Конец января. Три месяца спустя
Хруст свежевыпавшего снега выдает приближение гостя еще до того, как он подает голос: — Дядя Рад! Радмир вздыхает — вот же мелкий — и покрепче обхватывает руками сено, которое несет в хлев. Но скрипучие шаги увеличивают скорость. — Давай помогу, — предлагает Глеб. — Еще надо? — И без тебя, шкет, справлюсь. Однако Глеб выбегает вперед и открывает заранее дверь, откуда разносится блеяние коз, мол, закрой обратно — зима на дворе, холодно. — Дядь Рад, я чего пришел-то, — как ни в чем не бывало продолжает Глеб, пока Радмир раскладывает свежую подложку в загоны скота. — Мы с Богданом в город собирались, но у папы что-то в совете срочное, он не сможет отвезти, как обещал. — А в другой день никак? — почти раздраженно спрашивает Радмир, чуя, к чему Глеб клонит. — Ну как бы суббота сегодня, — напоминает Глеб, мол, что за тупой вопрос. — Если завтра ехать, мы под вечер вернемся только. Как-то не охота сразу завалиться спать усталым и утром переться в школу. — А мне не охота ради вашей свиданки в город тащиться в такую погоду, — бурчит Радмир и пугает козу, слишком резко взмахнув вилами с сеном. Глеб за спиной возмущённо рычит и, судя по звуку, с досадой пинает ботинком ворота. — Дядя Радмир, может, хватит уже киснуть и ворчать? — упрекает он. — Мы все по нему скучаем, вообще-то. Я тоже очень хочу Матвея увидеть. А ты сам виноват: засел дома и отказываешься даже по телефону с ним говорить. Почему? Кому лучше-то? — Малой, — повернувшись, Радмир хмурится, — не наглей, а? Меня отчитывать пришел? Без тебя разберусь. — А вот не разобрался, — упирается Глеб. Щеки раскраснелись, глазенки сверкают. Разве что пар из ноздрей не валит. — Если бы я не пытался хоть что-то тебе рассказать, ты бы даже не знал, как у Матвея дела. Хотя он о тебе постоянно спрашивал, даже когда понял, что ты без ясной причины отказываешься с ним общаться. С момента возвращения из Петербурга три месяца назад Радмир и сам не понимал, почему избегает звонков Матвея. Себе твердил: не хочу отвлекать, напоминать об общине — как ни крути, но она напрямую связывает Матвея с воспоминанием о похищении. У него терапия, семья, друзья, с которыми он не виделся целых два года. У него прежняя жизнь, куда не вписывается Радмир. Он не отрицал их связь, не отрицал свои чувства. Не планировал нарушать обещание снова увидеться, но лишь когда Матвей восстановится, чтобы ничто из травмирующего его психику прошлого не могло пошатнуть ощущение безопасности и заставить опять бояться. Начав с самовнушения, Радмир с каждым днем утверждался и глубже закапывался во мнении, что будет полезнее отдалиться от Матвея на время. Только вот Глеба удержать от звонков так и не удалось — в конце концов, Рад ему не отец, а Всеволод, как и Полина, вовсе не возражал, что Глеб остается с Матвеем на связи. Радмир ходил тучей, погрузился в рутину и, словно медведь, скрывался в своей холостяцкой пустой берлоге, сведя и без того нечастые визиты в центр общины к минимуму. Выбирался разве что по работе, а к себе пускал сестру, Глеба и Лию, да и тех с неохотой. Глеб с упорством пересказывал их беседы с Матвеем, а Радмир слушал. Сам не просил, вопросов не задавал, но ни слова не упускал. — Ты в плед кутаешься, как Матвей, когда только у нас появился, — заметил однажды Глеб с хитрой физиономией, оставшись с ночевкой и застав утром дядю на крыльце с кружкой кофе и накинутым на плечи пледом. Радмир в ответ только расплывчато хмыкнул: типа много ты знаешь, шкет. А сам пытался уловить с ткани остатки знакомого запаха, пока тот не выветрился окончательно. — Вот доживи до моих лет сначала, а потом жизни учи, — отмахивается Радмир, возвращаясь к почти законченной работе. Правда злила, но Глеб дело говорит, хоть и нахал, так что обижаться нет смысла. — Через час зайду. Чтоб как штык были готовы, иначе не повезу, — после паузы добавляет он. — И чтобы не в свои дела больше не лез, а то обратно в общину пешком топать будешь. Ясно? Он оборачивается с красноречиво вздернутой бровью и выражением «я не шучу, если ты вдруг понадеялся». Но Глеб оживает и в мгновение прячет ершистый тон. — Круто! Я тогда погнал, скажу Богдану, чтобы собирался. Спасибо, дядь Рад. И воодушевленно выбегает из хлева.* * *
