Сезон души

      Войдя в основную часть общины, Матвей не скрывает удивления:       — Да тут целая деревня.       Он с любопытством осматривается по сторонам, даже не обращая внимания на настороженные взгляды идущих мимо жителей и тех, кто замечает их процессию из двора. Полина с Радмиром здороваются с соседями, но никто не пытается разузнать о личности Матвея. Вероятно, Всеволод успел обсудить его появление, а слухи распространились по территории как пожар.       По планировке община, скорее, выглядит не как типичная деревня, где дома располагаются вдоль дороги, ведущей сквозь все селение, а как расходящиеся на воде от центра круги, с каждым годом разрастаясь в диаметре с ростом общины. Дороги между домами — как деревянными избами, так и кирпичными постройками — вымощены камнем и от главного, самого широкого пути лучами расходятся в стороны. Помимо изб, вокруг встречаются хозяйственные помещения вроде складов и сараев; на огороженной территории обустроена детская площадка, где молодая женщина читает и медленно качает коляску, а пара младшеклассников играет в догонялки. До ушей доносится звук мотора чей-то бензопилы, удары топора и лай собаки.       — Поэтому я и сказал, что решил жить подальше от шума. Тут не город, конечно, но я предпочитаю уединение. Смотри, — Радмир кивает куда-то вперёд на белое здание, — это медпункт Лийкин. А ее дом направо, за поворотом. Там же рядом и дом бабы Розы.       — У нас ещё футбольное поле есть, — хвастается Глеб спереди. — А в центре главная площадь. Кстати! — воодушевленно вспоминает он. — Скоро у нас будет праздник середины осени, теперь ты сможешь увидеть и отметить с нами.       — Думаю, тебе, как этнографу, будет любопытно посмотреть на парочку наших традиций, — присоединяется к разговору Полина. — Община уже вовсю готовится, а скоро и мы начнем.       — Что-то особенное? — интересуется Матвей.       — Нет, мы лишь печем угощения, — отмахивается Полина. — Но обещаю, на празднике будет на что посмотреть.              Возле дома бабы Розы их встречает Лия, уже издалека махая рукой. Рядом с ней гостей встречать вышел и Яша — в теплом вязаном свитере уютного охристого оттенка, как обычно с копной светло-каштановых кудрей и добродушной физиономией. Рад любит пошутить, что Яшке следовало бы обращаться в лабрадора, но точно не в волка, хотя и волк в версии Яши получается каким-то особенно безобидным и домашним.       Когда все поприветствовали друг друга и представили Матвея радушно встретившему чужака Яше, вероятно, заведомо информированному о нем супругой, Лия зовет:       — Рад, Матвей, вы со мной. — Она кивает на дом бабы Розы.       Глеба очевидно разрывает от желания попроситься вместе с ними, но заметив его колебания, Полина приходит на выручку и говорит, что ей требуется помощь сына по дому. Уходит и Яша, чмокает жену в щеку и двигается в направлении, откуда все пришли пару минут назад.       — Бабушка очень заинтересовалась историей Матвея, но пока, естественно, ничего не говорила, — делится Лия, когда они втроем минуют калитку. Оборачивается к Матвею и добавляет: — Она может показаться чудно́й, но ты не бойся.       — Наоборот, мне даже любопытно с ней встретиться, — не кривит душой Матвей. Радмир держится с ним рядом, но после входа в общину в нем будто и правда проснулся профессиональный азарт.       — Тогда вперед. — Лия улыбается и распахивает перед гостями дверь.       Первым делом вошедших обдает густым, насыщенным ароматами трав теплом. После прохлады улицы оно обволакивает словно слоем ватного одеяла, и Радмир думает, что, возможно, часто мерзнущему Матвею здесь будет комфортно.       — Бабуль, мы пришли! — кричит Лия, снимая верхнюю одежду, и направляется в соседнюю комнату, отделенную занавесью из множества длинных нитей, сплетенных из бусин и деревянных деталей.       Радмир опускает ладонь на плечо Матвея и подталкивает его следом.       — А нам можно? — шепотом интересуется Лукин с опаской.       — Можно, — раздается с той стороны занавеси глубокий со скрипучими нотками женский голос, заставляя Матвея замереть. Он явно в предвкушении, но все же взволнован.       — Ребят, входите, чего топчетесь, — отодвинув шторку, Лия выглядывает и зовет мужчин внутрь.       Матвей ловит взгляд Радмира.       — Буду рядом, — негромко обещает Славин, надеясь, что именно это найденыш и желал услышать.       В ответ прилетает благодарная улыбка.       — Ну здравствуй, чужак, — приветствует баба Роза, едва гости пересекают порог.       Она сидит в большом мягком кресле, отчего на его фоне собственный небольшой росточек и сухощавость делают бабу Розу еще меньше. На ней, как обычно, удобный спортивный костюм любимого красного цвета и пушистые вязаные носки. Даже сейчас она держит в руках клубок и спицы, но откладывает под бок, предварительно делая последние петли. На плечо перекинута коса, сродни той, что носит ее правнучка, только чернявый цвет волос давно посеребрила красивая седина. Несмотря на то, что Радмиру казалось, будто баба Роза не менялась ни на год со времен его детства, в реальности ей было уже под сотню.       В самой комнате гуще, чем в прихожей, пахнет жжеными травами и, кажется, благовониями, щекочущими ноздри и немного — глаза. Запахи, пряные и горьковатые, смешались воедино, так что их нелегко разделить на отдельные составляющие, да и Рад никогда не был силен в травничестве. В воздухе витает тонкая вуаль дыма, тянущегося от тонких палочек, тлеющих на столе, что создает атмосферу загадочности и даже мистичности. Радмир провел немало дней в гостях у бабы Розы вместе с Лией, потому привык к обилию запахов и ощущению того, будто ты попал в дом человека, кого Матвей как раз считал шаманом или колдуном. Впрочем, когда баба Роза бралась варить настои и микстуры, то часто использовала открытый огонь и котел, радуя детишек таинством происходящего — в детстве подобное производило должный эффект.       — Добрый день, — здоровается в ответ Матвей. Несмотря на то, что в его глазах ясно сияет интерес, он инстинктивно жмется ближе к Радмиру. — Спасибо, что согласились встретиться.       — Да не стой же, садись. — Баба Роза кивает на диван возле стены. — Радушка, а ты поди сюда.       Она подзывает его ладонью, и окрашенное опытом прожитых лет лицо смягчается, когда Рад послушно приближается и целует ее в теплую дряблую щеку.       — Здравствуй, баб Роз. Ты снова помолодела, что ли? — льстиво спрашивает Радмир.       Баба Роза игриво шлепает его по руке и забавно смеется, напоминая звуком ухающую сову. Посмотрев за спину, Радмир замечает чуть смутившегося, наблюдающего за ним Матвея, однако уголки его губ смотрят вверх. Да уж, баба Роза умеет впечатлить и быстро расположить себе.       — Ой, плут. — Она, прям как в детстве, треплет Радмира по щеке, а потом взмахом руки тоже гонит на диван к Матвею, словно назойливую птицу: — Шух, иди уже.       — Бабуль, я тогда попозже загляну к вам, когда закончите, ладно? — спрашивает Лия. — Мне еще к Лиль Марковне зайти надо.       — Ступай, разберемся, — отпускает баба Роза. И тогда Лия, махнув Радмиру с Матвеем, оставляет их втроем.       Для начала Роза, как и ранее Всеволод, просит Матвея вкратце повторить свой рассказ про заточение, только вот ее куда больше интересует обряд, проводимый над ним служителями культа. Ответ остается прежним: Матвей едва помнит, что с ним творилось из-за плохо вменяемого состояния.       — А ну, покажи-ка спину, — командует баба Роза. Ждет, когда Матвей в легком смущении раздевается по пояс и демонстрирует шрамы от клейм. — Хм-м, — только и выдает она задумчиво.       На ее и без того усеянном морщинами лице пролегают глубокие задумчивые складки, вводя Радмира в напряженное ожидание. Матвей стоит смирно, хотя, кажется, пытается прочитать по лицу Рада реакцию на происходящее, однако даже не дергается, когда баба Роза касается кожи и водит пальцами по завиткам неизвестных символов.       — Одевайся, — разрешает она. Матвей быстро натягивает свитер и обратно занимает место возле Радмира, только затем баба Роза произносит: — Дурные это знаки, недобрые.       — Вы понимаете их? — в нетерпении первым задает вопрос Матвей.       — Не всё, но кое-что имеет смысл.       — Баб Роза, не томи, — просит Радмир, когда старая волчица замолкает, будто нарочно накаляя атмосферу.       — А ты не торопи меня, — упрекает она. Потирает друг об друга ладони, прикрывает глаза и что-то невнятно шепчет под нос. Водит пальцем по воздуху, очерчивая невидимые знаки, а затем открывает глаза. — Клейма эти сродни печатям, древние они, я такое при жизни не видала, не своими глазами уж точно. Но еще прабабка моя рассказывала, есть, мол, люди, кто скверные обряды проводит, бесовские. Не для пользы их применяют, а во вред. Душу запечатывают, подавляют, чтобы человека под контроль взять, а после и убить запросто. Вот и с Матвеем так вышло. Не себя уберечь хотели, а его — то, что внутри него, — заточить и изжить. Злые знаки на зло не действуют, а вот чистую душу запросто сгубят.       После этих слов тишину нарушить не осмеливается ни Рад, ни Матвей. Тот вообще сидит, оцепенев, напоминая Радмиру первый их вечер, когда найденыш впервые поведал им о пережитом испытании. На сей раз уже не колеблясь, Радмир кладет руку поверх ладони Матвея и сжимает в своей. Тот как выныривает: то ли из воспоминаний, то ли из пучины снова нахлынувшего страха. Откликается на жест и, развернув ладонь, крепко сцепляет ее с Радмировой.       — Вы говорите… — Матвей запинается и сглатывает, — что во мне действительно есть нечто странное?       — На шее у тебя, — баба Роза стучит по собственному загривку, указывая место, — рисунок.       — Ну да, татуировка, после школы набил, — в замешательстве подтверждает Матвей. — С ней что-то не так?       Радмир вспоминает на коже Матвея внизу шеи, уже на стыке с началом спины, узор. Рисунок был то ли круглый, то ли в виде полумесяца с сомкнутыми концами. Витиеватый и стилизованный, потому угадать в нем четкое изображение можно не сразу, да и Радмир, откровенно, не всматривался, особенно при неярком свете. А во второй раз и вовсе его желания выходили за рамки помощи с мазью — не до изучения татуировок было. И лишь сейчас из-за слов бабы Розы задумывается: а что там?       — Ну как на то глянуть, — разводит руками старушка. — Метка волка на тебе, мальчик. Не случайно именно ее ты выбрал.       — Но не могли же меня исключительно за татуировку с волком пытаться убить? — горько хмыкает Матвей в неверии.       «Волка?» — мысленно повторяет Радмир. И его осеняет.       — Погоди-ка, — тормозит он. — Можешь еще раз показать?       Матвей садится к нему спиной и отгибает воротник, обнажая шею и начало спины. В общем-то, отчасти Радмир был прав: кольцеобразный замкнутый рисунок, где отдельные элементы волнами и изгибами образуют узор, утолщенный с одной стороны, так что лишь половина круга заполнена чернилами. Но главное, что плавно весь витиеватый орнамент превращается в голову волка. О да, теперь, когда фактически тычут носом в очевидное, не заметить его кажется глупостью.       — Дело не только в ней, — продолжает баба Роза, когда Радмир заканчивает с осмотром. — Ты как вошел, я в тебе его сразу учуяла. Дух волка у тебя, Матвей. Его-то те люди и пытались замуровать. Его боялись.       — Он что… — Радмир в изумлении глядит на не менее пораженного Матвея. Память то ли услужливо, а то ли, наоборот, глумясь, подкидывает изображение с теплыми, медовыми глазами. И как он ранее не придал этому особого значения? — … один из нас, что ли?       — Чушь-то не мели, — фыркает баба Роза.       — Но откуда во мне этот дух? Кто я тогда? — выпаливает Матвей возбужденно, впериваясь взглядом в старую волчицу.       Баба Роза поднимает руку и сухопарым тонким пальцем указывает на свои глаза.       — Они ведь с колыбели у тебя такие?       Матвей растерянно оборачивается на Радмира, словно безмолвно спрашивая: а что не так? Радужки из спокойного чайного оттенка вновь залились янтарем.       — Когда мы обращаемся, у нас глаза желтые, — поясняет Радмир. — Как у тебя сейчас.       — Но врачи сказали, что ничего особенного в цвете нет, — повторяет Матвей.       Совиный смех бабы Розы вновь проносится по комнате.       — Если бы доктора такое опознавали, шиш бы ты жизнь спокойную жил.       — Не понимаю… — Матвей качает головой и, вздохнув, проводит ладонями по остриженным волосам. — При чем тут волки и я?       Радмир молчит, однако в голове тоже мало ясности. Так внутри Матвея живет… волк? Но он все-таки человек. Час от часу не легче!       — А давайте я расскажу вам о-очень старую легенду, — говорит баба Роза. Ерзает в кресле, садясь поудобнее, и начинает: — Давным-давно волк полюбил девушку…       … Однажды, гуляя глубоко в лесу, прекрасная девушка нашла раненного волка. Он был слаб и почти не дышал. Сердце девушки сжалось от сострадания. Позвав брата, с его помощью она донесла волка до деревни, днями и ночами не отходила от него, заботясь и выхаживая. Постепенно волк набирался сил, раны его затягивались, зато любовь к прекрасной девушке росла в сердце всё сильнее с каждым прожитым подле нее днем. Когда же настал час прощаться, девушка лила слезы от горечи разлуки, сама прикипев к зверю всей душой, но сельчане, прознав о волке, гневались и боялись, потому волк вынужден был вернуться в лес.       Душа его выла, как и он сам на лик луны одинокими ночами. Любовь к девушке была его даром и проклятием. Он наблюдал за ней издалека, но желал быть рядом, хотел защищать. И так он тосковал, так любил ее, что однажды за подобную преданность высшие силы даровали ему возможность стать человеком. Едва тело зверя обратилось мужским, волк устремился в деревню к своей возлюбленной. Та вмиг узнала его — по глазам янтарным и по белым, как его прежняя шерсть, волосам. Вскоре волк и красавица сыграли свадьбу, а следом на свет появилось дитя, обладавшее не только человеческой, но и волчьей душой.       Шли годы, волк и красавица жили в любви и гармонии, родили второе дитя, и все бы хорошо, да пришла беда. В соседней деревне поселились охотники. Главной добычей их были волки. И вот однажды красавица вместе с младшим из сыновей, в обличии юного волчонка, гуляла в лесу, да и наткнулась на пару охотников. Те, завидев волчонка, резвившегося подле матери, вынули ружья и ножи. Никакие уговоры пощадить не помогали. Красавица собственным телом защищала испуганного сына, однако ни ее мольбы, ни слезы не достигли черствых сердец охотников. Ее убили первой, а следом расправились и с волчонком.       Вечером, не дождавшись их возвращения, волк отправился в лес и нашел два бездыханных тела. Горю его не было конца. Лишь гнев в ту минуту был сильнее скорби. Ведомый им, он вновь обратился в зверя и примчался в деревню охотников для расправы. Разорвав виновников на куски, волк возвратился домой к старшему сыну. Кручина его не отпускала, и лишь оставшийся сын был отдушиной. С той поры волк стал стражем деревни и леса, а после смерти его дух обрел силу божества, дабы и впредь оберегать потомков от опасности…       — Считается, что так и появились оборотни, — говорит баба Роза, заканчивая историю. — А дух волка бережет не только нас, но иногда и попавших в беду людей, если воззвать к его помощи. Но без посредников тут не обойтись, так что тебе его дар, вероятно, достался по крови.       Радмиру эту сказку еще бабушка им вместе с Полиной рассказывала. Да и дух Волка в общине чтят — как раз во время праздника середины осени, но лишь как часть старой традиции. А вот то, что дух способен жить в людях — новость и для него.       Матвей, дослушав, хмурится в задумчивости. А затем его словно осеняет, и он смотрит на Радмира.       — Помнишь, я говорил, что такие глаза у меня в прадеда? — Радмир кивает. — Я из-за него этнографией увлекся, отец про его экспедиции рассказывал, фото показывал. Так вот в одном походе прадед серьезно заболел, они с группой тогда в деревне какой-то алтайской жили, и среди местных имелись шаманы. Деталей не помню, но деда в итоге буквально с того света вытащили, а он, вернувшись, до самой смерти к врачам никогда не ходил, болезни обходили, и все на нем как на собаке заживало…       — Как и на волках, — скрипуче добавляет баба Роза.       «И как шрамы на спине Матвея», — тут же думает Радмир.       — То есть вы полагаете, что прадед дух волка получил, а мне передалось? Но почему не его сыну? Не моему отцу?       — Этого уж я не знаю, — разводит руками Роза. — Но чем-то ты заслужил этот дар.       Матвей с печальной иронией усмехается.       — Ну да, благодать, аж умереть за такое счастье можно.       — Шух, — опять произносит баба Роза и машет рукой, словно разгоняет перед лицом дым. — Не на того гневаешься.       — Получается, — влезает Радмир, — что в той секте находятся прапрапра- сколько-то там раз внуки тех охотников? И они увидели Матвея, заметили татуировку, решив, что это знак, или как-то еще поняли, что в нем спрятан дух… и решили убить, чтобы дух ненароком не начал мстить по старой памяти?       Баба Роза разводит руками: увы, мол.       — То есть я мог быть не первым, — мрачно рассуждает Матвей. И вдруг вспоминает: — А моя кровь? Зачем они ее брали? Ведь фактически только из-за нее меня держали в живых. Черт! — ругается Матвей, ударяя себя по ноге от досады. — Они точно обсуждали это, но голова аж раскалывается, если пытаюсь вспомнить.       Он трет виски с нажимом, а лицо тенью накрывает подавленное выражение.       — Брось, — останавливает его Радмир, взяв за руку и отводя ту от головы. — Лия ведь тоже говорила, что мозг блокирует тот период, защищая тебя.       — Есть у меня один способ, чтобы воспоминания из тебя вытащить, — издалека начинает баба Роза. — Но не самый приятный.       — Если подействует, я потерплю, — смело заявляет Матвей. Бабе Розе Радмир, конечно, доверяет, однако горячность Матвея вынуждает его беспокоиться.       Баба Роза вылезает из кресла и неспешно шагает к выходу из комнаты.       — Ждите тогда.       На кухне слышен стук дверцы посудного ящика, цокот стекла, баб Розин «Да где ж ты, шельма?», а затем она возвращается.       — Настойка эта, — демонстрирует баба Роза, держа флакон пальцами, — на особой смеси масел и ядовитых трав. Примешь ее, — она смотрит прямо на Матвея, — и в дурман глубокий впадешь. Но если не боишься, я тебя поведу.       Берет на столе кувшин, льет воду в стакан и капает из пипетки пять капель настойки. Та вьется внутри красновато-коричневыми струйками и оседает на дне. Размешав ложкой, баба Роза подаёт стакан Матвею.       — Готов?       Он коротко медлит, а затем берет из ее рук воду.       — Готов. — И залпом выпивает содержимое.       — Шух, освободи-ка место, — сгоняя Радмира с дивана, командует Роза. — А ты ложись, — уже Матвею, тоже собравшемуся вставать.       — Только разрешите Раду остаться, — просит Лукин. Ищет Радмира взглядом, убеждаясь, что он на месте, а не сбежал, бросив Матвея на волю старой волчицы.       — Да пожалуйста, я запрещаю, что ли? — усмехается Роза. Садится на край дивана и предупреждает: — Через пару минут подействует. Может в жар бросить или наоборот в лютый холод, смотря чего тело больше боится.       «Холода», — думает про себя Радмир, вспоминая, как Матвей кутался в плед. Вероятно, промозглость подвала преследует его до сих пор.       — Закрывай глаза и вспоминай момент, когда те люди говорили о твоей крови. Все мелочи, звуки. Ты снова там, в темном подвале.       Минует чуть больше минуты, когда спящий на вид Матвей неожиданно дёргается. На его лице проступает боль, а тело начинает дрожать, будто он действительно мёрзнет.       — Он там, — шепотом говорит Радмиру баба Роза и просит: — Подай мне вон тот пучок и спички.       Указывает на полку над столом, где из горшка торчат одинаковые сухие травы. А когда Рад подносит, зажигает их, даёт недолго потлеть и, погасив, обводит дымящимся пучком вокруг голову Матвея.       — Где ты сейчас?       — Я… это подвал, тут темно… очень холодно, — прерывисто произносит Матвей.       Баба Роза удовлетворенно кивает: успех.       — Что ты слышишь?       — Голоса… они ругаются… плохо слышу… не разобрать. — Матвей хмурится, силясь напрячь слух, но в реальности, как понимает Радмир, ищет в памяти обрывки фраз, которые его разум скрывал от него с той поры.       — Ты можешь оказаться наверху? Выйти из подвала? — наставляет баба Роза. Дым трав все ещё витает вокруг, и их аромат проникает в ноздри, затуманивая сознание, хотя, возможно, это лишь самовнушение.       — Лестницы нет… они сами решают, когда мне подняться. Но я не хочу наверх… это больно… каждый раз больно, — едва не плачет Матвей, и его подбородок дрожит. Радмир хочет спросить разрешения бабы Розы взять его за руку, дать ощутить поддержку, но боится испортить всё, нарушить баланс.       — Тогда слушай. Почему они ругаются?       — Кто-то хочет меня убить… я опасен… но если меня убить, то… — Матвей кряхтит и сводит брови на переносице, как при сильной головной боли. — Дух может вырваться… лучше держать его под контролем… запирать… и нужна кровь, живая… она дар… проклятый дар… но она нужна нам, с ней мы сильнее… он восстанавливается, мы тоже…       Радмир путается в потоке слов, но догадывается, что Матвей буквально транслирует то, что слышал — то, что вырывается из заблокированного участка памяти.       — … нельзя убивать… волк внутри… держите его… несите печать!       Крик боли Матвея заставляет Радмира сорваться с места. Он падает возле дивана на колени и сжимает в ладонях его голову. Из глаз Матвея текут слезы, он кусает губу зубами — вот-вот готовый прокусить ее до крови, а тело выгибается колесом, будто спину действительно прижигают раскаленным металлом.       — Матвей! Слышишь меня? Это Радмир, я здесь, слышишь?       — Продолжай звать его, — обеспокоенно говорит баба Роза. — Пусть возвращается на голос. Достаточно.       — Матвей… Моть, это не по-настоящему, просыпайся. Ты в безопасности, обещаю, — вкрадчиво произносит Радмир. Его ладони оглаживают влажные щеки. — Очнись, ты на свободе, никто не причинит тебе вреда, я рядом.       Пару мгновений от Матвея нет отклика, гримаса боли не сходит с лица, его продолжает потряхивать. А затем он просыпается. Распахнувшиеся глаза полны слез и страха, первые секунды Матвей не осознает, где он и где реальность. А потом видит Радмира и с облегчением всхлипывает, вешаясь ему на шею. Радмир без раздумий крепко прижимает худое тело Матвея, по которому ещё пробегает озноб.       — Это было так реально, — признается Лукин, обхватывая плечи Радмира с такой силой, будто иначе сорвётся обратно, прямиком в темный подвал.       — Извини.       — Ты не при чем, брось, — выдыхает Матвей. Успокаивается постепенно, но Радмира не отпускает.       — Я пока заварю свежий чай, он поможет взбодриться, — кашлянув, мол, я все еще тут, сообщает баба Роза и оставляет их наедине.       Ладони Радмира плавно скользят вдоль по спине Матвея, пока тот наконец первым не отстраняется.       — Спасибо, думаю, я в порядке. — Он слабо улыбается, лицо бледное, но глаза уже не отражают заново испытанный страх. Матвей вытирает их манжетом, впитывая подсохшие дорожки слез. — Но пить настойки бабы Розы вряд ли ещё когда-нибудь соглашусь, — шутит он.       Радмир смеётся.       — А вот это зря, смородиновая у нее выходит весьма забористая.       — Уж не забористее этой… Даже не хочу знать, из чего она приготовлена.       — Ты молодец, — хвалит Радмир, касаясь щеки Матвея.       — Я все равно не до конца понял, в чем суть моей крови.       — Давай сначала чайку хряпнем? Я тоже, кажись, напрягся от всего нехило. А после решим, лады? — предлагает Радмир и поднимается с дивана. Протягивает руку Матвею и ждёт.       Вложив свою ладонь, Лукин слезает, встаёт рядом и, приподнявшись, касается губами уголка его рта.       Бровь Радмира вопросительно дёргается.       — За что?       — За то, что вытащил оттуда.