На нос капает холодным и стекает по морде в приоткрытую пасть. Радмир пытается сглотнуть — сухо, язык как кусок наждачной бумаги. И веки свинцовые. Или это вокруг так темно? Но усилие, и Радмир постепенно открывает глаза.
Утро. Далеко не раннее. Сколько он здесь провалялся?
А важно ли? Хочет ли он терпеть еще один день, будет ли завтра? Нужно ли?
Радмир все еще в шкуре волка лежит возле ручья, где вчера отключился. Вода мирно журчит, даже не слышно, как по поверхности капает дождь. Видимо, он и разбудил Радмира, хотя широкие хвойные лапы преграждают основную массу влаги.
Попытка подняться знаменуется полным провалом: заднюю лапу словно перемололи в жерновах, тело ослабло. Даже если Радмир жив сейчас, за такое пренебрежение здоровьем Лия его точно убьет.
Перебирая передними лапами, Рад подползает к воде, пьет, смягчая горло, и тут же валится на бок. Энергию будто насосом выкачали, нет желания ни двигаться, ни думать, ни даже дышать… и жить.
Минувшая ночь бетонным грузом накрывает Радмира, погребая под фактами, стрелами пронзая кровоточащее сердце: Матвей мертв, пожертвовав собой ради безопасности Глеба. Выбрал смерть вместо безвольного прозябания в плену секты, даже не оставляя себе надежду и шанс на то, что Радмир бы обязательно его вернул. Возможно, уже не верил?
Промозглая сырость земли пробирается сквозь промокшую за ночь шерсть и измученное тело уже отказывается согревать Радмира. Боль от бедра расходится волнами, смешиваясь в груди с болью, которую не залечить ни лекарствами, ни умелыми руками Лии. Если остаться лежать здесь, то сколько ещё он протянет, думает Радмир. Только отголоски совести бьют, как пощёчина, отрезвляя и говоря: семья волнуется за тебя, не заставляй чувствовать их то же, что чувствуешь сам, поднимайся и тащись домой…
Постепенно, опираясь на передние лапы, Радмир, едва не рухнув, встаёт. Простреленная конечность болтается ненужным отростком, но передвигаясь на трёх лапах, Радмир кое-как выбирается из леса и обходным путем, чтобы не попадаться на глаза сельчан, ковыляет к Лие. Судя по выглянувшему на короткий миг из-за туч солнцу, время стремится к полудню. На удачу, калитка во двор открыта. Радмир хромает через участок, дышит тяжко, но наконец впереди дверь. Он скребётся когтями и валится у порога на брюхо.
— Рад? — дверь распахивается и обеспокоенный голос Лии доносится до слуха. — Какого ляда?! Где ты шлялся, псина сутулая? — взяв за ухо, она треплет его, то ли пытаясь наругать, то ли всё-таки пожалеть. — Так и знала, что зря тебя одного домой отпустили. Аж зла не хватает!
Радмир силится не закрывать глаза и приподнимает голову, глядя на Лию. Ее лицо бледное, невыспавшееся, помятое. Она садится на колени возле Радмира, берет в ладони его мохнатую морду, поднимает веки, проверяет и недовольно цыкает.
— Помереть решил, да? Кому от этого легче? Тебе только? А о нас ты подумал? Олуха ты глупый кусок! — не на шутку злится Лия и копошится, осматривая лапу. Швы лопнули, рана кровоточит, шерсть вокруг слиплась колтунами — Радмир все это видел. Ему-то плевать, но тревога в тоне подруги заставляет стыдиться.
Она поднимается с земли и командует:
— Сейчас принесу плед, к моему приходу чтобы перекинулся обратно. Хоть, блин, помирай, но чтоб через пару минут здесь был человек. Я не ветеринар в конце концов, — гневно бросает она и, топая, скрывается в доме.
Мозг тонет во вспышке затмения, но перевоплотиться Радмиру всё-таки удается. Хотя на ногу смотреть страшно.
— Яшка ушел уже, — накидывая на обнаженное тело Рада покрывало, говорит Лия, — так что не надейся, что я в одиночку подниму твою тушу. Помогай. — Закидывает одну руку Радмира себе на плечи, подхватывает за спину и тянет вверх. — Вставай, ну!
Стиснув зубы, Радмир опирается на здоровую ногу, слышит, как рядом пыхтит Лия — в мозгу щелкает ее признание о беременности, потому заставлять Лию так напрягаться нельзя, — так что все резервы Рад направляет на то, чтобы добраться до дома общими силами.
— Погоди, — останавливает Лия и застилает покрывалом диван, прежде чем усадить на него Радмира. Он сразу валится набок, а затем Лия, порывшись в шкафу, кидает ему рубаху, хотя его нагота явно последнее, что волнует обоих. — Будешь скулить, нарочно заштопаю тебя криво! — копаясь в медицинском чемодане, грозится она. А затем шумно выдыхает и вновь ругается: — Господи, Рад, да ты вообще в своем уме?
