* * *
Дома Радмир с минуту буравит взглядом бутылку с выпивкой. Он редко употребляет алкоголь, мало пьянеет, но сейчас надеется, что крепкая настойка прижжет зияющую рану и хотя бы частично затмит пустоту в груди, куда невидимый жестокий зверь так и норовит сунуть чудовищную лапу и прошить внутренности острыми когтями, выцарапывая глубокие, незатягивающиеся борозды. Вытащив пробку, Радмир вливает в себя выпивку прям из горла, хлебает крупными глотками и мгновенно чувствует, как по кишкам стегает огнем. Он пьет до подступающей тошноты, пока желудок не грозится отторгнуть жгучее пойло. Часть его струйками льется по подбородку, но Радмир, жмурясь до искр под веками, продолжает глотать, будто наказывает себя. Хочется захлебнуться… Подавившись, Радмир резко отрывается от горла, кашляет и жадно дышит ртом, хватая сгустки воздуха. Лучше не становится — наоборот, он будто подлил масла в огонь. Эмоции путаются жестким, колючим клубком, терзают шипами и разбитыми острыми осколками при каждом вдохе рвут горло — а в воздухе, будто в насмешку, отчётливо чувствуется запах Матвея. Рука действует быстрее, чем мозг успевает оцифровать сигнал и сказать «стоп» — и бутылка вдребезги разбивается об стену. Часть битого стекла рикошетом ударяет по лицу, а по кухне моментально разносится аромат терпкой настойки. Радмир грузно рухается на стоящий возле себя стул, впивается пальцами в волосы и до боли стискивает оскаленные челюсти — ещё немного и раскрошатся зубы, — в то время как глаза заволакивает пеленой. Слайдами мелькают все недолгие, но ценные воспоминания: завёрнутый в плед, вечно мерзнущий Матвей с чашкой чая в ещё неотогретых ладонях, его несмелая улыбка, несмотря на пережитый кошмар, а позже — наконец смех; теплые большие глаза, их с Радмиром беседы перед сном на крыльце… первый поцелуй, первая близость… Та ночь сразу после пожара, когда Радмира наполняет окончательным осознанием — Матвей его избранная пара и истинная половина. Лучше бы умер он сам! Мощный удар кулака по столешнице даже слабо не замещает душевную боль — болью физической. Радмир встаёт, роняя стул, и ковыляет на крыльцо. Холодный ветер с порога лижет лицо, но не остужает рвущийся изнутри жар. Ему тесно, он подпитывается гневом — на прокля́тых чужаков, на себя, даже на Матвея в конце концов! — А-а-а-р-х! — Кулак врезается в вертикальную стойку крыльца, оставляя на дереве глубокую вмятину, а стайка напуганных шумом птиц вспархивает в небо над лесом. Костяшки мгновенно опаляет тупой болью, а кожа покрывается кровящими ссадинами. Радмир зубами выдергивает из тыла ладони застрявшую занозу и плюет под ноги. Этого мало, недостаточно — раны на теле затянутся слишком быстро, зато черная пропасть в груди расширяет границы. Хочется разнести к черту весь дом, только разрушение не вернет к жизни Матвея, даже если больше всего Радмира тянет разрушить себя самого. Наплевав на сделанную Лией перевязь, Радмир остервенело срывает одежду и с третьей попытки наконец перекидывается, превозмогая сопротивление разбитого тела: кости в ноге словно ломаются по одной, а мышцы рвут заживо. Эта боль на короткий срок отключает Радмира от осознания потери, а затем, ощущая под лапами мерзлую почву, он отталкивается и бежит в лес. Не разбирая пути, Радмир мчится в надежде перегнать чувства, бросить их позади и забыться. Зачем ему человеческое сердце, если оно, обретя шанс на счастье, снова разбито? Если остаться в шкуре волка, возможно, со временем эта боль от утраты сгинет — сгниет, — растворится в зверином разуме… Радмир резко тормозит — задняя лапа, совсем как чужая, подкашивается, получив отдых. Это нарочное истязание раненого тела не