* * *
Вечером Глеб уходит раньше обычного, несмотря на грядущий выходной: в школе близится важная контрольная, к которой он готовится совместно с Богданом. Со времени дня середины осени Радмир — чего раньше не делал — подмечает изменения в поведении Глеба. Имя Богдана он, впрочем, упоминает не слишком часто, однако имена прочих друзей и приятелей не звучат вовсе. Однажды Радмир почти заикается расспросить Глеба о Богдане подробнее, но перехватив его замысел, Матвей пресекает попытку, взглядом говоря Раду: не стоит. Позже по намекам Лукина Радмир осознаёт: Глеб делился с ним переживаниями, может, советовался. Короче — секретничал. Радмир понимает, что ведёт себя как юнец, но ревнует, на сей раз племянника, и даже чуточку обижается на этих двоих. Не он стал доверенным лицом для Глеба, как прежде. Не к нему племянник пришел поговорить по-мужски… по-дружески. Возможно, виной тому их прошлые не самые удачные тет-а-теты. Либо Рад, как и родители, окончательно перешёл в статус семьи, а не фигуры друга, когда для секретиков так удачно появился Матвей. «Дурак», — бурчит на себя же Радмир. Радоваться надо, что дорогие ему люди близки между собой. Тем более Глеб, как и он сам, прекрасно чувствует близящееся расставание. — Я не общался с Богданом, но по тому, как отзывается о нем Глеб, уверен, между ними весьма теплые отношения. Пока дружеские, — быстро уточняет Матвей, предвосхищая вопрос Радмира. — Кажется, они планируют вместе поступать в университет. Но ты этого не слышал, ладно? — Вообще-то, я узнал это ещё раньше тебя, если забыл, — парирует Радмир, припоминая рассуждения Глеба про этнографический. Богдан тогда в планах, правда, не фигурировал. Матвей, откинув голову Радмиру на плечо, плавно водит пальцами по его увитому венами предплечью, гладит по широкой ладони, покоящейся у него на животе, пока они сидят на диване в отблесках огня в камине и рассеянного света торшера в углу гостиной. — Радь, — зовёт Матвей после паузы, и Радмир инстинктивно уже понимает, что за этим последует. Наклоняется, проводит носом по линии чуть отросших волос над виском, ловит запах — домашний, успокаивающий — и целует. — Да? — Ты отвезешь меня в город? — Вопрос не стегает плетью, не пронзает насквозь. Но от него внутри волчий вой и холодный ветер. — Я ведь обещал. Нос Радмира продолжает свой путь сквозь волосы Матвея, утыкается в темечко. Хочется дышать им, напитываться, пока есть возможность. Пока они ещё вместе. — Я боюсь. Но не могу вечно прятаться в стенах дома под твоим присмотром. — Так не нравится? Матвей пихает Рада локтем, оборачивается, а затем мягко целует и трет щеку подушечкой пальца. — Слишком нравится. Но нельзя вечно убегать и надеяться, что как-то само разрешится. Мне надо разобраться с… — Помню. — Радмир снова касается губами его виска. — Тут. Я понимаю. И хочу, чтобы прежде всего ты чувствовал себя в безопасности. Внезапно Матвей приподнимается, будто хочет уйти, заставляя Радмира напрячься — он что-то не так сказал? — но вместо этого Матвей разворачивается лицом к лицу и садится ему на бедра, зажав своими коленями. Радмир запахивает плед за спиной Матвея, скрывая их в своем тесном, на двоих, убежище. — Рядом с тобой — чувствую. Спасибо. — Матвей скрещивает руки позади шеи Рада, приникает к губам и одаривает короткими невинными поцелуями. — Если хочешь, я мог бы… — Тшш, — Матвей зажимает пальцами его губы. — Не надо, Радь, правда. Так только сложнее. «Кому?» — рвется спросить Радмир, но молчит. Он обещал уважать мнение Матвея. Даже если отчаянно хочет не отпускать. Оба понимают: это не выход, они не избегут вопроса, не изменят решения, однако крепкие руки Радмира, поддерживая под задницу, молча уносят Матвея в спальню. Эта ночь еще принадлежит им.* * *