— Нет, — тихо с хрипом возражает он. Голос, вероятно, простыл из-за ночи в лесу.
Лия вяло пихает его в плечо и качает головой.
— Я лишь могу представить, как тяжело для тебя потерять Матвея… Ты ведь в нем пару почуял, верно? — чутко догадывается она, но продолжает без ответа: — Но ты никак его не вернёшь, если умрёшь сам. Знаю, это больно, дико больно, но ты не один, мы рядом, Рад.
Он не отвечает, терпит жжение, когда Лия обрабатывает рану, начинает прошивать кожу хирургической иглой. Лия заметно устала, но руки работают уверенно, твердо. Завершив, она заклеивает шов и обвязывает бедро слоем бинта.
— Готово. Сейчас выпьешь обезболивающее и антисептическое. А дальше я не выпущу тебя, пока нормально не выспишься, — наставляет Лия, собирая инструменты.
Поверх Радмира накинуто теплое одеяло, рядом выданные ему спортивные штаны. Он отталкивается от сиденья и тянется к ним.
— Ты оглох? — ворчит Лия, грозно зыркая на него.
— Где Матвей? Хочу его увидеть, — хрипит Радмир, спешно надевая штаны, пока Лия не вырвала их прямо из рук.
— Я… обмыла его и переодела, — тише отвечает Лия, но вновь берет себя в руки. — Но сначала проспись. Ты сам не краше мертвеца.
— Хочу его увидеть, — упрямо повторяет Рад. — Надо попрощаться… Пожалуйста, — просит он. Пялится подруге в глаза, в которых плещется противоречие.
Лия оседает на корточки, трёт лицо и выдыхает устало. Радмир волнуется, что ей могло подурнеть, но Лия поднимает голову.
— Он в задней комнате. Там холоднее, поэтому… В общем, он там. Ступай, — разрешает Лия. Спохватывается: — Я тебя провожу.
— Не надо. Правда, — останавливает Радмир. Поднимается на одну ногу, опирается сначала на подлокотник дивана, затем на стену. Оглядывается. — Спасибо.
Путь до комнаты, где покоится в ожидании часа погребения тело Матвея, занимает дольше привычного. Перед дверью Радмир замирает — сердце ухает в пятки. Страшно открыть и войти. Страшно увидеть и убедиться, что минувшее не кошмар, а пугающая реальность, в которой он вновь одинок и разбит потерей.
Но ручка опускается вниз и замок щелкает — путь открыт. Внутри на окнах задернуты шторы, витает припыленный сумрак, а на старой кушетке, как и вчера, неподвижно, даже умиротворенно покоится Матвей. Возможно, это только фантом, но ноздри ласкает знакомый аромат. Как живой.
Обман…
Осторожно, держа равновесие, Радмир приближается к кушетке, опускается на пол возле ног Матвея, боясь коснуться сложенных на животе рук. Ощутить холод кожи — значит, получить лишнее подтверждение безысходной правде. Это тяжело, как и смотреть в спокойное, чистое благодаря заботе Лии, без следов крови лицо.
Утыкаясь лбом в бедро Матвея, Радмир закрывает глаза.
— Прости меня, — шепчет, сглатывая тугой ком в горле. — Я ведь обещал защитить тебя. Просил довериться. Я виноват, только я. Прости… — Голос иссыхает, крошится. Слова режут глотку. Их все равно катастрофически мало, чтобы выразить сковавшую душу Радмира безнадёгу и раскаяние. — Ты должен был жить, выбраться отсюда и встретить старость, быть счастлив, пусть и не со мной. Я ведь даже не успел сказать, как дорог ты стал для меня. Надеялся, у нас достаточно времени, хоть мне и пришлось бы тебя отпустить. И даже если бы ты не захотел больше меня видеть, я довольствовался бы тем, что ты жив и находишься в безопасности.
Радмир чувствует, как щиплет в глазах, но слез больше нет. Он словно дерево с подрубленными корнями. И только под ребрами копошится мерзкий, отравляющий нутро сгусток, впитывающий все остатки живого…
— Я… мне так плохо, — ломается Радмир, вжимаясь лицом в ногу Матвея. Ладонь ложится на колено и отчаянно сминает в пальцах ткань брюк. — Ты так неожиданно ворвался в мой мир, но еще быстрее исчез. Это злит меня, и я растерян, Матвей, потому что теперь не понимаю, что делать, какой смысл в каждом новом дне? Ты… ар-р-х, — Радмир глухо рычит. — Истинную пару невозможно забыть и заменить кем-то ещё… Черт! — ругается он, осознавая, что срывается на Матвее. — Прости. Ты столько вытерпел, а я… Ты ведь даже не знал, что мы связаны. Я не хотел обременять тебя…
Радмир не двигается, пока тело не отзывается ломотой из-за неудобного положения. Подняв голову, он все же переводит взор на лицо Матвея, и в груди стреляет картечью. Почему губы, которым следует улыбаться, теперь замерли жесткой линией? Почему если их поцеловать, то уже не получишь ответа, лишь обжегшись о холод кожи? Почему глаза, в которых зажигались теплом огоньки, навсегда сомкнуты, лишены шанса увидеть мир, столь любимый Матвеем? Почему…?
