ID работы: 12667525

Schlatt, Wilbur and Co. meeting the horrors of the World

Джен
NC-17
Завершён
49
amatiihowieh бета
Размер:
171 страница, 32 части
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Поделиться:
Награды от читателей:
49 Нравится 100 Отзывы 3 В сборник Скачать

Note 14: Dynasties

Настройки текста
Примечания:
Отличие династии от рода только в том, что династия начинается и заканчивается на инцесте. Династия начинается, когда у двух людей в руках концентрируется так много власти, что разделить эту власть с кем-то вне их семьи задушит их живьём. Династия заканчивается, когда дряхлый, немощный старик, с неестественной формой черепа, с лицом, искаженным кровосмешением, слишком усталый и слишком самодовольный, чтобы создавать новое потомство, умирает один в своей спальне. Он может быть окружён рядами подданных с носовыми платками, фрейлинами с потекшей тушью, бархатом и золотом; но умрёт он один. Род не кончается: род велик и огромен, растекается и расплывается по всем континентам далёкого мира; род хранит в себе множество фамилий, имён и дат, счастливых и грустных; род бурлит, течёт и шумит. Подобно живой, певучей реке, во все концы, изо всех концов. Но у рода, также, как и у династии, есть своё начало. Тед учил Шлатта шить. Это было девчачье занятие, и Шлатт сообщил об этом Теду тут же, как только тот предложил научить его; на что получил только усмешку мягкую, как поцелуй в лоб, и долгое, спокойной разъяснение того, что называть полезный навык «девчачьим» только потому, что он выполняется дома, в современном мире просто глупо, поскольку так много повседневных дел вне рамок пола выполняются в пределах нашего дома. Смотреть телевизор, настольные игры, учёба — всё это тогда можно было причислить к девчачьему. А Шлатт не скакал на коне и не шёл на войну; так почему же он делил дела на мужские и женские по стандартам того времени, когда ему бы стоило? Тед обладал фантастическим даром убеждения. Мужское отторжение к розовому цвету? Парочки рубашек Теду хватило, чтобы убедить его в том, что это цветущий и благородный цвет. До смешного: иногда Шлатт думал, что что бы Тед ни сказал ему сделать, — раздеться, убить человека, выпить яд, — Шлатт бы сделал это, не успев даже задуматься. Думать так о ком-то, кроме Теда, напугало бы его; но Теда было невозможно бояться. Поэтому Шлатт, матерясь от уколов, принялся пытаться делать стежки на одолженном у Теда лоскутке ткани. Получалось неказисто и тяжело, игла скользила в потных пальцах, — но, как говорил Тед, первые несколько шагов испокон века давались людям с трудом. Если ты думаешь, что у твоего рода нет истории, твои предки либо скрывают, либо забыли её, как забывают старые легенды и устные предания, как стираются чернила со временем даже с записанных слов. Тед согласился поделиться с ним своей легендой. Его голос лился, неспешный, безмятежный, как тяжёлый колокол, от которого вибрирует земля; и Шлатт вслушивался, не шевелясь. Он давно перестал понимать, говорил ли Тед про себя, или уже про кого-то другого, или просто рассказывал ему историю, которую откуда-то знал; но ритм его слов идеально совпадал с ритмом руки Шлатта, пока Шлатт накладывал на свою заплатку понемногу всё более и более ровные стежки. Как-то раз была девочка и её брат. Они вместе с матерью жили в маленькой-маленькой хижине на холме. И вот однажды была особенно лютая метель: хижину занесло снегом по самую крышу. Мать заболела и не могла принести еды. Малышка сестра не могла спать и плакала от голода. Брат хотел накормить сестру, но у них не было животных, только собака. Даже если бы они убили её, они бы не смогли её съесть, потому как у них не было ни ножа, ни воды, ни огня. Однако сестра так оголодала, что когда он принес ей собаку, впилась зубами в собачье тело и стала пить тёплую ещё кровь. Когда она поела, она успокоилась, согрелась, заулыбалась, порозовели щеки, и она спокойно заснула, как самый счастливый младенец. Наутро метель всё бушевала, мать ворочалась от болезнетворного жара, а сестра опять хотела есть. Старший брат сделал прохладные примочки для своей матери, но он ничем не мог помочь своей сестре — вчера она выпила из собаки всю кровь до последней капельки. А её мясо было слишком сухим и жёстким, чтобы сестра смогла его разгрызть. Наконец, когда вопли малышки стали совсем невыносимыми, брат взрезал свою руку и дал сестре выпить немного своей крови. Она попила и, спокойная, уснула. Так брат кормил сестру ещё несколько раз этой зимой. Потом дела пошли в гору, таких страшных зим, как эта, больше не было. Брат думал, что сестра забыла вкус крови, но она ещё помнила. И вот сестра начала пропадать. Всем говорила, что гулять с подружками, но вот только подружки про неё слыхом не слышали. А возвращалась она всегда посвежевшая, цветущая, пахнущая парным молоком; а в округе в то же время пропадали люди. И никто не знал, куда она уходит, только брат знал, но никому не говорил. И вот, как-то ночью он пробрался к сестре в комнату: та ещё не спала; и пригрозил, что зашьёт ей губы, если она убьёт ещё хотя бы одного человека. Сестра обещала ему терпеть, неделю терпела, месяц терпела, а год недотерпела — съела человека, выпила его кровь. И брат зашил сестре губы. Голос Теда лился, успокаивающий, как яд. Его поза была умиротворённой, кроткой; ресницы отбрасывали длинные тени на его лицо. Он рассказывал о том, как род, пошедший от той сестры, зашивал друг другу и себе губы, чтобы не пить кровь; но были и те, кто не сдерживался, и хотел пить кровь, и они прятались по катакомбам, под землёй, как кроты, в полнейшей темноте они разрывали свои нити, пачкая губы собственной кровью, от грехов чёрной, как уголь; они-то охотились и пили кровь. В первую мировую войну они стаскивали трупы солдат себе в окопы, обгладывали их кожу и выжимали из них кровь в большие, белые миски. Много людей за то время пожрали эти люди, бледные и полуслепые от вечной тьмы подземного мира, с кривыми, острыми зубами, чтобы добыча не ускользнула, совсем непохожие на людей. У Теда были мягкие, белые руки — он пришивал себе пуговицу на рубашку. Стежок за стежком. Стежок за стежком. Однажды ночью Шлатт проснулся и понял, что не мог пошевелить левой рукой. В темноте его правая рука крепко сжимала холодную, тонкую иголку. Конец нити торчал, застряв у него между передних зубов. В полусне, полудрёме он пришил свою руку к кровати: к матрасу и к простыне. Но что он хотел этим сделать? И что он сделал бы, если бы этого не произошло?
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.