Отъезд назначают на понедельник. В противовес пасмурному настроению погода балует ясным утром. Глеб отказывается уходить на занятия, пока не проводит Матвея, и крепко обнимает, когда все спозаранку собираются во дворе Завьяловых перед отправкой. Радмир видит, как в глазах племянника блестят слезы, но Глеб терпит, закусывая изнутри щеку зубами. Лия наставляет, как ухаживать за зажившей раной и верно обрабатывать шрам, чтобы тот меньше напоминал о себе, просит следить за здоровьем, принимать витамины и хорошо питаться, чтобы окончательно восстановить вес. На что Яша добавляет: уж в Петербурге врачи найдутся. — Таких заботливых точно нет, — с теплотой отвечает Матвей, почти доводя Лию до слёз и обнимает ее, в очередной раз искренне благодаря за всю помощь, без которой он бы не справился. После Лии Матвей оказывается в руках Полины, что-то шепнувшей ему тихо на ухо. Рад не слышит, но предполагает: это касается Глеба. — Спасибо, что разрешили оставаться здесь так долго. И что защитили меня. Без вас я бы без преувеличения погиб, — пожимая руку Всеволода, произносит Лукин, а затем получает объятие Якова с пожеланием удачного пути. — Через сутки будем ждать ваш звонок, — напоминает Полина, целуя брата в щеку. — Не заставляйте нас волноваться, хорошо? Радмир обещает. Он до сих пор не верит, что его личное прощание с Матвеем откладывается: обсудив ситуацию, все пришли к общему выводу, что отправлять Матвея без сопровождения слишком тревожно. Потому решено было: Радмир полетит вместе с ним в Петербург, и лишь убедившись, что Матвей благополучно возвращен в руки семьи, отправится обратно в общину. Выгнанный из гаража и заведенный на прогрев внедорожник уже ожидает на обочине. Матвей окидывает взглядом всех провожающих, машет рукой и забирается в салон. Следом сев за руль, Радмир настраивает зеркало заднего вида и замечает, как Глеб быстрым жестом утирает глаза рукавом. — Готов? — спрашивает Матвея. Вздох. Кивок. — Да. Радмир жмет на газ.* * *
К удивлению, в районном отделении милиции появление Матвея особого ажиотажа не вызывает. Да, вспомнили, подняв дело в архиве, о пропаже участника экспедиции близ Чистоозёрска два года назад. Да, дело закрыто после признания гражданина Лукина без вести пропавшим по истечении года отсутствия новостей. Для протокола, конечно, приходится рассказать заготовленную заранее версию: ударили в темноте по голове, держали взаперти, пичкали какой-то дурью. Ни места, ни лиц, ни особых примет не помнит — память вообще в огромных пробелах, благо не забыл, кто сам и откуда приехал. Чудом выбрался из какого-то подпола и сбежал, а в лесу нашли в полубреду добрые люди, помогли обогреться и добраться сюда. Следователь, как полагается, записывает показания и не слишком настаивает, когда слышит: поднимать и развивать дело пострадавший не хочет, просто рад, что живой выбрался, а теперь лишь бы скорее добраться домой и забыть всё как страшный сон. Подписав необходимые документы и получив взамен отсутствующего паспорта временную справку, вымотанный Матвей устало выныривает из кабинета следователя, подхватывает под руку Рада и спешит поскорее покинуть здание отделения. Крохотный аэродром встречает их уже через тридцать минут пути. Еще полтора часа — и самолет рейса «Чистоозёрск-Петербург» взмывает с ними на борту в небо. В полете Матвей в основном молчит и смотрит в иллюминатор: устал, нервы, волнение. Радмир не настаивает на разговорах, не давит. Он просто рядом, он чувствует. Возле них сидит еще один пассажир, который настолько увлечен книгой, что Радмир без опаски (впрочем, ему бы все равно было плевать) бережно сжимает лежащую на коленях Матвея прохладную ладонь и переплетает их пальцы. — Хочу спать. — Оторвавшись от лицезрения неба, Матвей приваливается к плечу Радмира и укладывается на него головой. И не просыпается до конца полета.* * *