Поднявшись, Радмир слегка накреняется, на мгновение теряя равновесие из-за поврежденной ноги и скопившейся усталости. Он присаживается на край кушетки, тянется рукой к сложенным одна на другую ладоням Матвея, замирает над ними в глупой нерешительности и наконец касается.
Боясь ощутить холод, Радмир к удивлению обнаруживает, что тело Матвея не настолько уж и остыло, несмотря на низкую в неотапливаемой комнате температуру. Фактически кожа Матвея едва ли прохладнее, чем в те дни, когда он только очутился в доме Радмира, постоянно кутаясь в шерстяной плед. Взяв обе ладони в свои, Радмир прикладывает их к щекам, губам и тут же одергивает себя — он с ума сошел? Но осколки растерзанной надежды травят душу. Оставив руки Матвея в покое, Радмир наклоняется и оглаживает пальцами его лицо, сжимает в ладонях… Нет же, нет! Как подобное может происходить? Иллюзия? Бред? Фантазия? Неужели тоскующий разум играет настолько коварную шутку?
Не выпуская лицо Матвея из рук, Радмир приникает губами к губам — мягкие, чуть сухие… и теплые!
— Матвей, — тихо зовет Радмир, буквально вшептывает. Трет большими пальцами впалые щеки. И, пусть и слабо, кажется, на них выступает тонкий румянец. — Мотя, родной, слышишь меня? — Поцелуй в лоб, в веки, в кончик носа.
Нет ответа.
Опомнившись, Радмир опускается пальцами на шею возле трахеи и ждет. Едва уловимая, словно трепет крыла бабочки, пульсация отзывается кратким вялым ударом.
— ЛИЯ!! — во всю мощь, что доступна ему сейчас, ревет Радмир.
Проскальзывает рукой под спину Матвея, поднимает и прижимает безвольное тело к себе, начиная растирать спину. Ему ведь всегда было холодно, нужно скорее его согреть!
— Радмир, что… — возникнув на пороге комнаты, Лия оторопело замирает и прерывается на полуслове. Наверное, думает Рад, сейчас он похож на безумца, баюкая вроде как умершего Матвея в своих объятиях. Плевать.
— Я чувствовал пульс, — спешно объясняет Радмир, не прекращая кругами водить по спине Лукина. — Проверь еще раз. Кажется, мы ошиблись.
— Боже, Рад… — выдыхает Лия. Ее скорбное выражение без слов говорит: ты просто горюешь, отпусти его, он уже мертв.
— Лия, умоляю, просто сделай, черт возьми, как я прошу! — резко восклицает Радмир в нетерпении. Если на кону даже крошечный шанс, что Матвей может быть жив, то до́роги считанные секунды.
Не споря, Лия торопливо приближается к Радмиру и укладывает Матвея обратно на кушетку. Разместив пальцы на сонной артерии, она хмурится, ждет и молчит.
А потом ее глаза округляются.
— Отодвинься! — командует Лия и нависает над телом Матвея.
Слаженными, четко отработанными движениями она ритмично давит ему на грудную клетку, затем вновь проверяет наличие пульса и, по всей видимости убедившись, что сердце правда стучит, запрокидывает Матвею голову, делает глубокий вдох, зажимая пальцами его нос, плотно прислоняется своими губами к его рту и выдыхает.
Растрепанная, часто дыша, Лия повторяет реанимацию, но Матвей по-прежнему не спешит открывать глаза.
— Я не понимаю… Пульс слабый, но он есть. — Лия растерянно трет лоб, смахивает упавшие волосы в сторону. Хватает Радмира за руку и подносит к носу Матвея. — Вот, чувствуешь? Он правда дышит.
— Тогда почему еще не очнулся? Матвей! — в очередной попытке зовет Радмир, склоняясь и опуская ладони на его без сомнения потеплевшие щеки. — Пожалуйста, вернись ко мне, слышишь? — Целует разомкнутые губы и шепчет, готовый отдать взамен за его жизнь собственное дыхание: — Не бросай меня, прошу. Очнись…
— Может, стоит привести бабушку? — предлагает Лия в явном смятении и отчаянии.
Радмир садится, увлекая за собой и Матвея. Одна рука плотно обнимает его вокруг талии, а вторая покоится на затылке, словно он держит младенца. Даже если небеса рухнут — Радмир не отпустит.