приносит удовлетворения. Волчья шкура не спасет от отчаяния — самообман лишь растравит разделенную надвое душу. Радмир запальчиво ударяет по земле лапой, прорывая дёрн острыми когтями. Раз, другой, третий… Трава и комья сырой земли летят по сторонам под озлобленное рычание. Радмир прекращает, когда осознает, что под ним уже образовалась неглубокая яма. Этот бесцельный выброс агрессии только сильнее злит, однако в доме Радмир сойдёт с ума и точно разнесет всю избу — о том, чтобы оплакивать потерю Матвея рядом с семьёй, он даже не помышляет, понимая насколько сейчас опасен для окружающих. Поток ветра доносит до нюха отдаленный запах костра и жженой плоти, заставляя Радмира вновь сорваться с места. Ему тошно физически, на языке словно оседает пепел горящих в огне тел. Двигаясь на запах влаги, Радмир выбирается к ручью и жадно лакает студёную воду, пока спазм не заставляет желудок исторгнуть содержимое обратно. Горло дерёт, а раненая нога отказывается подчиняться сигналам тела. Радмир осматривает лапу: кровь уже пропитала шерсть, хотя на черном едва заметна, однако запах не подменить. Тяжелая волчья туша постепенно оседает и от нагрянувшей усталости под конец валится на землю возле ручья. Забытье утягивает разум, по конечностям разливается непреодолимая слабость, и даже боль на какой-то миг утихает — либо мозг милосердно, хоть в чем-то, блокирует ее, выжав даже запасные резервы. Прежде чем глаза окончательно закрываются, а сознание теряет связь с реальностью, в голове Радмира пролетает лишь одна мысль: если сейчас он умрет, то пусть загробная жизнь существует, ведь Матвей вряд ли успел далеко уйти, и Рад обязательно постарается его догнать…15. Вам нужен я!
7 января 2023 г. в 14:50
Лицо Матвея — маска. Восковая, бледная, застывшая в гримасе шока.
— Я пойду один, — неожиданно резко и решительно для его состояния заявляет он и дергается с места, но тут же оказывается остановлен Радмиром, цепко сжавшим его плечо, и хлестким приказом:
— Нет, — голос Всеволода как сталь, такой же тяжелый и ледяной. — Никаких необдуманных действий. От этого зависит жизнь моего сына.
— Я не позволю, чтобы из-за меня пострадал Глеб! — спорит Матвей в попытке вырваться из хватки Радмира, а на его голос оборачивается пара мирно шагающих односельчан.
Всеволод, как может, сохраняя контроль, вздыхает и сжимает переносицу.
— Как староста, здесь я принимаю любые важные решения. Особенно если они касаются моей семьи, — жестко отвечает он.
Матвей пытается возразить, но зажатый широкой ладонью Радмира рот оказывается вовремя заткнут.
— Не пали сгоряча, — просит он и тут же опускает руку, уверенный, что Матвей промолчит. Не ошибается. — Говори, как действуем? — обращается уже к зятю.
Все взгляды направлены на Всеволода в ожидании. Полина тревожно теребит пальцы, крепится — Радмир видит. И знает: сестра сильнее многих знакомых ему мужчин, однако сердце матери не унять уговорами, что всё как-нибудь да уладится. Она, как и все, глядит на супруга в надежде, что ему хватит стойкости и крепости духа, а отцовские чувства не толкнут на неоправданный риск.
— Мы не можем заявиться туда лишь вшестером, — произносит Всеволод. Оглядывается и ищет кого-то взглядом. — Я должен сообщить об этом и собрать как можно больше людей, готовых к вероятному противостоянию. Но у нас мало времени.
— Ты уверен? — в сомнении спрашивает Полина, хватая его за ладонь.
— Поль, даже если меня после этого сместят с поста — плевать. Пусть обвинят в том, что не уберег общину. Зато уберегу сына — это моя первостепенная задача, как отца. — Всеволод наклоняется, быстро целует жену в лоб и уходит, сообщая на ходу: — Ждите здесь, я скоро вернусь.