Выйдя из такси возле дома родителей, Матвей поднимает взгляд на окна и замирает. — Пойдем, холодно же, — зовет Радмир, приобнимая его за плечи. Погода северной столицы встретила их, как полагается в конце октября, мелкой противной моросью и промозглым ветром. Несмотря на то, что Радмир планировал лишь доставить Матвея к родителям, а затем до отлета провести ночь в гостинице, Матвей категорически отказался его отпускать. — Возьмем ключи и поедем ко мне, — настоял Лукин сразу, как они приземлились в Пулково и сели в такси. — Ты с родителями два года не виделся, — напомнил Радмир, разрываясь между желанием ухватить любую возможность продлить время наедине с Матвеем и виной за то, что забирает его внимание, едва тот встретит семью. — А ты улетаешь через полутора суток, — без шанса на возражение заявил Матвей и уверенно взял руку Радмира в свою, наплевав на водителя. — Успею с ними провести время. Первое, что отмечает Радмир, когда дверь квартиры отворяется, — Матвей очень похож на папу. Второе — он определенно здесь лишний. Слезы и радость матери, объятия отца, который с трудом сдерживает в глазах влагу. Вопросы сыпятся градом и остаются без ответа, потому как единственное, что правда важно — Матвей жив, он вернулся. Обо всем прочем будет шанс поговорить позже. — Мам, пап, — Матвей тянет за рукав продолжающего неуютно мяться на пороге квартиры Славина, — это Радмир, он и его семья нашли меня и помогли добраться до дома. Я хотел, чтобы вы познакомились. Шквал благодарностей и новых счастливых слез окутывают Радмира смесью смущения и, внезапно, забытого чувства, когда тебя обнимают материнские руки. Он видит эту женщину впервые в жизни, но на мгновения Рад ощущает себя мальчишкой, которого после долгой разлуки обняла мать. В доме Лукиных они засиживаются вплоть до глубокой ночи — до рассвета остаются считанные часы, — пока Матвей, от которого почти не отходит радостная мать, не сообщает, что ночевать они с Радмиром уезжают в его квартиру, тут же заверив, что вернется сразу, как проводит Рада обратно. — Будто только вчера взял этот чемодан и уехал, — проводя рукой по крышке в целости доставленного домой, в отличие от хозяина, два года назад багажа, произносит Матвей. Окидывает взглядом прихожую, принюхивается. Свежо, Радмир сразу отметил. — Если бы мама не продолжала здесь убираться, нам пришлось бы прокладывать траншею в пыли, — пытается он отшутиться, но видно, как его обуревают смешанные чувства от возвращения. Радмир обхватывает Матвея поперек груди и успокаивает: — Скоро снова привыкнешь, ты дома. Усталость сваливает обоих сразу после быстрого визита в душ, благо что накормить Лукины успели их до отвала. — Никогда не думал, что можно настолько соскучиться по водопроводу. А ведь где мне только ни приходилось жить во время экспедиций, — вспоминает Матвей, прямым ходом сваливаясь в чистую постель. Она неширокая, явно не рассчитана на двух взрослых мужчин, однако уйти Радмиру ночевать на диван Матвей категорически запрещает. Рад не спорит, покорно ложится рядом, прижимая его теплое тело ближе. Удобство волнует Радмира в последнюю очередь: рейс обратно в Чистоозёрск через сутки. Днем Матвей уговаривает Радмира на прогулку с экскурсией. Погода щадит и одаривает сухостью с холодным осенним солнцем. — Не хочу сидеть в четырех стенах и отсчитывать минуты до твоего ухода, — приводит доводы в пользу своей затеи Матвей. — А ты как раз город не видел. Нельзя прилететь в Петербург и не посетить Дворцовую площадь, — важно заявляет он. Радмир с улыбкой капитулирует. Отвлечься практически получается. Оказавшись вдали от места, принесшего столько страданий и боли, Матвей заметно бодрится. Хотя когда в метро хлынувшая из поезда толпа неожиданно разделяет их, скрывая из поля зрения, Рад, найдя и выхватив Матвея из плотной людской массы, читает в широко распахнутых чайных глазах яркий отчетливый страх. Дав ему отдышаться и поймав снаружи такси, они едут домой, предпочтя провести остаток вечера наедине.* * *