— Я быстро. Жди, — самостоятельно принимает решение Лия и уже почти добирается до двери, когда глухой и сухой кашель буквально вынуждает ее застыть в проеме двери.
Цепляясь за плечи Радмира, Матвей сгорбленно утыкается ему в основание шеи и повторно заходится кашлем, а затем шумно вдыхает, словно заполняя освободившиеся легкие под завязку.
Отстранив его и в немом неверии глядя в лицо, Радмир чувствует, как зыбкая пустота в груди взрывается светом, обволакивая нутро теплом.
— Живот… — первым подавая голос, хрипит Матвей и тянется к месту ранения.
— Рад, да дай ты мальчику вздохнуть! — молниеносно ругается Лия, подбегая обратно, и тут же пытается освободить Матвея из волчьей хватки Радмира. Аккуратно помогает Матвею самостоятельно сесть, а затем без промедления задирает на животе свитер. — Я точно зову бабушку, — выносит она вердикт.
С осторожностью притрагиваясь кончиками пальцев, Радмир с потрясенной завороженностью оглаживает кожу под зарубцевавшимся, чуть припухшим следом от ножевой раны. Стянутые ниткой, ее края срослись, и если не знать наверняка, что еще ночью лезвие по рукоять вошло в плоть, шрам выглядел так, словно был получен с неделю назад.
— Ай!
— Черт, прости, — извиняется Радмир отпрянув, будто сам обжегся. Сбрасывая первую волну какого-то отупляющего морока, он берет руку Матвея, сжимает в своей, гладит по щеке. — Как ты? Сильно болит? Не молчи только.
Матвей сонливо откидывается затылком на спинку кушетки, чуть морщится.
— Покалывает, но… фух, кажется, не болит. Не сильно, — уточняет он.
— Оба, сидите и не двигайтесь, — раздает четкие указания Лия. — Принесу инструменты, надо обработать и заклеить рану. Заодно приведу бабушку. Кажется, нам есть что обсудить.
Бросив последний взгляд, не сулящий пощады, если инструкции будут нарушены, Лия ретируется, на ходу бубня под нос нечто смутное, из чего Радмир вычленяет «свихнуться» и «поседею».
— Я ведь на время умер? — без предисловий вполголоса спрашивает Матвей, медленно поворачивая голову в сторону Рада.
— Это ты мне скажи, — хмыкает он. Подносит ко рту их сцепленные вместе кисти рук и утыкается губами в тыл ладони.
— Думаю, да. Прости.
Радмир хмурится.
— Даже не смей извиняться.
— Ладно, — Матвей слабо улыбается, приподняв уголки губ, — не буду.
Но вдруг резко дергается, заставляя Радмира всполошиться.
— Эй! Не шевелись!
— Глеб… что с ним? Он в порядке? — тревожится Матвей, как если бы воспоминания о минувшей ночи рухнули скопом.
— Да, успокойся. — Радмир отклоняет его обратно в полулежачее положение. — Все живы. Потеряли лишь одного.
По лицу Матвея пробегает испуг.
— Иван Карлович, помнишь его? Бывший староста, — поясняет Радмир.
— П-ф-ф, — надув щеки, Матвей выдыхает, но, кажется слегка отпускает тревогу. — А… — запинается, — … секта?
— Мы разобрались с ними.
Радмир укладывает ладонь Матвею на голову и ласково гладит по волосам. Если бы не страх причинить боль, он бы крепко-накрепко смял его в объятиях, уткнувшись носом в шею, впитывая его запах, вновь ясно уловимый и, главное, такой живой, теплый, от которого каждая клеточка тела наполняется счастьем.
— Хочу спать, — произносит Матвей и тут же стекает по спинке набок, падая виском на плечо Радмира. — Побудь со мной, хорошо?
— Даже не обсуждается, — обещает Радмир. Наклоняется, целует в колючую макушку и не отстраняется, пока вдали не раздаются шаги, а затем, держа под руку, Лия не заводит в комнату бабу Розу.
— Окно запахни, развели тут мороз, — командует она, и Лия спешит прикрыть приотворенную створку. Странно, но Радмир не ощущал холода до сих пор, что немудрено. Единственный, кто реально имел смысл, будь вокруг хоть палящий зной или колючая стужа, — спящий на его плече живой Матвей, но разбуженный скрипучим голосом бабы Розы.
Доковыляв до кушетки, она садится по свободную сторону от Матвея и принюхивается, чуть прищурившись.
— Душок есть, но смертью не пахнешь, — говорит она и подслеповато вглядывается в лицо Матвея. — И волком тоже. Разве что вон, — кивает на Радмира, — он тебя всего пометил.
От последних слов в брюхе приятно екает, а волк внутри радостно, как дворовый пёс, машет хвостом.