Полина поджимает губы, рвано выдыхает. Без слов Лия шагает к ней и крепко обнимает, прижимая к себе. Играющая вокруг них праздничная, заводная музыка звучит как насмешка судьбы, а не омраченные знанием нависшей угрозы лица односельчан кажутся чем-то далёким для понимания.
— Рад, пожалуйста, дай мне уйти, — развернувшись лицом к лицу, тихо просит Матвей. Касается плеча и смотрит Радмиру прямо в глаза. Глубоко, аж насквозь прошивает, одним видом умоляя не дать ему погубить Глеба и остальных. Как он уже видел во сне. Чего так сильно боялся.
— А ты так уверен, что они, получив тебя, отпустят Глеба? — суровее, чем следовало бы, спрашивает Радмир. Эмоции накалены, и эта жертвенность Лукина пугает и раззадоривает и так саднящую червоточину в сердце. — Это глупый риск.
— Но я виноват. Только я! — восклицает Матвей, не заботясь о том, что вновь привлекает ненужное сейчас внимание.
— Матвей, — раздается из-за его спины голос Полины, и он оборачивается. Она спешно проводит тылом ладони под глазами, убирая влагу и, дотянувшись, берет Лукина за руку. — Мы все знаем, как ты дорог Глебу, и Рад прав: где гарантия, что эти проклятые сектанты не решат нас обмануть? Так что прошу, как мать, не делай то, о чем мы все после можем пожалеть, ладно? Я больше всех здесь желаю, чтобы мы получили Глеба обратно невредимым, но для этого нужно действовать сплочено и иметь хоть крохотный план.
— Я… Простите, — только и произносит Матвей виновато. Его голова сникает, а спина дергается от всхлипа. — Простите меня…
Увлекая назад, к себе, Радмир сминает Матвея в объятиях и прячет его плачущее лицо от толпы.
Кажется, время утекает катастрофически быстро, однако Всеволод возвращается буквально через пару минут, за которые никто не нарушает давящего молчания.
— Радмир, Яков, пойдемте, — командует Всеволод, кивая в направлении выхода с площади. — Возле ворот нас будет ждать Иван Карлович и почти весь совет, а также те, кого они успеют предупредить по пути.
— Ты же не думаешь, что я тут останусь? — безапелляционно спрашивает Полина, хватаясь за рукав его куртки, и готовая рваться в бой за сына.
— Поль, нет, — тормозит Всеволод.
— Сева, там наш сын, а не только твой, — сердится она, сверкая золотистой охрой в волевом взгляде, но добавляет мягче: — Мне спокойнее быть рядом с тобой.
Всеволод сдается, к тому же времени на споры абсолютно нет.
— Хорошо. Но держись за мной и Радмиром.
— Ну, знаете, я тоже в стороне отсиживаться не намерена, — мужественно заявляет Лия, понимая что ее в расчет и вовсе не берут.
— Нет! — неожиданно для всех громко отрезает Яша. — Только не сейчас.
Лия закатывает глаза, а остальные в замешательстве оглядываются.
— Господи, как всё не вовремя, — злится Лия и признается: — Я в положении. Мы пока не собирались рассказывать, срок маленький. И именно поэтому пока нет никакой опасности.
Она дёргается, но обычно мирный и спокойный, Яков хмурится и непреклонно припечатывает, прежде чем уйти, оставляя обескураженную супругу на площади:
— Не смей, Лия, просто не смей этого делать. Иначе я тебе не прощу.
При приближении, возле ворот Радмир замечает успевших подтянуться с десяток мужчин. Иван Карлович четко и по факту информирует Всеволода, что к ним присоединится подмога, но ждать не стоит, теряя время.
Радмир инстинктивно опекает Матвея, закрывая собственным телом и ведя в стороне от товарищей, однако никто не пытается забрать его силой или хоть как-то на него покуситься. Пояснил ли им Всеволод об условиях — неизвестно, но факт, что община готова противоречить ультиматуму, дает надежду, что и Глеб, и Матвей оба не пострадают.