— Кажется, я разбаловался, и теперь мне не хватает в доме камина, — усмехается Матвей. В гостиной монотонно бубнит включенный на каком-то историческом канале телевизор, на стене зажжен лишь маленький бра, разбавляя бархатную полутьму. — Можно купить. Должны ведь продаваться электрические, — размышляет Радмир, поглаживая лежащего у себя на коленях Матвея по волосам. — Это уже не то. А как же аромат дров и огня, атмосфера? — Я всегда разожгу для тебя камин, даже посреди жаркого лета. «Ты, главное, приезжай в общину», — умалчивает Радмир. Но эти слова слишком явно зависают в воздухе. — Ты куда? — удивляется Рад, когда Матвей резко подскакивает. А затем заваливает его на спину и нависает сверху, упираясь ладонями в пуфик дивана. — Так и будешь молчать? — довольно жестко спрашивает Матвей. Если бы не потухший внутри дух волка, без сомнения, его глаза сейчас вспыхнули бы горячим огнем. — О чем? — Что мы — пара. Такая, как у волков принято. Единственная и на всю жизнь, — выпаливает Матвей. — Откуда… — … я знаю? — заканчивает он за Радмира. — Подарок прощальный от духа волка. А еще я ведь говорил: я тебя слышал. Просто не сразу вспомнил всё. Надеялся сохранить в секрете и улететь, значит? Почему, Рад? — Пуф-ф. — Ладонь Радмира накрывает глаза и трет веки. — Я не хотел давить на тебя. Боялся, если скажу, ты решишь, что я, возможно, пытаюсь уговорить не уезжать, как-то повлиять на твое мнение. Это нечестно. — А скрывать от меня, значит, честно? — глядя глаза в глаза, тише задает вопрос Матвей. — Прости. На тебя и так многое навалилось. А еще наша связь. Расслабив руки, Матвей вздыхает и опускается Радмиру на грудь, упираясь макушкой в край подбородка. — Такое надо вместе решать, — упрекает он, но в голосе почти не проступают ноты обиды. Скорее, сожаление об упущенном. — Я точно не смогу вернуться в общину, не в ближайшем будущем. Терапия может занять достаточно времени. А ты… твое место рядом с семьей, я не могу эгоистично забрать тебя. — Теперь и ты часть этой семьи. И не только потому что мы связаны. Остальные тоже привязались к тебе. Пальцы Радмира чертят по спине Матвея круги и ломаные линии, медленно забираясь под ткань футболки. До вылета восемь часов, после которых останется многоточие со знаком вопроса. Даже связь истинных не панацея от разлуки. Задрав голову, Матвей касается невесомыми поцелуями челюсти Рада, скользит вдоль контура. Тянется и всасывает в рот нижнюю губу. — Пойдем в кровать. Раздеваться начинают уже по пути в спальню, бросая одежду на пол, как в банальной эротической сцене фильма. Матвей сам снимает штаны с Радмира, ласкает полувставший член, залепляя рот требовательным поцелуем. Радмир глухо рычит, прижимает к себе Матвея, надавливая на затылок, вминает телом, отчего кулак на его члене с трудом двигается — плевать. Главное — близко, тесно, чувствовать максимально рядом. Не отрываясь от губ, Матвей медленно пятится, пока ноги не сталкиваются с краем кровати. — Давай без нежностей? Хотя бы первый раз, ладно? — просит он, жадно осыпая Радмира кусачими поцелуями. А после заваливается на одеяло и, торопливо стащив спортивки с бельем, широко разводит ноги, обнажая доказательство того, как сильно он возбужден. Выдержка трещит — Радмир теряет контроль. Падая в омут, сдается желаниям хищника… волка, вожделеющего каждой клеточкой соединиться с истинной парой. Радмир кусает Матвея за шею, оставляет засосы на коже, приникает губами к пульсирующей жилке. Зализывает покрасневший участок. Матвей отвечает с таким же звериным рвением, будто вовсе не растерял волчий дух — а может, всё дело в связи, сплетающей их желания в единый бурный поток. Руки Матвея хаотично шарят по волосам, дергают пряди — Радмир дуреет от голой, неограненной страсти, чистого зова плоти, инстинктов. Болезненно обостренные нервы трещат зарядами, особенно когда нюх обдает глубоким, терпким, вливающимся с каждым вдохом запахом истинной пары. Радмир сквозь бьющий ударами в ушах пульс слышит треск ткани — кажется, он только что продрал пальцами простынь насквозь. Матвей без сожалений срывает голос, хрипло выстанывая в такт жестким, грубым толчкам. Захлебываясь, скулит, впивается в плечи ногтями, царапает кожу, саднящую от соленого пота. И тоже вонзается укусом около шеи, словно желая пометить Радмира, поставить клеймо «мой». Член пульсирует внутри узкой, нереально горячей, обволакивающей