Лия берет возле стены стул и садится перед Матвеем, выуживая из чемоданчика склянки с препаратами, пластырь и широкое полотно марли, чтобы закрыть рану. Лишь после Матвей, вновь возвращаясь в руки Радмира, не капли не смущаясь направленных на него пристальных взоров Лии и бабы Розы, рассказывает о том, что случилось в мгновение, когда он вонзил в себя нож:
— Я отключился практически сразу, просто в темноту рухнул. Хотя чувствовал еще, как живот разрывало. — Он машинально кладет ладонь поверх заклеенной раны. — А потом боль начала утихать. Не знаю, сколько это состояние продолжалось, но ни звуков вокруг, ни запахов, темнота сплошная. Я и тела-то не чувствовал сначала, просто как будто мозг завис в вакууме. Даже страшно не было. А потом появился волк. Стоял, смотрел на меня, ждал. И я пошел за ним, сам не понимаю как, но чувствовал, что точно иду. Ничего не менялось долго, не так темно только, кажется, стало, и волк замер. — Матвей неожиданно смущенно усмехается. — Вслух это прозвучит бредово, наверное, но волк заговорил. Не буквально, но я четко осознавал, что это именно его голос в голове. Сказал, что дальше сопровождать не может, и попрощался. И тогда я Радмира увидел. Сначала издалека, как силуэт, но потом он становился четче и руку ко мне тянул.
Взяв паузу, Матвей приподнимает голову и смотрит Раду в глаза.
— Ты меня звал. Я слышал.
Притянув к себе, Радмир обнимает его за шею и целует в лоб, не отлипая. Лия, безуспешно пытаясь скрыть подкатившие слезы, вытирает щеку, а баба Роза молча кивает головой в такт собственным мыслям.
— Дух волка указал тебе путь, — произносит она, накрывая своей сухонькой ладошкой колено Матвея. — Оградил от смерти, вывел. И раны твои зализал.
— Он ведь исчез? — уточняет Матвей, хотя, кажется, заранее знает ответ.
— Ничья сила не безгранична, да и цену всякая имеет. — Баба Роза подносит руку к груди Матвея возле сердца, прикрывает глаза, молчит напряженно и плавно переводит ладонь на Радмира. — Вот твой волк-защитник теперь. Дух свое дело выполнил.
— То есть Матвей снова обычный человек? — настороженно интересуется Радмир. Переводит взгляд с бабы Розы обратно на Матвея, словно ища изменения. Однако связь пары по-прежнему откликается, будь он хоть вместилищем духа, хоть нет. Разве что радужки потемнели до гречишно-медового.
— Ты меня вообще слушал или нет? — Дотянувшись, баба Роза стучит Радмира по лбу. — Сгинул дух. Шух, — взмахивает рукой, будто поймала невидимую мушку в кулак и выбросила прочь, — и нет. Так что жизнь — главный твой дар теперь, — обращаясь к Матвею, наставляет баба Роза. — Не растрачивай попусту, береги.
— Спасибо.
— Шу, да мне-то за каки таки заслуги? — усмехается баба Роза, а затем хлопает в ладоши и сетует: — Ох, засиделась я тут с вами. Пойду, раз уж все живы, слава тебе господи.
Лия тут же поднимается, чтобы проводить бабушку.
— Забегай потом, — бросает баба Роза напоследок Матвею. — Лиюшка шкуру твою подлатает, а я как-нибудь остальное залечу. А пока сон тебе нужен. Радушка?
— Да, баб Роз?
— Ты за мальчиком-то присмотри.
— Глаз не спущу, — с улыбкой обещает Радмир, теснее прижимая Матвея к боку.
* * *
Домой Лия категорически не отпускает, а спорить у Радмира нет ни сил, ни желания. Да и права подруга: оба — и он, и Матвей — едва на ногах стоят, какое там возвращаться домой. На себя-то Радмиру плевать: не как в минуты, когда жить не хотелось, а так, что теперь не сомневается, что поправится, тело с возвращением Матвея, кажется, на ускоренную регенерацию пошло, еще дня три и снова начнет бегать. Но буквально вытянутый с того света Матвей пока загадка: а вдруг накроет отходняком или (Радмир даже мысленно боится это произнести) не хватит собственных сил восстановиться, раз дух волка теперь исчез? Потому, прикидывает Славин, разумнее остаться под присмотром врача. Матвей тоже рекомендациям Лии не противится и вообще практически от Рада не отлипает — впрочем, кто бы против был? Однако его вялость и сонливость пускает по нутру Радмира тревожную рябь.
Прежде чем отправиться в медблок для проверки раненых, Лия на скорую руку застилает в гостиной диван и не уходит, пока не удостоверяется, что подопечные уложены спать.