Чем ближе они подбираются к обозначенной точке встречи, тем сильнее волк внутри Радмира выдыхает обжигающий ноздри жар, а рык его звучит более грозно и яростно, давая сигнал о готовности в любое мгновение впиться и разорвать в кровавые лоскуты вражеские глотки.
Свет огней крайних домов уже не достигает кромки леса, в тени деревьев которого поджидают чужаки. Над головой лишь холодный лик луны, показавшейся во всей красе из-за редких сегодня облаков, чтобы без преград засвидетельствовать готовящееся столкновение. В руках Афанасия, выступившего во главе дюжины соратников — фонарик, зато маячащие позади него мужчины держат кто остро заточенный, блеснувший лезвием в лунном свете нож, кто — ружье.
Сразу за плечом Афанасия — Алексей. Одной рукой держит Глеба за, без сомнения, связанные позади спины руки, а второй — прижимает к его горлу нож, паскудно скалясь в победоносной ухмылке. Нюх Радмира порывом ветра обдает гнусным запахом злобы, ненависти, но вместе с тем и отчетливого страха.
— Господин староста, признателен вам за ответ на мое приглашение, — издевательским тоном, нарочито небрежно начинает Афанасий, выступая на пару шагов вперед. Обводит взглядом всю шеренгу оборотней и хмыкает: — Только вот не ожидал, что вы приведете за собой столько гостей. Впрочем, не столь уж важно, раз вы исполнили мою небольшую просьбу и привели нашего беглеца.
— Отпустите сначала моего сына, — выпаливает Всеволод. И Радмир слышит, как сквозь голос прорывается волчий рык, а глаза приобретают оттенок огня. Нервозная вибрация окутывает буквально всех оборотней, так, что ее давление и напряжение ощущается физически, взывая к рвущейся в атаку волчьей природе.
— Несомненно, я не желаю мальчику зла и освобожу его сразу, как вы передадите мне то, что принадлежит нам. — Его глаза даже в темноте, разрываемой исключительно резким лучом фонаря, сверкают кровожадной жаждой.
Глеб в руках Алексея сопротивляется, дергаясь. Его рот заткнут куском тряпки, сквозь которую раздается приглушенный стон. Радмир предполагает — догадывается, — что племянник протестует и даже под угрозой не согласен обменять собственную безопасность на жизнь Матвея, хотя лезвие вовсе не играючи давит на его шею.
— А ну не рыпайся, молокосос, — шипит Алексей, встряхивая Глеба за шкирку, отчего Радмир ловит тяжелый вдох сестры слева от себя.
— Вы не получите Матвея, — отрезает Всеволод. — А если навредите моему сыну, то живыми отсюда не выберетесь, это я вам гарантирую. — Он делает шаг вперед, жестом прося остальных оборотней не двигаться. — Вы можете забрать меня в качестве заложника, как главу общины. И мы постараемся прийти к компромиссу…
— Блять, твой сопляк настолько тебе надоел, что ли, да?! — перебивая, вспыльчиво орет Алексей и чиркает по коже Глеба ножом, пуская струйку крови, чей густой запах, усиленный страхом, бьет по нюху.
Радмир едва сдерживается: только пробиваемый ознобом Матвей, которого он прячет у себя за спиной, отделяет его от обращения сию секунду. Зубы зудят от желания вонзиться в плоть чужаков. Инстинкт хищника требует крови. Родственная связь — отмщения и наказания для тех, кто посмел причинить боль семье.
— Хватит! — Радмир так концентрируется на укрощении волка, что упускает миг, когда Матвей стремительно выскакивает из-за его плеча, на удивление сильно оттолкнув. — Пустите его. Вот он я! Берите! — Матвей разводит руки в стороны, отдаваясь, как на распятие. — Вам ведь нужен я, так кончайте этот цирк! Не смейте вредить ребенку! — во всю глотку до хрипа рявкает он. — Ну же!
Радмир срывается с места, но железная хватка Всеволода его тормозит.
