты уже заставляешь меня забыть про Матвея. Неужели он так тебе неприятен? Или… может, он нравится тебе самому? Глеб рассекает Радмира яростным взглядом, его плечи подергиваются. Только не это! — Глеб, — Радмир подскакивает и хватает племянника за плечи. — Успокойся, контролируй себя, дыши ровнее, тебе нельзя терять стабильность. Но поздно. Зрачки расширяются, радужка вспыхивает янтарем волчьего взгляда, зубы стиснуты, но сопротивляться бессмысленно. — Рад, все в порядке? Что с Глебом? Взволнованный голос поднимающегося на крыльцо Лукина, чье появление Радмир упускает, сосредоточившись на состоянии племянника, прилетает ровно в тот миг, когда Глеб теряет управление над телом. В испуганных глазах короткой вспышкой сверкает запоздалое осознание, но пылкая волчья кровь, разгоняемая бурным всплеском эмоций, берет власть над разумом. Рухнув на колени, Глеб упирается в дощатый пол дрожащими руками, на пальцах которых ногти заменяются острыми когтями. — Матвей, сейчас же иди в дом! — приказывает Радмир, но тщетно. Лукин замирает столбом. Не шевелится, не кричит, не бросается бежать, даже когда на месте Глеба на его глазах появляется волк. С рыком Глеб дергает зубами повисшую на зверином теле одежду, выпрыгивает из брюк, дергая лапами, а затем оборачивается. — Иди. В дом, — повторно по слову чеканит Радмир. — Нет, — жестко заявляет Лукин. Пялится, не моргая, в абсолютной растерянности на волка, а после зовет: — Глеб? Тот тихо, понурив голову, пристыженно скулит. А затем срывается с места, перемахивает в полете через ограду в противоположном конце крыльца и мчится к лесу. — Глеб! — кричит вдогонку Радмир. Бесполезно. — Да твою ж..! Бьет ладонью о перила, глубоко вздыхает — осталась другая, куда более крупная неприятность. — Матвей… Лукин поднимает и выставляет впереди себя руку, жестом тормозя Радмира. — Ты тоже? Не уточняет, но ясно без лишних слов. Рад кивает. — Да. Вся община. Нет смысла скрывать — наоборот, лучше сейчас быть предельно честным, поздно таиться, когда всё развернулось буквально у него на глазах. — Глазам не верю, — бормочет Матвей пораженно. Впервые выдает чувства. Садится на корточки, обнимает себя за голову, будто прячется. Радмир не представляет — или боится предположить, — что вертится на уме у парня. Два года плена в секте, а теперь стать свидетелем, как человек обернулся наиреальнейшим волком. — Матвей… — в очередной попытке достучаться обращается Радмир. Не напирает, выдерживает расстояние. Знает: если Лукин побежит, он догонит без исключений. — Дай мне время переварить, я не до конца понимаю, что вообще сейчас видел. — Только не делай глупостей, — просит Радмир. Матвей отпускает себя и поднимает голову, кидая на Славина чуть отрешенный, но колкий взгляд — Каких, например? Сбегать? — Вроде того, — мирно отвечает Радмир. Лукин удрученно хмыкает. — Я сбежал из одного дурдома, чтобы в итоге попасть в ещё один, хах, вы… — Снова взирает на Рада так, что в глазах сочится мольба «только не ври». — Вы правда оборотни? — Да. Матвей качает головой. Встает на ноги, трет лицо, надавливая на глаза, словно пытается стереть увиденное, и упирается ладонью в заграждение. — Вы ведь не запрете меня здесь из-за того, что я сейчас увидел? — тихим голосом задает он вопрос. Поворачивается к Радмиру, смотрит. Странно, но на лице лишь отголоски шока, смятения, замешательства — но не испуга. Радмир отчетливо помнит его глаза в день встречи в лесу, чтобы сравнить. — Мы не они, — с уверенностью заявляет он. — Но, как и прежде, тебе нужно дождаться старосту. Только теперь все немного усложнилось. — Немного? — Матвей