— Яша вряд ли появится до вечера, но я ему передам, что у нас гости, чтобы вас не тревожил, — накидывая куртку, оповещает она, заглядывая в комнату.
— Спасибо, — тихо благодарит Радмир, на руке которого в мгновение успевает заснуть вымотанный Матвей.
Несмотря на собственную усталость, уснуть Радмиру тяжело. Возродившееся счастье старательно штопает монструозную дыру в груди, но по мановению отделаться от эха боли не получается. И еще страшно закрыть глаза, а затем, очнувшись, обнаружить, что всё лишь привиделось, что рядом единственно — пустота. Однако жмущийся к его телу Матвей — теплый, живой, даже во сне цепко держащий в пальцах край Радмировой рубахи — целебной мазью обрабатывает выцарапанные на душе раны.
Радмир почти не моргая наблюдает за лицом Матвея, а затем тянется и кончиками пальцев проводит линию вдоль спинки носа, мягко разглаживает межбровную складку — наверное, Матвея даже во сне не отпускает груз пережитого. Наклонившись, Радмир осторожно касается губами его лба, придерживая за затылок, и наслаждается запахом, ласкающим нюх и сшивающим растерзанную душу Радмира обратно в единое полотно. От окутывающего спокойствия, какое достигается лишь возле пары, Радмир плавно сдается дрёме. Запах Матвея усмиряет и баюкает разум, а перед глазами постепенно ярче рисуются картины, наполовину сотканные из сновидения и, возможно, мечты, о которой Радмир страшится говорить вслух: зеленый луг с сочной травой, сладкий аромат цветов, среди которых стоит Матвей. На его голове забавная соломенная шляпа, рубашка с коротким рукавом соблазнительно расстегнута на груди. Кожа загорелая, в глазах — солнце. Он улыбается, даже смеется, и с ожиданием тянет Радмиру руку, готовый, однако, сорваться на бег. Его фигура заметно окрепла, а волосы — отросли, так что каштановые пряди челки на лбу блестят в прямых лучах. Радмир шагает и с удовольствием ощущает тепло сжатой в своих пальцах ладони Матвея, а затем — мягкость напористых губ, дарящих поцелуй. Радмир обнимает его, слышит эхо ударов сердца напротив, голова кружится от волнующего запаха кожи, и он целует Матвея в шею.
«Больше никогда не бросай меня», — шепчет Радмир, еще крепче привлекая Матвея к себе.
«А ты — не отпускай», — лукаво прилетает в ответ.
Радмир распахивает глаза: за окном собираются сумерки, значит, проспали они изрядно. Матвей мерно дышит. Кажется, не шевелился с того момента, как заснул, по-прежнему льнет к Радмиру. Поддаваясь порыву, Рад обнимает его и, как в растворившемся сновидении, прижимает к себе, аж сердце заходится. Носом тычется сначала в висок, глубоко вдыхает, до предела. В лёгких не кислород — всё забито запахом Матвея, одним им можно питаться. Затем юркает кончиком носа за его ухо — там кожа нежная, тонкая, но запах наоборот усиливается. Радмир затягивается им, как погибающий — и в момент нутро обдает жарким трепетом. Животное на секунду берет верх, и он облизывает участок прямо за ушной раковиной, без шуток чувствуя на языке сладость.
Матвей в его руках шевелится — черт, наверное, разбудил, ругает себя Радмир. Но тот лишь меняет положение, наваливается сверху, заставляя Радмира лечь на спину, и обнимает поперек живота. За дверью не слышно ни шума, ни голосов, свет выключен, поэтому Радмир поправляет одеяло и снова закрывает глаза.
Новое пробуждение застает рассвет.
— Привет, — тихий, сонный голос Матвея щекочет слух.
Он приподнимается и подпирает голову ладонью, смотря на Рада сверху вниз.
Волк внутри игриво подпрыгивает, балуется, а Радмир, взяв за шею, притягивает Матвея к себе, с лету встречаясь губами. Теряя равновесие и опору, Матвей распластывается поверх Рада, но отвечает на поцелуй с взаимным рвением.
Радмира кроет — и откуда такие резервы энергии? Осекается, только когда Матвей кряхтит, прижатый его сильной рукой.
— Чёрт, прости, — винится Радмир. Аккуратно поддерживая, переворачивает и укладывает Матвея на спину. — Очень больно?
— Ты на мочевой нажал, а там уже под завязку, — отвечает Лукин и улыбается, видя, как Радмир облегченно выдыхает, падая лбом ему на грудь.
— А живот? Как чувствуешь себя? — всё-таки переживает Радмир.
— Тянет немного. Но на удивление терпимо.
Ладони Матвея ложатся на затылок Радмира и медленно, успокаивающе гладят, ногти почесывают кожу черепа, пуская по нервам волну удовольствия. Хочется замурчать, будто и не волк вовсе, а толстый домашний котяра.