— Жди.
— Ближе, — коротко командует Афанасий застывшему по центру Лукину.
— Матвей! — протестующе рычит Радмир.
— Не двигайся! — как пощечиной хлестко прилетает в ответ в тот же миг, а короткий, остро полоснувший по сердцу и брошенный через плечо взгляд отдачей бьет в грудь, словно настоящий живой удар.
Мандраж Матвея, расходясь волнами, ощутим даже издали, но вопреки ему он без колебаний шагает навстречу страху, и когда от Афанасия его отделяет не более расстояния вытянутой руки, Матвей уверенно повторяет:
— А теперь отпустите Глеба.
Яростно мотая головой и скуля, Глеб брыкается, отчего нож, раня, повторно рассекает кожу.
— Алексей, — щелчком пальцев, словно выдрессированному псу, приказывает Афанасий.
Раздраженно хыкнув и сморщив лицо так, что дрогнувшая как от нервного тика губа обнажает часть верхних зубов, Алексей нехотя отводит от горла Глеба нож, и с пренебрежением сильно толкает в спину, заставляя запинающегося Глеба улететь вперед. Рухнув на колени, он спешит подняться и рвануть назад, однако реакция Алексея срабатывает молниеносно — и не оказавший сопротивления Матвей уже в его хватке.
Череда последующих событий сливается в сознании Радмира в смазанную картину. Выскочившая из-за спины мужа Полина устремляется на помощь к сыну. Всеволод что-то выкрикивает остальным — Радмир с трудом различает звуки сквозь бешено барабанящую по ушам дробь пульса. Он спускает тормоза в ноль и прыжком срывается с места, четко видя в поле зрения лишь фигуру Матвея, ловко вырывающего из ладони Алексея опущенный нож и на глазах Радмира, как в замедленной съёмке, вонзающего крупное лезвие по самую рукоять прямо себе в живот.
Рык, полный ярости и отчаянной, распарывающей душу напополам боли, разносится уже из волчьей пасти за секунду до мгновения, когда острые клыки Радмира вгрызаются в хрустнувшую позвонками и брызнувшую горячей, мерзкой кровью глотку Алексея. Он треплет уже бездыханное тело, будто тряпичную куклу, раздирая плоть, пока разум застилает чистая, всепоглощающая ненависть. Но когда взгляд вычленяет из обволакивающей пелены упавшего рядом на холодную землю Матвея, сознание Радмира, как током, бьёт пронизывающим каждую клеточку тела опустошением. И его сотканный из потери жалобный вой оглушает окрестности.
Обжигающее, как раскаленная кочерга, касание к задней лапе отрезвляет, сбивая с ног и выбрасывая Радмира в реальность: хаотичные звуки выстрелов, один из которых, по всей вероятности, прошил его шкуру; отчаянный, свирепый рык десятка волков; скулеж, наполненный болью, приближающийся вой и звук мчащихся на подмогу сильных волчьих лап, дрожью расходящийся по поверхности земли.
Мелькают вымазанные в крови шкуры, десятки ярко-желтых глаз и оскаленные пасти с кусками смрадной человеческой плоти. Радмир пытается подняться, но бедро ошпаривает пламенем — вероятно, пуля застряла внутри, не позволяя опереться на лапу. Хромая и хрипло дыша, испуская клубы горячего пара, Радмир приближается к не подающему признаки жизни телу Матвея — он ловит знакомые нотки запаха, но из-за творящегося хаоса и звона в мозгах совершенно не слышит биение сердца.
«Нет, нет, нет, нет… — пулеметной очередью в голове. — Неправда…»
Знакомый скулеж заставляет Радмира поднять морду: в двух метрах от него Полина, выпрыгнув наперерез, закрывает свалившегося Глеба от брошенного кем-то ножа. Лезвие по косой чиркает по рёбрам, но Полина уверенно приземляется на четыре лапы и, как кутенка, поднимает сына за холку, оттаскивая в сторону с линии возможной новой атаки. Сквозь простреливающие бедро разряды, Радмир отталкивается и мчится на помощь. Первобытный ужас в глазах рухнувшего навзничь при его приближении мужчины вливается в кровь Радмира инъекцией адреналина. Смерть застывает в потухших глазах чужака с отпечатком черного волка на сетчатке.