Весь путь до города Глеб с Богданом смирно сидят на заднем сиденье, слушают музыку через поделенную на двоих пару наушников, иногда тихо переговариваются — Радмир усиленно старается отвлечь слух, хотя пойманные фразы ничем особым не выделяются. Глеб — может, для вида — даже пытается что-то читать в прихваченном учебнике, иногда указывая пальцем на страницу и спрашивая Богдана, а после рисует в блокноте. Пару раз в зеркале заднего вида Радмир замечает, как Богдан теплым взглядом наблюдает за увлеченно чиркающим карандашом по бумаге Глебом. Под ребром колко дергает. Невралгия? Не ревность же… Не смогли бы они с Матвеем постоянно жить, как герои с новогодних открыток: любовь, камин, носки и свитер с оленями. Им не шестнадцать, их жизнь сложнее. — Так, шкеты, я сейчас высаживаю вас и е́ду затариваться по списку для общины, раз уж мы тут, — въехав в город и паркуясь возле центральной площади, раздает указания Радмир. — Через… — он смотрит на циферблат на запястье и прикидывает, — полтора часа подберу вас около памятника основателю. Есть вопросы? Не должно быть, — сам же отвечает Радмир. — Мама еще просила на почту зайти, там какие-то квитанции нужно забрать, сказала, ты знаешь, — говорит Глеб, наматывая наушники на плеер. — Знаю? — удивляется Радмир. Полина перед отъездом передала лишь список, а ключ от их ячейки до востребования не дала. — Ладно, разберемся. Свободны. И если через полтора часа не появитесь, будете голодать, один обедать уйду, — грозится он, когда мальчишки уже вылезают из внедорожника. Глеб, улыбаясь, салютует, мол, поняли-приняли. Отстояв очередь на почте зазря, Радмир злится: никаких квитанций нет. Правда, находится одно письмо, которое не успели кинуть в их ящик, и потому отдают сразу Радмиру, чтоб не валялось. Благо, он тут не первый раз, помнят — у Всеволода давно всё налажено. Радмир бегло окидывает строку получателя и с ходу имя не узнает, так что вручит Полинке, пусть сама разбирается. А Глебу взбучку задаст за ложные сведения. Выйдя из отделения почты, Радмир слышит долетающий с вокзала неподалеку голос дежурного о скором отбытии поезда, кажется, на Самару — искаженный звук едва похож на полноценную речь. В Самаре, наверное, потеплее будет, невольно думает Рад, накидывая капюшон. Даже оборотни мерзнут в мороз под тридцать. — Радь? Он тормозит. Сердце зайцем скачет в груди. Приехали… то невралгия, то аритмия. Вернется — надо к Лийке зайти. — Радмир! — уже громче, отчетливей. Понимает: не померещилось. Не аритмия. Матвей. А повернуться до стыдного боязно. Будто его застукали во время побега. Или измены. — Я, конечно, понимаю, что холодно, но, прости за каламбур, все же надеялся на более теплый прием, — с упреком раздается совсем сбоку, и только затем Радмир оборачивается. — Ну привет. Стоит: пуховик до колен, шапка рыжая в вязаную косу, шарф размотан — так и тянет мгновенно закрутить на шее, а то разжарился слишком. На ногах спортивные дутики, а пальцы в перчатках сжимают ручку маленького чемодана. Щеки чуть красные — видимо, мороз успел нащипать, пока от платформы шел. — Глеб жалуется на твое поведение. Вот, решил разобраться лично, — добавляет Матвей, пока Радмир тупо молчит. — Ничего в свое оправдание ответить не желаешь? И смотрит с вызовом. Радмир в словах в принципе не силен, а за последние месяцы и вовсе свел общение в минимум. Зато лучше любой болтовни говорит действие. Он шагает, сминает Матвея в руках — глаза закрываются машинально, когда нюха касается сдобренный морозными оттенками запах Матвея. Как же он скучал. Какой же он был дурак. — Здравствуй, — наконец выдыхает Радмир, как можно теснее прижимая Матвея к груди. Сложить дважды два не составляет труда, когда появление Матвея именно здесь и именно в этот час не вызывает у Глеба ни толики удивления — только радостный вопль и поток болтовни. Радмир не злится, понимает: тут впору благодарить племянника за самоуправство, ведь самому смелости пойти на контакт не хватало. Конечно, отвесить формальный щелбан за обман нужно, но после — поблагодарить, только чтобы не зазнавался. О деталях хитрого плана Радмир не распрашивает — повременят. Впрочем, догадывается, что сестра к делу тоже причастна. Глеб же светится: то ли от своей роли в затее, то ли просто от присутствия рядом Матвея. Радмир даже косится на миг на Богдана — не расстроился ли пацан, что приоритет Глеба сместился, — но тот расслаблен и улыбается. — Ну что, в общину? — бодро спрашивает Глеб, когда опустели тарелки, и, расплатившись, все четверо покидают кафе недалеко от вокзала. — Или погуляем еще? Моть, ты как? — Честно? — он усмехается. — Я бы домой. Устал. Приваливается плечом к Радмиру и цепляется мизинцем за его пальцы, когда ладони соприкасаются. — Теперь у тебя до отъезда две недели на отдых. Если, конечно, дядя Рад позволит, а то он так скучал… — Шкет, ты страх потерял?! — смущенно ругается на Глеба Радмир и натягивает ему на нос шапку. А Матвей поджимает губы в попытке не засмеяться, как и пытающийся скрыть улыбку Богдан, внезапно нашедший нечто крайне любопытное на снегу. — Я вас троих здесь вот оставлю, юмористов, а сам уеду. Посмотрим, кому потом весело будет, — дуется Радмир, хмурясь. Но до общины, конечно, добираются все, хотя весь путь Рад демонстративно молчит, на момент выпадая из образа, когда колена невзначай касается ладонь, а якобы задремавший на пассажирском Матвей лукаво улыбается.