— Надо, чтобы Лия проверила. — Радмир подбирается пальцами к тонкой полоске оголенного тела между спортивками и футболкой. Уточняет: — Точно не болит? Пожалуйста, Матвей, не скрывай от меня, если тебе плохо. — Рад берет его ладонь, переплетает пальцы и целует. — Знаю, я облажался, хоть и обещал, что буду беречь…
— Прекрати, — резко перебивает Лукин и смотрит серьезно. — Это было мое решение. И вообще… давай не будем? Точно не сейчас. Ладно?
Радмир послушно кивает.
— Лучше поцелуй, — куда мягче добавляет Матвей и ждет, когда Радмир нависает над ним, на сей раз упираясь локтем в диван, чтобы не придавить, и приникает тёплыми губами.
Стук в дверь отвлекает. Радмир улавливает проскочившее по лицу Матвея разочарование.
— Доброе утро, услышала, что вы проснулись, решила проверить. Все в порядке? — интересуется заглянувшая в комнату Лия.
Убедившись, что за ночь ничье состояние не ухудшилось, а рана Матвея выглядит, как и вчера, и теперь, по всей вероятности, будет затягиваться исключительно на резервах обычного человеческого организма, Лия дает время на сборы и ждет гостей на кухне.
— Как же я рад, что ты жив. — Встав из-за стола навстречу Матвею, Яша с улыбкой обнимает его, будто давнего друга, на мгновение вызывая на физиономии Лукина изумление.
— А кто еще в курсе? — задает закономерный вопрос Радмир, предостерегающе опуская на поясницу Матвея ладонь, когда Яша разрывает объятия и делает шаг назад.
Единственное, в чем Рад уверен — информация о воскрешении Матвея пока не достигла Глеба, в противном случае племянник уже вился бы рядом. Помня, каким ударом стала для мальчишки смерть друга, Радмир не желает оттягивать страдания Глеба, однако действовать следует по порядку.
— Вообще-то, пока лишь я, — садясь обратно за стол, скромно отвечает Яков. — Думаю, остальным должны сообщить лично вы. Вопросов так или иначе не избежать.
— Прежде всего я бы хотел увидеться с Глебом, — заявляет Матвей. А Радмир то и дело на стреме, готовый в случае необходимости едва ли не ловить его, однако Матвей, хоть и на миг сморщившись, самостоятельно садится к столу, заставляя Рада устыдиться излишней опеки.
— Обязательно, — деловито вступает Лия и после расставляет перед каждым тарелку с кашей. — Но я никого не выпущу раньше, чем вы съедите свой завтрак.
* * *
От Лии Радмир уходит с выданной ему тростью и грозным наветом, что если он попытается передвигаться без опоры и разбередит тем самым рану, то к ней пусть даже подходить не смеет и ищет другого врача, благо в общине имеются медики. Решив, что его достоинство не слишком пострадает от ходьбы с палочкой пару-тройку дней, Радмир, ненадолго покинув Матвея, направляется прямиком к Завьяловым: лучше привести Глеба в дом Лии, а не таскать Матвея по улице. Да, секта уничтожена, но избавиться от страха за жизнь пары вот так по щелчку пальцев категорически невозможно. Радмир в принципе надеется, что его инстинктивное желание постоянно касаться, чувствовать Матвея рядом, ощущать исходящее от него тепло и с маниакальной тягой утыкаться в любую часть тела, до боли вдыхая в легкие его особенный для Радмира запах — что всё это не оттолкнет Матвея, не выбесит. Иначе Радмир сойдет с ума, пока не насытится присутствием своей истинной половины.
Минуя главную улицу, Радмир однако встречает односельчан. Несмотря на происшествие, жизнь в общине течет своим чередом. По словам Яши, присутствовавшего на собрании Совета, новостей о стычке с сектой скрыть не удалось — да и как, когда раненых приносили в медблок у них на глазах, а жители так или иначе связаны семейными или дружескими узами и находятся в постоянном контакте. Радмир не скрывал опасений, что на Матвея могли ополчиться. Если после пожара волнения миновали (не без помощи авторитета Всеволода), то теперь удар по общине был гораздо серьезнее. И пусть кричать о том, что Матвей жив, Радмиру хочется до хрипа, однако оповещать о его воскрешении он планирует исключительно близких.
Поднимать вопрос о дальнейшем присутствии Матвея в общине сейчас не хотелось, но слова о том, что он намерен покинуть их, против воли возникают в мозгу. Да, не теперь, пока рана не зажила, хотя когда-то ситуация встанет ребром. Да и Совет, для которых Матвей сейчас ещё числится среди погибших, вряд ли примет единогласный вердикт об изгнании. Однако Радмир надеется, что и далее, как только откроются свежие факты, выдворять Матвея взашей сию секунду никто не поспешит. Впрочем, как и лишать Всеволода статуса старосты.