тесноты тела Матвея — кажется, в первый раз обоих надолго не хватит. Тело полыхает огнем, катятся капли пота, а губы обжигает голодными поцелуями, будто оба пытаются друг друга поглотить, пропитаться, насытиться вдоволь. Нужда сливается спиралью с отчаянием. Звуки страсти заполняют весь периметр спальни: загнанное, как в погоне, дыхание, влажные шлепки липкой кожи, раскатистое рычание и протяжный всхлип удовольствия. Пальцы сплетаются, впиваются ногтями в ладони до боли. Бедра Радмира чуть сводит, но с яростным рвением он продолжает вбиваться в сжимающее его член нутро. Матвей прогибается, подаётся навстречу глубоким толчкам, упираясь пятками в ягодицы Радмира. Цепляется, просит, приказывает не прекращать — Радмиру не меньше ненавистна мысль остановиться. Изголовье кровати бьется об стенку, матрас вдавливается под тяжестью тел и сильных толчков. Дёсны зудят над клыками, и Радмир гасит порыв взвыть поцелуем. Они с Матвеем сталкиваются и сплетаются языками, не касаясь при этом губами — борьба или игра, но это дико заводит. Высвободив руки, Матвей поднимает их над головой и сжимает подушку. Его выламывает, когда Радмир, приподняв вверх за бедра, толкается до упора, заставляя кончить. Тело дрожит, ноги слабеют. Матвей упирается затылком в матрас, обнажая шею — кусай. Рад с утробным рыком сжимает челюсти и вминается лицом в маняще-сладкую кожу — чистый наркотик. Запах Матвея накрывает аж до белых вспышек под веками, и Радмир чувствует, как изливается. Они не разговаривают. Матвей закрывает глаза, грудь продолжает вздыматься в попытке восполнить нехватку воздуха, и в полусонном мареве он подставляется, позволяя горячему мокрому языку вылизывать себя до кончиков пальцев. — Щекотно, — внезапно смеется Матвей, когда Радмир, мягко царапая, скользит ногтями от колена вдоль голени и целует выпирающую сбоку косточку. А затем прикладывает обе ступни к груди и гладит вдоль подъема, отчего Матвей натурально урчит, а на коже высыпают мурашки. Раз — прытким движением Радмир переворачивает на живот не ожидающего такого маневра Матвея, удерживая в пальцах щиколотки. Подтаскивает ближе к себе, вынуждая охнуть, и наваливается сверху, прижимая собственным телом к матрасу. Под ощутимым весом Матвей кряхтит, но следом голос перетекает в протяжный, глубокий стон, когда Рад почти без труда вновь заполняет его собой и медленно подается бедрами. Пальцы Матвея комкают простынь — Радмир накрывает его руки своими. Толчок — плавный, будто оба качаются на волнах. Страсть спускает прежние обороты, разрешая вплести в близость шелковые ленты нежности. Позволяя, пусть и фантомно, растянуть мгновения общего наслаждения. Радмир слизывает испарину с Матвеева загривка, прикусывает зубами, рычит, слыша, как тихо в ответ шипит Матвей и теснее сжимает Рада внутри себя. Поцелуй в шею, сразу под ухом у челюсти — концентрация возбуждающего каждый рецептор запаха. Замерев, Радмир прислушивается — их сердца пульсируют практически в унисон. Будто одно на двоих. — Двигайся, — хрипит высохшим горлом Матвей. И истошно мычит в подушку, когда Рад, выводя созвездие поцелуев вдоль его плеча, вынув почти до головки, после — резко всаживает до основания. Оставив безвольно распластанного на постели Матвея, бедра которого испачканы свежей спермой — зрелище раззадоривает до огня в глазах, как волка в гон, — Радмир поднимается и шагает на кухню за водой. Когда бок холодной бутылки касается бедра Матвея, он вздрагивает и, не глядя, кидает в Радмира подушку, безуспешно попытавшись лягнуть. И снова по кругу: рычание, поцелуи, стоны, касания кожи. Радмир позволяет Матвею взять лидерство, чего давно не разрешал партнерам. Только Матвей не просто любовник, не пассия на одну ночь. Матвей — половина его волчьей души.* * *