Радмир вертит головой, не сразу собирая осколки изображения в единую картину: за исключением одного покалеченного, все сектанты мертвы. Изувеченные тела оскверняют землю оборотней в диаметре пяти-шести метров. Среди них — волки, но, кажется, хоть и ранены, все-таки живы. Однако сопровождаемую возбужденным, хриплым дыханием тишину прорезает скорбный волчий вой. Радмир не узнает, над чьим телом возвышается, оплакивая павшего товарища, Всеволод. Волоча раненую лапу, Радмир бежит обратно — к Матвею. Опускаясь возле сжавшегося в комок тела, под которым натекло опасно много крови, он тычется носом Матвею в бок — нет ответа. Подползает на брюхе к нему впритык, лижет чересчур бледное на фоне пожухлой травы лицо. Чувствует: кожа остыла, но крохи тепла, кажется, еще плещутся.
— Он жив? — сквозь слезы спрашивает упавший на колени Глеб, на шее которого две полосы запекшейся крови после порезов. Он прикасается к щекам Матвея, поворачивает его голову и рвано всхлипывает, видя, что тот не реагирует и не открывает глаза.
Радмир поднимается — лапа подворачивается, и он раздраженно рычит, повторяя попытку. Бодает хнычущего Глеба носом и указывает на Матвея, а затем жестом велит уложить Лукина себе на спину: пусть и на трех лапах, но он быстрее, нежели на одной человеческой.
— Ты ранен, Рад! — Держась за порезанный бок, в наброшенной на полуголое тело чьей-то куртке Полина цепляется брату за холку. — Да и как ты собираешься его везти? Он даже держаться самостоятельно не может, — вразумляет сестра. Наверное, хочет добавить, что Матвей и вовсе мертв, но Радмир отказывается принимать этот факт.
Собрав всю волю, он, стиснув зубы, перекидывается, каждой мышцей и костью в теле чувствуя процесс обращения. Бедро беспощадно ноет, напоминая о застрявшей внутри пуле, но Радмир, наплевав на пульсирующую резкими волнами по нервам боль, наклоняется и подбирает с земли вялое тело Матвея.
— Дядя Рад, позволь мне, — умоляет Глеб, не прекращая плакать. Тянется, но вздрагивает, когда Радмир инстинктивно оскаливается и рычит.
— Эй, тшш, спокойнее. — С царапинами на лице, порваным ухом и перепачканный, как и прочие, в крови, но твердо стоящий на обеих ногах Яков выставляет перед собой ладони, приближаясь к Радмиру, словно к дикому тигру, готовому к броску. Сознание Рада колеблется между разумным и истинно-звериным, требующим оборонять пару от посягательств. Защищать до последнего вздоха. — Рад, я почти не ранен, я смогу быстрее добраться до Лии, чтобы она оказала Матвею помощь. Ладно? Дай его мне.
Яша с осторожностью протягивает руки, и Радмир, мысленно гаркая на озлобленного, но испуганного за свою пару волка, позволяет-таки забрать Матвея, моментально теряясь в чувстве пустоты.
Босиком, одетый лишь в порванные брюки, Яша, не теряя драгоценных минут, устремляется к общине.
— Глеб, помоги дяде. Мы здесь сами разберемся. — Возникший возле них Всеволод, как и Рад, подтаскивает одну ногу, морщась, стоит ступне соприкоснуться с землей. — Ждите нас в доме Лии.
Утерев смешавшиеся на грязном лице слезы и сопли, Глеб молча кивает и, подставив Радмиру плечо, уводит следом за унесшим Матвея Яшей.
Нога быстро немеет, затрудняя движение. В один момент Радмир едва не падает — потеря крови и не поспевающая волчья регенерация губительно сказываются на самочувствии, — но превозмогающий усталость и тяжесть тела дяди Глеб уперто ведет его вперед.