«Он сам выдвинул предложение снять с себя полномочия за то, что не смог защитить общину, — удивил Яша, пересказывая обсуждаемые на заседании горячие темы. — Но почти единогласно заявку об отставке отклонили».
Уточнять, кто готов был сместить зятя с поста старосты, Рад не стал. Хоть община держалась сплоченым сообществом, бесконечно пребывать в идеальном мире не выходило даже у них, однако и с откровенными вспышками сопротивления за все прожитые здесь годы Радмир к счастью не сталкивался.
Первым делом, увидев на пороге дома брата, Полина без лишних слов обнимает Радмира и долго не выпускает из рук. Новость о Матвее вызывает на ее глазах искренние слезы счастья и облегчения. Колкое чувство шепчет Радмиру, что в душе сестра хранила толику вины за его смерть в обмен на жизнь Глеба. Однако и о другом Полина не упускает момента спросить:
— Ты признался ему?
Бровь Радмира вопросительно подпрыгивает.
— Что он твоя пара. — Полина гладит брата по щетинистой щеке. — Только не пытайся врать, что я ошиблась. Особенно учитывая, что на празднике ты не особо скрывал.
— Нет, — качает головой Радмир. — Не хочу заставлять думать, что это его к чему-то обязывает.
— Ладно, — подозрительно быстро отступает Полина, — это ваше личное дело. — И ловко меняет тему: — У Глеба гость, но уверена, что твоя новость не терпит отлагательств.
— Как он? — Радмир понимает, что задает откровенно тупой вопрос.
Полина вздыхает.
— Из комнаты с ной ночи практически не выходит, еду в него пару раз буквально угрозами запихнула, — признается она, невольно поднимая взгляд к потолку, где на втором этаже как раз находится комната сына. — Занятия пропустил, ну тут я, конечно, даже не настаивала. Думала, он и Богдана выгонит, когда тот пришел его проведать. Так что иди, обрадуй его уже.
Радмир разрешает сестре помочь с преодолением лестницы, намереваясь поговорить с племянником на более комфортной ему территории. Внутри тихо, но, прислушавшись, Радмир различает шепот.
— Глеб, это я, — стучась, обозначает присутствие Рад. — Можно войти?
Молчание.
— Ага, — тихо изнутри.
— Я тогда, наверное, пойду, — поднимаясь с пола возле кровати, Богдан обращается к лежащему поверх покрывала Глебу. — Если надо, я рядом, лады?
Глеб кивает, мямлит «спасибо» и протягивает Богдану кулак, который тот, улыбаясь, отбивает.
— Пока, — добавляет он, касаясь плеча Глеба, и лишь затем переводит взгляд на Радмира. — До свидания.
Рад кивает, пропуская парнишку в коридор.
Все-таки оттолкнувшись от матраса, Глеб принимает сидячее положение и протирает глаза — красные, опухшие. Он весь как побитый щенок, выгнанный на улицу во время дождя.
— Как нога? — первым интересуется Глеб, замечая трость.
— Скоро буду в норме. — Радмир ковыляет к кровати и опускается возле племянника.
Держать интригу и искусственно растягивать разговор в намерения не входит, но и вывалить Глебу в лоб «Матвей не умер» кажется чересчур. Однако пока Радмир подбирает нужный тон и слова, Глеб падает лбом ему на плечо и надтреснувшим голосом произносит:
— Я так скучаю по нему.
— Тогда скажи это лично, я передавать не буду, — выпаливает Радмир первое, что рождается в голове.
Глеб мотает головой.
— Не могу. Мне страшно снова увидеть его… таким.
«Не живым… мёртвым», — читает в неозвученных мыслях племянника Радмир. С ним было так же.
Всхлип, и Рад понимает, что лучше ошарашить мальчишку, нежели недомолвками пытаться подготовить к известию, пока тот вновь захлебывается слезами утраты.
— Можешь. — Рука Рада ложится Глебу на плечи. — Кое-что произошло… Кое-что очень хорошее. Ты ведь помнишь, что внутри Матвея жил дух волка?
Глеб отстраняется и застывает. В глазах — глубокое замешательство и, Рад готов поклясться, искры надежды от мгновенной догадки.
— Понадобилось время, и мы… правда решили, что он умер. Но он жив. И очень ждет тебя, — наконец озвучивает Радмир, чувствуя прилив тепла, произнося эти слова вслух.
Щеки Глеба мгновенно орошает новыми дорожками слез, но в глазах словно вспыхивают яркие фонари, погашенные в ту злополучную ночь. Скинув ступор, он резво подпрыгивает, и Радмиру с трудом удается его остановить, готового ринуться навстречу Матвею, как есть: в пижаме, одних носках и со светящейся от счастья улыбкой на заплаканном лице.