вяло усмехается. — Тяжело представить, что тогда в твоем понимании значит серьезная проблема. Облокотившись на поручень, он роняет лицо на раскрытые ладони и больше не говорит. Бросить его в таком положении и эмоциях нельзя, но и сбежавший в лес Глеб может натворить бед. Радмир шагает к Лукину и приобнимает за острые плечи — тот к удивлению даже не дергается. — Давай ты вернешься в дом, а мне нужно найти и успокоить Глеба. По всей вероятности, имя мальчика заставляет Матвея опомниться и отодвинуть собственные чувства. — Он в порядке? Ему… больно? — Нет, он обращается не впервые, — успокаивает Радмир, уводя Лукина в дом. Его периодически мелко потряхивает, вероятно, одновременно из-за пережитого стресса и от низкой температуры на улице. — Я больше переживаю за его эмоциональную стабильность. Он был на взводе, а затем испугался. Думаю, еще он сильно волнуется, что напугал тебя. — Тогда я пойду с тобой, — заявляет Матвей, тормозя на пороге. — Нет, исключено, — мотнув головой, отказывает Радмир и вталкивает парня в тепло. — Я… короче, мне тоже придется обернуться, так я скорее выслежу его. — Но он убежал из-за меня, — настаивает Лукин. Наверное, не перекрывай Рад всем телом дверь, попытался бы проскочить обратно. — Нет, если уж кто и виноват, то я. Мы повздорили, — признается Радмир. — Да, я слышал ваши голоса, когда возвращался из бани, но… Глеб же так привязан к тебе, — удивляется Матвей. — Фух, — надув щеки, Радмир шумно выдыхает. — Просто сиди здесь. И жди нашего возвращения. Возможно, — идет он на уловку, — Глеб придет раньше нас, и тогда ему важно будет увидеть, что ты не сбежал. Чем возразить, Матвей не находит и молча, смиренно кивает.7. Важно, что ты не сбежал
22 ноября 2022 г. в 20:15
— Дядя Радмир!
Голос племянника в отдалении звучит взволнованно, заставляя Радмира отвлечься от медленно разгорающегося огня под котлом в бане. Выйдя, Рад переглядывается с оставшимся на улице Лукиным и встречает взмыленного после бега Глеба, который тут же тараторит:
— Дядя Радмир, там Федор Макарыч идет, я его по пути встретил, он спросил, дома ли ты, ну я сказал да, а потом понял, что, черт, он может Матвея увидеть, и короче, я сказал, что предупрежу тебя заранее, и побежал вперед. — Глеб переводит дыхание, поправляет подмышкой головку сыра, принесенную от бабы Фаи. — В общем, надо Матвея спрятать.
Смотрит на Лукина виновато, будто предал или крупно подставил.
— Так, не кипишуй, — спокойно просит Радмир, кладя на плечо Глеба руку. — Молодец, что подстраховался, умно. Матвея оставим пока тут, можешь с ним посидеть, а я с Макарычем разберусь. Лады?
Глеб бодро кивает. Матвей, естественно, соглашается без колебаний, когда Рад оборачивается к нему с вопросом.
— Давай. — Радмир протягивает руки к сыру и маслу. — Заодно проследите, чтобы огонь не погас, а то без бани останемся. Я потом сам к вам зайду.
Федор Макарович, один из старых приятелей деда Радмира, появляется минут через пятнадцать после тревоги Глеба. В руке авоська, из которой он вынимает трехлитровую банку варенья и сразу вручает Радмиру.
— Наварил столько, что и не съесть, бери на здоровье, — хрипло произносит старик и присаживается на крыльцо, опираясь на палку.
— Спасибо, Макарыч. Но не ради варенья ж ты такой путь проделал, ты ж с коленом теперь дальше медпункта к Лие редко куда выходишь, — стоя с банкой в обнимку, говорит Радмир. Чем быстрее выяснит, зачем старик пожаловал, тем скорее можно вызволять Лукина из подполья.
— А я к тебе вот по какому делу, сынок. У меня, кажись, крыша протекла. Ты б пришел, глянул да подлатал, как сподручно будет, а?