Через порог дома Лии Радмир практически переваливается и, прекращая висеть на плече племянника, уже дрожащего от напряжения, скачет на одной ноге к комнате, откуда до ноздрей тревожно добирается дух крови и слишком слабые струйки личного запаха Матвея.
Сидя на полу, Лия устало упирается локтями в колени и прячет лицо в ладонях — одна, Яша, по всей вероятности, уже вернулся на место боя помочь остальным, — но едва услышав шум за спиной, она оборачивается и стремительно вскакивает наперерез.
— Рад… — Лия упирается испачканными в крови ладонями ему в грудь, пытаясь преградить путь, однако выскочивший из-за спины Радмира Глеб подлетает к абсолютно статичному и неподвижному телу Матвея, лежащему на столе.
— Мотя? Моть? Очнись, пожалуйста… — жалобно зовет Глеб и, как и прежде, не получив реакции, захлебывается рыданием, падая лбом на замершую грудь Матвея, понимая, что никакой зов уже не способен его пробудить.
Радмир дергается, пытаясь обойти Лию, и даже прострел в бедре не откликается в мозгу сигналом острой боли. Зато в груди — зияющая ноющая дыра. Сердце вырвано сквозь клетку ребер и лежит — бездыханное — возле Матвея.
— Я пыталась, Рад, — с опозданием оправдывается Лия, — но он потерял слишком много крови, нож повредил внутренности. В таких условиях я просто не имела возможности спасти его. — Слезы крупными каплями текут по ее щекам, а пальцы сминают наспех наброшенную на плечи Радмира рубаху. — Прости, — Лия всхлипывает, — я правда старалась помочь…
— Уведи и осмотри Глеба, — хрипло просит Радмир, с трудом осмысливая происходящее. Смерть Матвея напрочь отказывается укладываться в сознании. Это звучит абсурдно, ирреально. Это не может вот так закончиться. Зато Глебу необходимо помочь.
Рад, припадая на простреленную ногу, ступает вперед.
— Постой! — озабочено останавливает Лия. Указывает на его бедро, брючина на котором обильно набрякла от темной крови. — Дай мне сначала осмотреть твою рану.
— Плевать, — цедит сквозь зубы Рад и наконец отодвигает Лию с дороги.
— Его уже не спасти, пойми, а тебе срочно требуется помощь. Думаешь, я хочу потерять еще и тебя?! — ругается Лия и в сердцах ударяет Радмира по груди, не скрывая слёз.
— Сначала Глеб, он ранен, на меня — плевать, — жестко повторяет Радмир.
Лия очевидно желает возразить, но выполняет просьбу и подходит к содрогающемуся над телом Матвея Глебу. Тот дергается, сбрасывая с плеч руки Лии, цепляется за одежду Лукина, не желая его покидать, но Глеб истощен, а Лия справлялась и не с такими. Она прижимает мальчишку к себе, гладит по спине, позволяя выплакаться, и постепенно уводит из комнаты, что-то тихо нашептывая.
Оставшись с Матвеем наедине, Радмир медленно приближается к столу. Перенеся вес на руки, упирается в твердую поверхность и вглядывается в невероятно безмятежное лицо. Если бы не пятно крови на животе, пропитавшее одежду насквозь, но заботливо прикрытое Лией полотенцем, можно было счесть, будто Матвей спит.
Но он — мертв.
Это слово набатом гудит в голове, пытаясь вбить реальность в сопротивляющийся ей мозг, отчего череп, кажется, идет толстыми трещинами, грозя разлететься на осколки. Радмир проводит ладонью по холодной щеке Матвея, наклоняется, закрыв глаза, и соприкасается кончиками носов. Волк внутри скулит — а затем Радмир слышит собственный тихий, сдавленный всхлип.
Как может болеть пустота? Однако грудную клетку разрывает, как если бы ребра ломали скопом. Как если бы чудовищные звериные когти рвали, впивались в плоть и методично разрезали ее на клочья.