Они не спят вплоть до утра, пока усталость не отключает их на какие-то полтора часа. Спасает будильник, а пробуждение наваливается грузной реальностью. Быстро завтракают, хотя еда с трудом лезет, несмотря на то, как оба измотались ночью. Бытовые фразы, короткие пустые вопросы — имитация, лишь бы заполнить давящее молчание. Романтика общего утра разбивается об отсчет обратного времени. Первым темы отъезда касается Матвей, говоря, что следует заранее вызвать такси, и Радмир снова ругает себя за глупую трусость. — Я провожу тебя в аэропорт, — говорит Лукин, снимая с вешалки куртку, когда истекают последние минуты до выхода. — Нет, — мгновенно возражает Радмир, — ты, как обещал, отправляешься к родителям. Они тебя очень ждут. Да и мне будет неспокойно, если ты поедешь обратно один, пусть и на такси. Матвей едва открывает рот, явно намереваясь воспротивиться, но Радмир прерывает: — Даже не пытайся спорить. Иначе сначала я лично доставлю тебя и передам в руки матери и только после уеду в аэропорт. — Ладно, — сдается Матвей. Опускает взгляд и проводит пальцами по ребру ладони Радмира, сжимающей дорожную сумку. — Так странно. — Что? — Прощаться, — озвучивает их общие мысли Матвей. Цепляется за ручку сумки, будто в инстинктивной попытке остановить, не позволить уйти. — Будем на связи, — до отвращения спокойно отвечает Радмир. Конечно, ложь — внутри жалобно скулит волк. — Уверен, Глеб будет проситься в город через день, еще надоест тебе звонками. — Ты всегда скрываешь свои чувства за шутками про племянника, — без обиды упрекает Матвей, улыбаясь, но в этом нет и доли веселья. Тогда Радмир, роняя сумку, первым хватает и тянет Матвея к себе, сгребая в охапку. — Это временно. Никто не запретит мне покидать общину, чтобы тебя навестить. А если захочешь, всегда можешь прилететь к нам. Сгорбившись, Матвей прячет лицо, упирается лбом Радмиру в плечо. — Я буду скучать. — Как и я. Очень. Губы касаются уже не такой жесткой макушки. Скоро совсем отрастут. Увидеть бы, мечтает Радмир. Телефонный звонок разбивает момент тишины. Матвей отмирает. — Это мама. По его репликам в трубку Радмир делает вывод, что родители сами намереваются приехать к нему и привезти еще кучу еды («Нет, мамуль, я не голодный… Уже позавтракали… Да, пирожки буду, конечно, спасибо… Ага, мамуль, жду»). — Они просто счастливы, что ты жив, — видя почти извиняющееся выражение Матвея, говорит Радмир. — Не подумай, я тоже счастлив снова увидеть их, просто… — Отвык, — помогает Радмир. Матвей кивает. — Наверное. И потому, что рано или поздно мне придется им всё рассказать, — признается он. — А врать, будто не помню, или выдумывать прочую ложь не буду и не хочу. — Они поймут, если ты не готов. У тебя прекрасные родители. — И ты им понравился, — с проблеском улыбки отмечает Матвей. — А они… знают? — Да, еще на первом курсе признался. Не в восторге были, но морали читать не стали. Тем более я был тем еще ботаном, зубрил, нравилось учиться. Самые тесные отношения были у меня с книгами, — иронизирует Матвей. Радмир поводит бровью: то есть… неужто он..? — Нет, ты не первый, — прочитав мысли, которые, наверное, ярко отражались у него на лице, поясняет Матвей и тут же смущенно прикладывает ладонь к лицу. — Прости, не то, что стоило упоминать. Радмир хмыкает, тянется и трогает его за щеку — Матвей тотчас ластится. — Ты прости. — Вздох. — Мне правда пора. Такси явно уже внизу. Матвей ловит ладонь Радмира, тычется губами в центр, а затем цепляется за воротник куртки и надсадно впечатывается в губы. И в том поцелуе всё: прощание, боль, горечь разлуки, но обещание встречи. Невысказанное вслух «люблю» и «дождись». Это «скучаю» длинной в дни, месяцы… годы? Радмир отпускает губы, утыкается лбом в лоб — у Матвея по-прежнему закрыты глаза. Будто так проще, смелее — не видеть, как Радмир переступит порог и исчезнет, оставляя вместо себя фантом и грызущую пустоту. — Береги себя, — шепчет он, задевая висок. Поцелуй в лоб, торопливый шаг за порог, Радмир сам запирает снаружи дверь, ставя точку щелчком замка. Возле такси, закинув сумку назад, Рад, ведомый силой незримой тяги, поднимает глаза и ищет окна квартиры Матвея… Но в них пустота и — может, только мерещится, — дрогнувшая от касания занавеска.