— Макарыч, ну какие вопросы, — хмыкает Радмир. — Само собой. Только надо бы послать кого из молодняка ко мне, — попутно отчитывает он старика.
— Ой, — отмахивается Макарыч и смеется, словно старый ворон каркает. — Этак я совсем мхом покроюсь, если из дома носу не казать. И так уж всё на двух ногах, забыл, как это, когда нос по ветру, лапы пружинят оземь.
— Зато как вы в лихие годы с дедом куролесили, рассказывал он, — усмехается Радмир, припоминая рассказы стариков о совместной молодости.
— Было время, но теперь — ваша пора, — вздыхает Федор Макарович. — Как там Глеб-то? Освоился?
— Старается, но в лапах еще путается порой, балбес, — с улыбкой отвечает Радмир, вызывая в памяти эпизоды с едва обратившимся племянником.
— Ну да ничего, успеется всё, оно в крови нашей волчьей.
— И то верно, — соглашается Рад. Помнит, как сам уже дня через три носился по лесу, нарадоваться не мог, что наконец обрел дополнительную пару ног, волчью скорость, нюх и зрение. — А насчет крыши, если терпит, то я бы завтра заскочил, как раз в общину собираюсь наведаться. Заодно к вам с инструментами загляну, проверю.
— Да куда мне уж торопиться, — вновь взмахивает рукой Макарыч. — Обожду, сынок. Да и погода пока жаловать обещает.
— Тогда завтра, — повторяет Радмир. День, конечно, учитывая обстоятельства, вряд ли будет простым, но в целом ему бы, главное, Матвея к зятю доставить, а там уж они сами решат, как поступать.
— Спасибо.
— Да не за что пока, Макарыч. Может, чайку?
— Ой нет, благодарствую, я ж одна нога тут — другая там, — шутит старик, медленно поднимаясь. Радмир бы помог, да знает отлично, как Макарыч не любит подобного. В прошлом и правда слыл одним из самых сильных волков общины, но возраст берет свое, плюс кончина любимой супруги здоровье пошатнула. Однако ж и по сию пору Макарыч крепится и расшаркиваний лишних не жалует, разве что Лие позволяет по долгу службы о хворях своих узнать.
Распрощавшись со стариком, Радмир выжидает, когда его силуэт даже издали не заметен среди деревьев, и идет в баню.
— Отбой тревоги, партизаны. Ушел Макарыч, выходи по одному, — командует он.
Оба — и Глеб, и Матвей, — вываливают из предбанника, где уже начинает собираться тепло. Радмир по пути к избе кратко пересказывает цель визита Федора Макаровича, но у всех заметно отлегло, что не попались, и Лукин даже вставляет шутку про рано вернувшегося из командировки мужа, которую после приходится разъяснять не понявшему соли юмора Глебу.
Затем, пока Радмир вытаскивает из дома ковры, чтобы отбить дедовским методом, Глеб притаскивает ракетки и затевает с Матвеем игру в бадминтон, пользуясь безветрием и ласковой погодой. Глеб то и дело шумно выкрикивает комментарии, смеется над собой же, когда пропускает в очередной раз воланчик, а Матвей, разыгравшись, приобретает румянец, отчего его бледноватое лицо выглядит гораздо более здоровым и посвежевшим. Впрочем, замечает Радмир, искренняя, неподдельная улыбка на лице лучше прочего оживляет внешний вид Лукина. Резвится, словно юнец, — впрочем, недалеко от юнца и ушел, — хотя двигается не так споро, как Глеб, однако в счете не уступает. А потом, когда Глебу воланчиком прилетает ровнехонько в лоб, и вовсе смеется, чего Рад от него за почти три дня бок о бок, конечно, не слышал. Смех у Лукина мальчишеский, заливистый. Его звук эхом отражается внутри Радмира, невольно вызывая улыбку, а заодно и теплое, отрадное чувство от понимания, как долго Матвей не имел повод для смеха. Осознав, что уже какое-то время просто наблюдает за ним и Глебом, Рад прокручивает в пальцах хлопушку для ковра и вновь начинает усиленно выбивать пыль.