Как если бы прервалась жизнь предназначенной тебе судьбой едва обретенной пары…
Радмир приникает к губам Матвея, будто еще надеется, что тот ответит. Но под опущенной на грудь Матвея ладонью — тихо. Радмир запечатляет еще один поцелуй в уголке его рта, а затем поднимается и целует закрытые веки, прохладный лоб. Пальцы скользят по коротким волосам, обводят контур лица, линию губ. Горло Радмира сдавливает невидимой костлявой рукой, сперев дыхание, а в глазах мутно от бесконтрольно назревающих слез. За что?.. За что, черт возьми? Еще утром он обнимал живого Матвея, сжимал в своих руках, ощущая тепло, запах. Обещал защищать, в трудную минуту быть рядом, быть тем крепким плечом, на которое можно и опереться, и в которое можно поплакать, не боясь показать слабости.
Но в итоге не спас. Не уберег…
Руки Лии касаются спины, и Радмир, вздрогнув, поднимает голову.
— Пожалуйста, Рад, пойдем, — умоляюще просит она. — Ты очень слаб, я боюсь за тебя.
Хочется огрызнуться, не подпускать к Матвею никого. И в то же время хочется, словно мальчишке, упасть в руки Лии и спрятаться, попросить сказать, что все это просто кошмар. Бессилие растворяет разум. Все слишком бессмысленно, всё потеряло краски, погрязнув в темноте. В спине будто застрял кол, и он давит… всаживается глубже, пробивая лёгкие.
Радмир отчаянно бросает последний взгляд на тело Матвея и молча позволяет Лие вывести себя прочь из комнаты, где все звуки сожраны мертвой тишиной.
Вытащив пулю и зашив рану, Лия пичкает Радмира успокоительным. Он не противится — действует словно робот, выполняя данные указания.
Пустота поглощает, кислотой разъедает те жалкие ошметки, которые остались в груди и отчаянно саднили. Истошный вой внутри не кончается.
Когда с места бойни возвращаются остальные оборотни, переместив всех раненых в больничный блок, где руководит Лия, Радмир наконец узнает: погиб Иван Карлович — бывший староста. Ранения всех прочих волков, к счастью, совместимы с жизнью, а большинство уже вскоре полностью оправится от полученных травм. Узнав о смерти Матвея, даже те, кто не был в курсе полной картины, соболезнуют, и абсолютно никто не высказывает возмущений, виня в чем-то усопшего. Глеба — изможденного, надломленного и получившего изрядную дозу снотворного — Всеволод относит домой буквально на руках. Слишком многое мальчишке пришлось испытать, слишком сильный эмоциональный урон он получил.
Узнав о том, что одного участника секты оборотни привели с собой и отправили в тот же медблок, хоть и прикованного, Радмир вспыхивает яростью и рвется прикончить последнего ублюдка, однако реакции заметно притуплены, и Всеволод с Яшей скручивают его в два счета.
— Зачем вы оставили его в живых?! — ревет Радмир, дыша сквозь плотно сжатые зубы.
— Чтобы он доставил послание для оставшихся: так будет с каждым, кто посмеет угрожать общине. Мы убьем всех, — без колебаний заявляет Всеволод, наверное, в иное время сумев бы напугать подобной жесткой категоричностью.
— Думаешь, их много? — с опаской интересуется Яша.
Всеволод качает головой.
— Думаю, мы истребили всех. Уверен, они даже не подозревали, что их встретит волчья стая, потому для устрашения пришли полным составом.
— А их семьи?
— Полагаю, они имели представление, чем занимаются их мужья, братья и прочие, потому не поднимут шум, а наше послание будет звучать предельно ясно.
Дальше Радмир не слушает, отключая остатки сознания, лишь краем уха цепляет последние слова Всеволода про останки тел и костер... Прислонившись к стене позади себя, Радмир поднимает голову и несколько раз до боли бьётся затылком, лишь усиливая гул в голове, но даже он не перекрывает звучащую словно заклинившая пластинка фразу: Матвея отныне в живых нет.