Сезон души

      На просьбу помочь с поисками Глеба Лия откликается без вопросов. Радмир даже не входит в дом и не слышит, что именно подруга говорит мужу в качестве объяснения, почему на ночь глядя ей нужно срочно уйти. Будучи супругом главного врача общины, Яша за годы совместной жизни с Лией привык, что ее могут дёрнуть даже посреди ночи — что уж говорить о том, когда с просьбой обращается старый друг.       — Пусть побегает, пыл остудит, — советует Лия, когда Радмир делится подробностями произошедшего. Сочувствующе гладит его по плечу, шагая рядом. Видит, как Рад напряжен. — Сейчас мы можем лишь навредить, если надавим. Глеб умный мальчишка, остынет и сам вернётся, а пока ему требуется время наедине со своими мыслями.       Радмир не спорит, даже не заикается, доверяя женской интуиции, тем более Лийкина крайне редко подводит — видимо, чуткие гены бабы Розы дают о себе знать. Да и сам он полностью не вернул спокойствие. Знает: на Глеба не сорвется, а вот за того боязно после потери контроля, лучше не усугублять ситуацию.       Вокруг тихо, спокойно, даже ночные обитатели леса словно замерли в ожидании развязки. Лия держит Радмира под руку, пока они гуляют в темноте между деревьями от одного растекшегося по промерзшей земле лунного пятна к следующему, словно идут по точкам на полотне настольной игры. Запаха Глеба в этой части леса не ощущается, и Радмир автоматически переживает, что племянник мог выбежать за пределы территории общины. Чуя его состояние, Лия повторяет, что Глеб хоть и вспылил, глупостей не совершит: не в его характере поступать как-либо опасно и неосмотрительно.       — Как Матвей отреагировал? — естественно, интересуется Лия и о втором проблемном участнике вечерних событий. Разумеется, беспокоится об общине, о тайне, но медик внутри нее, а также просто крайне отзывчивая душа, не в силах не волноваться о Лукине и его самочувствии.       Радмир задумывается, пытаясь анализировать и не давать поспешную оценку исключительно на эмоциях, и признается:       — Достойно.       Да, Матвея шокировало, потрясло, но принял увиденное он весьма мужественно. Возможно, теперь его и правда нельзя было напугать. Возможно, пребывание в плену секты пошатнуло нечто в его душе настолько, что даже превратившийся на его глазах в волка человек уже не кажется столь жутким зрелищем, ведь самый сильный страх по своим меркам Лукин испытал. Возможно, как человек, по долгу службы изучавший среди прочего легенды, предания и другой эпос различных народностей, где-то внутри Матвей мог верить в истинность части сказаний, а уж волки и оборотни встречаются у множества этносов. Радмир не находит сию минуту ответа, но в некоторой мере благодарит судьбу за то, что из всех возможных людей их тайна просочилась к Матвею — Глеб не сомневался, что найденышу можно доверять. Радмир не имеет четких оснований, но чувствует: это правда.       Важно и то, что во всем сумбуре эмоций Матвея заботило благополучие Глеба. А на плечах Радмира теперь забота о них двоих.       Минует по меньшей мере полчаса, прежде чем Радмир и Лия выруливают из леса к дому. В окнах горит свет, что, впрочем, ни в чем не даёт уверенности. Радмир принюхивается: след Глеба нечёткий, но, кажется, свежий, витает возле избы. А войдя, убеждается, что племянник правда вернулся, хотя из гостиной не доносится ни голосов, ни бубнежа телевизора. Радмир, разувшись, молча кивает Лие, мол, пошли вместе — подруга кивает в ответ.       «Тшш», — жестом показывает Матвей, приложив к губам палец, когда Радмир с Лией возникают на пороге гостиной.       Поджав коленки к животу, Глеб лежит головой у него на ногах и спит. Эмоциональная яма и огромная трата энергии, сопровождающая молодых волков в первые обращения, буквально под ноль измотали Глеба. Матвей осторожно, будто убаюкивает и без того мирно сопящего парнишку, гладит Глеба по волосам, перебирает пальцами светлые пряди и не выглядит тем, кто с минуты на минуту планирует сбежать прочь от страшного оборотня. Лия при взгляде на них невольно улыбается, а вот Радмир… Радмиру не нравится то, что он бесконтрольно в то мгновение чувствует. Нутро обдает чем-то кислым, как застарелая изжога. Неприязнь? Мимо. Злость? С чего бы. Волнение? Нет, от него кишки сводит иначе, его Рад загривком чует, а загривок у Славина за прожитые годы натренирован на всякое. Тогда что?       — Оставим их, пойдем, — шепчет Лия и тянет Радмира прочь из комнаты, одними губами сообщая Матвею, что они будут на кухне. А когда за ними закрывается дверь, чтобы минимизировать шум, Лия вздыхает. — Они такие милые, даже не верится, что недавно все на нервах ходили.       — Ага, прям идиллия, — бурчит Радмир, опускаясь на табуретку.       И тут его пронзает разрядом: ревность.       Да, именно эта зараза скребёт изнутри когтями, облизывается кислым, шершавым языком. Вопрос лишь: ревнует кого? Племянника, который находит покой в руках чужака, ставшего яблоком раздора? Или же..? Сложно привести хоть одну весомую причину, почему у Радмира ревность может вызвать Матвей, знает которого он лишь три дня. Лукин вызывает сочувствие, уважение за стойкость характера. Он оказался недурным собеседником и помощником в домашних делах. С ним не напряжно, вопреки опасениям, он оживил привычные будни (хоть и принес за собой горсть проблем и возможных опасностей). Он искренне открыт с Глебом и не осудил Радмира по обложке лишь за первые впечатления.       Он красивый — Радмир не пытается себе лгать, будто не отметил и внешние данные. Конечно, физическое состояние пока не вернулось на прежний уровень, но отрицать факт привлекательности Лукина точно бессмысленно. Его то изучающие, то испускающие мягкий свет глаза необычной расцветки, улыбка четко очерченных губ, мгновенно озаряющая изнуренное лицо. Радмир вспоминает касание ладоней к его бледной коже и на кончиках пальцев словно чувствует фантомное тепло.       Неужто Радмир завидует Глебу, втайне желая занять его место и просто отдаться чужой заботе? Просто быть тем, за кого волнуются, кого берегут, чей сон бережно охраняют, потому что позади был тяжелый период? Кого принимают, несмотря на характер и недостатки, позволяют на время показать свои слабости?       Кого любят не за что-то, не вопреки — любят, и это константный факт.       Неужели Радмир так отчаянно желает быть нужным, что готов ревновать найденыша к собственному племяннику?       — Рад, ты чего загрузился, друг мой любезный? — Встав за спиной, Лия кладет ладони Радмиру на плечи и начинает медленно разминать. — Расслабься, все дома, живы-здоровы, а дальше разберемся. — Давит большими пальцами на точки возле позвоночника пониже шеи и журит: — Ты совсем каменный, жуть.       — Лий, а ты как поняла, что Яшка — твоя пара?       Пальцы Лии на миг замирают, но затем с усиленным рвением массируют застывшие мышцы.       — Ой, что я слышу, — она хмыкает. — Ты, и о любви вдруг заговорил.       Рад нарочно дергает плечом, за что получает профилактический подзатыльник.       — Ну во-первых, он меня со школы любил, я же знала, просто не планировала отношения начинать, пока не доучусь, не хотела зря его обнадеживать. Во-вторых, я когда уже в мед поступила и приезжала на каникулы, он так за мной ухаживал, что там и сопротивляться невозможно было, да я и не пыталась, собственно. — Радмир не оборачивается, сидит, облокотившись на столешницу, но слышит в голосе подруги ласковую улыбку. Аж завидно. Неужели действительно так по нежности и любви затосковал? — А в-третьих, он мне всегда симпатичен был. Я же с тобой дружила почему?       — И почему? — резко оглядываясь, с подозрением спрашивает Радмир.       — Да потому что нас только ленивый не сводил, замуж выдали за тебя и не спросили. — Лия берет Рада за макушку и разворачивает обратно. — Но мне с тобой спокойно было, знала, что мы лишь друзья, однако другие парни опасались с тобой конкурировать, когда ты вымахал, а мне больше отбивать тебя не нужно было от них. — И смеется, вспоминая общее детство, заставляя Радмира закатить глаза, ведь никогда не забудет и не прекратит в шутку подкалывать.       — То есть я, оказывается, твой громоотвод был все те годы? — обижается Рад.       — Дурень ты, Славин, ой, дурень. — Наклоняется и чмокает в темечко. — В общем, другие ко мне не подкатывали. Яша, впрочем, тоже, зато как друг всегда рядом был, положением не пользовался, тоже ведь считал, что мы с тобой встречаемся и не признаемся.       — Да ну? — удивляется Радмир, опять мешая Лие в попытке посмотреть назад.       — А то не знал?       — Помню, он спрашивал однажды. Я ответил, конечно, что нет, мы ж дружили, — возвращенный в прежнее положение, отвечает Рад.       — Ну потому и не говорил ничего больше, потому что дружили, — объясняет Лия. Скользит ладонями по лопаткам, поднимается обратно к плечам и снова сжимает. Вроде чуть больно, силы Лие не занимать, но постепенно приятная слабость и правда по мышцам расходится. — Я тоже хороша, намеков не давала, хотя радовалась, что поклонник такой преданный. Глупая была, девчонка еще. Но потом поняла, что пора ответ дать, что Яшка — мой, вот всей душой чувствовала, пусть даже все самые завидные женихи соберутся, пусть щеголяют, мускулами играют, а кроме Яши мне никто не нужен. Ревновала люто, когда Ленка Киреева призналась, что на него запала и что там едва ли не свататься собрались. Психанула тогда, полночи бегала по лесу, помнишь?       — Забудешь тут, — хмыкает Рад, вспоминая, как Лийкины родители просили вернуть ее, мол, один он на нее влияние имеет, когда она буйная. Это они Яшку тогда не учли, а зря. Именно с ним Рад за Лией в лес побежал. — Ты меня за лапу цапнула, неделю заживало.       — Ой, не ври, — усмехнувшись, Лия дергает его за мочку уха. — На следующий день уже как новенький скакал.       — Яшку почему-то не укусила.       — Потому что любила.       — Да помню, как вы там лобызаться начали. Лучше б вот забыл, — нарочно вредничает Радмир.       — Вот тогда ни единого сомнения не было, что я свою пару нашла. Не знаю, как описать… Екает в мозгу, в сердце, везде. Не как в сказках, конечно, но накрывает стойкой уверенность в выборе. Что не променяешь и умрешь, если потребуется, потому что пара — она важнее себя становится. — Лия останавливается, наклоняется и опускает теплую ладонь Радмиру на грудь. — Вот тут ощутишь, когда время придет. Когда истинно твой человек рядом окажется. Не сразу, может, но в нужный момент обязательно.       Чмокнув его в висок и потрепав по волосам, отходит и садится рядом ровно в момент, когда дверь несмело открывается и на кухне появляется Матвей.       — Не помешаю?       Лия подскакивает тут же, приобнимает его за плечи и подводит к столу — волчат ей не хватает с таким-то количеством нерастраченной заботы, думает Рад. Усадив Матвея, она по-хозяйски роется в шкафу, берет с полки особый травяной сбор бабы Розы и принимается заваривать чай. Радмир, сидя напротив Матвея, косится, оценивающе поглядывает, но поводов для беспокойства не отмечает. Устал, чуть жмется, будто снова мерзнет, но не испуган, практически такой же, каким выглядел до инцидента с Глебом. Наверное, они успели поговорить, обсудить, объясниться. Радмиру любопытно узнать детали, но пока он молчит: выспрашивать при Лии отчего-то неловко. Может, и вовсе сама выведет Матвея на разговор.       — Ну как ты? — присев, пока заваривается чай, интересуется Лия.       Лукин неопределенно пожимает плечами.       — Удивлен.       — Боишься?       — Нет.       Мотает головой, и в словах, к счастью, не слышится фальши.       — Это правильно. — Лия улыбается. — Можешь сам нас спросить, о чем хочешь. Возможно, так тебе станет проще принять ситуацию.       Прежде чем задать какой-либо вопрос, Матвей косится на Радмира, будто вновь ищет разрешения. Но даже если Рад ошибается, для верности молча кивает.       — Вы от рождения такие?       — Ага, — подтверждает Лия.       — Глеб успел рассказать, что вы обращаетесь по желанию, и в принципе, если хотите, можете всю жизнь провести в облике человека. Тогда зачем вы прячетесь здесь?       Лия поворачивается к Радмиру, дергает бровью, мол, а может, ты? Но Рад отказывается. Ему без сомнений придется еще оправдываться за все перед Всеволодом, так что пусть хоть сейчас кто-то снимет с его плеч роль рассказчика.       — Смотри. — Лия чуть заваливается на столешницу, подпирает рукой голову, будто они тут собрались дружески посплетничать за чаепитием, однако ее невозмутимый и добродушный вид определенно располагает к доверию. — Если ты считаешь, что каждое полнолуние мы превращаемся в одержимых монстров и воем на луну, то ты глубоко заблуждаешься. Глеб не соврал, мы правда можем не обращаться. Но внутри каждого из нас живет волк, и его рекомендуется выгуливать. Однако каждый решает самостоятельно. Как понимаешь, те, кто живут в общине, выбрали более уединенную жизнь, чтобы иметь возможность перекидываться и не становиться мишенью для несведущих людей. И мы не прячемся, нам так спокойнее. Рождаемся здесь, а большинство здесь же и заканчивает свой путь.       — То есть существуют и те, кто покидает общину? — любопытствует Матвей.       — Верно. Но они лишаются права вернуться. Это серьезное решение, — объясняет Лия. — Мы можем иногда выезжать в город, имеем право получить полезное для общины образование, но нельзя жить на две стороны.       — И о вас…       Речь Матвея прерывает распахнувшаяся кухонная дверь, в проеме которой возникает встревоженный, взлохмаченный после беготни и сна Глеб. Увидев Матвея, шагает к нему, наклоняется и крепко обнимает, с облегчением выдыхая.       — Я думал, ты ушел.       В ответ Матвей касается спины Глеба и медленно поглаживает сквозь толстовку.       — Я бы так не поступил с тобой.       Опомнившись, что в кухне они не одни, Глеб отпускает Матвея, вскользь утирает лицо рукавом, а затем виновато поднимает глаза на Радмира.       — Извини меня, я не должен был так срываться, — мямлит он.       Скрипнув ножками табурета по полу, Радмир поднимается, обходит стол и, сжав плечо Глеба, тянет парня к себе.       — И ты меня, шкет, — просит он. Кладет на затылок племянника широкую ладонь, прижимая к груди, куда Глеб виновато упирается лбом. — Мир?       Глеб молча трясет головой в знак согласия.       Тогда Радмир тычется коротким, сугубо мужским — якобы вы этого не видели — поцелуем в помятую макушку и отпускает Глеба из объятий.       Лия плохо скрываемым жестом смахивает с глаза слезинку.       

* * *

      Проводив Лию, осмотревшую перед уходом обоих — Матвея и Глеба, — Радмир отправляет племянника спать. Тот мнется, но послушно плетется в кровать, стоит Лукину пообещать, что он тоже вскоре присоединится. Радмир лишь плотнее сжимает зубы, но молчит. Глеб еще уязвим, хоть Лия и позаботилась о безопасной, необходимой в его состоянии дозе успокоительного. А Матвей… Радмир не стремится уличить парня во лжи, в том, что тот врал относительно природы своих чувств к Глебу — Радмир верит ему, не видит причин сомневаться. Только спорных чувств самого Глеба это не отменяет.       — Проветримся? — кивая на дверь, зовет Радмир. Снимает с крючка теплую фуфайку, кидает Матвею и первым выходит на улицу.       Ночь полностью вступила в свои права, и небо — там, где луна просачивается сквозь тонкую вату облаков, — запятнано неуловимыми оттенками серого, в остальном разливаясь над головами чернильным полотном, скрывая ото всех две бредущие от дома фигуры. Матвей до носа прячется в фуфайке, обнимает себя толстыми рукавами, но на предложение Радмира вернуться, если ему слишком холодно, мгновенно отвечает отказом, тут же испуская изо рта облачко теплого пара.       — Спасибо, что не отвернулся от Глеба, — прежде всего благодарит Радмир. Несмотря на раздражающую ревнивую червоточину, он правда признателен.       — Я произвожу впечатление настолько подлого человека? — зыркнув из-за края воротника, спрашивает Матвей. Сейчас его глаза кажутся довольно обычными, однако Рад уверен, что распознаёт в них теплые полутона.       — Ты производишь впечатление человека, который пару часов назад обнаружил существование оборотней, — справедливо замечает Рад и тоже втягивает голову, когда кусачий ночной ветер облизывает шею прохладой. Что же, он явно переоценил собственную морозоустойчивость, выйдя на улицу в обычной джинсовке.       — Я видел и пострашнее, — хорохорится Матвей, а Рад не рискует уточнять, имеет ли он в виду служителей державшего его в плену культа. — Вы всё еще вы. Надеюсь.       Он обменивается с Радмиром взглядом, как и в прочие разы словно пытаясь прочесть безмолвный ответ у него на лице.       — Только теперь ты знаешь о нас то, чем мы не спешим делиться.       — А ваш староста, какой он?       — Справедливый, — отвечает Рад, понимая, что подобная оценка Всеволода будет куда уместнее, нежели прочие его качества. — Он точно не впадет в восторг, что о нас в курсе еще один человек, но поспешных выводов и решений рубить не станет.       — Ты… — Матвей мнется, — будешь присутствовать при нашем с ним разговоре?       Радмир задумывается: какой ответ он желает услышать?       — Ну, мне как-то надо будет объяснить твое появление в общине. Но если тебе некомфортно…       — Нет, — перебивает Матвей резко. — Наоборот, я бы предпочел, чтобы ты был рядом.       — Хорошо, — без лишних вопросов соглашается Радмир. Неважно, чем мотивирована просьба найденыша, но Радмир ее выполнит. Чувствует, что так или иначе в ответе за Матвея, пока тот находится на территории оборотней.       — Спасибо. И кстати, мы с Глебом обсудили… его чувства, — признается Лукин.       Они шагают вдоль полосы леса, не углубляясь в гущу. Матвей прячет ладони в карманах, кутается, но упорно идёт вперед, не заикаясь о тепле. Радмиру, возможно, чудится, но Лукин жмется ближе, даже их рукава постоянно трутся друг об друга.       — И… что он тебе сказал? — искоса глядя на Матвея в ожидании, уточняет Радмир.       — Признался, что запутался и сам до конца не понимает, какие именно чувства ко мне испытывает, но ему достаточно остаться друзьями. Главное, чтобы теперь я не считал его монстром.       Радмир вспоминает, как племянник с нетерпением ждал шестнадцатилетия — рубежа, когда проявляются волчьи гены. И сейчас больно слышать, как Глеб способен применить к себе хлесткий ярлык «монстр» — тот, кем он никогда себя не считал. Можно запросто игнорировать сотню злых мнений от тех, кто по-крупному безразличен. И сломаться под гнетом от единственно важного, кем в одночасье стал для Глеба Матвей.       — Я не считаю. Никого из вас, — вдогонку твердо произносит Матвей, будто иначе его заподозрят в обратном.       — Обнадёживает.       — Сомневаешься?       — Нет. Думаю, в противном случае ты не гулял бы со страшным серым волком ночью в лесу, — усмехается Радмир.       — А ты серый? — внезапно интересуется Матвей.       — Черный. Хочешь посмотреть? — в шутку спрашивает Радмир, но кривая ухмылка так и застывает на губах, когда Лукин без раздумий отвечает:       — Было бы занятно.       Радмир тормозит, складывает на груди руки и взирает на Матвея в замешательстве.       — Тебе мало?       — Тогда я не был готов.       — А сейчас, значит, да? — Бровь Радмира в сомнении выгибается.       Лукин бодро кивает, так что ерзает носом по внутренней стороне поднятого воротника фуфайки.       — Я ведь сам прошу. Или считаешь, что я пошутил? — с явным вызовом бросает он.       — Я считаю, ты…       — … псих? — сам заканчивает фразу Лукин.       — Опасно любопытный, — исправляет Радмир и, благодаря тому, как близко они стоят, замечает, что уголки губ Матвея дергаются вверх.       — Ну так что… покажешь? — продолжает он с нажимом.       Нет, думает Радмир, я не поведусь, как юнец на слабо. Это глупо. Это неразумно. Это в конце концов не цирковое представление. Но взгляд Матвея буравит в ожидании. Наверное, стоило согласиться, что он псих, не иначе.       — Чтобы обратиться, мне требуется раздеться, — заявляет Радмир и для ясности добавляет: — Догола.       — Я должен испугаться? — дерзко хмыкает Лукин. — Или, полагаешь, я никогда в жизни чужих задниц не видел?       — У меня нет пристрастия обнажаться на людях.       — Не вопрос, я отвернусь, раз ты такой скромный, — ерничает Матвей. Очевидно подначивает, почти задирается. А его радужки, на сей раз Радмир точно уверен, заполняются густым медом.       — Предупреждаю: если с испуга рискнёшь сигануть от меня, на четырех лапах я тебя догоню в два счета, — остерегает Радмир. Остаётся только зубами щёлкнуть для антуража.       Матвей молча принимает условие, а Радмир, не веря тому, что действительно планирует сделать, скидывает с плеч джинсовку, расстегивает рубашку под непрестанным наблюдением Лукина — и от него, а не от ветра по коже, проносится мелкая волна мурашек, — а затем чуть медлит, будто ждёт, что вот-вот Матвей всё-таки остановит его полуночный стриптиз и заявит смущённо: шутка. Однако любопытства в глазах напротив не убавляется.       Что ж, хочешь? Получай.       Вжикает молния на джинсах, незашнуренные ботинки слетают с ног, и через пару секунд Радмир, стоя на одной ноге, выпрыгивает из брючины, оставаясь в одних трусах. Ветер, плотоядно учуяв обнаженную теплую кожу, тотчас стремится дохнуть на Радмира ночным морозцем, но ощущение адреналинового мандража перед обращением под пристальным взором Матвея — напротив, разогревает кровь.       — У тебя есть последний шанс передумать, — произносит Радмир, скача на месте, чтобы разогреться.       Матвей мотает головой в отрицании.       — Нет. Разве что сам не готов.       «А я готов?» — пробегает в уме Радмира. Перекинуться не составит труда. Однако он впервые намеревается сделать это на глазах у человека. Чужого. Хотя… Матвей, конечно, найденыш, но язык уже не так спешно выводит ранее логичное слово «чужак». Что если он всё-таки ощутит отвращение? Что если вызовет его именно Рад? Ведь к нему у Матвея нет той же привязанности, какая имеется к Глебу. Радмир готовится обнажиться, но его не смущает собственная нагота, не физическая — волнует внимание Лукина, реакция, мнение.       — Готов, — и себе, и Матвею подтверждает Радмир.       Становится к нему спиной, запускает большие пальцы под резинку трусов и без колебаний снимает. Тянет обернуться, увидеть лицо Матвея — Рад в курсе, что его тело занятное зрелище, особенно если есть шанс, что Матвею это вовсе не отвратительно, — но вместо того он закрывает глаза, ловит искрящиеся вибрации и уже через пару мгновений смотрит на лес и темноту перед собой чутким волчьим зрением.       — О-фи-геть… — изумленно доносится из-за спины.       Радмир аккуратно переступает лапами и разворачивается мордой к Матвею. На лице крохи остаточного неверия сплетаются с завороженностью — в волчьем теле Радмир не менее хорош и эффектен, хотя осознает, что больше впечатления на Матвея произвёл обращением.       Теперь Радмир ловит эхо ударов сердца, бьющегося с волнением, чует запах самого Лукина, уже не столь сильно замещенный из-за одежды Глеба.       — Радмир? — окликает Матвей. Проверяет, не теряется ли человеческое восприятие в волчьем разуме?       Рад мысленно усмехается — волк на глазах у Матвея лишь насмешливо фыркает. Делает два тихих шага навстречу, но тормозит, когда Лукин инстинктивно отодвигается.       — Извини, — почему-то полушепотом просит Матвей, осознавая, вероятно, как выглядит его действие. — Я не боюсь. Правда. Можно?       Матвей, вопреки словам, несмело простирает к Радмиру руку и, когда волк чуть нагибает голову, без слов давая разрешение на контакт, касается макушки сначала кончиками пальцев, а после укладывает всю ладонь и с осторожностью гладит вдоль шерсти. Никогда раньше Радмир не допускал мысли, что позволит человеку погладить себя, будто обычного домашнего пса. Подобное укладывалось в голове лишь с кем-то близким: так делал дед, когда Рад был мальчишкой, иногда сестра трепала его по мягкой макушке и велела позвать кого-то из парней, потому что на нее упали домашние заботы и ей было не до прогулок с младшим. Даже недолго остававшиеся в жизни повзрослевшего Радмира любовники редко удостаивались прикосновений, выходящих за пределы необходимого уровня: никаких ленивых объятий, игривых ласканий — только секс.       Но у Матвея в глазах столько огня, что Радмир добровольно поступается принципом. И вот ладонь Матвея неспешно, изучающе скользит по шерсти между ушами — раз, второй, третий. Затем сползает на шею, шерсть там гуще, так что пальцы погружаются и гребнем прочесывают сквозь нее. Неприязни, брезгливости и тем более ущемленного достоинства от касаний Матвея Радмир не чувствует. Более того отчётливо ловит себя на мысли, что в ту минуту испытывает, вероятно, ровно те же самые ощущения, что и Глеб, когда Рад застал их в гостиной вечером, а Матвей гладил мальчонку по волосам. Именно то, что толкнуло Радмира на ревность.       Когда Матвей наконец отводит руку прочь, Рад шагает и тычется носом в ладонь, вызывая на губах найденыша улыбку.       — Только не говори, что я должен бросить тебе палку или вроде того, — насмешливо произносит Матвей и тут же оправдывается, когда Радмир приглушенно рыкает: — Шутка.       В качестве ответа Радмир бодает Матвея в бедро, дергает зубами за край фуфайки и в одиночестве убегает к дому.       — А вещи? — растерянно спрашивает вслед Лукин.       Рад лишь оглядывается, видит, как Матвей, не дожидаясь, услужливо подбирает с земли сброшенную одежду, и бежит дальше. Дверь легко поддается, когда Радмир нажимает на ручку лапой. Обратно перекидывается уже в спальне, надевает пижаму и возвращается в гостиную, ожидая, когда придет Матвей.       — Держи. — Он буквально впихивает ворох одежды в руки Радмира и делает шаг назад.       — Ну не в зубах же мне было все это нести, — оправдывается он, хотя ни чувствует и капли стыда. Забрасывает тряпичный ком в свою комнату, потом разберет. — Зато волка увидел, как и просил. Не пожалел?       — Нет. А должен? — расстегивая фуфайку, спрашивает Матвей.       — Я крупнее Глеба.       Взгляд Матвея как бы выражает: и что?       — Страшнее? — предполагает Радмир.       — Ты красивый, — запросто признается Матвей. Уносит фуфайку на вешалку и, вернувшись к чуть застигнутому врасплох подобной честностью Раду, усаживается на подлокотник дивана. — А еще у меня раньше собака была, большая. Я ее очень любил. Смесь лайки и кого-то еще. Выглядела вполне как волк.       — Но все же я не пес, — без обиды отвечает Радмир.       Встает напротив Матвея, складывает на груди руки. От внимания не ускользает, как Лукин обводит его оценивающим взглядом с головы до ног.       — Я заметил.       На момент в комнате пролегает тишина — слышно, как ворочается Глеб, скрипя кроватью.       — Пора спать, — первым подает голос Радмир и разворачивается, чтобы уйти.       — Рад, постой.       Стоп. Взгляд через плечо.       — Да?       — Спина… поможешь снова? — подойдя следом, просит Матвей.       — Ага. Бери мазь и заходи. Чтобы Глеба не разбудить, — уточняет Радмир, словно иначе приглашение в свою спальню покажется чересчур подозрительным.       Матвей кивает и на пару минут оба расходятся.       Рад успевает расстелить постель, когда после короткого стука Лукин заглядывает в дверном проем.       — Да заходи. Садись. — Кивает на кровать перед собой.       Матвей передает тюбик, размещается к Раду спиной и полностью снимает свитер, оставаясь по пояс голышом. Даже видя шрамы от клейм не первый раз, Радмир не может поверить, что подобный акт насилия совершен другими людьми. Впрочем, человеческого в них явно ничего не осталось.       Выдавив мазь на кожу в нескольких местах, Радмир, чтобы согреть, растирает ладони и аккуратно касается спины Матвея. Он лишь едва заметно подается вперед — прочь от касания, — но сразу же исправляется и далее сидит смирно.       Мазь полностью впитывается, но Радмир продолжает кружить по спине Матвея руками. Витиеватыми движениями опускается от плеч к пояснице, соскальзывает ладонями на бока и вновь поднимается вверх. По телу Матвея проносится мелкая дрожь.       — Извини, щекотно, — объясняет, но прекратить не просит.       Радмир понимает, что он заигрывается. Ведет себя странно, неподобающе, позволяя воспользоваться ситуацией и тем, что Лукин не отталкивает.       Это затягивает.       Рад ворошит в уме даты, припоминая последний раз, когда был с кем-то близок. Кажется, минуло полтора месяца — не критический срок, чтобы разжечь в теле намек на желание от касания к голой спине. Однако кончики пальцев, задевающие отчетливый рельеф ребер, искрят мягкими разрядами удовольствия, которое растекается по венам и одолевает разум, сбивая с курса.       — Рад?       — Что?       — Наверное, достаточно уже.       Голос Матвея слегка отрезвляет. Руки Радмира замирают, чувствуя, что кожа Матвея заметно разогрелась, даже погорячела.       Радмиру нечего возразить. Нечем мотивировать желание продлить момент, никакой ясной логики, кроме банального до безумия: «я так хочу, мне это нравится».       — Ты, наверное, устал, — предполагает Матвей. — Поздно.       — Хочешь уйти? — Радмир снимает с его плеч руки и плавно линиями скользит подушечками пальцев вниз.       Матвей шумно сглатывает. Оборачивается, впивается испытующим взглядом глаза в глаза. В них уже не тепло — жар, плавящийся янтарь.       — А ты предпочел бы, чтобы я остался?       «Да», — вспыхивает в мозгу.       — Не знаю, — почти шепотом вслух. — Наверное, я тоже запутался.       — А если… — Матвей пересаживается лицом к Раду. — Если так?       Он почти невесомо дотрагивается губами уголка рта Радмира и отстраняется даже с некоторой опаской. Поднимает глаза и ждёт.       Первое, что предпринимает Радмир — оглаживает щеку Матвея. Заботливо проводит пальцами позади уха, словно заправляет невидимую прядь — волосы, наверное, отрастут минимум через пару-тройку месяцев. Ёжик волос щекочет кожу на ладони, когда Радмир обнимает затылок Матвея. Спускается от него вниз, до шеи, и наконец медленно притягивает парня к себе, оставляя маневр на случай отказа, однако Матвей уже на полпути закрывает глаза и сам льнет Радмиру навстречу.       Губы сливаются в осторожном, словно на пробу поцелуе. Радмир не хочет давить напором или подталкивать, позволяя Матвею вести в комфортном для него ритме. После пережитого он вряд ли готов к волне яркой страсти и ищет прежде всего обычного человеческого тепла, когда касания несут ласку, заботу — не боль. Его тело лишь просыпается, отвыкает от мучительных ощущений. Хочет вновь познать радость жизни. И если Радмир в силах дать это чувство — он постарается, отодвинув низменный зов собственной плоти.       Поцелуй углубляется, сердце Матвея бьётся чаще — пульс шлёт скорый ритм сквозь кожу. Радмир хочет опустить руки, снова огладить худощавое тело, прижать ближе, но по-прежнему лишь обнимает Матвея за шею.       Требовательно коснувшаяся груди рука сжимает ткань майки в кулак, после чего Матвей первым привлекает Радмира теснее.       — Не делай ошибок, — сквозь поцелуй предостерегает он, опасаясь прежде всего за свою выдержку.       Матвей застывает, хотя его губы все так же прижаты к губам Радмира. Он обдает их жаром короткого выдоха.       — А ты не бойся, что сломаешь меня, большой волк.       Радмира накрывает, срывает винты. Кровь обжигает, бьёт возбуждением в голову, стремится ниже. Он хватает Матвея за бока, усаживает себе на бедра и уверенней впивается ему в губы. Пальцами пробегается вдоль по ребрам, гладит впалый живот, а затем всей плоскостью ладоней ведёт к груди. Матвей не уступает, смыкает руки на шее Радмира, целует с горячностью, страждуще. Возможно, Радмир ошибался, считая, что физические потребности Лукина притупились. Их близость спонтанна, но очевидно желанна обоими.       Это опасно. От этого правда веет ошибкой и грозит сожалением, даже если от поцелуев замыкает в мозгу, и член дергается в тягучем ожидании.       Дурная мысль внезапно пронзает Радмира: а что если Лукин считает это оплатой за спасение и заботу, раз близится час расставания? Радмир с причмокиванием отлипает от губ Матвея — тот в замешательстве, на щеках возбужденный румянец, а в глазах все тот же растопленный густой мёд. Он правда красив.       — Что-то не так? — обеспокоенно спрашивает Матвей. — Мне все же уйти?       — Нет, — твердо решает Радмир.       К чертям, будь что будет. Он ведь живой мужик, а не каменная скала. Тянется вперед, мажет вскользь по влажным от смешавшейся вместе слюны губам Матвея, задевает кратким поцелуем щеку возле скулы, а потом приникает к шее, там, где отчётливо бьётся жилка. Радмир с удовольствием втягивает манящий, дразнящий ноздри аромат разжигающегося внутри Матвея желания — его не подделать, волчий нюх не обмануть.       Матвей чуть откидывает голову, подставляется под ласку, пока пальцы мягко царапают затылок Радмира сквозь волосы, будто снова почесывает ручного волка. Трется грудью о грудь Радмира, но от прямого контакта их разделяет ткань майки. Матвей сминает ее в кулаке и тянет наверх, пока Радмир не улавливает намек, раздеваясь.       Оба запальчиво дышат, обмениваются разомлевшими взглядами, делят момент исключительно на двоих — в тишине отчётливо слышится каждый шорох и каждый вдох. Радмир плавно скользит ладонями по бокам Матвея — какой же он всё-таки худой. Смыкает руки кольцом вокруг узкой талии, прижимает к себе и чувствует, как Матвей укладывается щекой ему на плечо, прячась в тесном, теплом объятии.       Щелчок соседней двери и шлепающие по полу босые ноги Глеба, проходящего мимо комнаты Радмира, напоминают им с Матвеем, что в доме они не одни.       — Я обещал Глебу, что скоро приду, — отстранившись, тихо и, кажется, чуть виновато говорит Матвей. Слезает с Радмира, тянется за брошенным свитером и, одевшись, подходит к двери.       — Думаю, лучше подождать, пока он вернется, а затем выйти. Скажешь, что был на улице, — советует Радмир, поднявшись следом.       Встает рядом с Матвеем, прислушивается: вероятно, Глеб вышел попить. Его практически не слышно, но вот шаги вновь минуют, и дверь с тихим хлопком закрывается.       — До завтра? — нерешительно произносит Матвей.       Радмир оглядывается на стоящий на комоде будильник: чуть за полночь.       — До утра, — поправляет он, технически новый день уже наступил.       Но Матвей медлит, ждет. И тогда Рад действует по наитию. Притягивает парня за шею, впечатываясь в рот затяжным поцелуем, а затем давит на ручку и первым распахивает дверь.       — Ступай.